Рассказы о войне ветерана 15

         НА БЕРЕГУ РЕКИ ОДЕР

  Блуждая по Интернету, я увидел картинку, которая перебросила меня на много лет назад.
Я увидел тот самый мост. По тому мосту весной 45-го мне, двадцатилетнему солдату Красной Армии,выпало «счастье» перебираться с восточного берега немецкой реки Одер на берег западный.

  Наш Гвардейский артиллерийский противотанковый полк приготовился к переправе через реку.
На западном берегу реки Одер, чуть южнее немецкого тогда города Кюстрин (Kustrin), (теперь этот город принадлежит Польше и называется Костшин), войска 1-го Белорусского фронта под командованием
Маршала Г. К. Жукова в феврале 1945 года заняли три небольших плацдарма.
Фашисты сильно сопротивлялись и пытались ликвидировать эти плацдармы.   Но войска 8-й Гвардейской
армии успешно отбили эти попытки немцев и объединили те три плацдарма в один большой.
С этого плацдарма и началось потом наступление войск 1-го Белорусского фронта на столицу Германии.

  Двадцать четыре «Студебеккера» нашего полка с 76-миллиметровыми орудиями выстроились в колонну
и ждали своей очереди перед понтонным мостом.  По мосту непрерывно проходили войска: пехота, танки,
артиллерия. По обе стороны Одера стояли зенитки, они надёжно охраняли мост от вражеских самолётов.
Иногда самолёты с чёрными крестами показывались в небе, но сбрасывали они свой смертоносный груз,
не долетая до моста. Создавалось впечатление, что иногда бомбы рвались там, где ещё были немецкие
солдаты. Возможно и такое, что немецкие лётчики чувствовали приближение конца войны и уже не
с таким усердием выполняли долг перед своим фюрером, как раньше.

   Солдаты взвода управления 2-й батареи, среди которых был и я, сидели в кузове«Студебеккера»
на ящиках со снарядами. Был с нами и командир взвода старший лейтенант Гулуа, грузин по национальности. Взводный был старше многих из нас лет на 10, а может и больше. И вот, через семьдесят
лет, глядя на фотографию того моста через Одер, я вспомнил, о чём тогда говорили мы в кузове автомобиля в ожидании переправы через реку.

   Разговор тот начал командир орудия узбек младший сержант Рахимов. Он обратился с вопросом
к командиру взвода:
   - Товарищ старший лейтенант, как вы думаете, почему немцы до сих пор сопротивляются, неужели
они ещё на что-то надеются. Ладно, нас они не жалеют, но зачем доводить до полной разрухи свою
страну и подвергать гибели своих граждан. Остановились бы, сложили оружие, ведь давно понятно, что проиграли.

    Прежде, чем командир взвода начал отвечать на вопрос сержанта, в кузове прозвучало несколько
реплик: «Так это же не просто немцы, а фашисты», «Да разве они способны хоть кого-то пожалеть, забыл, что они творили на нашей и на польской земле?». А наш командир взвода старший лейтенант Гулуа
говорил тогда, я хорошо это запомнил, о Наполеоне.

   - Если бы сейчас немецкой армией командовал Наполеон, - сказал наш командир, - то я уверен,
что война эта закончилась бы сразу после завершения битвы под Сталинградом. А уж после поражения
на Курской дуге, тем более. Вот тогда бы мы здесь ехали с вами без стрельбы, без смертей,
без разрушений. Но Гитлер не Наполеон, и придётся нам с вами добивать фашистов в самом Берлине.
Вот так похвально говорил наш командир взвода о Наполеоне перед переправой через реку Одер,
перед последними боями Великой Отечественной войны. О том французском полководце Наполеоне,
который считался непобедимым до нашего Бородинского поля.

   Не помню, что я тогда думал о Наполеоне, я так мало ещё о нём знал в то время. А сейчас я согласен
с мнением своего командира взвода, что Наполеон был мудрым полководцем. Как только получил он
от Кутузова разгром в Бородинском сражении, сразу понял, что на русской земле ему ничего «не светит»,
и побежал домой. И правильно сделал. Хотя я и сейчас не понимаю, если Наполеон был талантливым
полководцем, то за каким лешим полез он тогда на нашу землю. Должен бы понимать, куда лезет.

   Вспомнил я и один эпизод, произошедший тогда со мной, когда мы уже на западном берегу Одера
готовились к наступлению. На том, западном берегу реки Одер, где мы готовились к наступлению,
была низменность. Там на наш мост немцы бросили три самолет-снаряда, (самолёт-снаряд, это большой корпус самолета, начиненный взрывчаткой). Тот большой снаряд направлял в цель  самолет с пилотом,
который после направления снаряда на цель улетал.   Правда, с тех трех снарядов ни один не попал
на наш понтонный мост.

    Немецкие летчики уже не рисковали подлетать на необходимое расстояние, видно понимали,
что война кончается, и никакое сопротивление им уже не поможет. Не хотели зря расставаться с жизнью.
Да и наши зенитки уже там надежно охраняли небо над плацдармом, близко не подпускали. Но взрывы
тех снарядов были такими сильными, что в окопе, в котором я лежал, поднялась вода. Только я хотел
подняться, как на меня упало дерево, которое свалил взрыв уже артиллерийского снаряда, да еще и песком
меня присыпало и прикрыло ветками. На мое счастье не присыпанной песком оказалась голова.
Но одна ветка дерева так придавила меня, что я весь оказался в воде, еле успел поднять голову,
чтобы не захлебнулся мутной водой.  Но позвать на помощь я не мог, ветка дерева так уперлась мне
в спину и придавила грудь к земле, что я еле мог дышать.

    Я слышал, как командир нашей батареи старший лейтенант Волгин велел приготовиться к переезду в район наступления.  Слышал, как солдаты цепляли орудия к автомобилям, рев моторов, разговоры солдат.  Вот уедут все, возникла у меня мысль, меня никто не увидит под ветками и песком, и останусь
я здесь умирать. Но эта моя мысль оказалась преждевременной. Спасло меня то, что один мой сапог не был  полностью засыпан песком. Тот сапог меня и спас.Сначала я почувствовал, что по сапогу толкнули, это сделал, как после мне сказали,  сержант Рахимов. Потом я услышал знакомый голос старшего сержанта Остапенко:
   - Да ведь это наш сапог, не немецкий.

   - Быстро поднять дерево, -  это уже прозвучал приказ командира нашего взвода лейтенанта Гулуа. Как только дерево оторвалось от моей спины, у меня   изо рта вырвался крик, что–то вроде: у-у-у-ух. Не успел я зашевелиться, как меня подхватили солдатские руки, и я уже стоял на ногах, правда, еще при помощи поддерживающих меня ребят. Рядом со мной уже стоял наш санинструктор, младший сержант Олейник, он приготовился оказывать мне помощь, которая мне и не потребовалась.
 
   Я тогда отделался синяком на спине, который через несколько дней исчез, да пришлось переодеться в сухую одежду и очищать шинель от грязи.  Не смотря на то, что этот инцидент со мной немного задержал сбор батареи, все были рады моему спасению. Я тогда в который раз ощутил солдатское братство. Возле меня были такие родные улыбающиеся лица, я до сих пор вспоминаю их с благодарностью. Я часто вспоминаю о фронтовой солдатской дружбе, которая помогала нам в то грозное  время.

  Потом мы часто вспоминали тот случай с моим спасением на одерском плацдарме. А в последние годы, вспоминая тот случай, я пришёл к выводу, что меня могли тогда и не обнаружить. И что бы тогда со мной было? Меня посчитали бы пропавшим безвести, и это пятно досталось бы моим родителям со всеми вытекающими с этого последствиями. И 31-го марта я отмечаю свой третий день рождения. Правда, эта дата принята условно, так как точную дату я не помню, только знаю, что случилось это в каком-то из последних дней марта. Почему - третий день рождения? Второй у меня был 14 июля 1944 года, когда меня «воскресили» руки хирурга после тяжёлого ранения.
 
   Февраль 2014