Обычное место на опрокинутой корзинке

 Джессика юркнула в его лавочку и заняла своё обычное место на опрокинутой корзинке.
Господин Даниэль, сказала она, заплатил вам Бог за мой кофе?
Заплатил? Мне? повторил он; Бог? Нет.
Ну так, Он заплатит, ответила она, значительно и самоуверенно кивая головой.
Не бойтесь за ваши деньги, Даниэль; я много раз просила Его, и пастор мне сказал, что Бог наверное исполнит просьбу.
Джессика, — сказал Даниэль строго, а ты сказала пастору что-нибудь о моей лавочке?
Нет, сказала она с сияющей улыбкой, но я просила Бога много раз с воскресенья, и Он, наверно, не сегодня, так завтра заплатит вам за меня.
— Джессика, — продолжал Даниэль более мягким голосом, я вижу, ты умная девочка; так слушай же внимательно, что скажу тебе:
никогда, никому не говори обо мне и о моей лавочке, потому что люди, посещающие нашу церковь, принадлежат к высшему обществу, все они люди важные,
им может показаться неприличным, что я, их церковный сторож, содержу лавочку; может случиться, что они, узнав это,
не пожелают оставить меня при их церкви, я лишусь выгодного места, хороших денег.
Так для чего же, в таком случае, ты содержишь это место?— спросила Джессика.
Разве ты не видишь, как много денег выручаю я каждое утро, сказал он, тряся перед ней свой холщёвый мешочек с деньгами, —я, ведь,
много зарабатываю денег. А на что вам столько денег, вы их отдаете Богу?
Даниэль ничего не ответил; вопрос  застрял в его сердце, как острый нож: на что ему столько денег?
Невольно представилась ему его пустая, одинокая комната, в которой он жил один, довольно далеко от Райвел-Бриджа, без всяких удобств; стояла там только одна тумбочка, где хранились его банковские квитанции от денег, вложенных на проценты, и мешочек с золотыми монетами, имущество, ради котораго он так много трудился и утомлял себя и в праздники, и в будни.