Берёзовое-1941год

1
Ранним утром запах хлеба, наполняет тишину,
Во дворе отца с друзьями, провожают на войну.
Мама плачет еле слышно, стынут слёзы на ветру,
Мужики стоят и курят, самосадную махру.

Я сижу в одной рубахе, длинной, белой, до колен,
На гармошке дяди Вани и горбушку сладко ем.
Все целуются и плачут, шум нерадостной толпы,
Слышу, папа шепчет маме, я вернусь, ты только жди..

А потом отец нагнулся и поднял меня к себе,
Обнял крепко со словами, всё хозяйство на тебе.
И сестрёнку нашу Нюшу, он немножко подержал,
Только я уже не слышал, что он ей наобещал.

Мне так было интересно, всюду бабы мужики,
Как то странно все смеются, хоть не пьяные они.
А потом пришла подвода, из соседнего села,
С дядькой в форме офигенной, в сапогах как зеркала.

Командир в петлицах ромбик, крикнул зычно, становись,
Бабы в голос закричали, мужики смотрели вниз.
После всех переписали, в Сельсовете у крыльца,
Председатель наш Кондратий, крикнул хрипло, ну пора.

Зашагал не в ногу батя, как то странно, как чужой,
Мы с ребятами бежали, провожая этот строй.
До околице пылили, рядом обгоняя и крича,
Что мы немцев порубаем, шашкой с левого плеча.

Так до речки добежали, до понтонного моста,
А потом нам всем сказали, брысь до дому пацанва.
Мне отец махнул рукою, мол иди сынок прощай,
Маму слушайся, не бойся, мы вернёмся так и знай.

Я стоял, глотая слёзы, на обочине в пыли,
А потом протяжно громко крикнул папке, подожди.
В небе птица просвистела, ветер травы наклонил,
Скрылся строй за холм песчаный, что за реку уходил.

Здесь мне помять изменила, я не помню как тогда,
Очутился сразу дома, на лежанке у стола.
Я болел неделю к ряду, жарким пламенем внутри,
Пил противные отвары, на протопленной печи.

За меня молила Богу, у иконки ночью мать,
Шёпот плыл в избе, баюкав, заставляя много спать.
Но однажды летним утром, хворь покинула меня,
Улетела лёгкой тенью, в неизвестные края.

А еще случилось радость, треугольником письмо,
С фронта весточка от бати, у него всё хорошо.
День за днём летели споро, сенокосная пора,
Мы сажали огороды и колхозные поля.

Помню, сильно голодали, ели брюкву лебеду,
Нас корова выручала, с чёрной кляксой на боку.
Так мы жили в ожиданье, папка с фронта письма слал,
Я учился в пятом классе, мамке в поле помогал.

Мужиков позабирали, третий год, как шла война,
Бабы сеяли, пахали, на коровах иногда
А весной в начале мая, белый траурный конверт,
Принесла нам баба Глаша, почтальон военных лет.

Мать тихонечко осела, уронила с рук ведро,
А потом она завыла, тонко жалобно и всё.
Видно сердце надорвалось, верить помнить и любить,
Так сказал в больнице доктор, в морг везите, он открыт.

Я застыл, не понимая, как же так, не может быть,
Нюшка в голос закричала, мир крутнулся и затих.
Оклемался, слава Богу, хрипло доктор произнёс,
Не хватало мне сегодня и тебя тащить на лёд.

Маму быстро схоронили, мне сказали, не реви,
Завтра утром на работу, ты за мамку выходи.
Все мы верили что скоро, эта кончится война,
Немца в логове прижали, крепко бьют за все года.

В сорок пятом май особый, красным флагом на рейхстаг,
Я смотрел в окошко плача, на детдомовских ребят.
Мы с сестрёнкой малолетки, по закону в интернат,
Где пройдём науку жизни строем весело шагать.

Как то я проснулся ночью, снег кружился за окном,
Плыл наш дом навстречу вьюге, словно Ленин-ледокол.
Вот уже вторую зиму, как закончилась война,
Нас с сестрёнкой раскидало, я не знаю где она.

Что с ней стало, как живётся, на далёкой стороне,
Почему не отзовётся, не напишет о себе.
И ещё четыре года, пролетели как во сне,
Я всё меньше вспоминаю, о сестрёнке в январе.

В комсомол вступил, минуя, пионерскую игру,
Мне сказали, не тушуйся, ты теперь идёшь в строю.
Комсомольцы добровольцы поднимали целину,
Я в Райкоме первым замом, холю светлую мечту.

Мне уже не восемнадцать и давно не двадцать пять,
Я женат, машина дача, тесть известный бюрократ.
Ночь в СВ скучаю с чаем, глядя в бархатную тьму,
Проводница молодая телом просится в Москву.

Смотрит дурочкой с деревни, предлагая всё и вся,
Я зевнул, сказав не надо, лучше завтра-никогда.
Да, забыл сказать про радость, я нашёл свою сестру,
Вышла Нюша за студента, из патрисия  лумбу,

И живёт теперь в загранке, в «старой Англии» чужой,
Муж её, посол «замбези», дипломат и голубой.
Перестройка-перестрелки, что нам делать старикам,
И решил свалить я тихо, в плотный лондонский туман.

Закрутилось-завертелось в нашей маленькой стране,
«Издали» оно виднее и спокойней на душе.
Не спеша поднялся с кресла, пультом «плазму» потушил,
Закурил «гаванну прима» сэр, английский гражданин.

И под звук «большого бэна»  я сердечком загрустил,
Вспомнил дом в деревне «Белой» и оградку у могил.
Я вздохнул, слезы не пряча, глядя «Лондону в глаза»
Возвращаться ещё рано, пусть забудут про меня.

Самолёт с названьем «Боинг», сизо-белый херувим,
Совершил посадку в восемь, в «Шереметьево один».
Стюардесса улыбнулась и сказала в микрофон,
Что Москва всегда нам рада, минус десять за бортом.

Долетели, слава Богу, каждый раз меня трясёт,
Но сегодня это память, взбучку нервам задаёт.
Десять лет прожил в «европах» без надежды и любви,
А теперь я возвращаюсь в лоно матери земли.

Где до боли всё знакомо, каждый дом и огород,
Грязь со снегом на дорогах и калитка у ворот.
Я сидел в машине тёплой, возле детства своего,
У избы осевшей тёмной и не видел ничего.

Просто память улетела, в год военный в летний день,
Где гармошку батя бросил, как винтовку на ремень.
Вот сестрёнка моя Нюша, вместе с мамой у ворот,
Я с друзьями, провожаю, мужиков на дальний фронт.

В ноябре темнеет быстро, на деревне без столбов,
Ночь упала белым снегом, ветер вдарил в правый бок.
В тёплом импортном салоне, тихо музыка плывёт,
Пожилой седой мужчина, Богу душу отдаёт.

P/S
В вышине, где звёзды светят, мир загадочный лежит,
Там наверно он узнает, как не надо было жить.
Вот такое сочинилось, уж не знаю, как назвать,
И откуда что явилось, кто подсказывал опять.

Ну да ладно, я не гордый, если надо напишу, 
пусть читая, представляют, может этим, помогу…