Беспредельный символист

Андрей Белый в 1913 году

Он рассказал о себе все в мемуарах, написанных александрийским стихом, но остался загадкой и для современников, и для потомков. "Золотому блеску верил, / А умер от солнечных стрел. / Думой века измерил, / А жизнь прожить не сумел". Все бы так не сумели.

Умер Белый, действительно, от последствий солнечного удара. В Коктебеле у Волошина весь день ходил без головного убора. Есть ощущение несвоевременного ухода в полном расцвете сил. Казалось бы, столько всего написал и в стихах, и в прозе, а есть ощущение недосказанности.

Все потому, что символист. А "символ только тогда есть истинный символ, когда он неисчерпаем и беспределен... Он многолик, многосмыслен и всегда темен в последней глубине", - заметил в свое время Вячеслав Иванов.

Никакого "реального" Андрея Белого не существует. Есть многоликий символ. Андрей Белый в мистическом любовном треугольнике: он, Менделеева и Блок. Андрей Белый с Асей Тургеневой на вершине пирамиды Хеопса, где за четыре ступени до вершины он, по его признанию, "сам себя обволок зодиаком" - вывернулся во вселенную.

Есть еще Андрей Белый, пришедший, как ангел к апостолу, стихами в темницу. Маяковский в Бутырской тюрьме начал было сочинять вполне традиционные стихи, но все попытки разбились об одну строку Белого: "В небеса запустил ананасом". Из Бутырки Маяковский вышел современным поэтом.

Если нырнуть в ритмизованную прозу "Петербурга" и "Москвы", то уже не вынырнешь никогда. Читаешь "Серебряного голубя" и чувствуешь, что побывал на хлыстовском радении. Ох, не понимаем мы все эти революции 1905-го и 1917-го. А ведь они не столько по Марксу, сколько по Григорию Распутину осуществились. "Хлыщу, хлыщу - Христа ищу". А кого хлыщу - себя или других, не важно. Ленин на броневике - тот же хлыст, только начитавшийся Маркса.

О революции 1905-го Белый скажет совсем просто: "Мать-Россия, о родина злая, / Кто же так пошутил над тобой?" Шутка затянулась на все столетие. Но это не помешало Белому провозгласить в берлинской эмиграции, что в России творится новый Апокалипсис всей современной торгашеской цивилизации, после чего, и по Белому, и по Мережковскому, последует Царство Третьего Завета.

Вернувшись в это царство в качестве "красного Гоголя", каковым мечтала его увидеть новая власть, Белый с трибуны только что образовавшегося Союза писателей вместо доклада о Блоке стал кричать, требуя для себя жилье. "Уморили Блока и меня хотят! Я не дамся! Я буду кричать, пока меня не услышат!" Квартирный вопрос кое-как удалось уладить, но советской поэзии и советской прозы так и не дождалась от Андрея Белого "третьезаветная" власть. Поэтому в партийной прессе он был назван живым мертвецом.

Сегодня об Андрее Белом написано намного больше, чем он сам о себе написал. Он вошел в литературные святцы так называемого Серебряного века, которого на самом деле никогда не было. Но что такое "на самом деле"? Тот же загадочный "реализм". Лучше уж символизм. Подсела к Андрею Белому проститутка в кинотеатре, и тотчас он понял, что это символ надвигающейся катастрофы. И, действительно, грянула мировая война. Но гораздо интереснее понять, символом кого или чего видел себя сам Белый.

Символист - не символист, если не считает себя демиургом. Неким глашатаем космоса в нашей земной юдоли. Он верил Гете и еще больше - Рудольфу Штайнеру. В их космической религии творческий человек есть высшее воплощение вселенских энергий. Эта энергия воплощена в слове и звуке, в жесте и мимике. Вот почему Белый так часто приплясывал и гримасничал и на своих концертных лекциях, и в своей поэзии, и в жестикулирующей прозе. Каждая фраза - жест и соответствующая гримаса. Он хотел быть паяцем, пляшущим на незримых веревочках, тянущихся из космоса.