Из сборника 72 весенних мига

Солнце давит лыбу
бликами-ухмылками,
на сугорах
сугробы
оплыли обмылками,
на соборах
пылают маковки,
увенчанные вилками.
Зубоскалят, лакомки.
Знают - вздёрнут на дыбу,
пронзят крюками,
пиками,
пинками,
пытками,
веками,
тартюфьими трюфельными ликами,
а я не вяжу и лыка,
опадаю клочками,
опилками,
захватанными соломинками,
капельками,
пылинками.
Выкидышем вытолкан.
Толпу позабавят поминками,
а у людей все слёзоньки выплаканы,
потупившись, пялятся,
с пластиковыми венками,
капустными вилками,
с памперсами и пелёнками,
не зная, крыть ли плевками да матюками,
сочится ли мёдом и сливками.
Им быть бы пылкими,
но - отвыкли,
беспросветно, хоть око выколи,
всю жизнь попрекали,
тыкали,
грызли клыками,
грозили кулаками,
стращали пульками,
расчёсывали языками
да кривотолками
непослушные лохмотья,
остались только крестиками и холмиками.
Смотрите, слушайте! Вот я!

В перламутровой кисее,
в приторном облачном киселе
молочные крапинки-жемчуга
на пепельном пыльном бархате.
Я бы хотел сочинять веселей,
будто бестрепетный мальчуган,
но мне поручено крепко бдить
на политпоэтической вахте.
Бродит хмельное в груди,
одни только будни видны впереди.
Устал барагозить последний луддит,
в чехарде одинаковых ноликов и единиц,
которым по кайфу и лбом о кафель,
и простираться ниц,
охать и ахать
со страху от каждого шороха.
Для царя Гороха,
для принцесс на горошинах
и прочих Ротшильдов
мы лишь не больше
букашек,
блошек,
засохших крошек.
Тянется ртутная муть студенистой, студёной Леты,
влачится вдаль временная лента,
вяло бредут года,
растут города
на могильных плитах.
Ворочается планета.
По краешкам кромешной иссиня-чёрной сплоши -
румяные ланита.