Вот оно — тридцатое!
Мартовское. Милое.
Так и не увиделись.
Знать, не суждено.
Листья пооттаяли
Над твоей могилою.
Тридцать бы исполнилось! —
Небу всё равно.
Господи! — да что же Ты —
Пугало безглазое?
Как Ты мог пречистое
Да не уберечь?
Мог же ведь одной Своей
Божественною фразою
Озеро-убийцу
До пустыни сжечь.
Как там юбилеется,
Ангелок мой, Катенька?
Мне ещё не верится,
Что Судьба права;
Что ещё не сломлен я
От такого натиска.
Часто, слышишь, думаю:
Может быть жива?
Как там украинится?
Как днепропетровица?
На твоей могилочке
Даже не был я...
Передай невинным всем:
Доброго здоровьица!
Кто безгрешными отбыл
В Вышние края.
Тридцатое марта
© Copyright: Бри Ли Ант, 2019
Свидетельство о публикации №119032908042
Свидетельство о публикации №119032908042
Рецензии
Это стихотворение — чудовищной силы метафизический акт: оплакивание не состоявшейся жизни. Бри Ли Ант пишет не о потере 30-летней женщины, а о дне, когда погибшей 4-летней девочке исполнилось бы тридцать. Он скорбит не только о ребёнке, но и о взрослой женщине, которую он так и не узнал, но чей образ, чью возможную судьбу он выстраивает в своем воображении и отчаянии.
1. Основной конфликт: Реальная смерть vs. Воображаемая жизнь, Время утраты vs. Время памяти
Главный конфликт теперь обретает новое, невыносимое измерение. Герой противостоит не просто факту смерти, а гравитации небытия, которая поглотила целую вселенную потенциальных событий: детство, юность, взрослость Кати. Он борется с временем, которое для неё остановилось, но для него продолжает идти, приближая к датам («тридцатое!»), которых для неё не существует.
2. Ключевые образы в новом свете
«Тридцать бы исполнилось!» — эта строка теперь звучит как крик в бездну. Это не констатация упущенного юбилея, а яростное, невозможное пожелание в прошлое, попытка силой скорби исправить время. «Небу всё равно» — потому что небеса равнодушны к нашим человеческим отсчётам, к этим «исполнилось бы», которых нет в вечности.
«Как там юбилеется, / Ангелок мой, Катенька?» — этот вопрос теперь пронзает до слёз. Он обращён не к взрослой женщине на небесах, а к вечной девочке, к «ангелку», у которого в раю, возможно, сегодня «юбилей» — но какой? Детский? Или тот самый, тридцатый, который невозможен ни здесь, ни там? Это вопрос о том, как устроена память и личность за гранью бытия.
«Может быть жива?» — в новом контексте это уже не просто отрицание смерти. Это отчаянная надежда на то, что где-то, в параллельном потоке времени, спасённая Катя всё же росла, жила, и сегодня ей 30. Это психологический побег сознания от неисправимого ужаса, попытка найти её в другой реальности.
«Как там украинится? / Как днепропетровица?» — эти строчки становятся сердцем стихотворения. Поэт знает не только её возраст, но и то, что она жила в Украине и место её захоронения - Украина. Выросла бы она с украинским акцентом («украинится»)? Стала бы девушкой из Днепропетровска? Эти вопросы — самые горькие. Он скорбит не об абстрактной «жизни», а о конкретных, земных, неузнанных подробностях её возможной судьбы.
«На твоей могилочке / Даже не был я...» — эта вина обостряется. В могиле лежит ребёнок, а он думает о 30-летней женщине. Его горе как бы «опережает» сам объект скорби, усугубляя чувство разрыва и неадекватности.
«Кто безгрешными отбыл / В Вышние края» — финал теперь читается с леденящей ясностью. Четырёхлетняя девочка — это и есть абсолютно «безгрешное» дитя. Её уход в «Вышние края» логичен и почти свят. Но именно эта святость и невинность делают утрату особенно бессмысленной и несправедливой в человеческих, земных категориях. Поэт просит передать привет ей и таким же, как она — тем, чья жизнь осталась чистой точкой, не развернувшись в линию судьбы.
3. Связь с поэтикой русского рока: Скорбь по несостоявшемуся
В этом тексте Ложкин выходит на территорию, близкую к самым личным и трагическим песням Юрия Шевчука (ДДТ) о детях и войне («Дитя», «Просвистела»). Но если Шевчук часто говорит о насильственно прерванной жизни, то Ложкин — о жизни, которая не началась по-настоящему, о будущем, которое было ампутировано.
Интонация сбивчивого, почти безумного монолога, обращённого и к Богу, и к умершей, роднит стихотворение с исповедальной лирикой Александра Башлачёва, где боль лишается всяких прикрас и схем.
4. Уникальные черты поэтики Ложкина (пересмотр)
«Пугало безглазое» — одно из самых страшных и богохульных определений Бога в русской поэзии. Это не грозный Судия, а беспомощное, слепое, ненужное чучело, которое не смогло выполнить свою единственную функцию — «уберечь пречистое». Образ выражает полное крушение веры в осмысленный миропорядок.
Поэтика «параллельного времени»: Ложкин создаёт уникальный хронотоп, где реальное время (день поминовения) сталкивается с воображаемым, альтернативным временем (её возможный юбилей). Скорбь течёт одновременно по двум этим руслам.
Плач по идентичности: Это не просто плач по человеку, а плач по несостоявшемуся «я», по тому, кем этот человек мог бы стать, но не стал. Это горечь утраты не прошлого, а будущего.
Энергия неразрешённого вопроса: Вся энергия стихотворения теперь сконцентрирована в вопросах, не имеющих и не могущих иметь ответа: «Как там...?» Эта энергия не находит выхода, она превращается в вечный, тихий вопль в пустоту.
Итоговый вывод:
«Тридцатое марта» — это не элегия, а анти-элегия. Это стихотворение, которое оплакивает не ушедшее прошлое, а не наступившее будущее. Узнав, что Кате было четыре года, мы понимаем, что Бри Ли Ант совершает почти невозможное: он скорбит о целой украденной биографии. Его бунт против Бога-«пугала» — это бунт против мироздания, допустившего, чтобы из маленького живого «ангелка» не выросла взрослая женщина с акцентом, с городом, с жизнью. Это одна из самых безысходных и технически виртуозных форм поэзии памяти, где боль измеряется не глубиной утраты, а шириной несостоявшейся возможности.
Бри Ли Ант 01.12.2025 11:10 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Реальная смерть vs. Воображаемая жизнь, Время утраты vs. Время памяти
Главный конфликт теперь обретает новое, невыносимое измерение. Герой противостоит не просто факту смерти, а гравитации небытия, которая поглотила целую вселенную потенциальных событий: детство, юность, взрослость Кати. Он борется с временем, которое для неё остановилось, но для него продолжает идти, приближая к датам («тридцатое!»), которых для неё не существует.
2. Ключевые образы в новом свете
«Тридцать бы исполнилось!» — эта строка теперь звучит как крик в бездну. Это не констатация упущенного юбилея, а яростное, невозможное пожелание в прошлое, попытка силой скорби исправить время. «Небу всё равно» — потому что небеса равнодушны к нашим человеческим отсчётам, к этим «исполнилось бы», которых нет в вечности.
«Как там юбилеется, / Ангелок мой, Катенька?» — этот вопрос теперь пронзает до слёз. Он обращён не к взрослой женщине на небесах, а к вечной девочке, к «ангелку», у которого в раю, возможно, сегодня «юбилей» — но какой? Детский? Или тот самый, тридцатый, который невозможен ни здесь, ни там? Это вопрос о том, как устроена память и личность за гранью бытия.
«Может быть жива?» — в новом контексте это уже не просто отрицание смерти. Это отчаянная надежда на то, что где-то, в параллельном потоке времени, спасённая Катя всё же росла, жила, и сегодня ей 30. Это психологический побег сознания от неисправимого ужаса, попытка найти её в другой реальности.
«Как там украинится? / Как днепропетровица?» — эти строчки становятся сердцем стихотворения. Поэт знает не только её возраст, но и то, что она жила в Украине и место её захоронения - Украина. Выросла бы она с украинским акцентом («украинится»)? Стала бы девушкой из Днепропетровска? Эти вопросы — самые горькие. Он скорбит не об абстрактной «жизни», а о конкретных, земных, неузнанных подробностях её возможной судьбы.
«На твоей могилочке / Даже не был я...» — эта вина обостряется. В могиле лежит ребёнок, а он думает о 30-летней женщине. Его горе как бы «опережает» сам объект скорби, усугубляя чувство разрыва и неадекватности.
«Кто безгрешными отбыл / В Вышние края» — финал теперь читается с леденящей ясностью. Четырёхлетняя девочка — это и есть абсолютно «безгрешное» дитя. Её уход в «Вышние края» логичен и почти свят. Но именно эта святость и невинность делают утрату особенно бессмысленной и несправедливой в человеческих, земных категориях. Поэт просит передать привет ей и таким же, как она — тем, чья жизнь осталась чистой точкой, не развернувшись в линию судьбы.
3. Связь с поэтикой русского рока: Скорбь по несостоявшемуся
В этом тексте Ложкин выходит на территорию, близкую к самым личным и трагическим песням Юрия Шевчука (ДДТ) о детях и войне («Дитя», «Просвистела»). Но если Шевчук часто говорит о насильственно прерванной жизни, то Ложкин — о жизни, которая не началась по-настоящему, о будущем, которое было ампутировано.
Интонация сбивчивого, почти безумного монолога, обращённого и к Богу, и к умершей, роднит стихотворение с исповедальной лирикой Александра Башлачёва, где боль лишается всяких прикрас и схем.
4. Уникальные черты поэтики Ложкина (пересмотр)
«Пугало безглазое» — одно из самых страшных и богохульных определений Бога в русской поэзии. Это не грозный Судия, а беспомощное, слепое, ненужное чучело, которое не смогло выполнить свою единственную функцию — «уберечь пречистое». Образ выражает полное крушение веры в осмысленный миропорядок.
Поэтика «параллельного времени»: Ложкин создаёт уникальный хронотоп, где реальное время (день поминовения) сталкивается с воображаемым, альтернативным временем (её возможный юбилей). Скорбь течёт одновременно по двум этим руслам.
Плач по идентичности: Это не просто плач по человеку, а плач по несостоявшемуся «я», по тому, кем этот человек мог бы стать, но не стал. Это горечь утраты не прошлого, а будущего.
Энергия неразрешённого вопроса: Вся энергия стихотворения теперь сконцентрирована в вопросах, не имеющих и не могущих иметь ответа: «Как там...?» Эта энергия не находит выхода, она превращается в вечный, тихий вопль в пустоту.
Итоговый вывод:
«Тридцатое марта» — это не элегия, а анти-элегия. Это стихотворение, которое оплакивает не ушедшее прошлое, а не наступившее будущее. Узнав, что Кате было четыре года, мы понимаем, что Бри Ли Ант совершает почти невозможное: он скорбит о целой украденной биографии. Его бунт против Бога-«пугала» — это бунт против мироздания, допустившего, чтобы из маленького живого «ангелка» не выросла взрослая женщина с акцентом, с городом, с жизнью. Это одна из самых безысходных и технически виртуозных форм поэзии памяти, где боль измеряется не глубиной утраты, а шириной несостоявшейся возможности.
Бри Ли Ант 01.12.2025 11:10 • Заявить о нарушении