***

               
        ***

Не уводил никто.
Ушла сама.
Чуть отвернувшись, улыбнулась горько,
Пролепетав какие-то слова
Ни ей, ни мне
Не нужные нисколько.
Закрыла дверь.
Помедлила слегка.
И сразу – вниз,
Боясь остановиться.
В незваной дрожи замерла рука
И тушь слегка расплылась на ресницах.
Негромкий стук
Печальных каблучков
Сбежал поспешно в низкую октаву,
Унес с собою споры ни о чем
И суету, без цели и без славы.
Все было просто. Не суля добра
Меж нами вкрались трещинки-пушинки.
Ушла сама…
И вот она, пора
Свести итог и посчитать ошибки.





    
             ***

Я ищу мгновение,
Чудное, наверное,
Словно мановение
Ласковой руки,
Как жар-птица жаркое
С опереньем ярким,
А найду – лишь жалкое
Перышко тоски.

Может,  то мгновение
Только сном навеяно
Иль оно доверено
Кем-то напрокат?
Как ему положено,
Легкое, тревожное,
Глянет насторожено –
И уйдет назад.





                ***

Однажды заблудился мой трамвай
И высадил меня на остановке
На десять лет назад. Горит фонарь
На старой и отчаянной Чижовке,

Часы висят на каменной стене
И стрелки их показывают восемь.
Прилипли листья мокрые к скамье
И в городе, как и сегодня, осень.

А время здесь иной ведет отсчет
И память трудным узнаваньем видит.
Вот кто-то по спине: "Здорово, черт!»
И растерявшись, шепчет: «Извините…»

А это был, наверное, мой друг
Из тех, с кем дружба порвалась печально
За время неоправданных разлук,
От непонятных слов и дел случайных.

Девчонка к остановке подошла.
Взглянув вокруг, на мне остановила
Глаза свои. Мгновенье не дыша
Вдруг улыбнулась, сдержанно и мило.

«Ну, здравствуй! Странно, как ты постарел,
Я сразу даже не узнала, Сашка.
А сколько мы не виделись?»
Поверь,
Что очень долго, и подумать страшно

А знала ты, как я тебя любил!
Какая сила нас разъединила?
Себе я, видно, в чем-то изменил
И ты мне тоже чем-то изменила.

Звонок трамвая… Я опять один,
Лишь как-то странно сердце колобродит.
…туда трамвай в то время не ходил.
Да и сейчас, наверное, не ходит.








               ***

Только раз мне она приснилась.
Когда звезды над ночью вились
Затухающим смерчем утренним,
Что тревожит и будит мир.
Только раз.

Только раз целовал ее я,
Когда ветер зеленой хвоей
Процарапал восходы, закаты
И ушел, мой восторг оплакав.
Только раз.

Только раз этот сон заклятый
Показал мне любовь – и спрятал
За вагоны и за печали,
И за истины изначальные.
Только раз…






Поезд в дожде

Кружевная вода
Застилает как шторы
Острова, города,
Полустанки, озера,
Переборы огней
И души недоборы.
И узоры во мгле
Непонятны до вздора.

Разъезжаемся вновь,
Больше писем не шлите.
Не рождает любовь
Красота Нефертити.
Между нами – обман,
Между нами – наитие.
И опять ты – одна,
Все, кто хочет – берите!
      





          Плотник

Не дотянув совсем немного
До девяти десятков лет
Недавно умер дед Серега,
Хороший плотник, мой сосед.

Вязать венцы, сшивать стропила
Не мог сноровистей никто,
А с виду так неторопливо
В руках ходило долото.

Газеты клок, кисет махорки,
Топор за поясом, отвес,
Да взгляд, по-молодому зоркий,
Да пахнущий смолистый лес.

Но годы шли. Рука устала
Держать топор, тесать бревно.
Но все ж село не перестало
На новоселья звать его.

А он тянул свою махорку,
Собаке ладил конуру
И за стаканом самогонки
Вздыхал, мол, к осени помру.

Не угадал немного срока
И умер в паводок, весной.
На похоронах выли снохи
И хор гласил «За упокой».

Несли его вдоль сельских улиц
Туда, где церкви старой клин…
А к солнцу окнами тянулись
Дома, построенные им.








               ***

Мальчишки могут гордиться синяками.
Мужчины могут гордиться шрамами.
Но страшен мальчишка со шрамами
И смешон мужчина с синяками.







       Чужой город

Наследством канувших столетий
Потоки сплетен и вестей,
Букет неоновых соцветий,
Трамвай, продрогший до костей.
Каштаны пахнут гуталином,
Оскалился пролет моста,
По паркам бродят Магдалины,
Не повстречавшие Христа.

Иду по городу, и он швыряет мне
Венок реклам, обрывок разговора,
Тень чью-то под ноги, художника иль вора,
И я иду по чьей-то голове…

И страх, нелепый и смешной,
Слегка скрываемый бравадой,
И радость, что любимый рядом,
И губы с яркою помадой,
И голос, хрипло-всполошной…

А тишина ушла из подворотен
В картины и квартиры одиночек
И свет из окон, рамкой отороченный,
Теряется в асфальте и кустах.

Калейдоскоп из лиц и площадей…
Вдруг уголок, отчаянно знакомый,
Вернет назад оттенком, полутоном
Увиденное в позабытом сне.      










           ***

Ну что ты хочешь от меня?
Я чем-нибудь тебя обидел?
Зачем пришла в мою обитель
Средь обнажающего дня?
Ну что ты хочешь от меня?

Ну если больше не могу!
В тебе, как в океане – остров,
Такой распластанный и пестрый,
Я никуда не убегу…
Я просто больше не могу!

Ты знаешь, я уже устал,
Устал бороться и сдаваться…
Не нужно траурных оваций,
Я для тебя лишь пьедестал,
Но быть собой не перестал.
Я просто, видимо, устал.
          
         












           Юбилей

За окном осенняя пороша,
Лег туман как дым.
Ты присядь со мной, моя хорошая,
И поговорим.
Света не включай, побудем в сумерках,
Спицы отложи,
Не спеша мы прошлое обсудим
Безо всякой лжи.
Вспомним мы немало дней хороших
В этот хмурый день.
Многое у нас осталось в прошлом,
Отступило в тень.
Дети наши выбрали дорогу
И ушли в свой мир,
Мы их проводили до порога
И опять одни.
Только лет побольше за плечами,
Больше седины,
Кажется, заботы и печали
Вспять отведены.
И никто сегодня нам не нужен.
Ни к чему застолья ровный шум.
Ты сейчас пойдешь готовить ужин,
Я еще немного посижу.













            Друзьям

Мы все не меняемся лишь голосами.
А тени овалом легли под глазами.
Сначала росли. Чуть позднее – мужали.
А ныне – стареем. И я вместе с вами.

Морщинки куда-то к вискам побежали.
Гордятся друзья дочерьми, сыновьями,
Работой, окладом, женой, сединами…
Горжусь и старею и я вместе с вами.

Не выдержит сердце когда-то, устанет,
Рванет… и провиснет сосулькой   хрустальной.
 И кроме пожухлых семейных преданий,
 Какую мы память потомкам оставим?










           ***

Просто кто-то нынче глянул
На тебя чуть-чуть попристальней
И надеждою багряною
Далеко дорогу высветлил.

Просто листья пожелтели
Почему-то не ко времени.
Просто лишние волнения
Все ненужней и больнее.

Просто давние метели
Не показывались на люди,
Прошумели, как хотели
И ушли, оставив наледи.

Просто мысли непонятные
Стали чуточку болтливее.
Просто шорохи невнятные
Растолкованы стыдливее.











        ***

Я видел, как конь,
Нне вписавшись в  дугу поворота,
На полном скаку,
Не успев даже  встать  на дыбы,
Обрушился в пропасть.
Лавины разбуженный хохот
Унес за собою последние в жизни  следы.

А сзади табун
Прошумел темнотой молчаливой.
И скорость не та, и не так грациозен забег,
И мудрость табунья
Ссама за себя говорила…
А где-то внизу неуемная речка бурлила
И лился лавины глухой, неразгаданный смех.











        ***

Уж такая ты цельная,
Уж такая ты сильная,
Как винтовка нацеленная,
Как объятье трясинное.

Уж такая ты гордая,
Недоступная, строгая,
В целомудренном городе
Ты слывешь недотрогою.

Ты такая безгрешная,
Будто лава застывшая,
Никого не согревшая,
Ничего не простившая.












         Письмо

И опять в больнице я лежу.
На душе полнейшая апатия.
Кроме «долбежу» да «грабежу»,
Рифмы ни одной не нахожу...
Да еще к «апатии» – «симпатия»...
Вот еще одна – «Сысерть» и «смерть»...
Заморочен рифмами я в доску!
Положу-ка это все в конверт
Да отправлю Боре Михайловскому.

И буду я доволен местью слабых:
Когда снега растают на полях
И Боря размечтается о бабах –
явлюсь ему во сне на костылях.
И вот тогда, проснувшись среди ночи,
Хватнув с испугу рюмку молока,
Он, может быть, поймет, что трудно очень
И мне – без баб,
И им – без мужика!



               




               
               
               



      Усманка

Не быстра, не велика,
Не опасна бурями
Эта тихая река
С медленными струями.

Подтекая под мостки,
Без особой скорости
На себе несет листки
Из соседней области.

Вдоль распаханных   лугов,
Вдоль ольховых зарослей,
Не меняя берегов
До нескорой старости

Но ладони опусти,
И она напористо
Унесет, как те листки,
Суету и горести













            ***

Лишь на пол-шага не допрыгнул конь…
Лишь на пол-строчки не дописан стих,
Лишь до пол-боли схватывала боль,
Лишь на  пол-счастья счастья видел миг
Лишь на пол-смерти отступала смерть,
Лишь на пол-жизни не дожита жизнь,
Пол-взгляда не хватило – досмотреть.
Лишь слова не хватило: «удержись!»…











          Сон

Я бил кулаками.
Но это был не камень, а вата.
И ничего не случилось,
Ни с ватой, ни с моими кулаками.
Я отчаянно взмахивал руками.
Но это была не вода, а пена.
Не на что было опереться моим ладоням
И я погружался на дно.
Я часто-часто дышал.
Это был газ, без запаха, вкуса и цвета,
Но не воздух.
И я задыхался, хотя легкие были полны.

И все  смеялись надо мной.














              ***

Всю ночь за стеною плакал ребенок.
Всю ночь зарницы огнем полыхали.
Ветер истошно ломился в окна
И ныли басовые струны гитары.
Метались по стенам странные тени
Ища убежища и тишины.
Деревья истово кланялись небу,
Вымаливая полоску рассвета.
Осень стегала холодными каплями,
Била по стеклам, била по нервам.

Лишь мутный, зыбкий свет на восходе
Успокаивал ожиданием.
















        ***

Я хочу тебя, размытую
В дыме сигарет,
С наготою, чуть прикрытою
Модой наших лет,
С отпечатками ладоней
На твоем лице,
Сладострастную мадонну,
Только не в венце,
Озорную и неверную
Как любой из нас.
Я и сам в себя не верую
И хочу на час.

Горький хмель, наверно, бродит
У меня в крови.
Этих слов тебе я вроде
И не говорил,
Не сидел с тобою рядом,
Не смотрел в глаза.
А прорвались водопадом
Вечер и гроза.










      Осень

Пожелтевшее солнце
Заблестит в паутинках,
Прокричат по болотцам
Караваны утиные,
В жарких кистях рябины
Словно лето воскреснет,
Прозвучит журавлиной
Запоздалою песней.

Мне уйти бы под осень
За неяркую пажить,
Посидеть на откосе
У песчаного пляжа
Там, где Усманка вьется,
Где коттеджи и виллы,
Деревенька с колодцем,
Что меня напоила.

Где родник тихо бредит
Как досада людская.

Только там заповедник.
И чужих не пускают.
















         ***

Изуверился, измечтался.
Изломался и измелел,
Измеренье изъело ржавчиной
Что мечтал и пред чем немел.

Передумано, перемеряно...
Заменили алтарь богов...
Вальсы белые перемелены
У неведомых берегов.

Звонкий смех суеты не застит,
Лишь напомнит о том, что вновь
Звуком стынущим звякнет заступ,
Подтолкнувши испугом кровь.
















      ***

Наше счастье с тобой –
Свет и мрак.
Непонятно одно –
Кто же прав?
А покажется дно –
Сразу страх.
И открою окно  -
Где же враг?

Пронесется гроза
Словно зло.
И обманут глаза –
Не везло!
Неподатлив азарт
Как весло.
Нет дороги назад
Все на слом!

Улыбались векам
Чудаки.
Попадаться в капкан
Не с руки.
Только каплю в стакан,
Только кинь,
И прольется строка:
«синь, да синь…»

Стекла – дзинь! – навсегда,
Только сгинь!
В жизнь влетают года
Словно клин.
И встают города
Ввысь и вдлинь.
Ты, как небо – одна.
Я – один.
               







          Бред

Стремясь обнаружить завязи,
Я занялся самоанализом…
Я душу как Альпы облазил.
Грудасты, тысячеглазы,
Прекрасны и безобразны –
Соблазны.
Соблазны – в полете птицы.
Соблазны – в чистой странице.
Соблазны – в рубашке родиться.
Соблазны хоть раз соблазниться.
До ручки дойдя, до точки,
Рву на себе оболочки
И прут как птенцы из-под квочки
Соблазны, а не цветочки.
……………………………
спустив аккуратно жалюзи,
я плюнул на все анализы.












  Куда уходят дни

Опьяненные радостью,
А бывает, и горестью,
Неподкупные жалостью,
Неподсудные совести,
Дни сигналят прибытие
И уходят в туманы,
Каждый – словно открытие,
Иногда – нежеланное.
Вереница сосудов,
К заполненью готовых.
Это после осудят
Иль помянут по-доброму.
Ни один не задержишь,
Как ни будет он прожит…
Что сегодня имеешь,
То в него и уложишь.












       ***

Я – дерево,
Склонившееся к реке
С берега.
Подмытые пальцы-корни
Готовы упасть,
Унестись к морю.
Я – дерево,
На обрыве крутом,
Песчаном
Я удерживаюсь
             случайно,
И отчаянно.
Случайно стою,
Случайно живу,
Зеленею случайно…
Ворчание
Реки, подмывающей берег…
Не верю!
Не верю, что уплыву.
На нервах!
На нервах - но все же
Живу!
Я – дерево.















        Сочи

Хороши курорты Сочи!
Кто их любит, кто - не очень.
Апельсины,
Мандарины,
Два грузина
С Магдалиной
И курортницы гуляют –
Губки трубочкой,
Незаметно поднимают
Выше юбочки.

…Жарко тело,
льется пот,
Ркацители
Галька пьет…

Упирая на природу,
Изрекает тамада:
«Баба прёт в любовь, как в воду,
С головою, навсегда!»

А магнолий запах пряный
Завораживает кровь.
Старикашка полупьяный
Шепчет: «Выпьем!… За любовь!…»

Хороши курорты Сочи!
Все со мной согласны. Впрочем,
Мой сосед, пьяный в дым,
Всем твердит, что лучше Крым.

Разбрелись тихонько парочки
Может – пить, а может – спать.
«Как вы думаете, Галочка,
Не пойти ль нам погулять?»
Отвернувшись, Галька скажет
Свысока, холодное:
«Галька, знаете, на пляже
Очень неудобна».
А под утро, разомлевшая
Как бродящее вино,
Мне шепнет: «Какого лешего,
Галька вовсе ничего!…»

А потом – коньяк на ужин,
Вечера навеселе,
Галька письма пишет мужу,
Я пишу своей жене.
А потом уедет Галка
И оставит одного.
Мне ее, конечно, жалко,
Да и денежки… того…















   Баллада о цепной собаке

В стиле лозунга или плаката,
Чтобы каждый чувствовал страх,
«Осторожно, злая собака!»
яркой краскою на воротах.

А собака была не злая.
Так, обычный дворовый пес.
Просто ей, чтобы громче лаяла,
Взяли – и отрубили хвост.

А она, не храня обиды
На жестокую эту властность,
Так же людям навстречу прыгала,
Под чужими ладонями ластясь…

Новый пес был породист и дорог,
Хоть сейчас медали лепи.
Он на каждый случайный шорох
Задыхаясь, рвался с цепи

И хозяин – практичный малый –
Чтобы зря не скармливать хлеб,
За забор ее выкинул, старую,
На прощанье пинком огрев.

Хоть была еще гордость в сердце,
Да какой на задворках корм…
Ближе к ночи, куда же деться,
Приползла на хозяйский двор.

Тот же пес заскулил знакомо,
Узнавая ее рыжьё…
На крыльце, громыхнув запором,
Показался хозяин с ружьем.

Вороненых два тульских дула
Посмотрели в рыжую масть,
И тепло два зрачка лизнули…
Как лизала…
        когда-то…
                мать

            









             

                Шоу

Свистящие афишки,
Манящие как ночки.
Чуть шевелится фишками,
Ворочается очередь.
Макси-жакетик,
Мини-юбки,
Клянчат билетик
Рисованные губки.
Вопит эстрада,
Тела орут,
Из нот – экстракты,
Из ног – редут,
Белее зубы!
Алее платья!
Смелей, не думать!
Скорее снять бы!
Экстаз идиота –
Эскиз души.
Восторг гарроты,
Кого смешишь?
Метить не надо,
Убожью мечены,
Венками падаем
На ваши плечи.

Потом проверят.
В провал простуд
Простейшим веником
Венки сметут.















         ***

Светят в небе звезды-точки,
За окошком – тишина.
Спать ложась, спросила дочка:
«Мама, где живет луна?»

Поправляя одеяло,
Легкое, как перышко,
Отвечает дочке мама:
«Там же, где и солнышко».

Просыпаются листочки,
Солнце красное встает.
«Мама, - спрашивает дочка, -
Где же солнышко живет?».

Вытирая дочке щечки,
Поправляя кофточку,
Отвечает мама дочке:
«Там же, где и звездочки».


И тогда сказала дочка:
«Как окончу детский сад –
Полечу туда, где ночью
Эти звездочки  горят,

Долечу до солнца, мама,
Передам привет луне,
Две звезды сорву на память,
По одной – тебе и мне»










           Дочери

То сосредоточенно играешь,
То шалишь, да так, что сладу нет,
С каждым днем уверенней шагаешь,
Набираясь опыта и лет.

Пальчики измазаны в чернилах,
Пятна на руках и на щеке...
Вот впервые букву начертила...
Первая отметка в дневнике...

Впереди – таблица умноженья,
Звон гитары, тишина стихов,
Танца в жизни первое круженье
И восторг высоких облаков.

Ошибаясь, будешь верить снова,
Ждать любовь, сомнения гоня.
Верь и жди! И не возьми плохого
От других. И даже от меня.
















     Считалочка.

Стук, стук, перестук,
Выгонял коров пастух.
Выгонял коров пастух –
Вдруг на улице – петух,
Глазки насторожены,
Перышки взъерошены,
Ярким солнышком на нем
Гребешок горит огнем.

Испугался пастушок,
Позабыл про батожок,
Шапку в охапку –
Сбежал без оглядки.
Над трусишкой малыши
Посмеялись от души.















          ***

Мне захотелось вдруг уехать.
Зачем уехать? И – куда?
Оставить свой сервант ореховый,
Дом, где горячая вода?
Мой мир, вместилище условностей,
Троллейбусно-конторский мир?
И обронить пригоршню горестей
Под мчащийся автомобиль?
Куда? И почему уехать?
А почему бы не пешком?
Потом пойму.
С натужным смехом
Иль с ироническим смешком.













     Память

Самолеты распятьями
Пролетают над миром
И распятья на крыльях
И в бомбовых люках несут.
Далеко от Смоленска.
Далеко до Берлина.
И война – вечный подвиг.
И война – тяжкий труд.

Кровь и порох мешаются
С криком «мама!» и матом.
Санитарка – девчонка,
Ей на танцы-то рано ходить,
А она вместо музыки
Слышит клекот шальной автоматов
И с натугой хрипящее,
Тихое, жуткое:
«Пить!»

Я не видел окопы,
Заплывшие слизистой хлябью.
Я не бегал в атаки,
Не бросался с гранатой под танк.
Просто та, поколенья связавшая,
Вечная память
И могилы убитых
Подтверждают, что все было так.















             Невезение
               (шутка)

Что-то ни черта не получается,
Пугалом болтаюсь в огороде.
То сосед на что-то обижается,
То жена заноет, к непогоде,

То в трамвае обругают пьяницей,
То с Тамбовом спутаю столицу,
То в меня, женатого, влюбляются,
То жена чужая ночью снится…

Голова идет, ей-богу, кругом,
Бьет меня и сзади, и промеж.
Ехал в гости к другу я, а друга
Переехал свадебный кортеж…

У ГАИ всю жизнь ко мне вопросы…
Гости завезли клопов на дачу…
То ли непомерные запросы?
То ли планомерны неудачи?















           ***

Мне снилось:
Босиком иду по городу.
По снегу и асфальту – босиком.
Мои ступни не замечают холода,
Я не смущен заспинным говорком.
Рассержен и шокирован прохожий:
Не место, мол, а также – не сезон…
Но я иду.
И здорово похоже,
Что я доволен, будто есть резон.

Но кто-то подошел и дернул за руку:
Чудак, опомнись, неприлично ж так!
Весь мир обут: в ботинки, кеды, валенки,
А ты - босой!… А с виду – не босяк…

И я увидел тоже неприличное,
Что в чем-то я немного не такой,
Чем те, что ест шашлык и пьёт  «Столичную»
И держит жизнь уверенной рукой…

Мне стало стыдно.
Очень, очень стыдно,
Так стыдно, как бывает лишь во сне.
Я сжался,
Я почувствовал, что стыну…

Тогда я взял и проснулся!

               












        ***

Мы – матросы Колумба.
Мы бунтуем и виснем на реях,
Держим судно по румбу,
В кровь ладони канатами рвем,
Делим крохи и капли
И в землю далекую верим,
Мы живем в океанах,
Чужими морями живем.

Нас не много вернется,
Нас обманет истории прихоть.
Не на картах, в притонах
Будут наши звучать имена.
Но пасуют пассаты,
Беленятся от зависти рифы,
За кормой зеленеет
Открытая нами земля.














              ***

Человек!
Как капли с неба в землю уходят,
Так просачиваются дни твои сквозь этот  мир.
Ты живешь, человек!
Радуешься и скучаешь, веселишься и страдаешь.
И вдруг вспомнишь, что нет больше у тебя права сказать:
«Я никогда не обидел мать!»
Но потом ты забываешь об этом
И смело смотришь в лицо другим.
И однажды говоришь, гордясь собой:
«Я познал откровение любви…».
Но приходит день –
И ты уже не скажешь:
«Я никогда не принес горя женщине!»
Но ты живешь, человек!
И ничто не мешает тебе в этом.
Только
Как омертвелые ветки сосны,
Отпадают от ствола твоего:
«Я никогда не покидал в беде друга…»
«Я никогда не знал мук совести…»
«Я никогда не разменивал ценностей…»
«Я никогда не призывал…»
«Я никогда не…»
«Я никогда…»
«Я …»

И живешь ты, человек, столько,
Пока остаются у тебя хоть крохотные:
«Я… никогда…»
    Все равно, жив ты или давно умер.


               












               Осень

Неясность дней, ненужность ожидания
Замаскирует осень цветом розовым.
Но всхлипнет ветер сдавленным рыданием
И, заблудившись, тучи брызнут слезами.

Вдали зима, белесая, бесцветная.
А старость лета – на исходе, сонная.
И осень жаль, как женщину, одетую
По крику моды прошлого сезона.















            Дураки

Чуть раньше времени играют в ящик
И не завещания, а сожаленья шепчут.
Шепчут о женщинах уходящих
Потому, что удержать их нечем.

Сожалеют о том, что времени мало
И грозят в небытие кулаками.
Умные живут, как ни в чем не бывало
И считают умерших -  дураками.

А они в учебники входят прописями,
Умирая чаще всего в нищете.
Умные тем временем купаются в роскоши,
Хвастаясь девизами на щите.

Дураки считают: мир рассудит,
Люди понимают, кто был каков.
Но пишут историю – умные люди,
Судит же история – дураков.

С каждым веком ноша все тяжелее,
Жгут дураков в печах и в речах.
Горд один, что он у мира на шее,
А другой – что мир у него на плечах.

Меняя зарплату порой на заплаты,
Навлекая гнев королей и держав,
Держат мир дураки – Атланты,
Иначе кто бы его удержал?

















       ***

А Земля ведь никуда
Не летит!
На загривке города
Как петит.
Мчит по эллипсу, кругом –
И назад.
Летний дождик, майский гром,
Райский сад,
Люди мечутся, летят,
Путы рвут,
Ищут, ссорятся, едят,
Слезы льют,
Но Вселенная качнет
Головой…
Что из вечного зачтет
За тобой?
Эволюции… кредит…
Трын-трава…
Как с похмелья болит
Голова!















                МАЛЮСЕНЬКАЯ ПРОЗА



                Память

     Это прошло. Уже давно, давно прошло. Может быть, год... день... век... Уже много раз тополь под окном разбрасывал золотые сердечки. И много раз били старинные часы в старой комнате, напоминая: уже прошло. Но иногда, осенней ночью, когда вдруг проснешься, не понимая, почему проснулся, и кажется, что слышишь даже чужие мысли, вспоминается она. Та, чьи мысли я не смог услышать.
     Маленькая, хрупкая, с большими глазами...
     Почему ты? Не знаю. Или в ту пору уходила от меня детская юность и тебе до-велось стать случайной ее попутчицей? Мы всегда ищем попутчиков. В дороге. И в жизни. А разве жизнь не дорога? И бывает, пройдя свой путь, увидишь, что спутники – одни свернули на другом перекрестке и видят эту изнуряющую дорогу только во снах воспоминаний, другие уже за горизонтом, обозначая вехи твоего пути. А третьи... они и не были с тобой.               
     Может, и тебя не было? Может, это лишь пролетело воздушным узором сна, оставляя за собой только грусть? Грусть о несбывшемся...
     Ты помнишь? Мы бродили по темному мохнатому лесу и он не был чужим и непонятным. Это был наш лес, теплый и темный, как вечер у костра, когда зыбкие языки призрачного пламени укладывают и перемешивают блики на твоем лице, твоих волосах...
     Помнишь речку, где мы часто останавливались после бездумных блужданий? Сейчас я смотрю на нее. Она стыдливо задернулась полупрозрачным предрассветным туманом. Она тоже грустит и прикрывается неясными кружевами от нескромных взглядов – грусть всегда хочется спрятать от чужих глаз.
Помнишь, когда мы просто молчали? Мне казалось, весь мир прислушивается к нашему молчанию. Наверное, в такие минуты читают стихи. Свои или чужие. Я не читал стихи. Мне было хорошо с тобою. Просто хорошо. Сидеть и молчать... Перебирать твои волосы, распускать их по твоим плечам... я не хотел читать стихи. Теперь я знаю, не надо молчать. Ведь молчание понимают по-разному. Надо читать стихи. И свои, и чужие.
     Помнишь, я первый раз поцеловал тебя? Ты испуганно вздрогнула. И отвер-нулась. Я подумал, что обидел тебя. И... поцеловал еще раз. Я смотрел в твои глаза и видел много-много счастья. Видел? Или только хотел увидеть?
   Помнишь, мы поссорились в первый раз? Ты уходила по тусклому асфальту, маленькая и обиженная. Даже тень была маленькой. И каблучки выстукивали обиженно. Ты шла по дороге, отрезанной от мира фонарями. И казалось, ниче-го нет в мире кроме дороги. Только я у начала дороги. Только ты на конце ее, исчезающем в черной стене.
   И мне стало страшно. Я испугался самого себя. И одиночества. Я догнал тебя. Взял за руки... И ни слова не сказал. Поняла ли ты мой страх? Не знаю. Это был не последний наш вечер.
   Помнишь, я шепнул: «Хочешь, что-то скажу?» Ты молчала, отвернувшись. Я мог многое сказать. И хотел многое сказать. Но не сказал. И глаза твои подернулись слезами и обидой. Почему?
   Я не знал, что это последний наш вечер. Были потом вечера и встречи, рассветы и расставания. Но это был последний вечер.
   Ты не должна помнить это. Да и мне нужно забыть. Но почему в глухие ночи снится дорога, забрызганная желтым  светом фонарей? И ты у черной стены, перерезавшей дорогу. Уходишь... Почему?














                Сумерки

     Что-то старинно-сказочное впитано в этом пушистом слове.
Сумерки… Су-мер-ки…
     Они наползают на город, вытекая из маленьких переулков. Незаметно, неспеша. И стремительно. Вот бледно-бледно засветились рекламы, готовясь заменить уходящее солнце. Вот промчалась первая машина с зажженными кляксами света. Он еще не резкий, этот свет. Он еще – лишь оттенок уходящего дня. Еще не вспыхнули фонари на улицах. И улицы кажутся немножко загадочными, немножко сказочными.
     И я сегодня вхожу в сказку. Я буду ждать тебя на нашем перекрестке. В этот сказочный вечер ты обязательно придешь.
Ты не можешь не прийти в такой вечер.
Ты можешь опоздать. Но только немножко опоздать. Ты подойдешь и лукаво спросишь: «Не опоздала?». Я быстро повернусь, будто не ожидал.
Я знаю, ты любишь подходить неожиданно…
     И мы пойдем под зелеными облаками парка. Поищем свободную скамейку и не найдем ее. И будем бродить. По шумному проспекту, покрытому светом с островками темноты. И по тихим переулкам, покрытым темнотой с островками света. Это даже хорошо, что почти нет света. Твое лицо кажется немножко таинственным… Задумчивым и мечтательным…
     Хочешь, я приплыву к тебе под Гриновскими парусами? И не беда, что нет моря, нет кораблей… Я все равно приплыву! Ты только поверь в них. И в меня.
Ты наклонишь голову. Немножко печально улыбнешься. И поверишь в море и корабли. И в меня. Обязательно поверишь!
     Ведь ты сама – сказка.











                Осень

     Мелкий-мелкий дождик, будто просеянный сквозь мелкое-мелкое сито облаков, облепил стекла. И ничего не видно. Хочется уснуть и не просыпаться до первых лучей солнца. Плащ на вешалке у самой двери. Он мокрый и серый. Капли воды стекают на пол и грустят, ударяясь о ржавые доски.
     Осень. Мокрые листья на деревьях стараются прижаться поближе друг к другу. И тоже роняют капли. Роняют на землю, а она не принимает их и отправляет с ручьями как с нянькой гулять по свету.
     Вчера ты сказала, что позвонишь. Но тебе незачем звонить. Я знаю, что ты хочешь сказать мне. И давно готов к этому.
     Осень. Резиновая слякоть. Серость как туча плывет откуда-то издалека, пропитывая небо и сердце.
     Звонит телефон. Я не подниму трубку. Меня сегодня нет дома.
-Слушаю.
-Здравствуй...
-Здравствуй...
     Ты молчишь. Я тоже молчу. Слышу твое дыхание. Молчу и слушаю твое дыхание.
-До свидания...
-До свидания.
Ты хотела сказать «прощай». Но не сказала. Я бы ответил «прощай». Сирена отбоя просверлила бы мой мозг. «Прощай». Это похоже на «прости».
     Прости, что была весна. Прости, что было лето. Прости за то, что за летом приходит осень. Прости, мы были обмануты счастьем. За то, что обман считали счастьем. Прощай!
     Осень. Дождь уже не идет. Что, плащ, пойдем побродим? Не хочешь? Что ж, будем сегодня дома.
     Вот ее подъезд. Окно на втором этаже. Я сегодня незваный гость. И не надо. Буду ждать солнце. Это очень долго – ждать солнце. Целая вечность. Одни ждут. Другие устают ждать. И зажигают свечку. Она им заменяет солнце. Тебя я ждал вечность. Ты этого не знаешь. И не надо об этом.
     Звонок. Она сейчас войдет.
-Не ждал?
-Нет – обману я.
     Она внимательно посмотрит на меня. Поправит волосы. Помолчит.
-Какой ты сегодня...
-Нет, - отвечу, - это не я. Это – осень.














                Снег

Снег.
Белый-белый.
И голубой.
И синий.
Это вечером он синий.
А днем он белый.
И голубой между днем и вечером.

Какой он, снег? – спросишь ты.
И я не смогу сказать, какой он.
Он – как ты.
Он белый и холодный,
Если лежит далеко,
На вершине далекой-далекой горы.
Как ты, когда далеко,
Очень далеко от меня
И кажешься холодно-красивой.
Красивой, как далекий снег.
И холодной, как далекий снег.
Он – как ты.
Он мягкий и голубой,
 Если близко, на ветках березы.
Как ты, если рядом, совсем близко.
И только руку протянуть,
Погладить твои мягкие и голубые
В голубом отблеске света волосы.
Он – как ты.
Он синий, темно-синий и темный,
Когда отдает последние лучи солнца
Надвинувшимся сумерками
И гаснет, гаснет...
Как ты, когда надвинется туча
И скроет от нас солнце.
Наше солнце,
Что светит нам даже в сумерки.

Какая я? – спросишь ты.
И я не смогу сказать, какая ты.
Ты – моя юность,
Моя мечта и моя песня,
Когда далеко от меня
И я вижу тебя в дымке мечты.
Ты – как снег, далекая и недоступная,
Как снег на вершине
Недоступной горы,
Если вершина
Скрывается за хмурыми тучами бури.
Ты скрываешься за тучу.
За тучу стен и крыш,
Вагонов и городов.
Снег – он ласковый и нежный,
Если назло всем бурям
Взберешься на вершину,
Где не достанут никакие тучи.
Ты – как снег.
Ты ласковая и нежная,
Если нам удается рассеять
Разделяющую нас тучу.
Но она снова наплывет когда-то.
Так часто бывает в жизни.
Ты – как снег,
Далекая и недоступная,
Если приходится расстаться.
И снег,
Когда спускаешься вниз, на землю,
Задергивается вязью облаков.
И кажется снова недоступным.
Но... это только кажется.

               













                Сказка о Ёлочке

     Это была обыкновенная Ёлочка, пушистая, зелёная и даже колючая. Словом, такая, как и все её сёстры, которых вы не раз видели в лесу. Но она была и необыкновенной Ёлочкой, потому что родилась и выросла не в лесу, а на большом, высоком, даже огромном Утёсе, на выступе его, нависшем над пропастью.
     Если посмотреть с этого выступа вниз, почти у каждого из нас закружится голова! Но у Ёлочки голова не кружилась, она родилась и выросла над пропастью и привыкла смотреть вниз.
     Ветер здесь был во много раз сильнее, чем внизу и казался ёлочке злым и сердитым. Наверное, он и был злой и сердитый оттого, что был старый-престарый и у него не было ни мамы, ни папы, ни друзей. Ему не с кем было даже поиграть, вот он и злился.
Когда Ёлочка было ещё очень маленькой, он часто наскакивал на неё, стараясь вырвать из земли и скинуть вниз, в пропасть. Ёлочка всеми корнями удерживалась за свой маленький выступ, она почти совсем ложилась на землю, и иногда даже плакала от страха.
     Потом она подросла, корн6и её окрепли и ушли вглубь, в грудь крепкого Утёса, и Ветер уже не мог ничего с ней сделать и только злобно шумел в ветвях, стараясь отломить хотя бы одну, хотя бы самую маленькую веточку. Но Ёлочка только усмехалась в ответ на его злобу.
     Если было тихая погода и Ёлочке никто не мешал, она думала о небе, об облаках, о птицах, пролетающих мимо. Птицы часто садились отдохнуть на её ветвях. Они рассказывали о других землях, о море и, конечно, о лесе, где они вили свои гнёзда, выводили птенчиков, и откуда улетали осенью на юг и куда снова возвращались весной.
От них Ёлочка узнала, что внизу на равнине растут много-много таких, как она, ёлочек, дубков, берёзок и там так хорошо всё время играть веточками и шептаться между собой! Летом там прохладно в тени больших сосен и берёз на берегу ручья. А по утрам, когда всходит Солнышко, птицы просыпаются и начинают петь свои красивые песни. Такие красивые песни можно петь, только если счастлив и рад каждому дню.
     А зимой там всё чисто и бело от снега. Его там очень-очень много, по пояс ей! Снега Ёлочка почти не видела, злой Ветер сдувал его с Утёса, мешал с пылью и уносил куда-то далеко. А внизу Ветер не такой страшный, ведь много Ёлочек сильнее одного Ветра!
     И ей очень захотелось вниз, к подружкам и друзьям. И так сильно захотелось, что она даже плакала ночами от своей беспомощности. Она завидовала птицам, ведь у них были крылья и они могли лететь куда захотят.
Она сердилась на Ветер, занёсший семечко на этот выступ. Она сердилась даже на Утёс, давший ей жизнь и оберегавший её, когда она была маленькой и беспомощной.
     Иногда, когда Ветер был не в духе и крушил всё, что попадалось на его пути, ей хотелось выдернуть из земли свои корни и уступить ему, лишь бы он унёс её туда, вниз. Но ей было страшно, ведь она была ещё маленькая.
     Но вот Ёлочка подросла и стала Ёлкой. Она уже не плакала по ночам, но всё равно ей хотелось ну хоть на один день попасть в этот заманчивый и таинственный лес. Ведь всем нам хочется иметь друзей и подруг!
Она рассказывало о своей мечте Утёсу, а тот слушал её и лишь покачивал своей седой вершиной. Он-то знал, что не так уж хорошо внизу, как думала Ёлка. Знал, что она не выживет там. Внизу ей не достанется столько солнца, потому что она не росла так быстро вверх, как деревья в лесу, где в погоне за светом они тянутся всё выше и выше. Внизу она было бы некрасивой со своими мощными, раскидистыми, привыкшими бороться с Ветром ветками, среди слабых, худых, но тонких и стройных лесных ёлок. Да и земля там другая, чем та, к которой Ёлка привыкла. Но Ёлка не слушала его. Она справедливо считала себя сильной и выносливой, смелой и красивой и по-прежнему мечтала попасть вниз.
     И вот однажды, когда ветер особенно разбушевался, она ослабила свои корни. Утёс в это время старался удержать свою шапку и не заметил, как Ветер выдернул Ёлку и понёс вниз.
     Сначала она плавно летела по воздуху, замирая от счастья, с каждой секундой всё ближе и ближе к своей мечте. Но вот её ударило о камень, перевернуло, опять ударило и понесло по склону. Ломались её ветки, осыпались иголки и мощные когда-то корни казались помертвевшими, судорожно переплетёнными пальцами. У подножия утёса она осталась лежать, изломанная и безжизненная.
     Наутро Ветер стих и выглянуло солнышко.
     Из домика у подножия Утёса вышел Человек. Каждое утро он выходил на порог и, подняв голову, любовался Ёлкой, растущей так высоко, что казалось чудом, как она там прижилась, выросла и раскинула ветки, украшая собой мёртвые камни и ущелья.
И в этот раз он, как обычно, взглянул вверх, но Ёлки не увидел. Удивлённый, он искал её взглядом на коричневых стенах Утёса и не находил.
И тогда он подумал о буре, бушевавшей ночью. И пошёл к Утёсу.
Под самым обрывом, среди острых камней, раскинув по смешанному с песком снегу голые ветки, лежала разбитая, изуродованная Ёлка.
«Эх, а как красиво росла!» - вздохнул Человек, взваливая её на плечо.
Вечером в домике весело полыхала печь, потрескивали смолистые еловые дрова, а Человек сидел за столом и писал.