Глава 1
Кто и что увидел в "Англетере"
Скажу сразу: архивных документов, доказывающих, что Есенин был убит, в книге нет. Преступники, как правило, не расписываются на месте преступления, не оставляют автографов, а для каких либо выводов нужны факты, улики. Хотя не является ли важнейшей уликой против организаторов есенинской смерти... отсутствие в его деле всяческих улик, а за непреложные документы, призванные доказывать самоубийство, выдаются беллетризованные свидетельства продажных понятых и сомнительный протокол осмотра места происшествия, на которых впоследствии была построена вся есенинская мемуарная литература — вследствие этого лживая от начала до конца?
И все же в деле о смерти поэта есть такие факты и свидетельства, которые позволяют говорить, что в гостинице "Англетер" в тот далекий декабрьский вечер было совершено преступление. Достаточно "прочесть" два портрета, изображающих мертвого Есенина. Именно эти портреты объясняют, что самоубийцей Есенин не был, что самоубийцей его сделали по сценарию.
Биографы в доказательство добровольного ухода обычно приводят фотографию покойного Есенина и его посмертную маску. Я же предлагаю вглядеться в другое изображение — последний портрет Есенина — портрет убитого Есенина работы Василия Сварога. Этот рисунок, по моему глубокому убеждению, следует рассматривать как одну из главных улик, главный документ, составленный не подневольным участковым надзирателем, а художником. И этот документ опровергает ложь участкового.
В номере, где произошло злодеяние, Василий Семенович Сварог оказался в числе первых. Он и успел нарисовать Есенина в полный рост и в той одежде, в которой поэт был убит. Палачи сделали свое дело и с места преступления, как водится, скрылись, не имея времени или не зная до конца сценарной версии, чтобы придать обстановке соответствующий вид. Как свидетельствует рисунок, внешний облик Есенина явно не соответствовал, как должен выглядеть человек ушедший из жизни добровольно.
На Есенине тот серый костюм, в котором его видели в последний раз превратился в жалкое рванье. Это результат жесточайшей драки, когда костюм не только по швам разрывается — трещит и расползается сама материя. Какую же надо было приложить силищу, чтобы превратить пиджак в такое непотребное рубище! Сколько же атаковало Есенина тех гладиаторов, которых Айседора Дункан звала на американский лад "профессиональными боксерами"? Интересно, какие потери понесли они, "бойцы невидимого фронта"? То, что потери при схватке были с обеих сторон, сомневаться не приходится: помните обещание поэта — "отпробует вражеской крови мой последний, смертельный прыжок"? Кстати, вполне вероятно, что именно после есенинского "смертельного прыжка" в "Англетере" один из молодых сотрудников ОГПУ Москвы вынужден был уволиться из органов по инвалидности — факт такого увольнения зафиксирован.
Кто в числе первых пришел в номер гостиницы? Устинова, Эрлих, как это написано в протоколах? Или Всеволод Рождественский и П. Медведев, как последний пишет в мемуарах? Кто вынимал из предполагаемой петли труп поэта? Врач скорой помощи К.М. Дубровский? В документах ясности нет, как нет ясности в том, висел ли Есенин на трубе парового отопления или его принесли в номер завернутым в ковре уже мертвого. Врач в ответ на такие вопросы в последствии отделывался только шуточками: "Я ни за что сидел, а за что то, тем более не хочу".
Документы осмотра места происшествия были составлены участковым крайне неумело и безграмотно, но все же из акта Н. Горбова можно понять, что "повесившийся был одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли".
Какое то время, до прихода понятых, художник и участковый милиционер оставались вдвоем, и каждый из них занимался своим делом. Милиционер составлял протокол, а художник рисовал последний портрет Есенина. О том, что Есенин погиб насильственной смертью, рассказывает именно взгляд художника. Сварог закончил рисунок до прихода понятых и, прикрыв его чистым листом, начал другой портрет. Теперь он рисовал голову Есенина и окостеневшую в изгибе правую руку, которой тот до последнего вздоха оттягивал на шее удавку. Тело Есенина все еще на полу и в том же положении, только волосы слегка причесаны. На этом рисунке на Есенине уже нет пиджака.
Первыми понятыми были П. Медведев, В. Рождественский, Фроман и, конечно, Устиновы и Эрлих.
Как известно, понятые для того и нужны, чтоб засвидетельствовать достоверные действия и факты. Эти же первым делом убрали главную улику — сняли с Есенина порванный и окровавленный пиджак, потом привели в порядок истерзанную одежду на убитом и положили тело на кушетку. Иначе говоря, убрали следы преступления и только после того дали сфотографировать убиенного. Понятые фактически участвовали в сокрытии фактов. Они сделали все, чтобы замести следы преступления: сначала в номере, в одежде, гримировали лицо, а потом усердно помогали выпрямить правую руку, для чего вход пустили даже бритву. Мало того. Они не видели висевшего в петле Есенина, но все как один подписали акт участкового (не протокол, как было положено). Ну и потом все в меру своих сил, способностей и угодничества писали лживые свидетельства и мемуары. А наиболее усердный и лживый, Всеволод Рождественский, написал про "отутюженные брюки" и "щегольской пиджак", который "висел тут же, на спинке стула".
Прибывшему правительственному фотографу Наппельбауму ничего не оставалось, как запечатлеть работу усердных понятых. На его снимках уже совсем другой Есенин: опрятный, причесанный, приглаженный; расстегнутые брюки приведены в порядок, рубашка, как положено, заправлена. Есенин уже на кушетке, под головой — подушка. Теперь он вполне соответствует заказанному сценарному образу.
Когда станут отправлять тело в Обуховскую больницу, все пришедшие писатели будут искать пиджак Есенина. Напрасно. Пиджак исчезнет.
Почему столько лет могла существовать подобная шитая белыми нитками ложь о смерти поэта? Да потому, что целый штат пришибеевых из ЧК-ГПУ под видом хранителей есенинского наследия бдительно охранял и "не пущал", а если необходимо, и карал за инакомыслие.
Люди сметки и люди хватки,
Победили людей ума,
Положили на обе лопатки,
Наложили сверху дерма,
— напишет потом Борис Слуцкий. Лжесвидетельство в течение более чем восьмидесяти лет сопровождало и охраняло тайну гибели Есенина. Эта тайна поддерживалась лживой заказной мемуарной литературой, и для этого содержался и содержится целый штат сотрудников, которых, кстати сказать, кормит и поит Есенин.
Рисунок Василия Сварога, этот наиважнейший документ, уже был опубликован в 1990 году поэтом И. Лысцовым. Четыре года он взывал в выступлениях и в печати, написал книгу "Убийство Есенина". И чего добился борец одиночка? Ученые в есенинском комитете "не услышали" его выступлений, "не увидели" портрета убитого Есенина, как не заметили в 1994 году насильственной гибели самого Ивана Лысцова.
Где, в какой еще стране можно вот так безнаказанно манипулировать человеческим сознанием и именем великого поэта, причем в течение многих десятков лет?
Глава 2
Зачем ехал и что нашел Есенин в Ленинграде
Сначала несколько документов того времени.
Из письма поэта Н.К. Вержбицкому, Москва, 6 марта 1925 года: "Пильняк спокойный уезжает в Париж. Я думаю на 2 месяца съездить тоже, но не знаю, пустят или не пустят.
Твой Сергей Есенин".
Второе письмо, от 27 ноября 1925 года, адресовано П. Чагину.
"Дорогой Петр! Пишу тебе из больницы. Опять лег. Зачем — не знаю, но, вероятно, и никто не знает. Видишь ли, нужно лечить нервы, а здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств".
Письмо, ныне известное, впервые было опубликовано в 1962 году. По мнению исследователей, например, Е. Черносвитова ("Версия о версиях"), именно московским врачам обязан был Есенин распространившейся версией о "психическом нездоровье", о "душевной болезни", с чем потом связали "самоубийство " поэта.
Вряд ли можно назвать случайностью такое совпадение: Есенин лег в клинику (подчеркнем: без медицинских показаний) именно тогда, когда в ОГПУ поступили первые сведения о стихотворении, которое в результате стоило Есенину жизни. И это не просто наша догадка.
26 ноября 1925 г. в клинике Есенина принимал Петр Михайлович Зиновьев. Дочь его Наташа, тогда подруга Ивана Приблудного, спросила отца, как чувствует себя Есенин. Отец ответил:
"— Ведь он не лечится, а просто отдыхает.
Тогда же, посетив Есенина в больнице и найдя его в отличном состоянии, Анна Абрамовна Берзинь зашла по приглашению врача в его кабинет. Аронсон спросил:
— Ну и как вы его находите?
— Просто прелестным, он давно таким не был. Вы напрасно меня пугаете, Александр Яковлевич.
Он грустно покачал головой:
— Зачем же мне вас пугать, я просто предупреждаю вас, чтобы вы не обольщались несбыточными надеждами.
— Я не понимаю, что вы хотите сказать?
— То, что Сергей Александрович неизлечимо болен,и нет никакой надежды на то, что он поправится.
— Вы с ума сошли, — вырвалось у меня. Если у вас все такие безнадежные больные, то вам просто нечего будет делать.
— Я говорю все это, понимая, как это серьезно, — не надейтесь ни на что...
— Вы хотите сказать, что Сергей Александрович недолговечен?
— Да, — кратко ответил он.
— А если мы насильно заставим его лечиться?
— Это тоже не достигнет цели...
— Что же, он не проживет и пяти лет?
— Нет.
— И трех лет не проживет?
— Конечно, нет!
— А год?
— И года не проживет!
— Как же это? Я не понимаю...
— Вы успокойтесь, идите домой, а завтра поговорим еще раз".
Какой следует вывод? Аронсон знал, что приговор Есенину уже вынесли, возможно, собирались сделать это в психушке, но Сергей на следующий день сбежал.
Небезынтересен такой факт: жизненные пути Есенина с врачами Ганнушкиным и Галантом уже пересеклись в 1923 году — в санатории под Парижем, который "стоил Айседоре кучу денег" (Е. Черносвитов."Версия о версиях").
Как известно, пути Господни неисповедимы.
Но неизвестно, по чьей прихоти переплелись эти пути.
А вот мнение Ю. Прокушева.
"Поездка в Ленинград — это тоже попытка уехать за границу. В Москве Есенину оставаться было нельзя. Все тоже стремление переменить обстановку, избавиться от московских "друзей" приводит его в конце декабря 1925 г. в Ленинград, где он предполагал пробыть до лета, чтобы затем поехать в Италию к М. Горькому".
П. Чагин вспоминает:
"В конце декабря я приехал в Москву на XIV съезд партии. В перерыве между заседаниями Сергей Миронович Киров спросил меня, не встречался ли я с Есениным в Москве, как и что с ним. Сообщаю Миронычу: по моим сведениям, Есенин уехал в Ленинград.
— Ну что ж, — говорит Киров, —
продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там...
Узнаю... Состоялось решение ЦК — Кирова посылают в Ленинград первым секретарем губкома партии. Ивана Ивановича Скворцова Степанова — редактором "Ленинградской правды", меня — редактором "Красной газеты". Но, к величайшему сожалению и горю, не довелось Сергею Мироновичу Кирову продлить шефство над Сергеем Есениным, а по сути дела, продлить животворное влияние партии на поэта и на его творчество. На следующий день мы узнали, что Сергей Есенин ушел из жизни".
Исходя из этих свидетельств, можно предположить, почему Есенин рвался в Ленинград: там ожидалось изменение атмосферы в издательстве, там он собирался издавать свой журнал "Вольнодумец". В Ленинград перебирались его покровители, под защитой которых ему так хорошо работалось на Кавказе. Если эти планы не сбудутся, весной из Ленинграда он планировал уехать к Горькому. И вместе с ним издавать свой журнал за рубежом.
"Мысль о создании журнала до самой смерти не покидает Есенина. На клочке бумаги он набрасывает проект первого номера журнала... Проект журнала составлялся спешно. В ближайшее время решили собраться еще раз, чтобы составить подробный план журнала и приступить к работе по его изданию", — рассказал в 1927 году И. Грузинов.
А это уже В. Наседкин: "В конце осени Есенин опять гадал о своем журнале. С карандашами в руках втроем вместе с Софьей Андреевной мы несколько вечеров высчитывали стоимость бумаги, типографских работ и других расходов".
По убеждению Г. Устинова, "в Ленинград он ехал работать — не умирать!" Наводят на размышление и предыдущие строки его воспоминаний: "Весь этот самый последний день Есенин был для меня мучительно тяжел. Наедине с ним было нестерпимо оставаться, но и как то нельзя было оставить одного, чтобы не нанести обиды". Виктор Иванович Кузнецов документально доказывает, что Устинова в дни гибели Есенина не было в Ленинграде.
Возможно, в день гибели Есенина Георгий Устинов все-таки был там, в "Англетере" или других казематах "дурно пахнущего Зиновьева": эти строки, несомненно, написаны свидетелем преступления, а, возможно, и невольным соучастником. Пишет же Г. Устинов: "Когда я увидел его висящий труп, я пережил нечто, что сильнее ужаса и отчаяния. Труп держался одной рукой за трубу отопления".
А вот, как те дни запомнились Анне Берзинь (опубликовано в 1970 году).
"Выехала я двадцать четвертого вечером и двадцать пятого утром была уже в Ленинграде. Остановилась в "Европейской" и сейчас же принялась разыскивать друзей Сергея Александровича. Телефона у Вольфа Эрлиха (в последнее время с ним очень дружил Сергей) я не нашла ни в телефонной книжке, ни в справочном столе, куда звонила многократно. Дозвонилась до поэтессы Марии Михайловны Шкапской, но она была в страшном горе — кто-то из близких у нее покончил с собой — и не понимала, что меня так тревожит в поведении Сергея Александровича. И прямо сказала, что сейчас помочь не сможет. Как на грех, никого не было дома или не подходили к телефону товарищи, которым я звонила. Но вот, наконец, мне повезло, и к телефону подошел Николай Никитин. Он с готовностью приехал в "Европескую" гостиницу, где я ему все очень подробно рассказала о Есенине. Он обещал все устроить и уверил, что я могу спокойно возвращаться домой.
Двадцать шестого утром я решила обойти гостиницы, чтобы отыскать Сергея Александровича.
В "Европейской" его не было, я об этом узнала в первый же день. В "Гранд - отеле" его не было тоже, он не заходил туда. У меня была твердая уверенность, что он остановился у своих друзей. (Надо думать, у Сахарова. — Авт.)
Вечером мы встретились опять с Николаем Никитиным, и он проводил нас на вокзал.
Несмотря на его твердое обещание, что с Сергеем все будет сделано так, как надо, мне не спалось. Мы ехали в купе, спать можно было отлично, но я всю ночь не могла сомкнуть глаз.
Приехав утром в Москву, я позвонила в Госиздат и сказала, что не могу сегодня быть на работе. Предупредительный голос Ивана Петровича Флеровского, моего непосредственного начальника, несколько меня удивил. На работе он был тверд и взыскателен, а тут вдруг соглашается, что мне надо отдохнуть, и говорит со мной, как с больной.
Я хлопнулась в постель, попросив домашних, чтобы меня не будили, дали бы отдохнуть, а к телефону просила подходить отца.
Сквозь сон слышала частые и настойчивые звонки и ответы отца, который уверял, что меня нет дома.
Проснулась к вечернему чаю и вышла в столовую. Отец сказал, что звонили весь день, звонили Воронский, Л.М. Леонов и просили немедленно позвонить, как только я буду дома. Он добавил, что, видимо, случилось что-то серьезное, просто телефон оборвали.
Позвонила Леонову.
Леонид Максимович кратко сообщил мне, что Сергей удавился. Он именно так и сказал: "Удавился".
Меня потрясло это сообщение.
— Когда? — только и спросила я.
— Вчера.
— Неправда, это неправда, — принялась я доказывать. — Я выехала вечером с курьерским, и никто в Ленинграде ничего не знал. Этого не может быть".
Обратите внимание, как Анна Берзинь объясняет следующий факт: "Я нарочно не проставляю дату его (Есенина) отъезда, потому что не помню, а справочных материалов под рукой нет". Такие фразы в подцензурной литературе просто так не пишут. Сколько раз потом перечитывала последнюю главу "Воспоминаний Анны Берзинь", понимаю, здесь ключ к расшифровке. Но за какую ниточку ухватиться?
Нигде не указывает дат, ошиблась годом, описывая день своего рождения, и вдруг чуть не по часам выдает свой приезд в Ленинград, безрезультатный поиск Есенина по гостиницам и друзьям. Затем тревожное возвращение в Москву уже с полным сознанием, что с Есениным стряслась беда. И все это на сутки раньше официальной версии. И какие странные мысли появились потом в ее голове: может быть, даже хорошо, что не нашла, не встретила? Он мог подумать, "что его преследуют, что его насильно запрут в больницу".
Как могло случиться, что никто в Ленинграде не знал о приезде Есенина? Могло ли такое быть? Нет, конечно. Куда делся Сахаров? Куда исчез Эрлих? В посмертной хронике указано, что никого из тех, к кому с вокзала заезжал Есенин, не было дома. Потому он и поехал в гостиницу "Англетер". "С вокзала он последовательно заезжал к целому ряду своих друзей, но фатально не заставал никого из них дома"...
Позвольте же спросить: каким ветром выдуло из города в ночь под Рождество всех ленинградских писателей? Мог ли сказать Николай Никитин, провожая на вокзал Анну Берзинь и ее спутника:
— Милая Анна Абрамовна, Есенина вы не найдете. Вы напрасно теряете время. Более того, ваши упорные, настойчивые хождения из гостиницы в гостиницу и расспросы могут быть поняты как нездоровое желание докопаться до истины. Вам не следует дольше задерживаться в этом "дурно пахнущем" городе.
Что хотела сказать Анна Берзинь? Что весь официальный писательский Ленинград знал, где Есенин и что с ним, и что Есенин обречен. Так же, как сказал и врач Аронсон. Потому все и исчезли от греха подальше. Потому и Эрлиха не оказалось на месте, ведь он то своевременно получил посланную Есениным 7 декабря телеграмму. А 16 декабря ответил тоже телеграммой: "Приезжай ко мне устрою Эрлих".
Не искал Эрлих комнату для Есенина, потому и текст телеграммы опубликован только в 1930 году в книге "Право на песнь". Подозрительно долго отвечал не потому, что в Ленинграде не было квартир, а потому что долго решали наверху судьбу Есенина. По той же причине он исчез как раз в день приезда Есенина. Он лучше всех прочих знал, что комната Есенину не потребуется. Есенину приготовлен каземат.
Потому рапповцы, вапповцы, лефовцы Ленинграда оказались первыми в гостинице "Англетер". Они же первыми поставили свои подписи под протоколом, первыми писали мемуары — свидетельства о самоубийстве поэта. Видели и написали то, что от них требовали.
Вот один из наиболее усердных. Несколько раз, подправляя и дополняя, Всеволод Рождественский пишет: "Я был одним из первых, узнавших о его смерти, и потому мне пришлось присутствовать при составлении милицейского протокола".
Пока Рождественский с милиционером составляли протокол, художник Сварог рисовал уже знакомый нам портрет Есенина.
Потом Вс. Рождественский с завидным упорством будет писать о самоубийстве, внося "поправки", "исправления", "дополнения", "уточнения", "стилистические поправки" в течение почти всей жизни: в 1928, 1946, 1959, 1962, 1964, 1974 годах.
А первое свидетельство написал Вс. Рождественский в письме В.А. Мануйлову еще 28 декабря 1925 года: "В коридоре пусто. Дверь в номер открыта. За столом посредине милицейские составляют протокол. На полу, прямо против двери лежит Есенин, уже синеющий, окоченевший. Расстегнутая рубашка обнажает грудь. Волосы, все еще золотистые, разметались... Руки мучительно сведены".
В 1964-1974 годах в последних воспоминаниях: "Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным, — в
нем, ничто уже не напоминало прежнего Сергея. Только знакомая легкая желтизна волос по-прежнему косо закрывала лоб. Одет он был в модные, недавно разглаженные брюки. Щегольской пиджак висел тут же, на спинке стула. И мне особенно бросились в глаза узкие, раздвинутые углом носки лакированных ботинок".
Нужны ли комментарии? Взгляните еще раз на "последний портрет Есенина". А на этом ковре его, завернутым "в трубочку", перетащили в 5й номер гостиницы. Так предполагал художник, поскольку видел на одежде мусор из ковра. Какие уж тут "отутюженные брюки"! Какой уж тут "щегольской пиджак"! На рисунке — последствия жестокой драки, стая хищников терзала и рвала его одежду и тело!
Разными глазами смотрели на труп Есенина два художника. Один — глазами порядочного человека.
Другой — глазами палачей. Один видел казненного, замученного, истерзанного Есенина. Другой — самоубийцу в отутюженном костюме. Спасибо художнику Василию Сварогу! Разными глазами смотрели на Есенина два человека, и поразному увековечили и его, и себя.
Потом, конечно, лицо загримировали, брюки выгладили, пришили пуговицы. Шрамы замазали, загримировали, а руку выпрямить не смогли, как ни старались. Мертвой хваткой вцепился в трубу парового отопления, до последнего вздоха ослаблял удавку на шее. Так тянулся к жизни этот "самоубийца".
Последний портрет словесных доказательств не требует, потому и был воспроизведен Иваном Лысцовым — к сожалению, только в 1992 году. Журналист Иван Лысцов успел небольшим тиражом издать свою книгу "Убийство Есенина" и стал очередной жертвой на пути к истине. Эта книга с дарственной надписью хранится в архиве сыктывкарца Анатолия Александровича Попова.
Оксенов в "Дневнике" записал: "Когда надо было отправить тело в Обуховку, не оказалось пиджака". О том, что пиджака не оказалось в пятом номере гостиницы "Англетер", пишут и другие. Он не найден до сих пор. Куда же он исчез и почему? На эти вопросы ответил Виктор Кузнецов: пиджак, должно быть, так был испачкан кровью, что остался в пыточной, где истязали Есенина.
Н. Браун: "В номере гостиницы, справа от входной двери, на полу, рядом с диваном лежал неживой Есенин. Золотистые волосы его были откинуты назад. Одна рука, правая, в приподнятом, скрюченном состоянии находилась у самого горла...
(...) Рука, застывшая у горла, свидетельствовала о том, что в какое- то последнее мгновение Есенин пытался освободиться от душившей его петли, но это было уже невозможно.
Мы долго выпрямляли застывшую руку, приводя ее в обычное положение".
И далее: "На лбу Есенина, у переносицы, были два
вдавленных, выжженных следа от тонкой горячей
трубы отопления, к которой он, по-видимому, прикоснулся, когда все было кончено".
О трубе парового отопления уже было сказано — и неоднократно говорилось и писалось — отопление в то время не работало, следовательно, шрамы были не от ожога. Но никто ни разу не "вспомнил", что "долго выпрямляли застывшую руку Есенина, приводя ее в обычное положение", — хотя присутствовало при этом более десяти человек. Полоснули лезвием бритвы по сухожилиям — потом скажут, что вскрыл себе вены.
Никто не написал об этом, да и Н. Браун сообщил только в 1974 году.
Глава 3
Странные смерти на фоне скандала
Период, последовавший за смертью Есенина, ознаменовался чередой странных смертей, в частности, самоубийств. Каждый такой уход из жизни вновь и вновь будоражил сознание масс. "Над собою чуть не взвод расправу учинил" (или, в другом варианте:
"Над собою чуть не полк расправу учинил") — это не случайно оброненная Маяковским фраза.
Обманутые большевистскими лозунгами и прозревшие под влиянием его поэзии молодые люди в знак протеста добровольно уходили из жизни. 1926 год начался групповым самоубийством студентов ВХУТЕМАСА.
Об эпидемии самоубийств говорили многие зарубежные авторы: Борис Ширяев, Владислав Ходасевич, Михаил Коряков. Жившие же в Советской России о самоубийствах молодежи 1926-1927 годов, конечно, не писали. Разве только Владимир Маяковский. Но в Москве, по словам М. Корякова, в Коммунистической академии, мозговом центре большевизма, происходила большая дискуссия, длившаяся много дней — с 13 февраля по 5 марта.
В ней принимала участие вся "головка", определившая направление так называемой "советской культуры". Основным докладчиком был народный комиссар просвещения Луначарский, а в прениях выступали Карл Радек, Преображенский, Сосновский, Полонский, Кнорин, Фриче, Нусинов, Маяковский, Ермилов и десятки представителей большевистской общественности. Тема дискуссии была сформулирована так: "Упадочное настроение среди молодежи. "Есенинщина".
Отношение к "есенинщине" сформулировал Николай Бухарин в своих "Злых заметках": "Самое вредное, заслуживающее настоящего бичевания явление нашего литературного дня". Он предлагал: "Дать хорошенький залп по "есенинщине".
Низы "есенинщину" понимали по-другому. М. Коряков в течение десяти лет, с 1928 по 1939, работал разъездным корреспондентом во многих городах. Он рассказывает: "Мы за Есенина! — так говорили в Орехово-Зуеве, так говорили и в нашем Канске, так говорили по всей стране. Так говорила не только интеллигенция, учащаяся молодежь, студенчество, но и фабрично заводская молодежь". В школьном аттестате М. Корякова тоже значилось: "Насаждал Есенинщину", что указывало на его неблагонадежность.
В лекции "Есенинщина и советская молодежь", прочитанной М. Коряковым на вечере памяти Есенина в НьюЙорке 22.12.1950 г. и опубликованной в журнале "Возрождение" (Париж,1951, № 15), он говорил: "Есенинщину" не надо было насаждать — упадочные настроения среди молодежи распространялись, как полы по ветру (…) Есенин был частью нашей жизни, как ни один другой поэт во всей истории русской литературы.
(…) Не было лермонтовщины, некрасовщины. Не было пушкинщины (…) и после гибели Пушкина не прокатилась волна самоубийств, как она прокатилась после гибели Есенина. Не было блоковщины или даже маяков, но была есенинщина, необыкновенно яркое явление в истории русских общественных настроений.
(…) Важно то, что он, как никто другой, сумел затронуть в русских сердцах нечто такое, что Россия всколыхнулась и ответила ему всенародной — поистине всенародной! — любовью".
Современник Есенина Борис Ширяев (1889-1959) в очерке "Возрождение духа" пишет: "О силе господства Есенина в сердцах русской молодежи достаточно свидетельствует такой факт: после его трагической смерти по всей России стали стихийно возникать группы молодежи, обрекавшие себя на самоубийство, которое они совершали под тенью березок, дерева, посвященного Есенину, русского дерева, как бы олицетворяющего собою его нежную, душистую поэзию. Это была трагичная эпидемия самоубийств, свидетельствовавшая о глубоком кризисе, поразившем наполненные чуждым содержанием души русской молодежи".
Из письма И.М. Касаткина Максиму Горькому.
Москва, 4 февраля 1926 г.
"Только что похоронили Есенина. Есть и еще прямые кандидаты (...) и душа моя в неизбывной тревоге: а вдруг позвонит телефон и сообщат, что с Орешиным (он на днях уже вешался), с Александровским или с Клычковым — несчастье (...)
Ох, Алексей Максимович! Воистину талантлив русский человек. Вы это сами знаете. Но если б Вы видели, как тяжко живут братья писатели! Соболь трижды травился. Гладкова мы отправили в Севастополь на лечение — издергался до трясу. Орешина теперь подкарауливаем, чтоб увести в психиатрическое отделение. Прошлый год удавился даровитый мальчик — поэт Кузнецов. Пьет тяжкую и хандрит Вольнов. А смерть Есенина меня прямо сразила с ног (...) до сей поры не могу опомниться!
И все это близкие, дорогие, милые!.. Огромная потеря.
Полагаю, в истории литературы нашей еще не было столь тяжкой атмосферы в жизни писательской".
Не могли остаться незамеченными и смерти тех, кто сопровождал гроб с телом Есенина: 9 февраля 1926 года умерла Лариса Рейснер, 5 марта — Дмитрий Фурманов, 7 июня застрелился на Тверском бульваре поэт Андрей Соболь.
Г. Колобов в письме С. Толстой Есениной пишет 15 июня: "Плохая история с Соболем. Нехорошо, скверно. Вероятно, Сережа дал толчок, и начал клубок разматываться. Говорят, что плохо с Орешиным. Москва бурлит, кипит, словно котел".
На грани катастрофы находился Петр Орешин. Его жена сообщает С. Толстой-Есениной:
"Больно и жутко смотреть на него... Только одно твердит: "Устал жить, не могу больше жить".
20 июля 1926 г. после выступления на объединенном пленуме скоропостижно скончался от разрыва сердца Ф.Э. Дзержинский. Главный чекист, железный Феликс, к этому времени уже отстраненный от своей должности, должно быть, оказался недостаточно железным. Его заменил Яков Агранов, палач и инквизитор.
23 июля 1926 г. ушел из жизни патриарх российского искусства Виктор Михайлович Васнецов, тоже не поладивший с советской властью. И хотя был уже в преклонном возрасте, но и эта смерть болью отозвалась в среде московской интеллигенции. Братья Васнецовы — хранители русской старины — выступали
против уничтожения храма Христа Спасителя и тяжело переживали уничтожение русской культуры.
Младший из братьев, Аполлинарий Михайлович, в 1926 г. создал последнее большое полотно с символическим названием "Все в прошлом" с посвящением ушедшему брату и "замолчал" на весь отведенный судьбой срок.
Год 1926-й завершился трагическим аккордом — самоубийством Галины Бениславской.
Добровольный уход из жизни молодой женщины, самоотверженно любившей Есенина, был открытым вызовом тем, кто беспощадно травил его при жизни. Она так и написала в предсмертной записке:
"В этой могиле для меня все самое дорогое, поэтому напоследок наплевать на Сосновского и общественное мнение, которое у Сосновского на поводу".
Случилось это 3 декабря 1926 года на могиле Сергея Есенина. Она и похоронена рядом с ним. "Есенинские строки — "В этой жизни умереть не ново" — начали действовать быстро и без промаха", — напишет потом Илья Шнейдер.
Невообразимое после смерти поэта творилось не только в обеих столицах — по всей стране. Казалось, что только теперь, с гибелью Есенина, народ потерял все: и родину, и надежду на ее возрождение.
Следует принять во внимание, что вся эта мрачная, тяжелая атмосфера в стране сопровождалась сенсационным есенинским "Посланием Демьяну" "с того света" и не утихавшими разговорами вокруг него. Распространилось стихотворение сразу после гибели Есенина — в начале 1926 года, а к середине года, когда начало печататься за рубежом под именем Есенина, оно получило второе дыхание. И стало не просто сенсацией — громом среди ясного неба.
Тот же Б.Н. Ширяев, приводя в сокращении вариант есенинского "Послания евангелисту Демьяну", замечает: "Конечно, не напечатанного ни в одном коммунистическом журнале, однако, с необыкновенной быстротой распространенного в рукописях по всей России и получившего созвучие в миллионах сердец".
В результате невиданного в истории русской, да и Мировой литературы подпольного тиражирования стихотворения, которое прочно связывалось с именем Сергея Есенина, Демьян Бедный превратился в главную мишень всенародного негодования. Обрушившийся было на него гнев возмущенных российских
христиан за антирелигиозную похабщину, сочиненную в угоду правительству, перерос в еще более мощную волну, поскольку теперь Демьян выступал еще и в роли главного виновника гибели любимейшего поэта России.
Нравственную атмосферу того времени обрисовывает в своих воспоминаниях и Николай Николаевич Захаров-Мэнский:
"Целый год мы жили под каким-то гипнозом этого имени, сотни поэтов посвятили ему стихотворения; неразумные подражатели кончали самоубийством, повторяя его стихотворения; о нем, о котором при жизни было написано несколько статей, написали тома; критики переспорили друг друга на диспутах, доказывая то, что для всякого и без них было понятно и ясно; Приблудные, Ковыневы, Наседкины (...) перепели его стихотворения; барышни, никогда не читавшие Есенина, влюбились в его фотографию, и даже обыватели, которым решительно все равно, что кругом них происходит... даже они со злорадством произносили имя Есенина: "Вот, мол, тебе, советская власть, и кукиш с маслом".
При чем тут, собственно говоря, был кукиш и при чем советская власть, так, в сущности, и осталось невыясненным, но факт остается фактом — даже они заинтересовались Есениным и упивались безграмотнейшей подделкой под него — "Письмом к Д. Бедному", от которой бы до ушей покраснел бедный Сережа.
А сколько появилось его друзей, приятелей, товарищей?! Всякий, с кем Сергей выпил бутылку пива или матерно выругал в пьяном виде, стал писать о нем воспоминания...
Откуда-то из всех нор повылезла прятавшаяся там пошлость — и ну делить посмертную славу покойного".
Воспоминания Захарова-Мэнского "Только несколько слов", написанные по свежим следам, почти единственная иллюстрация той обстановки в стране, которая создалась с появлением нелегального есенинского "Послания..." и которая потребовала от правительства решительных мер.
Что это за "Послание..." и почему вызвало у коммунистической власти такой гнев, мы поговорим особо.
Ибо есть все основания утверждать, что именно оно ускорило гибель Есенина, стало ее непосредственной причиной.
"Решительные меры" осуществлялись по двум направлениям. С одной стороны, подвергалось сомнению, а то и категорически отрицалось авторство Есенина, а с другой — дискредитировалось все написанное поэтом. Цель преследовалась одна: стереть на веки вечные даже память о самом любимом, самом русском стихотворце и его поэзии.
"Сверху" партийные идеологи писали установки, что отныне и навсегда на Есенина следует смотреть как на "психобандита", пьяницу и хулигана, а на его поэзию — как на "лирику взбесившихся кобелей и сисястых баб".
А "снизу" помогали "друзья": пересматривали, дописывали и поправляли свои прошлогодние, уже изданные воспоминания.
Вот почему начиная с 1927 г. и у нас, и за рубежом огромной лавиной хлынули пасквили, выдаваемые за мемуарную литературу. Вот почему, предав земле "тело великого русского поэта" и пообещав многое сделать для увековечения его памяти, правительство почти сразу "забыло" все свои обещания, а на поэзию наложило запрет.
В статье Вл. Виноградова есть одна фраза, на которую следует обратить особое внимание:
"Архивно (следственные материалы ОГПУ... поведали нам, что весной 1926 г., ровно через полгода после получения первых сигналов о стихотворении, оперативники вышли на сотрудника "Крестьянской газеты" Горбачева".
Этот сотрудник, естественно, был арестован. Случилось это 20 мая 1926 года. Мы еще вернемся к судьбе Горбачева, которого назначили автором скандального послания к обласканному властью Демьяну Бедному.
А пока вспомним, что происходило в жизни Есенина во время "получения первых сигналов о стихотворении". Поэт лег в клинику, чтобы "избавиться кой от каких скандалов", а лучше сказать, чтоб избежать больших неприятностей (психов не судят).
Глава 4
Большевистский апостол
Чтобы понять, почему столь остро коммунистические власти среагировали на внешне безобидное "частное" послание, следует обратиться к предыстории его появления.
Известно, что в 1920-х годах развернулась борьба с церковью. Время было выбрано подходящее — страну постиг невообразимый голод. Воспользовавшись моментом, Ленин провозгласил: "Именно теперь и только теперь, когда в голодных местах едят людей и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и поэтому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением, какого угодно сопротивления... Чем большее число представителей реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику, чтобы на несколько десятков лет, ни о каком сопротивлении не смели и думать". Активнее прочих к правительственному заданию подключился пролетарский поэт Демьян Бедный (Ефим Алексеевич Придворов), сочинивший большое количество стихотворений и басен антирелигиозной тематики. А в 1925 году он закончил свою наиболее скандальную поэму "Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна". Воспитанник старой школы, Бедный хорошо знал Библию, читал ее в свое время на старославянском языке. 37 глав его поэмы — оскорбительное для верующей России опровержение христианского учения — публиковались с некоторыми перерывами в главной газете большевиков "Правде" в период с 12 апреля до конца мая 1925 года. Даты подчеркиваю особо, так как пока не опубликованы архивные документы, только они на сегодняшний день могут быть "свидетелями обвинения".
Бедный и прежде никогда не сдерживал себя в выражениях, "приближая свой язык к народу". А эта поэма, очевидно, писалась вообще по принципу: чем похабней, позабористей — тем лучше. Вл. Виноградов, автор статьи "Я часто думаю — за что его казнили?", опубликованной в "Независимой газете" 29 апреля 1994 года, дает такую характеристику "Новому завету без изъяна…": "Сочинение Д. Бедного, написанное в грубой и развязной форме с использованием текстов священной книги, изображает жизнь Христа как сплошную цепь пьянства и распутных похождений".
В качестве примера предлагаю читателям следующие строчки пасквиля:
Повторяя Евангелие точка в точку,
Соблюдая "Христов штат" без изъятия:
Была "богородица" и "апостольская братия",
А что до "мироносных жен"...
Перли они на Христа, как на рожон.
Не было Христу от них отбою,
И все смазливые собою.
И готовые лобзать Христа
И в плешь, и в уста...
... По доносам церковных фарисеев и книжников
Чумазого Христа и его сподвижников
Земная власть тащила на расплату,
Водя их от Понтия к Пилату,
И по приговору суда
Ввергала — кого куда.
Со всеми Христами была одна история,
Вплоть до Распутина Григория.
Понятно, что реакция на подобные стихи не заставила себя ждать. Тысячи проклятий верующих обрушились на голову богохульника. Раздавались требования запретить это безнравственное произведение. Скандальная популярность Демьяна Бедного перешагнула рубежи нашей державы. В Англии из-за "Нового завета..." был запрещен доступ к "Правде": хула. Кощунство. Профанация.
Читаем у Вл. Виноградова далее: "По свидетельствам исследователей, публикация в "Правде" и других изданиях демьяновского сочинения вызвала в то время бурю протеста в СССР и за рубежом. В общем потоке возмущений особое значение имело стихотворение в защиту Христа, где автором значился Есенин. Оно стало ходить по рукам и приобрело общественный резонанс, так как было направлено против официальной политики большевиков в области антирелигиозной пропаганды".
15 марта 1926 года в письме Варавве А.П., переводчику на украинский язык "Нового завета...", Демьян Бедный пишет: "Мне надо ответить более чем на пятьсот писем, полученных от возмущенных христиан, тут надо предисловие писать аховое. А я вообще не в рабочей полосе, раскис как-то". Лукавил, недоговаривал Демьян: есенинское "Послание..." начисто вышибло его из житейской колеи. Оно било "правительственного" поэта Демьяна Бедного, что называется, не в бровь, а в глаз. "Послание..." было таким издевательством, такой ядовитой насмешкой, после которой Д. Бедный быстро стал терять свой авторитет и популярность. Достигший славы Герострата Демьян, однако, попытался ответить всем оппонентам в своем обычном тоне похабника и балагура стихотворением "Христианнейшим". Но спокойная жизнь его кончилась. "Блудливого" Демьяна по русскому обычаю "вымазали дегтем" и "вываляли в перьях".
23 июня 1926 года ярчайшее из нелегальных стихотворений было опубликовано в Берлине в издательстве "Русь-Берлин" как посмертное стихотворение Есенина и в последующие годы в зарубежной печати появлялось со ссылкой на авторство Есенина. Теперь каждый верующий, который безуспешно требовал урезонить богохульника Демьяна, мог бросить ему в лицо:
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил.
Ты не задел Его своим пером нимало.
Разбойник был, Иуда был,
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови со креста
Копнул ноздрей, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
Д. Бедный в первые годы советской власти привык к почету и уважению. Популярность его была необычайно велика, песни пела вся страна. Даже Есенин констатировал увлеченность "крестьянского комсомола" "агитками Бедного Демьяна". Главный пролетарский поэт много ездил по стране, выступал, поучал старших и воспитывал начинающих. Всерьез предлагалось "одемьянить" всю советскую литературу. В опубликованном в "Правде" приветствии Демьян Бедный охарактеризован как "певец и боец революции", "любимец массы", "народный поэт". В апреле 1923 года заслуги его были отмечены высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени.
И правительственный поэт Демьян Бедный не намерен был мириться с распространившимся нелегально есенинским "Посланием...", в котором он был ошельмован как последний прохиндей и стал притчей во языцех. Он требовал разоблачений! Требовал, рассчитывая на поддержку Сталина, который считался с Демьяном, и свою книгу "Революция в Китае" преподнес ему с дарственной надписью. Демьян был своим человеком в кремлевской семье, был по существу проводником большевистской политики в массы.
Таким образом, "Послание..." наносило оскорбление, не только поэту Бедному, но и советской власти в целом, которая проводила в жизнь ленинские заветы, гласные и негласные, и продолжала беспощадную борьбу с церковью и духовенством. Самое обидное для властей: нелегальное есенинское "Послание..." уже нельзя было объяснить как пьяную выходку Есенина. Всем было ясно, что самиздатовское стихотворение является осмысленным поэтическим актом, означающим несогласие с государственной политикой.
В яростной борьбе двух стихий земные боги вершили судьбы людей, а "Послание Демьяну", думается, помогло ускорить гибель Есенина. Наверху не могли позволить дискредитировать и срывать успешно начатую кампанию по уничтожению церкви и православной веры.
Глава 5
По заметенным следам
Первые сведения о "Послании Демьяну" содержатся в воспоминаниях Матвея Ройзмана.
"О стихотворении Есенина я узнал от Ефима Алексеевича (Д. Бедного), который положил передо мной на стол это "Послание...". В нем Демьян поносился за то, что выступил со стихотворным фельетоном против Христа. Как мог Сергей, сам написавший не одну богоборческую поэму, выступить по этому поводу против Демья ? Сами же рифмованные вирши "Послания..." ни по мастерству, ни по форме, ни по словарю не походили на стихи Есенина. Ефим Алексеевич это понимал, он хотел только подтверждения, которое и не заставило себя ждать. (Хотя в апреле 1926 года старшая сестра Сергея Катя выступила в "Правде" с опровержением есенинского авторства "Послания", оно продолжало нелегально распространяться под его именем.) Благодаря настоянию Ефима Алексеевича автор фальшивки был обнаружен: им оказался графоман с контрреволюционным душком, некий Горбачев, который и был выслан из Москвы в Соловки".
Окончивший церковноприходскую школу, где Библией, "как кашей, кормили", Есенин признавался: "Рано посетили меня религиозные сомнения. В детстве у меня были очень резкие переходы: то полоса молитвенная, то необычайного озорства, вплоть до желания кощунствовать и богохульствовать". Тем не менее, Есенин с восхищением отзывался о Библии: "Какая прекрасная книжища, если ее глазами поэта прочесть".
Доказать принадлежность "Послания..." Есенину, не имея черновых рукописей, непросто. К тому же, как свидетельствует Иван Старцев, поэт "никогда не планировал на бумаге. В черновиках его редко можно обнаружить следы кропотливого писательского труда. Он брался за перо с заранее выношенными мыслями, легко и быстро облекая их в стихотворный наряд. Если это ему почему-либо не удавалось — стихотворение бросалось".
Выход один: идти по следам выношенных мыслей! Конечно, "Послание..." — вещь нелегальная и наверняка претерпела изменения при рукописном тиражировании. И все же кое-какие намеки на то, что поэма продумывалась, найти можно.
В частности, в есенинских "Стансах" недвусмыленно заявлено о неприятии поэтического метода Демьяна Бедного: "Я вам не кенар, я поэт. И не чета, каким-то там Демьянам". В письме Есенина из Тифлиса, адресованном Анне Берзинь, тоже содержится намек на негативное отношение к творцу антиклерикальных агиток: "Демьяновой ухи я теперь не хлебаю". Органичным в этом ряду видится также имя Ефим Лакеевич Придворов.
Далее. "Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна" начал печататься в газете "Правда" с 12 апреля 1925 года, именно в те дни, когда Есенин лежал в бакинской больнице "Водник". А через неделю, 19 апреля, в день Пасхи, поэт в письме Галине Бениславской сообщает: "Пишу большую вещь". Какую? К сожалению, сохранилась только пятая, с прощальными приветами страница этого письма. Но известно, что произведения, равные по объему и форме "Посланию...", Есенин причислял к поэмам. Так что вполне возможно, что речь шла именно об ответе Демьяну, и утраченные страницы содержали строки из самого стихотворения.
Известно также, что подписанное Есениным "Послание..." было обнаружено в следственном деле "Воскресенья" — религиозно-философского кружка, организованного в Петрограде в 1917 году философом Александром Александровичем Мейером и разгромленного НКВД в декабре 1928 года. Стихи были изъяты у рабочего Алексея Михайловича Мишанова, проходившего по этому делу.
В 1993 году бывший работник архива КГБ города Сыктывкара В. Полещиков в статье, опубликованной в журнале "Родники Пармы", приводит следующий факт: за хранение стихотворения Есенина "Послание Демьяну Бедному" была расстреляна фрейлина царского двора А. Штоквич.
Самое раннее упоминание о запрещенных есенинских стихах относится к 1926 году. 2 октября 1926 года в Ленинграде Маяковский принял участие в обсуждении доклада А.В. Луначарского "Театральная политика советской власти", в котором содержалась критика Михаила Булгакова. Перед нами часть стенограммы выступления "агитатора, горлана, главаря".
"— В чем не прав совершенно, на 100%, был бы Анатолий Васильевич? Если бы думал, что эта самая "Белая Гвардия" является случайностью в репертуаре Художественного театра... Мы случайно дали возможность под руку буржуазии Булгакову пискнуть — и пискнул. А дальше мы не дадим.
— Запретить? (Голос с места).
— Нет, не запретить. Чего вы добьетесь запрещением? Что эта литература будет разноситься по углам и читаться с таким же удовольствием, как я двести раз читал в переписанном виде стихотворения Есенина".
Итак, в октябре 1926 года (не прошло и года после гибели Есенина!) Владимир Маяковский утверждает, что имеют хождение нелегальные стихи поэта. И автором называет не кого-нибудь, а Есенина.
Стенограмма сохранила и утверждение о том, что многие стихотворения Есенина были изъяты и в печати не появлялись.
Впрочем, исследователи творчества Есенина не признают за ним авторства "Послания евангелисту Демьяну", утверждая, что по стилю это не есенинская поэма. Но разве все предыдущие поэмы — это привычный Есенин? Даже любимая самим поэтом поэма "Пугачев" хоть чем-то напоминает тонкого, лиричного Есенина? И разве не известен литературоведам тот факт, что и современники Есенина не всегда узнавали голос мастера? Об этом, в частности, свидетельствует, письмо В. Вольпина от 18 августа 1924 года: "Случайно прочитал Вашу "Песнь о великом походе". Она меня очень порадовала несколькими своими местами, почти предельной музыкальной напевностью и общей своей постройкой. Хотя в целом, надо сказать, она не "есенинская". Вы понимаете, что я хочу сказать?"
Из всех крупных вещей, кроме, может быть, последней эпической "Анны Снегиной", "Послание евангелисту Демьяну" — гораздо более "есенинская" вещь, чем некоторые другие. Если бы, к примеру, не было четко засвидетельствовано авторство "Черного человека" или "Страны Негодяев", их бы с еще большей уверенностью отвергли за непохожестью.
Глава 6
Ухтинский след есенинского стихотворения
Есенина знают оболганным и урезанным.
Рюрик Ивнев
В ухтинском "Мемориале" много лет хранится экземпляр стихотворения, которое через тюрьмы, этапы и лагеря ГУЛАГа пронесли заключенные. Из соображений безопасности стихотворение практически не записывалось, а хранилось в памяти, поэтому имели хождение разные версии. Сохранившийся вариант сберег В.П. Надеждин — очень известный и уважаемый в Ухте человек. Его дед-священник был расстрелян в двадцатые годы прошлого века, а сам Василий Петрович пять лет провел в лагерях. Причиной ареста стала невзначай брошенная фраза с емким словом "шашлычник". Кто подразумевался под этим словом, догадаться нетрудно. Надеждин за это поплатился свободой.
В 1960-е годы Василий Петрович и его жена Антонина Ефимовна показали мне пожелтевший листок. Из их объяснений я узнала, что автором стихотворения "Послание евангелисту Демьяну Бедному", за хранение или чтение которого репрессировали, ссылали на Соловки и даже расстреливали, заключенные Ухтпечлага всегда считали Сергея Есенина.
Пришло время и нам познакомиться с этим стихотворением (курсивом даны варианты).
ПОСЛАНИЕ ЕВАНГЕЛИСТУ ДЕМЬЯНУ БЕДНОМУ
Я часто размышлял, за что Его казнили,
За что Он жертвовал своею головой?
За то ль, что, враг суббот, Он против всякой гнили
Отважно поднял голос Свой?
За то ли, что в стране проконсула Пилата,
Где культом кесаря полны и свет, и тень,
Он с кучкой рыбаков из бедных деревень
За кесарем признал лишь силу злата?
За то ль, что, разорвав на части лишь Себя,
(За то ли, что Себя на части раздробя,)
Он к горю каждого был милосерд и чуток
И всех благословлял, мучительно любя,
И маленьких детей, и грязных проституток?
Не знаю я, Демьян, в "Евангелье" твоем
Я не нашел ответа. (правдивого ответа)
В нем много бойких слов, (пошлых слов)
Ох, как их много в нем,
Но слова нет, достойного поэта.
Я не из тех, кто признает попов,
Кто безотчетно верит в Бога,
Кто лоб свой расшибить готов,
Молясь у каждого церковного порога.
Я не люблю религии раба,
Покорного от века и до века,
И вера у меня в чудесное слаба —
Я верю в знание и силу человека.
Я знаю, что, стремясь по чуждому пути, (по нужному пути)
Здесь, на земле, не расставаясь с телом,
Не мы, так кто-нибудь ведь должен же дойти
Воистину к Божественным пределам.
И все-таки, когда я в "Правде" прочитал
Неправду о Христе блудливого Демьяна,
Мне стыдно стало так, как будто я попал
В блевотину, изверженную спьяна.
Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос —
Далекий миф. Мы это понимаем.
Но все-таки нельзя, как годовалый пес,
На все и вся захлебываться лаем.
Христос — сын плотника — когда Он был казнен, (когда-то был казнен)
(Пусть это миф), но все ж, когда прохожий
Спросил Его: "Кто ты?", ему ответил Он:
"Сын человеческий", а не сказал: "Сын Божий".
Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,
И не было Его в стране Пилата.
(Платонов "Пир" — вот кто нам дал Сократа)
Так что ж, от этого и надобно подряд
Плевать на все, что в человеке свято?
Ты испытал, Демьян, всего один арест
И ты скулишь: "Ох, крест мне выпал лютый!"
А что ж, когда б тебе голгофский дали б крест?
Иль чашу с едкою цикутой?
(Хватило б у тебя величья на минуту?)
Хватило б у тебя величья до конца
В последний раз, по их примеру тоже,
Благословлять весь мир под тернием венца
И о бессмертии учить на смертном ложе?
Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Ты не задел Его своим пером нимало.
Разбойник был, Иуда был.
Тебя лишь только не хватало.
Ты сгустки крови со креста
Копнул ноздрей, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
Но ты свершил двойной и тяжкий грех
Своим дешевым балаганным вздором:
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И скудный свой талант покрыл позором.
(И малый свой талант покрыл большим позором.)
Ведь там, за рубежом, прочтя твои "стихи",
Небось, злорадствуют российские кликуши:
Еще тарелочку Демьяновой ухи,
Соседушка, мой свет, пожалуйста, покушай!
А русский мужичок, читая "Бедноту",
Где лучший стих печатался дуплетом,
(Где образцовый стих печатался дуплетом)
Еще отчаянней потянется к Христу,
Тебе же мат пошлет при этом.
(А коммунизму "мать" пошлет при этом.)
Позже стали известны заключительные строки "Послания...":
Тысячелетия прошли, должно быть, зря,
Коль у поэта нет достойной речи,
Чем та, что вырвалась из пасти дикаря:
"Распни! Распни его! В нем образ человечий!"
В период хрущевской оттепели я послала этот текст в Константиново в Есенинский музей. Сестры Есенина тогда еще были живы, и я, конечно, надеялась, что они подтвердят авторство. В своем письме я старалась убедить их, что столь блестящее стихотворение мог написать только Есенин. Ответа не получила и, естественно, обиделась.
Только многолетняя работа в ухтинском "Мемориале" помогла мне понять истинную причину их молчания. Екатерина Александровна Есенина, не ответив на письмо (а, возможно, и благоразумно уничтожив его), тем самым оберегла от неприятностей не столько меня, сколько прошедшего через сталинские лагеря В.П. Надеждина. Ему бы точно не поздоровилось за хранение и распространение этого стихотворения. Посылая в Константиново свое письмо, я еще не знала, что Екатерина Александровна, ее муж и все друзья Есенина пострадали от репрессий и гонений, начатых еще Троцким и продолженных вождем народов.
Со времен Пушкина ничья гибель не вызывала такого брожения в народе, как смерть Есенина. Все, кто верил в самоубийство и кто не верил, были убеждены: поэт был доведен до такого состояния. Есенин — первая жертва политических репрессий, с него начинается новая эра в уничтожении русской интеллигенции. Лучших из лучших. Вы можете возразить мне: почему с Есенина? Ведь были же до него расстреляны Гумилев, Ганин и другие. Но в случае с ними была соблюдена хоть какая-то видимость "революционной законности". Именно с Есенина начинается тот беспредел, о допустимости которого говорил Маркс, называя революционную этику "словесным хламом". Ленин вообще не сомневался, что история таких, как он, оправдает, и выдавал индульгенции на отпущение грехов будущим "громилам и шарлатанам".
С Есениным случилось чудовищное превращение: его подчистили, подкрасили, увековечили и поставили на полку рядом с теми, кто травил и преследовал поэта. А его "беспризорные дети" — стихи — бродят по свету в поисках своего казненного родителя.
"Послание евангелисту Демьяну Бедному", сохраненное Надеждиным, никогда в советской печати не появлялось даже в качестве приписываемых Есенину. Оно и до сих пор остается в числе "нереабилитированных" произведений. Стихотворение опубликовано было только в 1990 году на страницах еженедельника "Книжное обозрение" (А. Лацис, статья "Ищем неизвестного поэта").
Глава 7
Ответ из есенинской комиссии, или новая заморочка
Обычно, чем больше расследуешь, тем меньше остается нерешенных задач. В деле Есенина все наоборот, загадки плодятся в арифметической прогрессии.
Э. Хлысталов
В юбилейный есенинский 1995 год "Послание евангелисту Демьяну Бедному" с нашими выкладками и соображениями ухтинские краеведы послали в Москву, в есенинскую комиссию. С полученным ответом считаю необходимым ознакомить читателя.
"Автором (или авторами) рукописи проделана значительная поисковая работа. Она могла бы быть более успешной, если б в круг внимания исследователя попали факты, уже обнаруженные литературоведами и вошедшие в научный оборот... Например, сюжет со стихотворением "Послание евангелисту Демьяну". В рукописи приводится свидетельство М. Ройзмана, что стихи эти написал "некий Горбачев", на основе того, что никто не знал такого поэта Горбачева, версия отвергается. И напрасно.
Стихотворение "Послание евангелисту Демьяну" написал именно Горбачев Николай Николаевич (1888-1928?), писавший стихи и газетные статьи. Это имя в зарубежной печати было названо еще в 1949 г. в газете "Новое русское слово", Нью-Йорк, 13 февраля. У нас же история с Горбачевым и "Посланием..." описана в статье Вл. Виноградова "Я часто думаю — за что его казнили?", опубликованной в "Независимой газете" 29 апреля 1994 года.
С. Кошечкин. Москва, 18 мая 1995 г."
Ответ С. Кошечкина, прямо скажем, озадачил. Как же так, в Америке знают автора, а в России ни одного есениноведа всерьез не заинтересовало такое замечательное стихотворение. Достаточно ли оснований для того, чтобы считать его подделкой под Есенина? Почему никто не хочет замечать, насколько оно глубоко выстраданное, прочувствованное, продуманное? Да и писал его, по всему видно, человек, близко знавший Демьяна Бедного: и фамильярный тон, и обращение на «ты», и подробности его биографии — все указывает на это.
Ты испытал, Демьян, всего один арест
И ты скулишь: "Ох, крест мне выпал лютый".
Эти строки написаны с какой-то затаенной внутренней обидой не только за оскорбленного Христа. Нет, не все здесь так однозначно. С этим стихотворением связана какая-то тайна. Пушкин отрекался от "Гавриллиады": "Приписывают ее мне; доносили на меня, и я, вероятно, отвечу за чужие проказы". Есенин от "Послания…" сам не отказывался. Его уже не было, когда стихотворение нелегально распространилось по России.
"Факты, уже обнаруженные литературоведами и вошедшие в научный оборот", — пишет С. Кошечкин. То есть, следуя совету
С. Кошечкина, мы должны считать "вошедшими в научный оборот" и факт горбачевского авторства, и есенинское хулиганство, и есенинское пьянство, и обвинения в многоженстве, и прочие традиционные несуразности — все то, что нарисовали черными красками его друзья-доброжелатели. И не имеем права усомниться, так ли было на самом деле, только потому, что это факты, "обнаруженные литературоведами"?
Очень удивил совет не отвергать поспешно версию, что автор "Послания...", некий Горбачев Н.Н. А как же быть с другим фактом "научного оборота", который есенинская комиссия сама поспешно отвергает: в 1926 году все называли Есенина автором "Послания..." — и в России, и за рубежом? Да и кто же такой этот самый Горбачев?
Матвей Ройзман, на которого мы ссылались в своих материалах, имел в виду не Николая Николаевича, а Георгия Ефимовича Горбачева. Неужели о существовании этого человека есенинской комиссии не известно? Горбачев Г.Е. — критик, литературовед, сотрудник Пушкинского дома, ученый, которому Эрлих передал последнее есенинское стихотворение "До свиданья, друг мой, до свиданья...", написанное кровью. Этот Горбачев был сослан в Соловки в 1930-е годы, правда, из Ленинграда, а не из Москвы, как указывает, Ройзман. О нем писали сотрудники Ленинградского общества "Мемориал", хотя сведения у них оказались неполными.
Осталось непонятным и то, почему наше настойчивое желание исследовать до конца версию о есенинском авторстве "Послания..." вызвало такое единодушное отрицание в научных кругах есениноведов.
Все это удивляло и заставляло размышлять — вопросы просто обрушились на нас, и их становилось все больше и больше. Почему ставится под сомнение личная подпись Есенина под одним из экземпляров? Почему мы должны верить, что в 1949 году журналисты в Нью-Йорке лучше знали об авторстве, чем сталинские заключенные, которые и осуждены-то были за это есенинское стихотворение?
Или, может, все дело в том, что бранные определения — "Ефим Лакеевич Придворов", "толстый боров", "хрюкнул", задевающие пролетарского поэта, кажутся чрезмерными для есенинской комиссии, которая хотела бы видеть поэта только певцом русского березового ситца и всепрощающим светлым Лелем?
Захотелось понять и разобраться, зачем настойчиво приписывают авторство "Послания..." то Горбачеву, то Ганину? Кто в свое время заставил Екатерину Есенину через газету писать отречение? Не сама же она решила выступить на страницах центральной печати. Кому и почему уже в конце ХХ века выгодно было путать есенинские следы?
Пришлось заново и критически перечитать и переосмыслить всю мемуарную литературу, переоценить все до сих пор написанное. Ну а когда выяснилось, что Екатерина Александровна Есенина тоже подвергалась репрессиям, когда составился огромный список репрессированных и убиенных из ближнего и дальнего Есенинского круга, многое стало понятным.
Помогли новые публикации не только о Есенине, но и обо всей нашей истории и революции: новое о Ленине, о Сталине, не известные ранее произведения Троцкого, Бухарина, Радека и других политических деятелей.
Зарубежные источники, на которые указывали в есенинской комиссии, нам тогда были недоступны, да и надо было прежде всего разобраться "в собственном хозяйстве".
Первым делом выяснить, не связано ли с Есениным низложение самого Демьяна Бедного?
Глава 8
Демьяна надо раздемьянить"
Передовица была блестящая, чтобы не сказать — сокрушительная. Она гневно обличала в общих чертах все, а редактора разносила в клочья.
Эдгар По
О том, как Демьян Бедный попал в опалу, поведала Муза Канивез, жена Федора Раскольникова.
"Демьян Бедный рассказал Раскольникову в моем присутствии следующую историю: одно время Сталин приблизил к себе Демьяна Бедного, и тот сразу стал всюду в большой чести. В то же время в круг близких друзей Демьяна затесался некий субъект, красный профессор по фамилии Презент.
Эта личность была приставлена для слежки за Демьяном. Презент вел дневник, где записывал все разговоры с Бедным, беспощадно их перевирая.
Однажды Сталин пригласил Демьяна Бедного обедать (...) Возвратясь из Кремля, Демьян рассказывал, какую чудесную землянику подавали у Сталина на десерт. Презент записал: "Демьян Бедный возмущался, что Сталин жрет землянику, когда вся страна голодает". Дневник был доставлен "куда следует", и с этого началась опала Демьяна".
Очень может быть, что так все и было, ведь доносили же сексоты на Михаила Булгакова, мол, в "Роковых яйцах" есть злобный кивок в сторону покойного тов. Ленина: "Лежит мертвая жаба, у которой даже после смерти осталось злобное выражение на лице". Сексоты поступали так едва ли не с каждым, кого "пасли": от себя добавляли все, на что способна была их фантазия. Гадостей и оскорблений в свой адрес Сталин никому не прощал. И все же велика вероятность, что Демьян Бедный сумел объясниться со Сталиным, доказать ему несостоятельность возводимой на него клеветы.
Работник аппарата ВЦИК Михаил Яковлевич Презент (1898-1935), как указывают даты, недолго домысливал наблюдаемые им в жизни ситуации, а Демьян прожил еще до 1945 года. Хоть и сшибли Демьяна со всех высоких постов, хоть и задело его "красное колесо", но не подмяло, не укатало в лагерную пыль.
В чем была наиболее вероятная причина ниспровержения, Первого пролетарского поэта Демьяна Бедного, объяснил Н.Эвентов, исследователь его творчества: "Поэт на пороге 1930-х годов так торопился откликнуться на все события жизни, так увлекся скорописанием, что не заметил, как стал отставать от эстетических и культурных запросов читателей. (...) Он решал иные темы с той простодушной прямолинейностью, какая соответствовала, скажем, задачам фронтовой агитации 1918-1919 года. Но оказалась поверхностной и мало убеждающей в обстоятельствах нового, более сложного времени".
Советский литературовед говорит об ошибках Д. Бедного очень деликатно, туманно. А вот Сталин в своем письме "придворному" поэту совсем не церемонился: "Вы вдруг зафыркали и стали кричать о "петле". В чем существо Ваших ошибок? Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР увлекла Вас сверх меры и, увлекши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое.
Весь мир признает теперь, что центр революционного движения переместился из Западной Европы в Россию. Революционеры всех стран с надеждой смотрят на СССР как на очаг освободительной борьбы трудящихся всего мира, признавая в нем единственное свое отечество. Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу. А вы? Вместо того, чтобы осмыслить этот величайший в истории революции процесс и подняться на высоту задач певца передового пролетариата, стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения, что нынешняя Россия представляет сплошную "Перерву", что "лень" и стремление "сидеть на печке" является чуть ли не национальной чертой русских вообще". Сталину вторил Троцкий: "Не только не надо одемьянивать литературу, но самого Демьяна надо раздемьянить до нитки". Таким образом, Демьяну Бедному был вынесен приговор. Что же спасло пролетарского поэта? Заступничество Луначарского и Серафимовича? Покаянное письмо Сталину о признании своих ошибок, отправленное 8 декабря 1930 года? Дамоклов меч был уже занесен — Сталин подготовил статью, которая появилась в "Правде" 12 декабря 1930 года.
Статья Сталина предназначалась, конечно, не только пролетарскому поэту. Она требовала поставить в одну шеренгу всех мастеров культуры. А надоумил вождя призвать "к выравниванию" своим письмом пролетарский писатель Максим Горький. Небольшой житейский совет, данный из самых добрых побуждений, стал причиной больших драматических событий. Вот как это было.
Шел год Великого Перелома. Страна тяжело, но с большим подъемом выбиралась из разрухи. Максим Горький убедился в этом лично, поездив по стране в 1928-1929 годах. Свои впечатления от увиденного он изложил в очерке "По Союзу Советов". Но на Западе обращали внимание прежде всего на критику, регулярно появлявшуюся в советских газетах. А в них преобладало самобичевание. Вот об этом "буревестник" в 1929 году и написал Сталину.
В ответном письме М. Горькому Сталин соглашается: "Возможно, что наша печать слишком выпячивает наши недостатки, а иногда даже (невольно) афиширует их. Это возможно и даже вероятно. И это, конечно, плохо. Вы требуете, поэтому уравновесить (я бы сказал, перекрыть) наши недостатки нашими достижениями".
Сказано — сделано. В прессе взят курс на отражение побед. В жизни — на окончательное искоренение инакомыслия. Для объекта травли намечены соответствующие жертвы. Стрельба по воробьям эффекта не дает. Намечены крупные птицы. Демьян Бедный — слишком высоко вознесся и много возомнил о себе. Надо поставить на место. Маяковский — слишком много себе позволяет: "Коммунист и человек не может быть кровожаден", — и это о расстрелянной царской семье! А "Клоп"? А "Баня"? Нет, определенно зарвался Поэт Революции. Его тоже надо обуздать. Михаил Булгаков — этот никогда своим не был и не будет: "белая гвардия". Пьесы Булгакова запрещены, печатать его перестали, на работу не брали даже типографским рабочим. Булгаков к тому же осуждал "разнузданную антирелигиозную пропаганду, в особенности шельмование образа Христа", распространяемую журналом "Безбожник". В его дневнике есть запись от 5 января 1926 года:
"Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне (…) Иисуса Христа изображают в виде негодяя и мошенника, именно Его. Нетрудно понять, чья это работа. Этому преступлению нет цены".
Булгакова подозревали в нелояльности к советской власти. Уже в мае 1926 года при обыске на квартире у него были изъяты дневники и некоторые рукописи. Тогда же нашли и забрали есенинское "Послание...", правда, без указания авторства.
Травить всех троих начали почти одновременно, и занимались этим весь 1929 год. Травили, впрочем, не только их. Однако именно эти трое, не выдержав издевательств, написали Сталину письма. И случилось это практически в одно и то же время.
Михаил Булгаков написал письмо 28 марта 1930 года. Отправлено оно было 31 марта — 1 апреля в семь адресов. 18 апреля Сталин лично позвонил писателю, был весьма дружелюбен и предельно внимателен, вероятно, потому, что к этому времени — 14 апреля — уже застрелился Маяковский.
Вспоминает Л.Е. Белозерская-Булгакова — жена Михаила Афанасьевича:
"Вдруг узнаем: по Москве сейчас ходит якобы копия письма М.А. к правительству. Спешу оговориться, что это "эссе" на шести страницах не имеет ничего общего с подлинником. Я никак не могу сообразить, кому выгодно пустить в обращение этот опус.
Начать с того, что подлинное письмо, во-первых, было кратким, во-вторых, за границу он не просился. В-третьих, в письме не было никаких выспренных выражений, никаких философских обобщений. Основная мысль булгаковского письма была очень проста: "Дайте писателю возможность писать. Объявив ему гражданскую смерть, вы толкаете его на самую крайнюю меру. Письмо, ныне ходящее по рукам — это довольно развязная компиляция истины и вымысла, наглядный пример недопустимого смещения исторической правды. Можно ли представить себе, что умный человек, долго обдумывающий свой шаг, обращаясь к "грозному духу", говорит следующее: "Обо мне писали как о "литературном уборщике", подбирающем объедки после того, как наблевала дюжина гостей".
Любовь Евгеньевна ошиблась: по Москве ходило письмо Маяковского, которое пришло в Кремль одновременно с письмом Булгакова от 31 марта. Это Владимир Владимирович просился за границу, это его послание перед роковым выстрелом содержало просьбу о выезде за границу.
Об этом пишет в воспоминаниях Юрий Анненков, встречавшийся с Маяковским в Париже. О письме Маяковского упоминает и А. Мариенгоф, но как всегда цинично, по -мариенгофски, ради яркой метафоры пренебрегая чувством сострадания и деликатностью: "Ушел с дерьмом на подошвах".
Глава 9
Спасительная "панихида"
Грядущий век построим как барак.
П. Антокольский
Сталинское выступление против Демьяна Бедного не оставило безучастным Троцкого. Находясь на другом полушарии Земли, он по-прежнему был в курсе всех дел в Советском Союзе и откликнулся статьей в защиту пролетарского поэта Демьяна Бедного. Странная это была статья. Одно название чего стоит! "Некрологические размышления" — это о живом-то человеке! Но, может быть, именно эта статья, — или, лучше сказать, панихида, пропетая по "убиенному Демьяну" — спасла Бедного от репрессий. Троцкий отлично знал своего антипода Сталина. Да и о чем бы он ни писал, все его выступления были направлены против Сталина. Демьян именуется в статье "дельфином солидной комплекции", который "не убоялся разнузданности стихий революции, а плавал в них, как рыба в воде".
Но все по порядку. Чтобы читатель понял, какая метаморфоза произошла в сознании действующих лиц за 6-7 лет советской власти, надо познакомить его хотя бы в общих чертах с книгой Троцкого "Литература и революция", а также с отношением Льва Давидовича к поэту Демьяну Бедному.
Книга Л. Троцкого "Литература и революция" вышла в 1922 году. На ее страницах читатель найдет имена всех выдающихся поэтов и писателей начала века и послеоктябрьского периода. Обо всем и обо всех Троцкий пишет холодно и язвительно. Посмотрите, сколько сарказма вложил Троцкий, приведя в книге одну-единственную цитату из книги Зинаиды Гиппиус "Последние стихи" 1914-1918:
И скоро в старый хлев
Ты будешь загнан палкой,
Народ, не уважающий святынь!
"Это, конечно, не поэзия, зато какая публицистика! Какой неподражаемый кусочек жизни! Неистовый бабий визг... Питерской барыне, столь украшенной талантами, наступили "гвоздевым сапогом" на "лирический мизинчик", — отзывается о стихах Гиппиус Троцкий.
Если стихи Зинаиды Гиппиус не поэзия, то и это не литературная критика. Замечания точны, остры, книга написана с блеском, как почти все произведения Троцкого. Но это не критика, а политические установки революционного правительства: "В культуре есть почва — традиции, но не бывает удобрений — пегасы не производят навоза... Присоединившиеся ни Полярной звезды с неба не снимут, ни беззвучного пороха не выдумают. Но они полезны, необходимы — пойдут навозом под новую культуру. А это вообще не так мало".
Сколько неприкрытого цинизма! Недаром учение Троцкого было взято на вооружение Гитлером, который восхищался его произведениями и учился у Троцкого.
Литературные попутчики революции — это, по мнению Льва Давидовича, Б. Пильняк, Вс. Иванов, Н. Тихонов, "серапионовы братья", С. Есенин с группой имажинистов, Н. Клюев, А. Блок и многие другие. Все они приемлют революцию — каждый посвоему.
"Но в этих индивидуальных приятиях есть у них общая черта, резкая отдаленность от коммунизма, чуждость коммунистическим целям... Они все более или менее склонны через голову рабочего глядеть с надеждой на мужика. Они не художники пролетарской революции, а ее художественные попутчики (...) Относительно попутчика всегда возникает вопрос: до какой станции?"
Во вступительном слове к переизданию книги "Литература и революция" Юрий Борев заметил: "Жизнь ответила на этот вопрос трагедией. Та группа писателей, которая именовалась Троцким попутчиками, ехала не дальше станции "37-й год".
Отвергнув по той или иной причине всю послеоктябрьскую литературу, Троцкий в 1922 году удостоил вниманием одного пролетарского поэта — Демьяна Бедного, которому дает высокую оценку:
"Любопытно, что сочинители отвлеченных формул пролетарской поэзии проходят обычно мимо поэта, который больше, чем кто бы то ни было имеет право на звание поэта революционной России... Это не поэт, приблизившийся к революции, снизошедший до нее, принявший ее; это большевик поэтического рода оружия. И в этом исключительная сила Демьяна. (...) Новых форм Демьян не искал. Он даже подчеркнуто пользуется старыми канонизированными формами. (...) Демьян не создал и не создаст школы: его самого создала школа, именуемая РКП... Если это не истинная поэзия, то нечто больше ее. (…) Новое искусство может быть создано только теми, кто живет заодно со своей эпохой".
Придя к столь значительным выводам, Троцкий, по оценке Юрия Борева, "заложил советскую традицию оценки художественных явлений не с эстетической, а с чисто политической точки зрения".
Эта крайне завышенная оценка оказала недобрую услугу Демьяну Бедному, а Троцкий своей статьей подсадил его на чужой пьедестал.
Оцененный с этой самой "политической точки зрения" и стал Демьян Бедный главным пролетарским поэтом, возглавил, так сказать, новую литературу.
А через семь лет появится статья того же Троцкого "О Демьяне Бедном. Некрологические размышления". Из далекой заграницы опальный политик пишет слова в защиту пролетарского поэта. Пишет о Демьяне Бедном, а полемизирует с Сергеем Есениным и крестьянскими поэтами.
"Задушение Демьяна Бедного входит частицей в общую работу бюрократии по ликвидации политических, идейных и художественных традиций октябрьского переворота… Лакействовать он, правда, готов, но, так сказать, в оптовом масштабе... Демьяна Бедного долго величали пролетарским поэтом... Поэт-большевик, "диалектик", "ленинец в поэзии". Какой несусветный вздор! Только жалкий схематизм, короткомыслие, попугайство эпигонского периода могут объяснить тот поразительный факт, что Демьян Бедный оказался, зачислен в поэты пролетариата".
В этом весь Троцкий: как будто и не он ранее непомерно возвышал Демьяна, а кто-то другой. Теперь отставной политик не нашел для поэта и человека Демьяна Бедного ни одного доброго слова.
Хотя, возможно, это было лишь приемом, имевшим целью направить по ложному следу или намекнуть, кто же в действительности виновен в уничтожении непокорных крестьянских поэтов.
Глава 10
Режиссура из "ЧЕ-КА-ГО", или чекистский спектакль.
29 апреля 1994 года "Независимая газета" опубликовала статью Вл. Виноградова "Я часто думаю — за что его казнили?" Автор обстоятельно и, на первый взгляд, убедительно пытается доказать, что автором "Послания Демьяну" является Николай Николаевич Горбачев. По крайней мере, есениноведам она показалась настолько доказательной, что исследователи творчества Сергея Есенина перестали даже упоминать это стихотворение в контексте его творчества. И я вынуждена повторить уже звучавший в книге вопрос: почему те, кто прошел школу сталинских лагерей, кто, собственно, и срок получил из-за "Послания Демьяну", не сомневались в есенинском авторстве, а знатоки творчества поэта — усомнились? Может быть, потому, что в тюрьмах и лагерях видели и знали такое, "что и не снилось нашим мудрецам"?
Сегодня уже ни для кого не секрет, какие шедевры драматургии выходили из стен чекистских кабинетов. Помните памфлет Юлиана Семенова "Процесс-38", в котором показания на допросах дают живые и мертвые (погибшие на допросах) участники процесса 1938 года? Один из подследственных, Артеменко, пытался урезонить своих недавних коллег:
"Ребята, я ж сам с Феликсом начинал ЧК, оперативную работу знаю, нельзя ж такую ахинею писать: на кой хрен Алексею Ивановичу Рыкову поручать мне следить за машиной Сталина, если он с ним вместе в Кремле живет, каждый день встречается на прогулках — возьми револьвер да и зашмаляй в лоб; партия б только спасибо сказала".
Над ним только посмеялись. Не сомневаюсь, что и эти два сценария — "Самоубийство Есенина" и "Трагическая гибель Айседоры Дункан" — тоже писались спецами из ЧК. Ведь в их руках уже была козырная карта: тот есенинский вариант "Послания Демьяну", в котором он, скорее всего уже в Ленинграде, дописал четыре последних строки, каких не было ни в одном другом варианте:
Тысячелетия прошли, должно быть, зря,
Коль у поэта нет достойной речи,
Чем та, что вырвалась из пасти дикаря:
Распни! Распни его! В нем образ человечий!..
Как остановить распространение по стране стихотворения Есенина, о котором знают уже даже в тюрьмах? Уничтожить списки? Нереально. Проще найти… другого автора. Благо "материала" под рукой хватало. На эту роль "благословили" журналиста Н. Горбачева, баловавшегося стихотворчеством. А озвучить версию должен был уже сидевший в тюрьме за участие в "рабочей оппозиции" Гаврила Ильич Мясников.
А дальше все просто: Горбачев Н.Н. "случайно" знакомится на прогулке с политическим заключенным Мясниковым и тут же доверительно вносит "свои" поправки в имеющийся у Мясникова текст и дописывает последнее четверостишие. Все проделано было настолько убедительно, что у Мясникова не осталось никаких сомнений: перед ним автор нашумевшего "Послания Демьяну". Не оставалось сомнений и у чекистов насчет того, что работа проделана безукоризненно. Вероятно, Мясников тогда же сделал какие-то записи, ведь дали же ему возможность вести переписку с заключенным из другой тюрьмы.
"Моя тюремная почта, несмотря на исключительный надзор за мной, работала исправно. Настолько исправно, что мои нелегальные пути в переписке с другой тюрьмой, где сидел в это время троцкист Соломон Дворжиц, были более быстры, чем официальная почта, и пакеты администрации одной тюрьмы к администрации другой приходили позднее, чем мои записки".
Знал бы Мясников, что чекисты в его почте были заинтересованы больше, чем он сам, а потому и содействовали, и посылали подконтрольного курьера. Далее следовало устроить Мясникову побег, чтобы имеющиеся у него сведения попали за рубеж. А что бы опытный журналист Г.И. Мясников не имел малейшей возможности разоблачить журналиста-провокатора, всякое общение между ними сразу было прекращено.
Не в пользу Н.Н. Горбачева говорят следующие факты.
При аресте обыска на его квартире не было. Чекисты не искали черновых вариантов, знали наверняка: их там быть не могло, хотя именно черновики могли все расставить по своим местам и доказать, кто автор, а кто провокатор. Послужной документ Н.Н. Горбачева говорит о том, что это "матерый" большевик, надежный товарищ. Видно, потому и выбран на эту роль: всю жизнь на "командных должностях" (из письма жены). Служил он и в карательных войсках, и тоже не рядовым, а заведующим карательным отделом Саратовского губисполкома. Потому плохо верится, что сей волкодав мог вступиться за поруганного Христа. Таких он сам распинал в чрезвычайке. Преступление и наказание Н.Н. Горбачева явно не соответствовали друг другу. Единственное заявление — ходатайство жены Евдокии Петровны Горбачевой с просьбой о помиловании от 18 ноября 1926 г. уже не понадобилось. К этому времени журналист уже получил свободу. Решение об освобождении так же, как и самоосуждение, реализовалось без всякой волокиты. Зампред ОГПУ Генрих Ягода в пятницу, 5 ноября 1926 г. написал короткое распоряжение: "Т. Шанин, согласуйте с т. Дерибас и прокурором и освободите вовсе". Шеф секретного отдела Дерибас там же внизу наложил свою резолюцию: "Досрочно от наказания освободить". Но и это еще не все. В тот же день (!) ОСО при Коллегии ОГПУ приняло постановление об освобождении Н.Н. Горбачева. Поразительная забота о заключенном и поразительная согласованность в действиях. Вот так бы заботились о каждом поэте! Автора досрочно освободили, ни минуты лишней не сидел, а других, не авторов, за хранение стихотворения расстреливали. Как объяснить это несоответствие? Дело чекистов находилось теперь в руках Мясникова. Требовалось не многое: открыть клетку и выпустить пташку. Что и было сделано. И он, "находясь в ссылке в Ереване, в ноябре 1927 года вплавь через реку Аракс бежал в Иран, затем в Турцию, потом получил разрешение на въезд во Францию".
Кто-то усомнится, что чекисты сами выпустили врага, дали возможность бежать из ссылки. Мол, такого быть просто не могло! Ну, какой он враг? И чем они рисковали? В 1922 году Мясникова уже высылали из страны по распоряжению Ленина, но он тотчас стал обращаться с просьбой о возвращении. В 1924 году вернуться разрешили, но сразу посадили. Теперь, в 1926 г., именно на Западе ему предстояло помимо своей воли сослужить большевикам большую службу. У чекистов для подобных операций есть такое понятие — использовать вслепую.
Оказавшись за рубежом, он вновь будет проситься на родину, и родина в 1945 г. вновь примет его, примет для того, чтобы в том же году расстрелять: 2 января 1945 г. Мясников получил свидетельство на возвращение в СССР, а 16 ноября был расстрелян. О трагической судьбе Г.И. Мясникова и его семье можно узнать из Политического дневника 1965 -1970 гг. (Амстердам, 1975.) Мясников Гаврила Ильич, 1889 года рождения, уроженец города Чистополя, член РКП(б) с 1905 по 1922 год, исключен из партии как один из организаторов "рабочей оппозиции". Арестовывался органами ВЧК в Перми, затем в 1923 г. в Москве, после чего выслан в Германию. Через шесть месяцев вернулся в СССР. В последующие годы неоднократно подвергался репрессиям, содержался в местах заключения в Москве, Томске, Вятке. Семью Мясникова тоже высылали каждый раз в тот город, где сидел в тюрьме Гаврила Ильич.
Мясников бежал через южную границу и затем обосновался во Франции. Хороший слесарь, он стал работать на одном из заводов (кажется, "Рено"). Семья Мясникова оставалась в Москве. Жена, Дая Григорьевна, имела время от времени известия от мужа. Она посвятила себя воспитанию сыновей. Во время Великой Отечественной войны все три сына были призваны в армию и один за другим погибли на фронте. Первый погиб в ополчении под Москвой, а последний — уже в 1944 году за границей. От горя Дая Григорьевна потеряла рассудок и была помещена в психиатрическую клинику. Через год она вышла из клиники. В 1946 году Дая Григорьевна неожиданно получила официальное уведомление из Бутырской тюрьмы о том, что здесь содержится ее муж Г.И. Мясников и что ему разрешено свидание с женой. Дая Григорьевна была потрясена этим известием. Посоветовавшись с друзьями и знакомыми, только через неделю отправилась она на свидание к мужу, но в бюро пропусков ей сказали, что она пришла слишком поздно и что муж ее расстрелян. После этого разум нес частной женщины снова помутился, и она опять на долго попала в больницу.
Ну а что же Горбачев? Как его заслуги отмечены чекистами? "Дальнейшая судьба Николая Николаевича мне неизвестна", — пишет в своей статье Вл. Виноградов. Такой финал вызывает полное недоумение: ну и ну! Можно ли поверить, что чекисты, выпустив на свободу журналиста, подрывавшего устои советской власти в борьбе с православной верой, выпустили его и из поля своего зрения?
Есениновед Кошечкин указал такие даты жизни Николая Николаевича Горбачева — 18881928. Что из этого следует? А то, что вряд ли молодой, крепкий человек умер своей смертью. Н. Горбачев не был поэтом, доказать и подтвердить свое авторство — не в состоянии. Позволить ему вернуться на поприще журналиста - редактора — дело рискованное. Оставалось либо, выправив документы, отправить в другие места, либо, если не внушал доверия, вообще вычеркнуть из жизни.
Правомерно также спросить, почему Горбачев Н.Н. не опубликовал "Послание Демьяну" в "Крестьянской газете", где сам был редактором, а стал предлагать его редакциям "Молодой гвардии", "Красной звезды", журналу "Военный Крокодил"? Из чрезмерной скромности или потому,что в "Крестьянской газете" были друзья Есенина, которые легко могли разоблачить самозванца — и не просто плагиатора, а провокатора?
Разоблачить и, вполне возможно, даже показать это стихотворение, написанное рукой самого Есенина: ведь где-то же хранился оригинал "Послания...", распространявшегося по России. Наконец, что делать с фактом несуществования поэта Н.Н. Горбачева? Никто не знал и не знает такого поэта — Николая Николаевича Горбачева. Не было такого поэта в середине 1920х годов, не подавал он голоса и позже. Муза не посещала журналиста Н.Н. Горбачева.
В горбачевскую версию "Послания..." есениноведы и писатели, видно, никогда не верили, потому не задолго до смерти Екатерины Александровны Есениной (умерла она в 1977 году) вновь обратились к ней с вопросом, кто автор "Послания..."? Сестра поэта вновь направила их по ложному следу, назвав автором Алексея Ганина. Сама Екатерина придумала новую версию или с чьей-то помощью? Эта версия была, конечно, более убедительна и правдоподобна, потому что Алексей Ганин проявил себя как заступник за православную веру. Но, расстрелянный в застенках лубянской тюрьмы 30 марта 1925 года, он никоим образом не мог познакомиться с "Новым заветом" Демьяна Бедного, который начали печатать в "Правде" с 12 апреля. Следовательно, эта версия могла жить только до тех пор, пока не было опубликовано следственное дело Алексея Ганина. Сам Ганин никогда не примазывался к славе Есенина. Он взошел на свой пьедестал. У него свои заслуги перед Отечеством и русским народом. О них сказал его друг Пимен Карпов:
От света замурованный дневного,
В когтях железных погибая сам,
Ты сознавал, что племени родного
Нельзя отдать на растерзанье псам.
Сегодня сомнения в есенинском авторстве "Послания..." отпали. В журнале "Нева" (№ 10 за 1999 г.) опубликована статья Мих. Эльзона "Взыскующая тень". Автор приобрел в антикварном магазине "На Литейном" "Послание евангелисту..." с подписью Есенина. Подпись подтверждена экспертизой.
Читатель спросит: а какая разница, кто написал "Послание Демьяну" — Сергей Есенин или Николай Горбачев, и что от этого меняется?
Большая разница, просто ошеломляющая, и многое меняется. Если автор "Послания..." — Есенин, становится ясно, кто и почему убил поэта; что поэт не принял революции и никогда не был большевистским поэтом. Станет понятно, что русская революция не была русской, а была сионистской революцией в России (русским экспериментом). Трудно не согласиться с А. Латышевым, который в своей работе "Рассекреченный Ленин" утверждал, что "нас почти три четверти века обманывали, не только скрывая важнейшие ленинские документы, но и фальсифицируя публиковавшиеся. Впрочем, вины Ленина нет в том, что безбожно искажались его высказывания. Главная его вина, я считаю — в исключительно жестоком, не побоюсь сказать, людоедском отношении к своим соотечественникам. И сегодня у меня нет сомнений, что ленинский "стратацид" ничем не лучше гитлеровского "геноцида".
В статье Вл. Виноградова достойно удивления не нагромождение случайностей и переплетение судеб — это заранее и тщательно продумывалось в чекистcких сюжетах и отрабатывалось на "репетициях". Загадочно и удивительно другое — полное несоответствие содержания статьи и заглавия: содержание напрочь отметает есенинское авторство, а заглавие "вопиет": "Я часто думаю, за что его казнили?" Речь ведь идет не о Христе, речь идет о Есенине. Так за что его казнили?
На вопрос, кто убил Есенина, ответить можно однозначно — большевики. Но чтобы понять, почему большевики убили "своего" поэта ("Мать моя родина! Я — большевик!"), надо понять, почему Есенин не принял советскую власть, и почему советская власть, приспосабливая его "под себя", сделала из Есенина легенду и покрыла толстым слоем лжи и грязи.
ЧАСТЬ II
БЫЛ НЕСРОДЕН РЕВОЛЮЦИИ
Глава 1 Как большевики воспитывали Есенина
Известно, что Ленин и Троцкий особого почтения к поэзии Демьяна Бедного не питали. "Грубоват. Идет за читателем, а надо быть впереди", — высказался однажды вождь. Троцкий тоже, хотя и спел ему дифирамбы в статье "Литература и революция", но сделал это не от чистого сердца, а по необходимости.
В революцию многие пришли от сохи. Шашкой владеть научились. Пытались штурмом брать и поэзию, как недавно брали Перекоп. Вот и писали: "Семен Михайлович Буденный / Скакал на резвом кобыле". Или : "Рубаху рвану по-матросски — / И крикну: "Да здравствует Троцкий!"
Революционного энтузиазма молодым было не занимать, но разве это поэзия? И до каких пор можно было балаганного Демьяна считать первым пролетарским поэтом?
"Лицо, надо прямо сказать, не внушает симпатии, и обстановка вокруг него не ароматная… Лакейство( вать он будет, но на это есть безыменские старшие и младшие". (Троцкий)
А кого им, скажите на милость, прикажете обласкивать и возносить? Блока с его "Двенадцатью" — "первой поэмой о революции"? Так у него эта самая революция что-то не очень привлекательной вышла, с какими-то погромными лозунгами: Запирайте етажи. / Нынче будут грабежи!
Мы на горе всем буржуям / Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови — / Господи! Благослови!
У Троцкого хватило ума молча пройти мимо блоковской поэмы, в которой многие (М. Горький, К. Чуковский и др.) увидели "сатиру и сатиру злую".
Есенин тоже не внушает доверия, с ним надо работать и работать. "Революция, — видите ли, — личность уничтожает". "Моя революция еще не наступила!" Того и гляди, на Запад сбежит, хотя себя "левее большевиков" объявляет:
Теперь в советской стороне
Я самый яростный попутчик.
"Как же, попутчик! До какой станции?" — саркастически уточнял Троцкий.
Нет, Сергей Александрович, большевиком мы тебя еще сделать должны, а не сделаем, — значит, сломаем! Только и есть сейчас один Маяковский, да кому не надоело громыхание бочки по булыжной мостовой? После грохота войны и разрухи людям тишины и душевности хочется, а он: "Орет, выдумывает кривые словечки", — недовольно ворчит Ленин. Но приходится довольствоваться такой поэзией!
Конечно, по - долгу службы воспитанием и перевоспитанием поэтов сподручнее заниматься Анатолию Васильевичу Луначарскому, но того самого в пору было перевоспитывать. Не годился для этой цели и Бухарин, хотя считался главным идеологом большевизма. Троцкий как самый образованный большевистский руководитель внимательно следил, направлял и командовал в литературе. И что из этого получилось? Все поэты и писатели "серебряного века" покинули большевистскую Россию, остались "ненадежные", "неустойчивые", "политически ограниченные попутчики". Поневоле приходилось петь дифирамбы пролетарским поэтам да печатать зеленую молодежь.
Троцкий с поэтами не церемонился: "Присоединившиеся ни Полярной звезды с неба не снимут, ни беззвучного пороха не выдумают. Но они полезны, необходимы — пойдут навозом под новую культуру. А это вообще не так мало… Мы очень хорошо знаем политическую ограниченность, неустойчивость, ненадежность попутчиков. Но если мы выкинем Пильняка с его "Голым годом", серапионов с Всеволодом Ивановым, Тихоновым и Полонской, Маяковского, Есенина, так что же, собственно, останется, кроме еще неоплаченных векселей под будущую пролетарскую литературу?
Область искусства не такая, где партия может командовать". Слова правильные, но не надо принимать их за чистую монету — они сказаны тогда, когда партия уже вынесла приговор всем тем, кто был "сам по себе". "Неистовый коммунист" (так называет его Ст. Куняев), журналист и партийный деятель Георгий Устинов обнародовал это решение в своей статье 1923 года. В ней крестьянские поэты Есенин, Клюев, Клычков и Орешин впервые были названы "психобандитами", а глава статьи называлась "Осужденные на гибель".
"Чуют ли поэты свою погибель? Конечно. Ушла в прошлое дедовская Русь, и вместе с нею с меланхолической песней отходят ее поэты. "По мне Пролеткульт не заплачет, / И Смольный не сварит кутью", — меланхолически вздыхает Николай Клюев. И Есенин — самый яркий, самый одаренный поэт переходной эпохи и самый неисправимый психобандит — вторит своему собрату: "Я последний поэт деревни".
Почему Есенину не по пути было с большевиками?
"Вардин ко мне очень хорош и очень внимателен. Он чудный, простой и сердечный человек. Все, что он делает в литературной политике, он делает как честный коммунист. Одна беда, что коммунизм он любит больше литературы".
Есенин написал это сестре, но знал, что все его письма становятся достоянием известных органов. Цитирует эти строки Галина Бениславская, а от себя добавляет: "Вардин, несмотря на узость его взглядов, благотворно подействовал на Сергея Александровича в смысле определения его "политической ориентации". Хорошее отношение к Вардину у него осталось навсегда. Даже в письме с Кавказа к Кате, упоминая, что с Вардиным ему не по пути, он отзывался о Вардине как о прекрасном человеке".
Все большевики, что тесно окружали Есенина, — и Вардин, и Воронский, и Берзинь и др. — несомненно, были хорошими людьми, но коммунизм они любили больше литературы.
Есенин же сказал определенно: "Отдам всю душу Октябрю и маю, но только лиры милой не отдам".
Рассказывает Альберт Рис Вильямс: "Я познакомился с Есениным вскоре после его разрыва с танцовщицей Айседорой Дункан. Есенин искал себе квартиру просторную и удобную. Но в перенаселенной Москве найти такую квартиру было трудно, и кто- то посоветовал поэту обратиться к Калинину.
— Неважно, — со всей самоуверенностью молодости заявлял Есенин, — он будет рад увидеть Пушкина сегодняшней России, — и тут же добавил, — или любого из его друзей".
Надо сказать, что квартиры у Есенина не было. Ни какой. За все годы его пребывания в любимой Москве он никогда не имел своего угла. О бездомности Есенина в течение последних двух лет пишут все. Вот буквально анекдотический эпизод. Друг, с которым Есенин пришел, спрашивает его: "Ты где ночевать будешь?" — "Не знаю, — отвечает поэт, — пойдем хоть к тебе".
О том же поведала А. Назарова: "Есенин страшно мучился, не имея постоянного пристанища. На Богословском — комната нужна была Мариенгофу и Колобову, на Никитской — в одной комнатушке жили я и Галя. Он то ночевал у нас, то на Богословском, то где-нибудь еще, как бездомная собака скитаясь и не имея возможности ни спокойно работать, ни спокойно жить... Его сестра тоже ютилась где-то в Замоскворечье. Из деревни должна была приехать другая сестра".
Поэт воспользовался советом друзей и пошел к Калинину. О чем между ними шел разговор, мы, должно быть, никогда не узнаем, но, видно, неспроста Михаил Иванович посоветовал Есенину уехать в свою деревню и пожить там годика два. Иначе говоря, посоветовал убраться из Москвы и отсидеться в глуши. Были, наверное, у Калинина причины для такого совета. Есенин не послушал Михаила Ивановича. И что же последовало сразу за этим ослушанием? На Есенина обрушились все невзгоды: сборники не издавали, поэмы не печатали. В одной из своих поэм он написал:
Я — законный хозяин страны Российской,
Как бездомная собака бродил по земле.
Книжный магазин, с которого он имел некоторый доход, перешел в другие руки. Кафе "Стойло Пегаса", где он был хозяином на паях с другими и получал дивиденды, обанкротилось, его тоже вскоре закрыли.
Айседоре послал успокоительную телеграмму:
"Мои дела блестящи. Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство".
А что на деле? Есенину всегда было нелегко, но та кого трудного времени у него еще не было. Вчитайтесь в строки из дневника Галины Бениславской, которые никогда не публиковались: "Поймите, — жаловался поэт, — в моем доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, и мне не открывают". "Иногда ему казалось, и так фактически было, его отвергли и оттерли. Ведь в конце концов все крестьянство СССР идеологически чуждо коммунистическому мировоззрению, однако мы его вовлекаем в новое строительство.
Вовлекаем потому, что оно — сила, крупная величина. Сергею Александровичу было очень тяжело, что его в этом плане игнорировали как личность и как общественную величину. Положение создалось таким: или приди к нам с готовым оформившимся мировоззрением, или ты нам не нужен, ты ядовитый цветок, который может только отравить психику молодежи".
Сергей Александрович очень страдал от своей бездеятельности. "Это им не простится, за это им отомстят. Пусть я буду жертвой, я должен быть жертвой за всех, кого "не пускают". Не пускают, не хотят, ну так посмотрим. За меня все обозлятся. Это вам не фунт изюма. Как еще обозлятся. А мы все злые. Вы не знаете, как мы злы, если нас обижают. Не тронь, а то плохо будет. Буду кричать, буду, везде буду. Посадят — пусть сажают — еще хуже будет. Мы всегда ждем и терпим долго. Но не трожь! Не надо!"
"Сколько лет наши власти скрывали эти бесхитростные строки близкого поэту человека. И все для того, чтобы скрыть правду о преследовании Есенина вождями большевиков по политическим мотивам, — рассказывал Эдуард Хлысталов.
О том, как большевики "воспитывали" Есенина, свидетельствуют и воспоминания Евдокимова (глава "На деревянном диванчике").
"В августе Литературно-художественный отдел перевели по тому же коридору в самый конец. В двух маленьких комнатах, загроможденных шкафами и столами, с дурным архаическим отоплением, с переполнением комнат служебным персоналом и приходящей публикой было тяжело и душно. И завели: не курить в комнатах.
В коридоре у дверей поставили маленький, для троих, деревянный диванчик. На этом диванчике, пожалуй, редкий из современных писателей не провел нескольких минут своей жизни. И почти каждое посещение Есенина тоже начиналось с этого диванчика. Он приходил, закуривал — и выходил в коридор. Всю осень он бывал довольно часто. И как-то случалось так, что чаще всего я встречал его на диванчике, замечая издали в коридоре знакомую фигуру...
Обычно ежемесячные выплаты по тысяче рублей приходилось выдавать по доверенностям Есенина то жене, то двоюродному брату Илье Есенину. До женитьбы поэта на С.А. Толстой деньги получала сестра его Е.А. Есенина.
В целях сохранения денег, когда приходил за ними поэт в нетрезвом состоянии, мы считали своим долгом денег ему не выдавать. Под благовидным предлогом я быстро сходил в нижний этаж, в финансовый сектор, предупреждал наших товарищей по работе, в кассе деньги Есенину не выдавать, или брал из кассы уже выписанный ордер. В случаях настойчивости поэта затягивали выдачу до 3-х часов дня, затем выдавали ему чек в банк, когда там в этот день уже прекращались операции. В последнем случае была надежда, что поэт наутро протрезвится, и деньги не пойдут прахом".
Надо сказать, так воспитывало большевистское правительство не только Есенина. Вспоминают, например, как Владимир Маяковский танцевал чечетку в кабинете главного бухгалтера с обещанием, что не уйдет до тех пор, пока все деньги не будут лежать на столе. Из всех кабинетов сотрудники и сотрудницы приходили посмотреть, полюбоваться этим зрелищем. Маяковский своего умел добиваться.
У Есенина не было такой мертвой хватки. Был он деликатным и, если уходил с пустыми руками, то не смотрел в глаза. Ему было стыдно за людей. И Евдокимов помнил всю свою жизнь эту вину перед Есениным.
Предположим, что Есенина, "воспитывая", лишали денег в целях "профилактики", но точно так же по много раз приходилось ездить Бениславской или сестре Кате, "а часто даже на трамвай не было". Это тоже способствовало "трезвому существованию" или, наоборот, подталкивало к кабакам с желанием заглушить обиду? Даже в последний день, уезжая насовсем из Москвы, не сумел получить денег, несмотря на то, что приходил из больницы за три дня до отъезда, предупреждал об этом.
— Ордер выписан, — сказал Евдокимов, — но ты слишком рано пришел.
Есенин не получил ни утром, ни после двух, ни после четырех. И уехал в Ленинград без денег.
После ухода от Айседоры, как известно, Есенин жил у Г. Бениславской. Она вспоминает:
"Нам пришлось жить втроем я, Катя и Сергей Александрович в одной маленькой комнате, а с осени 1924 года прибавилась четвертая — Шурка. А ночевки у нас в квартире — это вообще нечто непередаваемое. В моей комнате — я, Сергей Александрович, Клюев, Ганин и еще кто-нибудь, а в соседней маленькой холодной комнатушке на разломанной походной кровати — кто-либо еще из спутников Сергея Александровича или Катя. Позже, в 1925 году, картина несколько изменилась: в одной комнате — Сергей Александрович, Сахаров, Муран, Болдовкин, рядом в той же комнатушке, в которой к этому времени жила ее хозяйка, — на кровати сама владелица комнаты, а на полу, у окна — ее сестра, все пространство между стеной и кроватью отводилось нам — мне, Шуре и Кате, причем крайняя из нас спала на половину под кроватью.
Ну а как Сергею Александровичу трудно было с деньгами — этого словами не описать. "Прожектор", "Красная нива" и "Огонек" платили аккуратно. Но в журналы сдавались только новые стихи, а этих денег не могло хватить. "Красная новь" платила кошмарно. Чуть ли не через день туда приходилось ездить а часто на трамвай не было чтобы в конце концов поймать тот момент, когда у кассира есть деньги. Вдобавок не раз выдавали по частям, по 30 руб., а долги тем временем накапливались, деньги нужны были в деревне, часто Сергей Александрович просил выслать. Положение было такое, что иногда нас лично спасало мое жалование, а получала я немного, рублей 70. Всего постоянных "иждивенцев" было четверо (мать, отец и две сестры), причем жили в разных местах, родители в деревне, сестры в Москве, а сам Сергей Александрович по всему СССР.
(...) Никогда в жизни до этого и после я не знала цены деньгам и не ценила всей прелести получения определенного жалованья, когда, в сущности, зависишь только от календаря".
Глава 2
"Товарищеский" суд над поэтами
Сломать "крестьянского поэта", заставить прийти в услужение власти — для этого все средства годились, в том числе и разного рода провокации. Одну из них готовил журналист Лейба Сосновский. Пустившись во все тяжкие, он расписал и разукрасил, как Есенин и его друзья, Клычков, Орешин и Ганин, арестованные за очередной скандал в пивной, обратились за по мощью к Демьяну Бедному. А на его вопрос, что случилось, Есенин якобы сказал: "Один жид четырех русских в милицию привел".
Эту статью тут же перепечатала "Рабочая Москва", только с другим заглавием: "Что у трезвого "попутчика" на уме". А оканчивался опус следующими словами:
"Лично меня саморазоблачение наших поэтических "попутчиков" очень мало поразило. Я думаю, что если поскрести еще когото из "попутчиков", то под советской шкурой обнаружится далеко не советское естество. Очень интересно узнать, какие же литературные двери откроются перед этими советскими альфонсиками после их выхода из милиции, и как велико долготерпение тех, кто с "попутчиками" этого сорта безусловно возится и стремится их переделать".
Как "с яростными попутчиками возятся и стремятся их переделать", продемонстрировал "товарищеский" суд, который не замедлил состояться. Из воспоминаний Матвея Ройзмана:
"На товарищеском суде в Доме печати обвинителем выступил Л. Сосновский. Не знавший Есенина и обстоятельств происшествия, он сосредоточил основной огонь своей речи на Сергее. Резко обрушился на четырех поэтов председатель суда Демьян Бедный, порицал их не только за дебош в пивной, но, с его точки зрения, и за "их отвратительное поведение на суде". Впрочем, нотки сожаления звучали в его голосе, когда он говорил о том, что Есенин губит свой талант. Да и после смерти Сергея, выступая на страницах газеты, Демьян признавался: "Я знал Есенина, я за него страдал". (Демьян Бедный. Где цель жизни? )
Журналист Л. Сосновский, впоследствии оказавшийся троцкистом, после смерти Есенина выступил с резкой статьей, цитируя некоторые строки Есенина и называя творчество великого поэта "лирикой взбесившихся кобелей". Автор не первой циничой статьи против Есенина считает его идеологом и покровителем хулиганства". Об этом "товарищеском суде" пишет в своем дневнике и Галина Бениславская, но ее воспоминания тщательно вымараны, им умудрились придать цинично-благообразную форму:
"Это было в декабре (может, в конце ноября) 1923 г. Сергей Александрович в "Стойле" рассказывал друзьям:
10 декабря — десять лет его поэтической деятельности. Десять лет тому назад он первый раз увидел напечатанными свои вещи. Сам даже проект записки в Совнарком составил: "Юбилей Есенина. 10 декабря исполняется 10 лет поэтической деятельности Сергея Есенина. Всероссийский союз поэтов, группа имажинистов и группа писателей и поэтов из крестьян ходатайствуют перед Совнаркомом о почтении деятельности".
Придя домой, рассказал, что Союз поэтов и прочие собираются организовать празднование юбилея... Наше молчаливое отношение его очень сердило. Пару дней поговорил. Потом никогда не вспоминал о своем юбилее".
Эти строки воспоминаний приведены еще и для то го, чтобы читатель воочию убедился, как "подчищен" Есенин. Фрагмент воспоминаний Бениславской — это пример фальсификации, которой снабжали все эти годы советского читателя.
Почему любящая женщина взывает в письме к Есенину: "Стансы" нравятся, но не могу примириться с "я вам не кенар" и т.п. Не надо это в стихи совать. И никому это, кроме Вас и Сосновского, неинтересно"?
Не о Сосновском речь в "Стансах", как известно, а о Демьяне ("Я не чета какимто там Демьянам"), но Галина Артуровна даже в письме не позволяет себе "трепать" имя Демьяна Бедного. Всегда тактичная и сдержанная в письмах, она довольно бестактно и грубо одергивает поэта и требует быть более покладистым и сговорчивым, взывает к благоразумию. Работая секретарем в "Бедноте", в той самой газете, где редактором в 19181924 годах (с перерывами) был Л. Сосновский, Галина Бениславская знала, с кем имеет дело, на какие подлости и шантаж способен этот партийный деятель, и не забыла, каких душевных мук и переживаний стоил Есенину "товарищеский суд".
Сотрудников своих Ленин знал неплохо. Характеристики давал, редко ошибаясь. Вот что он написал в адрес Льва Семеновича Сосновского:
"Тов. Сосновский даже превосходные статьи свои, скажем, из области производственной пропаганды, умел иногда снабжать такой "ложкой дегтя", которая далеко перевешивала все плюсы производственной пропаганды.
(…) Бывают такие не очень счастливые натуры, которые чересчур часто заражают свои нападки ядом. Тов. Сосновскому полезно было бы за собой, по этой части, присматривать и даже друзей своих попросить, чтобы они за ним присматривали".
На "товарищеском" суде, обвиняя Есенина в анти семитизме, приводили самые нелепые примеры его скандала в поезде, где он обругал "жидом" высокого чиновника Рога, поведение в пивной, где сексоту Родкину, провоцировавшему скандал, обещал плеснуть пивом в ухо. Не исключено, что этот суд готовился как воспитательная мера воздействия на Есенина и крестьянских поэтов. Но, оставшись без твердой направляющей руки Троцкого, отошедшего от дел в результате тяжелой болезни, показательный суд превратился в фарс, обвинители не называли истинной причины обвинения, ибо истина могла восстановить общественность против Троцкого и его сторонников.
Есенин, в свою очередь, тоже оправдывался на уровне провинившегося школяра: "Ну, какой я антисемит, у меня жена еврейка".
На грозном суде нашлись доброхоты, которые в оправдание Есенина подсчитывали еврейских девушек, бывших любовницами поэта.
Обвинители выступали с мелкими, ничтожными обвинениями, на уровне кухонных сплетен, а истина лежала на дне есенинского "Дела". Скандал, затеянный во время его поездки по Америке в еврейской колонии в Бронксе (мы к нему еще вернемся), грозил превратиться в показательный суд большого масштаба: Есенин обвинялся в тяжком государственном преступлении, и потому этот инцидент карающей рукой советского правосудия готовился как назидательный урок: мол, никому, даже Есенину не простятся его антисемитские выпады, пусть даже на другом полушарии Земли. И потому он должен понести наказание. Интересно и совершенно верно замечание есениноведа Л. Занковской: в антисемитизме обвиняли Есенина при жизни. Но никогда никто не упрекнул в этом Есенина посмертно. Обвиняли во всех смертных грехах, но никогда — в антисемитизме. Почему? Да потому что не было за Есениным этого греха.
Глава 3
Заклятые друзья
Когда Леонид Леонов работал над своим романом "Вор", большая группа молодых людей в поисках материала — следуя горьковским традициям — отправилась в знаменитую "Ермаковку" (ночлежный дом) изучать людей дна.
Сопровождал молодежь в целях безопасности работник Московского уголовного розыска Кожевников (по другим данным, начальник МУРа). (Кожевников Иннокентий Серафимович (1879-1931) в 1918 г. — главный комиссар по организации боевых дружин на территории советских республик южной России. В 1918 г. — чрезвычайный комиссар Донецкого бассейна. Словесный портрет чекиста (см. воспоминания Эрлиха), сопровождавшего группу, более соответствует другому человеку: Кожевникову Якову Николаевичу, в начале 1923 г. ответственному сотруднику ВЧК).
Известны имена участников этого похода: Леонов, Есенин, Берзинь, Казин, Эрлих, Никитин и др. Из воспоминаний известно, что "ни к одному из своих выступлений Есенин не готовился так, как к этому, никогда так не волновался, как отправляясь на эту встречу" (Н. Никитин).
По понятным причинам непрошеных гостей встретили без энтузиазма и радушия. Не были приняты и стихи кабацкого цикла, с которых начал Есенин:
Шум и гам в этом логове жутком.
Но всю ночь напролет, до зари,
Я читаю стихи проституткам
И с бандитами жарю спирт.
Это был их быт, который их тяготил и не устраивал. Есенин увидел сразу, как мрачнели их лица, как ниже опускались головы. Он перестроился: стал читать о юности и несбывшихся мечтах, о рязанском небе и отговорившей роще, о матери, которая ждет сына и тревожится о нем. Это касалось каждого, составляло светлую юность и утрачено, может быть, навсегда.
"Что сталось с ермаковцами в эту минуту! У женщин, у мужчин расширились очи, именно очи, а не глаза. В окружавшей нас теперь большой толпе я увидел горько всхлипывающую девушку в рваном платье. Да что она... Плакали и бородачи... Прослезился даже начальник Московского уголовного розыска.
Никто уже не валялся равнодушно на нарах. В ночлежке стало словно светлее, словно развеялся смрад нищеты и ушли тяжелые, угарные мысли.
Вот каким был Есенин...
С тех пор я поверил в миф, что за песнями Орфея шли даже деревья".
Такое восторженное описание этого выступления Есенина оставил Н.Н. Никитин.
Есенин любил читать стихи, выступал много и охотно. Чтение его было мастерское, профессиональное. Все стихи в его исполнении очень выигрывали. Подкупал необычайно выразительный глуховатый голос. Поэтому успех всегда сопровождал его выступления. В "ермаковке" обстановка была непредсказуемой и напряженной. Чем могло окончиться это выступление — неизвестно. Поэтому развязка со счастливым концом запомнилась многим.
Об этом эпизоде вспоминают и другие.
Крайне сдержанно, можно сказать, документально, сухо вспоминает Анна Берзинь: "Мы перешли в комнату, где помещались женщины. И тут Сергей вдруг начал читать стихи. Читал очень хорошо, его слушали женщины и мужчины, которые пришли следом за нами в женскую спальню. Стоящая впереди женщина, пожилая и оборванная, плакала горючими слезами, слушая Сергея Александровича". А вот эпизод, которого нет в упомянутых воспоминаниях Никитина и о котором рассказала Анна Абрамовна:
"Когда мы покинули ночлежку, поэт, бывший с нами, товарищ Есенина, вдруг сказал:
— А эта женщина, которая плакала, она ничего не поняла...
— Почему? — встрепенулся Сергей. — А потому, что она совсем, совсем глухая. Я задержался и попробовал с ней разговаривать, так мне все сказали, чтобы я и не пытался, она все равно ничего не слышит.
Сергей насупился и всю дорогу домой промолчал. Он молча простился с нами. А теперь мне кажется, что этот милый и славный поэт просто все придумал, чтобы рассердить Сергея Александровича.
Я все собираюсь его спросить, не помнит ли он, как это было на самом деле".
Этот славный и милый поэт — Вольф Эрлих, товарищ Есенина. Поэт, хотя никому еще не довелось познакомиться с его стихами. Может быть, вот эти, придуманные им строки, записанные в воспоминаниях как стихи, и есть его "поэзия"? Не потому ли критики назвали его, Эрлиха, "виртуозом"?
У каждого народа есть свой анекдот о глухом Рабиновиче или Петровиче. Назавтра вся Москва будет смеяться, рассказывая, как пел ОрфейЕсенин, ублажая глухую проститутку. "Виртуоз" не постеснялся толпы свидетелей, не убоялся осуждения и сочинил еще "четыре последних дня Сергея Есенина", которые нам предлагают принять на веру за неимением других источников.
Не странное ли дело: воспоминания сотрудников и агентов ОГПУ — Эрлиха, Устиновых, Назарова, свидетелей последних дней Есенина — принимаются за истину, и этими воспоминаниями потчуют читателя столько лет?
"Да не убивал он (Эрлих) Есенина. Совсем взбесились! Поклонялся ему. Был истинный поэт, хотя и далеко не Есенин, — возопил Михаил Синельников (см. приложение к "Литературной газете" "Досье" № 910, 1995 г., стр. 31) Допустим, не убивали Эрлих и Устинов, а просто заманили в ловушку, а затем швырнули в него комья грязи и умыли руки. Очистились перед палачами и потомками: написали свои "дружеские" воспоминания.
Эрлих не постеснялся извратить до неузнаваемости эпизод, которому было столько свидетелей! Свидетелей его вопиющего, наглого вранья, и он же, Эрлих, сочиняет "Четыре дня с Есениным", хотя в первый день у гроба Есенина никто из "свидетелей" ничего не говорил, ничего не рассказывал — тогда еще не успели согласовать: ведь надо было заполнить четыре дня жизни. Палачи согласовали четыре дня казни Есенина.
Оценку этим перевертышам дал Лавренев в статье "Казненный дегенератами", и все же они до сих пор числятся в друзьях поэта.
Эрлих появляется на жизненном пути Есенина, когда тот порвал дружбу с имажинистами и вышел из "Стойла".
Из воспоминаний Надежды Вольпин: "Год 1924-й. Ленинград. Апрель. Квартира Сахаровых. Стук в дверь. Входит Владимир Ричиотти, в прошлом матрос, революционер, сегодня "воинствующий имажинист" (...) Все на месте: Григорий Шме( рельсон, Семен Полоцкий, Вольф Эрлих, Афанасьев( Соловьев, ну и я с Ричиотти" (Турутович Л.И.)
Что знал Есенин об этих молодых людях, чтоб называть своими друзьями? В друзьях у него ходили все, с кем едва познакомился. Так было, например, и с Леонидом Утесовым, только что приехавшим в Москву.
Представляя его Наде Вольпин, сказал:
— Мой старый друг, Леонид Утесов.
Есенин молодых не знал. Знакомство было поверхностным.
"Творческие достижения их были довольно скромны, — пишет Э.М. Шнейдерман, — все они были еще молоды, только входили в литературу.., но планы были большие. Готовился к изданию журнал "Необычайное собрание друзей", составлялась антология "Российские имажинисты". Но ни то, ни другое издание осуществить не удалось. А в 1926 году деятельность "Воинствующего ордена" фактически прекратилась".
Что им помешало осуществить свои планы? Да планов то никаких не было, никто из них поэтом не был. Под этой вывеской их собрали вместо московских имажинистов, и обязанности их были другими: следить за Есениным и доносить. А так как в 1924-25 годы Есенин уезжает на Кавказ, сама собой необходимость в их ордене отпала.
По делам издания своих произведений Есенин с 12 апреля по 12 мая, а потом с середины июня до конца июля жил в Ленинграде на квартире Сахарова. Хозяева были на даче. Вот в это время Эрлих жил с Есениным, потом Эрлих приезжал на несколько дней в Москву. Об этих встречах вспоминает Софья Толстая. Дватри месяца — и было основное время их знакомства.
Сочинив свои объемные воспоминания, Эрлих раздробил их на мелкие осколки — эпизоды из жизни друзей, воссоздав тем самым иллюзию длительного знакомства.
Два с половиной месяца знакомства умело растянуты на 2-3 года. Такое впечатление остается у читателя. Странным образом Эрлих пролез в число лучших друзей, которых объявилось видимо-невидимо.
Читаем воспоминания Н.Н. Захарова-Мэнского:
"Всякий, с кем Сергей выпил бутылку пива или матерно обругал в пьяном виде, стал писать о нем воспоминания (...) Откуда-то из всех нор повылезла прятавшаяся там пошлость — и ну делить посмертную славу покойного (...) и как бы эмблемой ко всему — никому-никому не ведомый в литературе и искусстве юноша, который играет первую скрипку на всех юбилеях и похоронах знаменитостей, с которыми (как, например, с Есениным) едва ли был знаком при их жизни".
Имени, конечно, нет, но портрет узнаваемый. В воспоминаниях Вольфа Эрлиха есть слова Есенина, на которые следует обратить особое внимание: "Ты понимаешь? Если бы я был белогвардейцем, мне было бы легче! То, что я здесь, это неслучайно. Я — здесь, потому что я должен быть здесь. Судьбу мою решаю не я, а моя кровь. Поэтому я не ропщу. Но если бы я был белогвардейцем, я бы все понимал. Да там и понимать-то, в сущности говоря, нечего! Подлость — вещь простая. А вот здесь... Я ничего не понимаю, что делается в этом мире! Я лишен понимания!"
Эрлих пишет "Перед сном". Не иначе, как перед Вечным Сном Есенина: ведь это были последние слова Есенина Эрлиху, когда западня захлопнулась. Прочтите еще раз воспоминания Эрлиха, увидите: не было "Субботы", не было "Воскресенья", потому они и не описаны Эрлихом. Об этом пишет и Анна Берзинь, которая на следующий день бросилась в Ленин град спасать Есенина, но было уже поздно. Никто в Ленинграде не знал о приезде Есенина — да такого просто не могло быть! Никто не подходил к телефонам: всех писателей сдуло из Ленинграда накануне Рождества. Дозвонилась только Шкапской, но у нее именно в этот день, т.е. 25 числа, кто-то из близких покончил с собой. Не Есенин ли? Помочь найти Есенина отказалась, а у гроба Есенина была вместе с Софьей Толстой.
Вместе с Эрлихом сочиняла свои воспоминания и Елизавета Алексеевна Устинова, но не находят ли странным есениноведы, что ни одна душа не вспомнила о ней? Куда же она исчезла? Каким ветром замело ее следы? Ведь она могла о многом рассказать…
Если властная рука не пощадила своего человека, чекиста Эрлиха, то тем более безжалостно уничтожались другие. Почему читатель не знает Эрлихапоэта, на этот вопрос, по существу, ответил Виктор Куз нецов в своей статье "Тайна гибели Есенина". Стихотворения его настолько идейны и тенденциозны ("Мой дом — весь мир, отец мой — Ленин…"), что сами по се бе могут служить "Личным делом", или сексотским досье чекиста Вольфа- Эрлиха. Кузнецов приводит наиболее характерный отрывок — "поэзии в нем ни на грош, но фактура любопытна": Много слов боевых живет в стране,
Не зная, кто их сложил,
Громче и лучше на свете нет
Песни большевика.
И этой песне меня научил
Мой первый товарищ Выборнов Михаил, Председатель Рузаевской ЧК.
Кузнецов продолжает: "В 1925 году поднаторевший сексот, очевидно, за особые заслуги получил квартиру.
В письме матери в 1930 г. пишет: "Сам я живу замечательно. Две комнаты с передней, а я один. Сам к себе в гости хожу. Шик!"
Что ни говори — ценный кадр ЧК-ГПУ-НКВД.
ЧАСТЬ III
КОММУНОЙ ВЗДЫБЛЕННАЯ РУСЬ
Глава 1
Из школьного учебника истории
Можно дурачить весь народ некоторое время. Можно дурачить часть народа некоторое время. Но нельзя дурачить весь народ все время.
Авраам Линкольн
В школьном учебнике по истории отечества для 11 класса, выпущенном в 1995 году в издательстве "Дрофа", читаем:
"Историки по-разному определяют характер и значение октябрьских событий 1917 года. Октябрь называют "социалистической пролетарской революцией", "крестьянской революцией", "буржуазно-демократической", "мелкобуржуазной". Именуют Октябрь также "переворотом" и "жидомасонским заговором".
В свое время Лев Троцкий бросил соратникам по борьбе такие слова: "Вы не отличаете лица революции от ее противоположной части". Обидные, конечно, слова, но, если подумать, справедливые. Как видим, ученые до сих пор не разобрались в революции 1917 года, как не разобрались в том, что построили после революции. Впрочем, Георгий Иванов еще в 1950-е годы катастрофу великой России назвал просто и точно: новое татарское иго. Английский писатель фантаст Герберт Уэллс осенью 1920 года посетил Советскую Россию. Беседовал с Лениным. Удручающее впечатление осталось у писателя. Россию он увидел поверженной, а будущее — во мгле. Он и книгу так назвал: "Россия во мгле". "В какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, но невысокий человек в Кремле обладает таким даром". Ленин говорил об электрификации России, о новых шоссейных и железных дорогах, об обновленной мощи и индустриализированной коммунистической державе.
Конечно, писателя-фантаста интересовало, в первую очередь, не блестящее коммунистическое будущее России, а ее ближайшее настоящее. Когда же начнется возрождение страны? В свою очередь, Ленин обратился к англичанину с вопросом, который интересовал его: "Почему в Англии не начинается социальная революция? Почему вы ничего не делаете, чтоб подготовить ее? Почему вы не уничтожаете капитализм и не создаете коммунистическое государство?
— Что вам дала социальная революция? Успешна ли она? — задал встречный вопрос писатель.
— Чтоб она стала успешной, в нее должен включиться западный мир. Почему это не происходит?" — ушел от прямого ответа Ленин.
И знаменитый фантаст делает вывод: "Большевистское правительство — самое смелое и в то же время самое неопытное из всех правительств мира (…) В некоторых отношениях оно поразительно неумело и во многих вопросах совершенно несведуще (...) Оно исполнено нелепых подозрений насчет дьявольских хитростей "капитализма" и незримых интриг реакции; временами оно испытывает страх и совершает жестокости (…) Но по существу своему оно честно. В наше время это самое бесхитростное правительство".
Знал бы Уэллс, как жестоко он ошибался в своих выводах! О чести, о совести большевистские руководители имели понятие самое приблизительное. Когда же захватили власть, эти понятия отбросили (по их собственному выражению), как ненужный хлам. Гнусные, подлые, кровавые дела нельзя творить, имея честь и совесть.
Так же, как Герберт Уэллс, смотрели на большевистских руководителей многие на Западе, пока не появились разоблачительные статьи "Оппозиции" Троцкого, содержащие свидетельства о крайнем цинизме большевиков.
Известие о расстреле царя, царицы, царских детей и их слуг пришло на имя Ленина в Москву, когда делегация во главе с Иоффе находилась в Германии. Ленин, радостный, предупреждал:
"Пусть Иоффе ничего не знает, ему там, в Берлине, легче врать будет". А 25 февраля 1922 года Ленин инструктирует Чичерина: "Действительно, впечатление можно произвести только сверхнаглостью".
Ленин — Л.Б. Каменеву: "Почему это задержалось? (Вопрос о монополии внешней торговли.) Ведь решено чуть ли не 1-1/2 месяца тому назад? Лежаве я давал тогда 2-3 дня срока. Христа ради, посадите вы за волокиту в тюрьму кого-либо! Ей-ей, без этого ни черта толку не будет".
Аксельрод никогда не называл ленинскую клику партией. "Ленинская компания" — это "шайка черносотенцев и уголовных преступников" внутри социал-демократии. Алексей Ганин именовал эту партию "сектой изуверов-человеконенавистников", а Есенин — "Страной Негодяев".
Глава 2
Соратники
Мы не останавливались перед тем, чтобы тысячи людей перестрелять.
Ленин, 1920 г.
Ленину приписывают следующее высказывание: "На Россию мне наплевать. Это только первый шаг к мировой революции. Пусть 90% русского народа погибнет, лишь бы 10% дожило до мировой революции".
После Октября Троцкий шел с Лениным рука об руку, но всегда ли так было? Вот письмо 1913 года. Троцкий написал его председателю IV Государственной Думы Чхеидзе. Перехваченное тогда же царским департаментом полиции, оно попало в руки Ленина после Октября.
"Каким-то бессмысленным наваждением кажется дрянная склока, которую систематически разжигает сих дел мастер Ленин, этот профессиональный эксплуататор всякой отсталости в русском рабочем движении...
На темные деньги, перехваченные у Каутского и Цеткин, Ленин поставил орган... А когда газета окрепла, Ленин сделал ее рычагом кружковых интриганов и беспринципного раскольничества. Словом, все здание ленинизма в настоящее время построено на лжи и фальсификации и несет в себе ядовитое начало собственного разложения".
В семнадцатом Троцкий открыто повинился, признал свои ошибки и был прощен Лениным. С марта 1917 года они были в одной упряжке, и уже к началу 1918 года Троцкий добился привилегий для себя и своего на рода. После смерти Ленина, когда началась сталинская травля оппозиции, Троцкий легко опровергал все выдвинутые обвинения: "У меня есть под руками один документ, который стоит сотни других:
"Товарищи. Зная строгий характер распоряжений тов. Троцкого, я настолько убежден, в абсолютной степени убежден в правильности, целесообразности и необходимости для пользы дела даваемого тов. Троцким распоряжения, что поддерживаю это распоряжение всецело. В. Ульянов (Ленин)".
Когда он мне это вручил, он мне сказал: "До меня дошли сведения, что против вас распускают слухи, что вы расстреливаете коммунистов. Я вам даю такой бланк и могу дать вам их сколько угодно, что я ваши решения одобряю, и наверху страницы вы можете написать любое решение, и на нем будет готовая моя подпись".
Это было в июле 1919 года. Я хотел бы, чтобы кто- нибудь другой показал бы мне вот такой карт-бланш, вот такой незаполненный бланк за подписью Владимира Ильича, где Ленин говорит, что он заранее подписывает всякое мое решение. А тогда от этого решения часто зависела не только судьба отдельных коммунистов, но и нечто большее".
И Троцкий сполна использовал такое доверие: выезжая на фронт, он без суда расстреливал армейских командиров. Так правомочно ли Ленина отделять от Троцкого? Нет, не было в советском правительстве никого другого, кому Ленин так безоглядно готов был доверить штурвал корабля. Троцкий был незаменим в гражданской войне, в подавлении крестьянских восстаний против советской власти. Троцкий был незаменим в уничтожении русской православной веры. За ним усматривался один только недостаток: он был еврей.
Из воспоминаний С. Липкина: "В те годы Троцкий завораживал молодежь, строившую новую, как ей казалось, жизнь. (...) Конечно, Троцкий, с его громовым красноречием, с его романтической страстностью, с его ролью героя — главнокомандующего Красной Армией, победителя белых, был образцом для тогдашних молодых людей, в свои незрелые годы ставших во главе фронтов, ЧЕКА и прочих ответственных учреждений".
Заручившись ленинским мандатом, Главный Инквизитор обеспечил себе свободу действий, уничтожая без суда и следствия кого угодно и когда угодно. Черный гений сумел пролить потоки крови руками тех людей, которых глубоко презирал, ненавидел тысячелетней ненавистью. Благодаря индульгенции, он везде одерживал скорые и блестящие победы, в короткий срок добился славы великого полководца. Но добиться царствия земного, как и царствия небесного, было не в его власти. Зная, что за все рано или поздно приходится платить, Троцкий говаривал, что умрет на гильотине.
Чтобы теперь, в настоящем, обеспечить себе неприкосновенность, Троцкий прикрылся подставной фигурой всероссийского старосты Калинина. Калинина возвели на высочайший пост председателя ЦИК, не дав ему никаких прав и полномочий. Эта шахматная пешка нужна была большевикам, чтобы взвалить на нее всю ответственность за чудовищный разор в стране и ею прикрываться. Видно, опасаясь, как бы эта фигура не вышла из-под контроля и ни прибрала к рукам власть, Троцкий не уставал напоминать о фиктивной роли председателя ЦИК: "Когда формальный глава государства, председатель ЦИК Калинин произносит в Твери речь, (...) вы скажете: "Мало ли что сказал почтенный Михаил Иванович..." (Троцкий, из доклада). "После смерти Свердлова предложение выбрать "рабочее-крестьянскую" фигуру исходило от меня, — доказывал Троцкий. — Кандидатура тов. Калинина была выдвинута мною. Мною же он назван был всероссийским старостой".
Да, все так и было, только Сталин прозвал его тогда же "всероссийским козлом", потому что такую роль отвели ему два вождя, Ленин и Троцкий, — быть козлом отпущения.
В документе от 19 марта 1922 года, продумав и разработав методы уничтожения духовенства и изъятие церковного имущества, Ленин строжайшим образом предписывает: "Официально выступать с какими бы то ни было мероприятиями должен только тов. Калинин, — никогда и ни в каком случае не должен выступать ни в печати, ни иным образом перед публикой тов. Троцкий". ("Ленинское письмо" Молотову для членов Политбюро. Строго секретно.)
После кронштадтского мятежа в устав партии внесены изменения, запрещавшие всякие возражения снизу под угрозой дисциплинарных мер.
Само собой разумеется, что вверху тем более не до пускались ни малейшие отклонения от общепринятой линии. Пока Ленин был жив, Троцкий вынужден был подчиняться решениям, хотя часто не был согласен. После смерти Ленина он пошел прежним курсом мировой революции. Собственно говоря, он никогда и не сходил с него.
"Лев Троцкий был великим революционером, революционером до мозга костей, как Марат и Робеспьер, как Ленин, как Че Гевара. Реформистский путь был для него неприемлем уже просто потому, что он казался ему отвратительно долгим. Зачем ждать, когда пролетарская революция может сократить наступление реального социализма! Нельзя ждать, можно потерять все".
Конечно, разногласия были всегда. Но Ленин неустанно следил, чтобы внутри партии царили мир и согласие. Всякие попытки склок и сплетен пресекались им в самом зародыше. Вспоминают, какими "любезностями" обменялись две враждующие группировки на XII съезде партии в 1923 году.
Троцкий всегда появлялся в сопровождении своих "вассалов", своих подданных. Он и на съезд пришел в сопровождении Радека. Ворошилов словно того и ждал, чтобы съязвить по этому поводу:
— Вот идет лев, а за ним его хвост, — нарочито громко сказал он.
Радек не остался в долгу, он тотчас пустил гулять экспромт:
У Ворошилова тупая голова,
Все мысли в кучу свалены.
И лучше быть хвостом у Льва,
Чем жопою у Сталина.
Весь XII съезд бурно "дискутировал" по этому поводу. Пикировка стала известна Ленину. Членам своей партии пишет он последнюю статью, можно сказать, завещание, призывая к единению и сплочению. Сила большевиков в единстве партии. Вражда и раздор — смертельны. Авторитет Ленина был велик. А кроме этого, существовала железная дисциплина, которой подчинялись все.
Совсем другая атмосфера создалась в партии после смерти вождя. Триумвират большевистских руководителей единства во взглядах и действиях не имел, а потому, как в басне Крылова, каждый тянул телегу в свою сторону. Частые перебежки членов Политбюро из одной фракции в другую вели страну к полной де градации. Понятно, что требовалось, в первую очередь, поднять авторитет правящей партии, показать всему миру, что партия стоит на ленинских позициях, а страна идет по ленинскому пути. Только который путь — ленинский?
Глава 3
Мировая революция отменяется
Последние годы жизни Ленина показали, что революция в Европе вряд ли разгорится: люди устали от войны. Более того, затухали те очаги, которые еще недавно вспыхивали то в одной, то в другой стране.
В Финляндии в 1917 году революционное движение развивалось в исключительно благоприятных условиях под прикрытием и при прямой военной поддержке революционной России. Но местные коммунисты скомпрометировали себя, им теперь не до революции — сохранить бы партию!
Провалились революции в Германии и в 1918, и в 1919 годах. Такая же история — в Венгрии. "Победоносная — без боя и без поражения — венгерская революция" просуществовала недолго. В крови было подавлено революционное выступление в Болгарии 1923 года.
В Англии наступление планировалось на 1924 год. На него большевики возлагали надежды. Но "революция не хотела проходить ни в какие двери: ни через коммунистическую партию, ни через профсоюзы" (Троцкий. "Уроки Октября"). О Франции речи не шло, так как ее экономическое положение было более стабильно. Надеялись на ее колонии, где выступления рабочих систематически подавлялись.
Круг замкнулся: возрождение страны зависело от мировой революции, а мировая революция разгораться не хотела, видя перед собой не блестящее коммунистическое будущее, а голод и хаос. Потому на Западе не торопились разрушить выстроенное веками, а взамен получить развалины и нищету. Надо было остановиться, подумать. Многие большевики в 1921 году заявляли: "Мы на краю гибели". Откуда такое отчаяние? Революция в России победила. В гражданской войне опять же верх взяли большевики. Интервенцию одолели. Откуда этот пессимизм?
Посудите сами. Семь лет войны. Семь лет неслыханных трудностей и голода. А по существу — семь лет экспериментов над народом. Вот-вот народ поднимется на свой последний и решительный бой со всеми иноземными экспериментами, и в этом его тотчас поддержат все иностранные державы.
Почему большевики, вместо ожидания мировой революции, не начинали возрождение страны? Потому что, по теории большевиков, в этом заключалось основное противоречие: для возрождения страны нужна мирная обстановка, а для революции нужны войны, борьба и смута.
А кроме того, все средства, что добывались в эти годы с великим трудом, опять же направлялись в европейские государства на подготовку революций. Костры революции сами по себе разгораться не хотели, их надо было поддерживать ассигнациями, конфискованным в России золотом и драгоценностями.
И, наконец, главное: "Бывшие "женевские эмигранты" (так называли большевиков их политические противники), привыкшие жить в Западной Европе, по-видимому, не думали надолго задерживаться в России, собираясь вскоре перенести центр руководства мировой революцией, скажем, в привычную Швейцарию или Германию. Вплоть до 1922 года вся страна работала на войну, армию, экспорт революции. Россия была нужна, — по словам Л. Занковской, — лишь как исходный рубеж борьбы, как плацдарм, как источник ресурсов".
Бухарин в 1926 году цитировал Троцкого: "Без государственной помощи со стороны победившего западно-европейского пролетариата мы обязательно столкнемся с мужиком, который нас обязательно свалит".
В 1921 году Ленин выступил по вопросу сотрудничества Советской России с иностранным капиталом:
"Россия из войны вышла в таком положении, что ее состояние больше всего похоже на состояние человека, которого избили до полусмерти: семь лет колотили ее, и тут, дай Бог, с костылями двигаться! Вот, мы в каком положении!
Пока революции нет в других странах, мы должны были бы вылезать десятилетиями, и тут не жалко сотнями миллионов, а то и миллиардами поступиться из наших необъятных богатств, из наших богатых источников сырья, лишь бы получить помощь крупного передового капитализма.
Мы потом с лихвой себе вернем. Удержать же пролетарскую власть в стране, неслыханно разоренной, с гигантским преобладанием крестьянства, так же разоренного, без помощи капитала, — за которую конечно он сдерет сотенные проценты, — нельзя. Это надо понять. И поэтому — либо этот тип экономических отношений, либо ничего.
Кто иначе ставит вопрос, тот не понимает в практической экономике абсолютно ничего и отделывается теми или иными остротами.
Надо признать такой факт, как переутомление и изнеможение масс. Семь лет войны, как они должны были сказаться у нас, если четыре года войны в передовых странах до сих пор дают себя чувствовать там?!"
"Общественное мнение" отнеслось к словам Ленина с иронией: "Вот так коммунизм вышел! Вроде того, как человек, у которого внизу костыли, а вместо лица сплошная перевязка, и от коммунизма остается загадочная картинка". В последнем своем выступлении, встреченном с необычайным подъемом, Ленин пообещал: "Из России нэповской будет Россия социалистическая". В те же дни он записал в своем дневнике: "Величайшая ошибка думать, что НЭП положил конец террору. Мы еще вернемся к террору и к террору экономическому".
Но пока на повестке дня стояла другая задача. Подводя пятилетний итог революции на IV Конгрессе Коминтерна в ноябре 1922 года, Ленин сказал:
"Без спасения тяжелой промышленности, без ее восстановления мы не сможем построить никакой промышленности, а без нее мы вообще погибнем как самостоятельная страна. Это мы хорошо знаем. В отсталых капиталистических странах для этого и существует одно средство — долгосрочные стомиллионные займы...
У нас этих займов не было, и мы до сих пор ничего не получили...
Тяжелая индустрия нуждается в государственных субсидиях. Если мы их не найдем, то мы как цивилизованное государство, я уже не говорю как социалистическое, — погибли".
Вождь революции с особым вожделением взирал на сытую и богатую Америку, которая никак не хотела признавать факт существования Советского государства.
Итак, первый ленинский путь — это продолжение мировой революции; второй путь — возрождение страны, которое надо начинать с индустриализации. Эти два пути буквально раскололи страну на два враждующих лагеря.
Глава 4
Вчерашние товарищи
Господин министр, я хорошо знаю Ленина и Троцкого. Многие годы мы вместе боролись за освобождение России. Теперь они обратили ее в рабство, более страшное, чем то, в котором она пребывала раньше.
Б. Савинков — У. Черчиллю
Говоря о Есенине, мы все время возвращаемся к одной из крупнейших политических фигур того времени — Троцкому. Но перед тем, как повнимательнее всмотреться в суть их отношений, попробуем ответить на один важный вопрос. Как могло случиться, что Троцкий, имея невероятную власть и влияние в стране, после смерти Ленина потерял неожиданно все и ушел в тень?
Неоднократно дотошные репортеры задавали этот вопрос и Троцкому, и Сталину и ни разу не получали вразумительных ответов. Троцкий объяснял туманно и непонятно, злился, что его не хотят понять. Сталин объяснял кратко и прямолинейно: мол, не для того они, большевики, изгнали господ, чтоб теперь их место заняли другие господа. И опять было непонятно, при чем тут господа, когда у большевиков давно одни товарищи? А ведь в ответах Сталина просматривалась та самая правда, которую всегда тщательно скрывали и прятали большевики.
Похоже, что и в большевистской партии немногие знали ответ на этот вопрос, резонно полагая, что два вождя не поделили власть. Собственно говоря, так это и было, но было и другое, что не лежало на поверхности, что скрывалось от всех.
Впрочем, давайте послушаем самого Сталина из доклада на XV съезде ВКП(б).
"Вы спрашиваете: почему мы исключили Троцкого и Зиновьева из партии? Потому что мы не хотим иметь в партии дворян, пользующихся привилегиями, и крестьян, лишенных этих привилегий. Неужели мы, большевики, выкорчевавшие с корнями дворянское сословие, будем теперь восстанавливать его в нашей партии? Закон у нас в партии один, и все члены партии равны в своих правах. Условие у нас одно: оппозиция должна разоружиться целиком и полностью и в идейном, и в организационном отношении. Она должна отказаться от своих антибольшевистских взглядов, открыто и честно перед всем миром. Она должна заклеймить ошибки, ею совершенные, превратившиеся в преступление против партии, открыто и честно перед всем миром. Она должна передать нам свои ячейки для того, чтобы партия имела возможность распустить их без остатка. Либо так, либо пусть уходят из партии. А не уйдут — вышибем".
И вышибали. Прямо с трибуны. Первым — Раковского. Ему не дали связно закончить ни одной фразы... Семьдесят пять активных деятелей троцкистской оппозиции и двадцать три из группы Сапронова были на XV съезде из партии исключены. Ликвидация верхушки послужила сигналом к исключению тысяч оппозиционеров на местах в провинции. Так характеризует эту ситуацию Ю. Помпеев.
Исключали в основном евреев, изгоняли их из руководства и из партии. Этому факту тоже есть свидетельство — письмо Троцкого Бухарину, в котором он просит разобраться в антисемитских проявлениях. Ответом послужили издевательские слова Н. Бухарина, он списывал черносотенные проявления на "пережитки прошлого".
Изгнанный из России Троцкий не прекратил борьбу со сталинским режимом. До самой своей насильственной кончины выпускал он "Бюллетень оппозиции большевиков-ленинцев", который внимательно читали во всех столицах мира. "Со смертью Троцкого оппозиция перестала существовать. Канул в историю и "Бюллетень оппозиции", за каждую статью из которого, найденную в СССР при обыске, расстреливали без суда и следствия", — отмечает Ю. Помпеев. Бюллетень, доставляемый в Москву самолетом, читал и Сталин, и не скрывал этого, часто цитируя в статьях своего злейшего врага.
Со своей стороны, Троцкий также без всяких обиняков говорит о том, что его статьи направлены против Сталина — врага номер один:
"Сталинский режим мы будем критиковать до тех пор, пока вы нам механически не закроете рот... Мы будем критиковать этот сталинский режим, который иначе подорвет все завоевания Октябрьской революции".
Но происходило странное: чем яростнее нападал Троцкий, разоблачая своего врага, тем безнадежнее терял он свой былой авторитет. В слепой злобе и ненависти он выбалтывал всему миру вопиющие факты и разоблачения. Троцкий писал, доказывал, разоблачал, судился. И, как всегда в таких случаях бывает, чем яростнее он доказывал и опровергал, тем больше наживал врагов, тем меньше было ему веры. Газеты с ним не церемонились, и он это проглатывал.
Газета "Ла Вос де Мехико", орган компартии Мексики, в частности, писала:
"Троцкий, старый предатель, доказывает нам всякий раз, что чем больше он стареет, тем делается большей канальей и большим циником.
Троцкий должен ответить (...) и положить конец своему кретинизму (…)
Как хитер старикашка-предатель! Он превосходно знает, что в 72 часа едва ли можно только начать список всех его гнусностей и преступлений, его сообщества с врагами всех народов, начиная с народов СССР, Китая и Испании (в ответ на требование Троцкого в течение 3х суток представить конкретные обвинения в свой адрес)".
И это Троцкий, который еще недавно был кумиром молодежи России, вершитель Революции и всех ее побед! Умом, наверно, он понимал, что против него идет обыкновенная травля, в какой он сам участвовал не раз. Надо было остановиться, оглядеться, просто замолчать наконец и подумать. Но остановиться он уже не мог и за молчать тоже. В этой борьбе он потерял все. Потерял семью, власть, свободу и Россию. Но главное, он потерял дело, которому служил. У него не осталось ничего, кроме слова, и остатка жизни. Он торопился отстоять, утвердить свое имя в истории революции, откуда его изгонял злейший и коварнейший враг.
Откровения Троцкого перевернули всю нашу историю революции, приглаженную и принаряженную. Думаю, что Троцкого надо не только читать, а изучать, даже в принудительном порядке, как прежде заставляли изучать "Краткий курс истории КПСС".
Современники так и делали. Следили за "дискуссией", читали листы "Оппозиции" и мотали на ус. Каждый делал выводы для себя, учился на чужих ошибках. Странная и поучительная картина представала перед читателем, отраженная в кривом зеркале истории. В каждой статье "Оппозиции" Троцкий разоблачал Сталина как фальсификатора истории, а сам при этом "раздевал" себя перед всем миром и представал в первозданном, достаточно не привлекательном обличии. Сталин подтасовывал и "передергивал" факты, отделяя Ленина от Троцкого, Троцкий документально доказывал, что он неотделим от революции, и ее Вождя. Хотел того Троцкий или нет, но в слепой злобе и ненависти к своему заклятому врагу он документально доказал, что в разорении России и в уничтожении народа России главенствующая роль принадлежит им — Ленину и Троцкому.
Троцкий признавал, что к 1932 году ГПУ разрушило почти все его связи. Трагическая гибель "трибуна революции" подтверждает его правоту: ГПУ распоряжалось даже в самых отдаленных капиталистических странах, как у себя дома, и от возмездия не ушел никто.
За неделю до своей гибели на суде, затеянном им после первого покушения 24 мая 1940 г., Троцкий будет доказывать, что коммунистическая газета «Вос де Мехико", подобно всем другим агентам ГПУ, получает материальную поддержку от своего хозяина Сталина. Иначе говоря, состоит на службе Кремля.
На службе у сталинской бюрократии состояли "все вожди компартий Мексики", доказывал Троцкий на суде.
Черчилль, который, кстати сказать, и назвал Троцкого "отставным палачом", однажды пожелал: "Да проживет он еще долгие годы в состоянии бессилия и оцепенения, разъедаемый изнутри озлобленным своим умом и беспокойным характером — это было бы для него лучшим наказанием!"
Но последней статьей Троцкий сам себе подписал приговор. Статья называлась "Коминтерн и ГПУ". Сталин на эти откровения Троцкого коротко сказал: "Блудить языком можно, но всему есть предел". По выражению Анастаса Микояна, "взаимное раздевание вождей, взаимное их оголение" перед всей страной, а затем и перед всем миром началось на XIV съезде партии в декабре 1925 года и продолжалось до гибели Троцкого.
ЧАСТЬ IV
"ОДОЛЕЛА НАС СИЛА НЕЧИСТАЯ"
Глава 1
Отступить, чтоб вернее ударить
В 1921 году первомайские торжества совпали с праздником Пасхи. Газеты, конечно, рекомендовали использовать эту ситуацию для развеивания религиозного "дурмана".
Ленин своевременно — в начале апреля — дал разъяснение: "Это нельзя. Это нетактично. Именно по случаю Пасхи нужно рекомендовать иное: не разоблачать ложь, а избегать, безусловно, всякого оскорбления религии". Соглашаясь с вождем, ЦК РКП(б) 21 апреля 1921 года опубликовал в "Правде" разъяснение: "Ни в коем случае не допускать каких-либо выступлений, оскорбляющих религиозное чувство массы населения".
Надо полагать, было еще рано. Более подходящим Ленину покажется 1922 год, когда страну постигнет невообразимый голод. Он с энтузиазмом засядет за циркуляр, в котором до подробностей разработает план уничтожения православной веры, цинично взяв в союзники, и помощники голод. И даже людоедство! Ленин писал:
"Именно теперь, и только теперь, когда в голодных местах едят людей, и на дорогах валяются сотни, если не тысячи трупов, мы можем (и потому должны) провести изъятие церковных ценностей с самой бешеной и беспощадной энергией, не останавливаясь перед подавлением какого угодно сопротивления (...)
Взять в свои руки этот фонд в несколько сотен миллионов золотых рублей,а может быть, и несколько миллиардов, мы должны во что бы то ни стало. А сделать это с успехом можно только теперь (... ) Все соображения указывают на то, что позже сделать это нам не удастся, ибо никакой иной момент, кроме отчаянного голода, не даст нам такого настроения широких крестьянских масс, который бы либо обеспечил нам сочувствие этих масс, либо, по крайней мере, обеспечил бы нам нейтрализование этих масс в том смысле, что победа в борьбе с изъятием ценностей останется, безусловно и полностью на нашей стороне. (...)
Изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решительностью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок.
Чем большее число представителей реакционной буржуазии и реакционного духовенства удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать.
Для наблюдения за быстрейшим и успешнейшим проведением этих мер назначить тут же на съезде, т.е. на секретном его совещании, специальную комиссию при обязательном участии т. Троцкого и т. Калинина без всякой публикации об этой комиссии с тем, чтобы подчинение ей всей операции было обеспечено и проводилось не от имени комиссии, а в общественном и общепартийном порядке. Назначить особо ответственных наилучших работников для проведения этой меры в наиболее богатых лаврах, монастырях, церквях".
Этот секретный ленинский документ был опубликован лишь в 1990 году ("Наш современник", № 4). На документе есть указание Ленина о запрете снимать копии.
Назначая Троцкого на пост душителя и палача русской православной церкви, Ленин знал, что лучшей кандидатуры в советском правительстве нет, но памятуя о русской неприязни к евреям на бытовом уровне, о еврейских погромах, спрятал Льва Давидовича за спину Калинина. Имя Троцкого упоминать было запрещено.
Интересная деталь: первыми декретами советская власть отделила церковь от государства и запретила антисемитизм. Именно это, надо полагать, большевики считали первостепенным. Но церковь как была, так и осталась, прихожан не уменьшилось. Такое положение вещей совершенно не устраивало большевиков-сионистов. Один из последних ленинских документов от 10 марта 1922 г., ставший фактически его завещанием, посвящен той же проблеме.
"Церковь от государства мы уже отделили, но религию от людей мы еще не отделили.
Формально изъятие в Москве будет непосредственно от ЦК Помгола. Фактическое изъятие должно начаться еще в марте месяце и закончиться в кратчайший срок. Повторяю, комиссия эта совершенно секретна".
Теоретическую разработку проекта постановления Ленин поручает Ярославскому и Бухарину, а практическую часть возьмет на себя и доверит Троцкому. И работа закипела.
"Тов. Молотову. Немедленно пошлите от имени Цека шифрованную телеграмму всем губкомам о том, чтобы делегаты на партийный съезд привезли с собой возможно более подробные данные и материалы об имеющихся в церквях и монастырях ценностях и о ходе работ по изъятию их. Ленин".
Продиктовано по телефону 12 марта 1922 г. в 13 ч. 35 мин.
Чем была вызвана срочная телефонограмма? Письмом Троцкого:
"В.И., из церквей не изъято фактически почти ничего. (...) Изъятие ценностей будет произведено, примерно, к моменту партийного съезда. Если в Москве пройдет хорошо, то в провинции вопрос решится сам собой. Одновременно ведется подготовительная работа в Петрограде. В провинции кое-где уже изъяли, но подсчет, хотя бы и приблизительный, пока еще невозможен. Главная работа по изъятию до сих пор шла из упраздненных монастырей, музеев, хранилищ и пр. В этом смысле добыча крупнейшая, а работа далеко еще не закончена.
12 марта 1922 г. Ваш Троцкий".
Примечательно, что XI партийный съезд состоялся 27 марта 1922 г. Вот такими темпами шло изъятие ценностей. Такими темпами пойдет и разрушение храмов.
В тот же период Троцкий посылает на имя Ленина телеграмму, в которой сообщает, что "золота нет, а есть только серебро, и, следовательно, улов незначителен".
Тотчас, 19 марта 1922 г. появилось уже известное нам письмо Ленина. И хотя изъятие церковных ценностей проводилось под лозунгом борьбы с голодом, в письме нет ни слова о непосредственной помощи голодающим. В нем — думы о пустой казне государства и о предстоящей Генуэзской конференции. В нем — требование скорейшего, немедленного изъятия церковного имущества в монастырях, лаврах и последующей расправы с духовенством.
После смерти Ленина борьба с церковью и духовенством обрела "второе дыхание". О ее победном исходе наиболее рьяно заботился Троцкий. Ему помогал и прикрывал его деяния Николай Бухарин.
По оценкам соратников, Троцкий блестяще справлялся с возложенной на него миссией.
Но можно в одночасье разрушить церковь, изъять ее ценности, физически уничтожить служителей церкви. А вот уничтожить веру, искоренить тысячелетнюю традицию — невозможно. А Троцкий спешил. Спешил взять реванш за многовековую трагическую историю еврейского народа, за еврейские погромы в России, за отношение к евреям как к людям второго сорта. В конце-концов, за то, что ему, еврею, не дано возглавить русское, советское правительство.
Троцкий знал себе цену. Знал, что он, наиболее достойный заменить Ленина, вынужден отказаться от этого в силу своего происхождения, уступить необразованным, неумным, диким "туземцам". Если б можно было покончить с религией раз и навсегда, вытеснить ее не только из жизни человека, но из сознания и сердца! С рабочим человеком — пролетарием — это намного проще. Крестьянство — вот тормоз, и особенной помехой являются крестьянские поэты.
Именно крестьянские поэты рассмотрели истинное лицо еврейских вождей в большевистских мундирах. Проанализировав программу их действий, они раньше других узрели в "нынешних руководителях" "господствующую секту изуверов, человеконенавистников-коммунистов". За что впоследствии и поплатились. Среди первых — автор статьи "Мир и свободный труд" поэт Алексей Ганин, расстрелянный 30 марта 1925 года. В его статье содержался призыв к борьбе с большевиками-изуверами за "великое возрождение Великой России". Приведем несколько тезисов этого документа.
"Россия (...), на протяжении столетий великими трудами и подвигами дедов и пращуров завоевавшая себе славу и независимость среди народов земного шара, ныне по милости пройдох и авантюристов повержена в прах и бесславие, превратилась в колонию всех паразитов и жуликов, тайно и явно распродающих наше великое достояние.
(...) Только путем лжи и обмана, путем клеветы и нравственного растления народа эти секты силятся завладеть миром.
(...) После тщательного анализа проповеди этой ныне господствующей секты изуверов, человеконенавистников-коммунистов о строительстве нового мира мы пришли к тому категорическому убеждению, что все эти слова были только приманкой для неискушенных еще в подлости рабочих масс и беднейшего крестьянства, именем которых все время прикрывает свои гнусные дела эта секта.
(...) Бесконечные реквизиции, бесчисленные налоги", "облагается все, кроме солнечного света и воздуха.
(...) Наконец, реквизиции церковных православных ценностей, производившиеся под предлогом спасения голодающих… Но где это спасение? Разве не вымерли голодной смертью целые села, разве не опустели целые волости и уезды цветущего Поволжья? Кто не помнит того ужаса и отчаяния, когда люди голодающих районов, всякими чекистскими бандами и заградилками (только подумать!) доведенные до крайности, в нашем двадцатом веке в христианской стране дошли до людоедства, до пожирания собственных детей".
Статья подписана только именем Ганина. Но вполне возможно, что в составлении тезисов документа принимали участие и другие крестьянские поэты — настолько он близок по убеждениям тому же Есенину (вспомним его поэмы); Клюеву (перечитаем протоколы допросов); тем, кому на суде 10 декабря 1923 г. предъявляли обвинения в антисоветских выпадах и антисемитизме. Все они тоже были расстреляны — в 1938 году.
Глава 2
"Русь бесприютная"
Троцкий, один из немногих, знал, какие несметные богатства появились в руках большевиков с уничтожением православных храмов. И потому нужно было как можно скорее использовать этот шанс для победы мировой революции. И чем скорее это начнется, тем больше шансов на успех. И Троцкий после болезни отправляется на Кавказ: совместить свое лечение с уничтожением самой большой сокровищницы России — Нового Афона.
Диву даешься теперь, изучая, как ошеломляюще быстро шло разрушение святынь в такой верующей православной стране, как Россия. И делалось это руками самих православных. Есть ли этому объяснение? Есть.
Повсюду распространялись слухи, что монахи уничтожали раненых красноармейцев, которые находили приют за стенами монастырей. Естественно, что изуродованные трупы красноармейцев приводили на род в ярость. Расправа была короткой и жестокой: божьих служителей без суда и следствия живыми закапывали в землю, а святыни уничтожали. Эти чекистские спектакли успешно применялись в годы гражданской войны. Теперь тоже пригодились как повод поднять людей на уничтожение храмов. Разработанные в чрезвычайке сценарии ставились по всей России и имели потрясающий успех.
Разве не об этом рассказал Есенин в своих стихах? "Попы и дьяконы (надо думать, красные попы и дьяконы) "о здравьи молятся всех членов Совнаркома". А разговоры ведут, "забыв о днях опасных":
Уж как мы их...
Не в пух, а прямо в прах...
Пятнадцать штук я сам
Зарезал красных, Да столько ж каждый,
Всякий наш монах.
Надо полагать, обезображенных (только вот кем?) красноармейцев "нашли" и в Ново-Афонском монастыре. Из воспоминаний Николая Вержбицкого:
Как раз в те дни были опубликованы в газетах материалы о "святых отцах" Ново-Афонского монастыря около Сухума, которые с винтовками боро( лись против Красной Армии".
Экспроприацию ценностей Нов-Афонского монастыря большевики провели в 1924 году под предлогом открытия на его основе детской колонии. Мол, несколько тысяч детей, собранных в Тифлисе, уже ожидают открытия коммуны.
Когда закрывали Ново-Афонский монастырь, по явилась поэма Есенина о беспризорниках "Русь бесприютная". Все друзья в воспоминаниях пишут, что Есенин очень переживал, видя на улицах Москвы грязных, оборванных, голодных детей. Посетил он и детскую колонию в Тифлисе, читал ребятам свои стихи, беседовал с ними. Все это так.
Но хочется спросить, почему стихотворение "Русь бесприютная" до сих пор публикуется с купюрами? Почему до настоящего времени не печатали строк: "В них Троцкий, Ленин и Бухарин…"? Здесь тоже была обнаружена крамола? Или изза оскорбительной рифмы "Бухарин — невымытые хари"?
Есть в "Руси бесприютной" и такие строки:
Россия-мать!
Прости меня,
Прости!
Но эту дикость, подлую и злую,
Я на своем недлительном пути
Не приголублю И не поцелую.
За что просит Есенин прощения?
Читатель найдет ответ в письме Бухарина.
"Мы ободрали церковь, как липку, и на ее "святые ценности" ведем свою мировую пропаганду, не дав из них ни шиша голодающим; при Г.П.У. мы воздвигли свою церковь при помощи православных попов, и уж доподлинно врата ада не одолеют ее; мы заменили требуху филаретовского катехизиса любезной моему сердцу "Азбукой коммунизма", Закон Божий — политграмотой, посрывали с детей крестики да ладанки, вместо них повесили "вождей" и постараемся для Пахома и "низов" открыть мощи Ильича под коммунистическим соусом… Дурацкая страна!"
Русь оказалась бесприютной. Не только ее дети — сама мать стала бесприютной, беспризорной, без родины. У обманутой, поруганной православной Руси и просит Есенин прощения.
Глава 3
Несозвучный эпохе
В 1926 году Троцкий доброжелательной, можно сказать, сердечной статьей проводил Есенина в последний путь, а ровно через год, в 1927, другой главный идеолог страны, Николай Бухарин, буквально обрушил на ушедшего поэта ушат грязи и ненависти. В 1926 г. большевистское руководство велело создать комиссию по увековечению его памяти (организация музея, издание собрания сочинений, переименование села Константиново и т.д.), а в 1927 г. стараниями Бухарина, Сосновского, Лелевича (Калмансона) перечеркнуло всю его жизнь и похоронило есенинскую поэзию на долгие годы.
Из письма Александра Воронского М. Горькому, 16 февраля 1927 года:
"Против Есенина объявлен поход. Не одобряю. Не хорошо. Прошлый год превозносили, а сегодня хают. Всегда у нас так". Странный факт.
Каковы мотивы такого крутого поворота? Разве Есенин потускнел за 1926 год? Разве померкли его популярность и его поэзия? Чем он смог провиниться перед советской властью после своей смерти? Все, что хотел сказать, он сказал при жизни, не скрывая. Все выпады против себя эта самая власть приняла и простила поэту: и "Страну Негодяев", и "Русь бесприютную", и "Москву кабацкую", и статью "Россияне"... Никто в его поэзии и пьяных скандалах не усматривал большого криминала. Смирились вроде бы: ну что с него возьмешь — таким он, Есенин, уродился.
Более логичным бы выглядело, если бы сначала большевики осудили Есенина как пьяницу и хулигана, а потом начали возвращать поэзию, очищенную от скандальности его жизни. Произведения ведь, уйдя от автора, начинают жить самостоятельной жизнью…
Но не тут-то было: с малопонятной ненавистью советская власть обрушилась уже на ушедшего в мир иной. В конце 1920х годов погребли его поэзию, а в 1930-х — стерли с лица земли всех его друзей. Друзей истинных, а не тех, кто его предал и оболгал. Такие, как Мариенгоф, умерли своей смертью.
Так чем же Есенин не угодил советской власти? Почему она так круто обошлась с лучшим поэтом страны, которую эта самая власть взялась привести к лучшей жизни?
Чтобы ответить на вопрос, надо понять главное: что такое советская власть? Как известно, Ленин в своих работах на этот главный вопрос ответил. Советского человека на том и воспитывали.
Нас же интересует, как современники воспринимали все происходящее, как они смотрели на власть большевиков.
Глава 4
Россия завоевана еврейством
"Сейчас Россия, — уверял В. Михайлов в 1921 году, — в полном и буквальном смысле этого слова Иудея, где правящим и господствующим народом являются евреи и где русским отведена жалкая и унизительная роль завоеванной нации, утратившей свою национальную независимость (...) Резюмируя все вышеизложенное, можно смело сказать, что еврейская кабала над русским народом — совершившийся факт, который могут отрицать и не замечать или совершенные кретины, или негодяи, для которых национальная Россия, ее прошлое и судьба русского народа совершенно безразличны (...) Месть, жестокость, человеческие жертвоприношения, потоки крови — вот как можно характеризовать приемы управления евреев над русским народом. Никаких надежд на гуманность, сострадание и человеческое милосердие для жертвы еврейского деспотизма быть не может, ибо эти чувства недоступны еврейскому народу, который веками питает непобедимую ненависть к другим нациям, народу, все существо которого жаждет крови и разрушения".
(А. Янов. Русская идея и 2000й год. Нева. — № 912. — 2000 г.)
В 1922 году общественный деятель И.М. Бикерман писал: "Русский человек никогда не видел еврея у власти; он не видел его ни губернатором, ни городовым, ни даже почтовым чиновником. Были и тогда, конечно, и лучшие, и худшие времена, но русские люди жили, работали и распоряжались плодами своих трудов, русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно.
Теперь еврей — во всех углах и на всех ступенях власти. Русский человек видит его и во главе первопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной Армии, совершеннейшего механизма самоистребления.
Он видит, что проспект Св. Владимира носит теперь славное имя Нахамкеса (правильно — Нахимсона — СМ и С.К.), исторический Литейный проспект переименован в проспект Володарского, а Павловск — в Слуцк.
Русский человек видит теперь еврея и судьей, и палачом. Он встречает евреев не коммунистов, а таких же обездоленных, как он сам, но все же распоряжающихся, делающих дело советской власти: она ведь всюду, и уйти от нее некуда. А власть эта такова, что, поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни более бесстыдной.
Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть — еврейская, и что потому именно она такая осатанелая. Что она для евреев и существует, что она делает еврейское дело, в этом укрепляет его сама власть" ("Россия и евреи").
Это голос с той стороны. Но такие же декларации раздавались и здесь:
"У нас нет национальной власти — у нас власть интернациональная". "Мы защищаем не национальные интересы России, а интернациональные интересы трудящихся и обездоленных людей всех стран". ("Известия", 08.02.1921 г., Ст. и С. Куняевы.)
"Сионизм — наиболее реакционная разновидность еврейского буржуазного национализма, получившая значительное распространение в ХХ веке среди еврейского населения капиталистических стран.
Основные положения доктрины сионизма:
— евреи различных стран мира представляют экстерриториальную* единую всемирную еврейскую на( цию;
— евреи — "особый", "исключительный", "избранный Богом народ";
— все народы, среди которых живут евреи, так или иначе антисемиты (...)
Все формы классовой борьбы среди евреев — предательство (...)
Сразу после победы Октябрьской революции в 1917 году в России сионизм развернул активную борьбу против молодого Советского государства". (Большая Советская Энциклопедия, 1976 г., т. XXIII, с. 445.) (Примечание: * Экстерриториальный — имеющий особые преимущества (неприкосновенность личнос ти, жилища, неподсудность местным уголовным и гражданским судам, освобождение от повинностей и налогов). — БСЭ, 1976 г., т. 23, с. 445.)
"Русских допускали в высшие учебные заведения в строго ограниченном количестве как властителей "тюрьмы народов". В результате — самый малый процент образованных людей: 20 на тысячу, у грузин — 40 на тысячу, у евреев — 700 на тысячу". (Дм. Жуков. Жизнь и книги В.В. Шульгина).
Глава 5
Новая атака на церковь
Пока не разрушена церковь, Россия жива.
Митрополит Кирилл.
Есенинская комиссия ищет документы о последних днях поэта. И, скорее всего, напрасно. Большевистские руководители научились не оставлять компрометирующих документов. Это было не в их интересах. Искать следует не документы, а следы и мотивы, побудившие насилие. Анализировать факты.
Разве недостаточно ленинского письма, чтобы понять это? Ленинского письма членам Политбюро тоже не должно было быть. Этот документ появился вопреки ленинской логике: не оставлять компромата. Он появился благодаря болезни Ленина. Болезнь помешала Ленину присутствовать лично на заседании Политбюро с устным разъяснением: как следует поступить в сложившихся обстоятельствах — при изъятии церковных ценностей верующие проявили сопротивление. Пролилась кровь в Шуе. Дальнейшие действия приостановили, не имея соответствующих указаний.
Окончательную победу большевиков над духовенством знаменовало уничтожение храма Христа Спасителя. Первый документ о его уничтожении датирован 1924 годом, хотя взорван он был в 1931 г.
Только один человек осмелился публично выступить в защиту храма. Это был Аполлинарий Михайлович Васнецов. Он предложил строить Дворец советов на Воробьевых горах. Но для большевиков-сионистов принципиальным было не то, где будет стоять Дворец советов — на Воробьевых горах или на месте храма. Принципиальным было, чтоб храм Христа Спасителя нигде не стоял. Руководством к действию стали слова вождя: "Материалиста возвышает знание материи, природы, отсылая бога и защищающую его философскую сволочь в помойную яму. Пошло-поповская идеалистическая болтовня о величии христианства с цитатами из Евангелия!!). Мерзко, вонюче!.. Бога жалко!! Сволочь идеалистическая!!" ("Задушевные мысли, заметки Ленина для себя, на полях Гегеля". Масарский М.В.)
Огромный котлован на месте взорванного храма Христа Спасителя, заполненный грунтовой и дождевой водой, был точным исполнением воли вождя. Помойная яма по содержанию была ближе к их идеалам.
Большевики могли отступать от генеральной ленинской линии, поскольку она была невыполнима, но в "мелочах" они строго следовали его заветам. Разве могли большевики не покарать Есенина за его заступничество за Христа, за веру ?
Есенин был глубоко верующим человеком, но верил по-своему. Своей веры никому не навязывал, в церковь ходил только в Константинове. Айседоре Дункан однажды сказал: "Эх, Изадора, ведь все от Бога!" Она тотчас воскликнула: "Нет!" Для нее там была пустота, ее бог был земным: танцы, жизнь, любовь. А для Сергея Есенина… Он вот что писал в письме Григорию Панфилову:
"Гений для меня — человек слова и дела, как Христос... Читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового. Христос для меня — совершенство. Но я не так верую в него, как другие. Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто, свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душой, как в образец в последовании любви к ближнему".
Даже не верится, что слова эти сказаны в 1913, а не в 1925 году.
Через 12 лет в светлые дни Христова Воскресения, возмущенный святотатством Демьяна Бедного, вступится Есенин за оскорбленного Человека-Христа, за поруганную христианскую веру. Вступится и погибнет, распятый на трубе парового отопления.
Трогательную сцену рисует Анна Берзинь. Мать Сергея, Татьяна Федоровна, по христианскому обычаю хотела предать сына земле — осыпать землей, рассыпая ее крестообразно. "Она хотела в Дом печати привести священника с причтом, чтобы тут совершить обряд отпевания. И пришлось долго ее уговаривать, что гражданские похороны с религиозным обрядом несовместимы".
Утром мать заочно отпевала Сергея в церкви, а когда пришла на гражданскую панихиду, "причитая, наклонилась над сыном. Это было страшно и удивительно, как она, стараясь, чтоб не заметили люди, крестообразно посыпала сына землей".
Отец Иван тайно отпел убиенного Сергея Есенина в церкви Казанской Божьей Матери в с. Константиново.
Глава 6
О голоде в России
Обращение Ленина к международному пролетариату в связи с голодом, охватившим около 33 млн. человек Поволжья и юга Украины, нашло широкий отклик среди рабочих и трудящихся масс всех стран. В августе 1921 года по инициативе Коминтерна был организован "Временный заграничный комитет помощи России". В.И. Ленин в одной из своих статей приводит такие данные:
"Большую роль в организации помощи сыграли Анри Барбюс и Анатоль Франс, внесший в фонд помощи голодающим сумму полученной им в 1921 г. Нобелевской премии… Всего во Франции было собрано около 1 млн. франков. В Чехословакии собрано 7,5 млн. крон деньгами и на 2 млн. крон продуктами; компартия Германии собрала 1300 тыс. марок и на 1 млн. марок продуктов, голландские коммунисты — 100 тыс. гульденов, итальянские — около 1 млн. лир, норвежские — 100 тыс. крон, австрийские — 3 млн. крон, испанские — 50 тыс. марок, польские 107 — 9 млн. польских марок, в Дании — 500 тыс. марок и т.д". Особое место и особая признательность должны быть отведены человеку, которого называли Совестью народов Европы. Великий норвежец Ф. Нансен — знаменитый ученый, исследователь Арктики, видный общественный деятель — в 1921 г. организовал огромную международную помощь голодающим Поволжья. "Выступая в Лиге наций, в странах Европы, в городах Америки, он взывал к разуму и сердцу людей — не остаться в стороне и не взирать равнодушно на величайший ужас человечества — страшный голод в России. В Поволжье разыгрывается небывалая по масштабам трагедия. 33 миллиона человек голодных! Призрак смерти витает над селами и городами, собираясь пожать жатву более богатую, чем собирала война. Неописуемы страдания людей", — свидетельствовал А. Талантов.
Фритьоф Нансен показывал европейцам потрясающей силы документы — фотографии, снятые им самим. Дантов ад. Жуткая правда вставала перед теми, кто пытался отмахнуться, уйти в сторону.
Нансен работал не покладая рук. В "Фонд Нансена" стекаются пожертвования со всего мира. Более сорока миллионов франков! Сумма по тому времени колоссальная! Десятки, сотни, тысячи вагонов с продовольствием, одеждой, медикаментами, закупленные на собранные средства, прибывали в Поволжье. Советское правительство оценило деятельность норвежского гуманиста. В признание его величайших заслуг IX Всероссийский съезд Советов в декабре 1921 года вручил ему Почетную грамоту, которой до той поры не был удостоен ни один иностранец. В ней говорилось: "Русский народ сохранит в своей памяти имя великого ученого, исследователя и гражданина Фритьофа Нансена".
Не осталась в стороне и помогавшая в годы Первой мировой войны детям Германии, Албании и других стран и с огромным сочувствием относившаяся к русской революции и знаменитая американская танцовщица Айседора Дункан. Нуждаясь в помощи большевистского правительства на содержание своей школы в России и не имея этой помощи, Айседора тем не менее 30% сбора от своих выступлений в 1921 году отчисляла голодающим Поволжья. Она признавалась потом:
"Я в самом деле верила, что на земле каким-то чудом создано идеальное государство, о котором мечтали Платон, Карл Маркс и Ленин.
Со всей энергией своего существа, разочаровавшегося в попытках достигнуть чего-либо в Европе, я была готова вступить в государство коммунизма".
Но патриарх Тихон в том же году говорил, что в России из 13 миллионов голодающих помощь получают только 2 миллиона человек. Ходили слухи, что продовольствие не доходит до голодающих. Красная Армия отбирает присылаемое продовольствие.
Глава 7
Экономическое наступление
Перед нами выдержки из документа 1921 года, подписанного председателем ВЦИК М. Калининым, экземпляр которого хранится в архиве Александра Блока.
"Ко всем труженикам и труженицам Петрограда!
Товарищи!
Республика наша вновь переживает трудные времена. Наступает весна, а весна все три года была для Советской страны самым трудным временем. С хлебом плохо, с топливом плохо, с железными дорогами плохо. А Петрограду приходится особенно плохо. В окрестностях Петрограда голодно. Подвоза к городу нет почти никакого. Петроград очень отдален от хлебных мест.
Всей Республике придется пережить тяжелую весну. А Петрограду — в особенности. Из-за недостатка топлива нам пришлось на время остановить часть наших фабрик и заводов. Это вызывает у рабочих понятную тревогу и недовольство. Из-за ряда причин нам пришлось на время сократить паек. И это вызывает законное недовольство.
Этим пользуются меньшевики, эсеры и прочие белогвардейцы, организуют восстания крестьян в Сибири и разлагают рабочую гвардию на местах. (…)
Советская власть дает нам 7 маршрутных поездов за хлебом. Советская власть все подготавливает для того, чтобы питерские рабочие могли обработать и засеять в этом году побольше огородов (...) купила за границей за золото восемнадцать миллионов пудов угля для Питера.
(…) Петроградский Совет постановил приказать заградительным отрядам не отнимать продовольствия у рабочих, а следить только за спекулянтами.
(…)Организованно преодолеть все препятствия и пережить трудное время".
В июле 1921 года был создан ПОМГОЛ — Комиссия помощи голодающим при ВЦИК под председательством М.И. Калинина. Но в сентябре 1922 года Комиссия была распущена. Почему? Может быть, новый урожай 1922 года делал ненужным эту форму помощи? Может, в стране уже не было голодающих? Так нет же. Выдержки из газеты "Правда", приведенные в романе Анатолия Мариенгофа "Циники", свидетельствуют о другом (глава называется "1922").
"(…) Бездорожье, засуха первой половины лета выжгли озимые, яровые, огороды и покосы от Астрахани до Вятки.
(…) Саранча, горячий ветер погубили позднее просо. Поздние бахчи запекло. Арбузы заварились (Донской округ).
(…) Просо, бахчи и картофель из-за жарких и мглистых ветров погибли (Украина).
(…) Неурожай распространился на все хлебные злаки.
(…) Земля высохла и отвердела — напоминает паркет. Недосожженное поедает саранча.
(…) Крестьяне стали есть сусликов.
(…) Желуди уже считаются предметом роскоши. Из липовых листьев пекут пироги. В Прикамье употребляют в пищу особый сорт глины. В Царицынской губернии питаются травой, которую ели только верблюды.
(…) По нансеновскому подсчету, голодает тридцать три миллиона человек.
(…) Людоедство и трупоедство принимают массовые размеры".
Среди историков существует мнение, что голод в России в 1920-е годы поддерживался большевиками искусственно. Конечно, признать такое явление — это значит признать, что чудовищ страшней и омерзительней, чем тогдашние правители России, мир еще не знал и не ведал. Но именно в пользу этой страшной правды говорят многие факты: тот же "военный коммунизм", который обрекал крестьян на голод, наводившие ужас заградительные и продотряды, изымавшие все "излишки", включая семенной фонд. Очень красноречива и оброненная Лениным фраза:
"Если мы в течение трех лет страшного голода ухитрялись удержать рабочих против нашествия иностранного капитала, то неужели не ухитримся здесь (в
концессиях)?"
Ленин требовал, чтобы помощь — средства голодающим — переводили на язык цифр в перерасчете на золотой рубль и публиковали в печати помесячно. Зачем? Конечно, не ради признательности и благодарности капиталистам, а чтобы это золото тотчас направлять на поддержку революций в Европу. Те же "буржуи", что недавно пытались задушить революцию, оказывали помощь голодающим России, хотя и понимали, что помощь оборачивалась против них. Кто еще, кроме большевиков, мог заставить голод работать на себя?
По предложению М. Горького и А. Луначарского был создан теперь уже Всероссийский комитет помощи голодающим, в который вошли буржуазные общественные деятели: Прокопович, Кускова, Кишкин, многие ученые, литераторы. Естественно, что в комитет вошли и представители советской власти во главе с Каменевым. Так вот, М. Горький внес свое предложение 28 июня, 29 июня оно уже было рассмотрено на Политбюро и одобрено. Группу большевиков утвердили 12 июля, но уже 26 августа Ленин... потребовал руководителей арестовать, а группу распустить: "Прокоповича сегодня же арестовать по обвинению в противоправительственной речи (...) Остальных членов "Кукиша" (так презрительно назвал он комитет по начальной части фамилий Кусковой и Кишки на — Авт.) тотчас, сегодня же выслать из Москвы, разместив по одному в уездных городах по возможноти без железных дорог под надзор".
Всех их действительно держали под надзором, только не в уездных городах, а во внутренней тюрьме Лубянки. По Москве поползли слухи, что они будут расстреляны. Ведь только что по "Делу Таганцева" поставили к стенке большую группу — 61 человека. Среди них был и Николай Гумилев.
Комитетчиков спасло (так они считали) вмешательство Фритьофа Нансена. Он якобы только на таком условии соглашался продолжать свою миссию. Так или иначе, но Комитет помощи голодающим завершил свою деятельность, не начав ее. Что же послужило мотивом к роспуску?
Позже, уже в эмиграции, Борис Зайцев, который вместе с писателем Осоргиным был причастен к этому Комитету, в занимательной эпистолярной форме расскажет, как за "компанию" вошли и они в этот Комитет: собирались, обсуждали, сделать ничего не успели, потому что распределять было нечего. На последнем заседании поставили большевикам условие: "Либо нашу делегацию выпускают в Европу для сбора денег, либо мы закрываемся, ибо местными силами помочь нельзя". Это и было расценено как противоправительственные речи. Зайцев так и не понял, за что они были арестованы, да и сидели они недолго, 23 недели.
Но в документах Ленина от 11 и 13 августа 1921 г. читаем: "Абсолютно необходимо назначить от Политбюро особую комиссию: Каменев, Троцкий, Молотов (...) для ежедневного решения вопросов, связанных с помощью голодающим… Условия поставить архистрогие: за малейшее вмешательство во внутренние дела — высылка и арест". Ленин учит, как "утереть нос этим торгашам", и намечает перспективу: "а впоследствии осрамим их перед всем миром": газетам дадим дерективу (...) завтра же начать на сотни ладов высмеивать "кукишей". Изо всех сил высмеивать и травить не реже одного раза в неделю в течение двух месяцев. (...) Гвоздь, по-моему, в двух вещах: как найти умных и свирепых людей для травли (...) послать архиядовитую ноту. (...) Не надо забы( вать, что в сельских местностях у нас вообще нет и не было никогда никаких пайков".
Вот вам и разгадка всей этой заморочки: как же можно разрешать надзирать за распределением, если в сельской местности никаких пайков не было никогда! Да и в городах паек получали далеко не все голодающие.
Спецхраны сберегли и донесли до нас еще один документ — письмо Каменева Ленину по поводу воспрещения на выезд эмиссаров за сбором средств голодающим: "Воспрещение уже разрешенного выезда за границу компрометирует весь наш новый курс и столь успешно начатое втирание очков всему свету не только в сборах на голод, но и в вопросе о займах и переговорах о концессиях (... ) Ведь мы еще только на пути к успехам, самих успехов ни в голоде, ни в займах, ни в концессиях нет". Новый курс большевиков-сионистов заключался в максимальном использовании голода в своих интересах: заставить Запад заключить долгосрочные займы. Правительственное сообщение о роспуске Всероссийского комитета помощи голодающим ввиду его контрреволюционной деятельности было опубликовано в "Правде" № 191 от 30 августа 1921 года.
На языке Ленина, действия большевиков по слому сопротивления измором и голодом и приведению к смирению и покорности назывались лаконично и благозвучно: экономическое наступление.
"В 1921 году мы наткнулись на большой, — я полагаю, на самый большой, — внутренний политический кризис Советской России. Этот внутренний кризис обнаружил недовольство не только значительной части крестьянства, но и рабочих. Это было в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства, не сознательно, а инстинктивно, по настроению были против нас. (...) Причина была та, что мы в своем экономическом наступлении слишком далеко продвинулись вперед, что мы не обеспечили себе достаточной базы (...), что непосредственный переход к чисто социалистическим реформам, к чисто социалистическому распределению превышает наши наличные силы и что если мы окажемся не в состоянии произвести отступление, то нам угрожает гибель (...).
В июле 1921 года в связи с тяжелым продовольственным положением снято со снабжения 30% едоков. Не представляется ли возможным снятие с пайков всего нетрудового населения Москвы?"
Подумать только! Не представляется ли возможным вообще не кормить население?! И в это же время на просьбу ЦК коммунистической партии Финляндии российские большевики тотчас отвечают:
"Выдать партии по смете на первое полугодие 1921 г. четыреста пятьдесят пять тысяч (455.000) шведскими кронами (за неимением крон золотом), четыре миллиона пятьсот шестнадцать тысяч (4.516.000) финских марок (за неимением таковых николаевскими кредитными билетами) и тридцать шесть миллионов (36.000.000) советскими деньгами.
(...) Для ведения коммунистической пропаганды и просветительной работы в Финляндии и среди финнов в Скандинавии, Америке и в других странах отпустить драгоценностей, как-то: золото, платина или драгоценности вообще, всего на сумму десять (10) миллионов финских марок. Расход нашей деятельности за пределами Советской России составляет помесячно полтора (1,5) миллиона финских марок".
По сведениям Фритьофа Майера, немецкий "товарищ Томас" для организации восстания КПГ в 1921 г. получил драгоценностей и валюты на 62 млн. марок.
ЧАСТЬ V
В КРУГУ СОБРАТЬЕВ ПО ПЕРУ
Глава 1
Нерасшифрованные письма
Звенел загадочным туманом…
Сергей Есенин
В есенинском наследии есть несколько нерасшифрованных писем, которые просто ставят в тупик не только читателя, но и исследователей. О них стараются вообще не говорить. Их не понимают. Это строки из письма Жене Лившиц 1920 года, строки Мариенгофу из Саратова по дороге в Туркестан, последнее письмо шарада Чагину из психиатрической больницы, дурашливые письма Повицкому.
Ну как можно юной девушке Жене, которой едва исполнилось 19 лет, писать об истории, "которая переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого", о "нарочитом социализме без славы и без мечтаний", в котором "тесно строящему мост в мир неведомый". Что приходит на ум после прочтения такого послания? Только то, что автор очень хотел порисоваться своей образованностью, начитанностью и пленить сердце провинциалки. Вот и "звенел загадочным туманом". Такое мнение подтверждается мемуарами Льва Повицкого.
"Я приехал в Харьков и поселился в семье моих друзей. Конечно, в первые же дни я прочел все, что знал наизусть из Есенина. Девушки, а их было пятеро, были крайне заинтересованы как стихами, так и моими рассказами о молодом крестьянском поэте. Можно себе представить их восторг и волнение, когда я, спустя немного времени, неожиданно ввел в дом Есенина.
(…) Пребывание Есенина в нашем доме превратилось в сплошное празднество. Есенин был тогда в расцвете своих творческих сил и душевного здоровья. Помину не было у нас о вине, кутежах и всяких излишествах".
Впрочем, это не помешает Чапыгину, жившему на соседней улице, написать нечто другое: "Часто заставал их хмельными и веселыми".
"Есенин целые вечера проводил в беседах, спорах, читал свои стихи, шутил и забавлялся от всей души. Девушки ему поклонялись открыто, счастливые и гордые тем, что под их кровлей живет этот волшебник и маг художественного слова.
Есенин из этой группы девушек пленился одной и завязал с ней долгую и нежную дружбу. Целомудренные черты ее библейски строгого лица, по-видимому, успокаивающе действовали на "чувственную вьюгу", к которой он прислушивался слишком часто, и он держался с ней рыцарски благородно".
Добавьте к этой идиллической картине вешние солнечные дни, зеленые скверы и хлебосольный город. И картина готова. Так обычно описывают этот безмятежный месяц жизни Есенина. Позади зимняя стужа, стылые московские квартиры и голодная Москва. Друзья отъедались, гуляли, развлекались. Мирное, ничем не омраченное существование. Живи да радуйся! Почему же именно в этот период, в Харькове, написал Есенин одну из самых мрачных и трагических поэм "Кобыльи корабли"?
(Это именно поэма, а не стихотворение, как считают исследователи его творчества.) Почему стихи этого периода самые мрачные и пессимистические?
Харьковский период, надо полагать, имел для Есенина важное значение, можно сказать, он перевернул его душу, мировоззрение, его жизнь, и потому следует более подробно остановиться на этом отрезке жизни поэта.
Есенин, Мариенгоф и Сахаров выехали в Харьков 23 марта. Город несколько раз переходил из рук в руки и только недавно окончательно освобожден был от белых. На улицах еще не утихли разговоры об убийствах, грабежах, арестах, голоде, белом и красном терроре, гибели беззащитных людей. Пришли красные — их газеты стали много писать о белом терроре. Пришел Деникин — тотчас велел учредить Особую комиссию по расследованию преступлений ЧК с последующим опубликованием списков казненных чекистами. Результаты этого и подобных расследований отозвались потом в лозаннских событиях. Напомню, что в Лозанне 10 мая 1923 года белогвардейцами М. Конради и А. Полуниным был убит советский дипломат Вацлав Воровский. Суд над ними превратился в процесс обличения большевистских зверств. В защиту Конради и Полунина выступило много свидетелей. Они были оправданы. Красный террор описан многими, в том числе и С.П. Мельгуновым: "Моря крови затопили человеческое сознание".
Большевики тоже не оставались в долгу. Приведу только один пример, рассказанный в книге С.П. Мельгунова, поскольку он нашел отражение в есенинской поэме.
"В Москве на выставке, устроенной большевиками в 1920-1921 гг., демонстрировались "перчатки", снятые с человеческой руки. Большевики демонстрировали этот образец зверств белых. Но об этих "перчатках", снимаемых чекистом Саенко, доходили давно в Москву слухи. Харьковские анархисты, привезенные в Бутырскую тюрьму, единогласно свидетельствовали об этих "перчатках", содранных с рук пытаемых".
О зверствах Чрезвычайной комиссии и чекисте-садисте товарище Саенко ходили в городе самые невероятные слухи. В частности, о Чайковской улице, где чекисты организовали концлагерь и кладбище.
В Харькове друзья навестили больного и голодного Велимира Хлебникова, который не только оказался свидетелем этих кровавых событий, но и сам подвергался аресту, несколько месяцев скрывался от мобилизации в белую армию в психиатрической больнице, где болел тифом и голодал. Удручающее впечатление оставила эта встреча: ничего не было в комнате Велимира, лишь куча тряпья, на которой лежал больной поэт, да хромой стул. Харьковские события 1919 г. нашли отражение в его поэме "Председатель чеки". Читатели знали Хлебникова как "заумного" поэта, теперь, же Председатель Земного Шара, предстал автором современного эпического полотна:
Дом чеки стоял на высоком утесе из глины,
На берегу глубокого оврага,
И задними окнами повернут к обрыву.
Оттуда не доносилось стонов.
Мертвых выбрасывали из окон в обрыв…
Ямы с нечистотами были нередко гробом,
Гвоздь под ногтем — украшением мужчин…
И мрачная слава окружала его, замок смерти.
И еще несколько строк о "председателе чеки"
Тот город славился именем Саенки.
Про него рассказывали, что он говорил,
Что из всех яблок он любит только глазные.
Портрет палача-чекиста долго висел в харьковском музее. Мне неизвестна дальнейшая судьба Саенко, должно быть, большевики его расстреляли как скомпрометировавшего себя. Но его помощник, не меньший палач и садист Ногтев объявился в качестве первого начальника Соловецкой каторги в 1922 году. Сосланный на каторгу писатель Борис Ширяев в произведении "Неугасимая лампада" пишет: "На Соловки стекали последние капли крови из рассеченных революцией жил России. Здесь оказались мученики и мучители". Каждую партию заключенных Ногтев встречал словами, которые вскоре стали крылатыми: "У нас власть не советская. У нас власть соловецкая". И в подтверждение своей безнаказанности и вседозволенности выбирал человека с военной вы правкой и расстреливал на виду прибывшей партии заключенных. Ногтев тоже вскоре был расстрелян большевиками.
На самом деле, как написал в письме Эд. Хлысталов (2002 г.), ни Саенко, ни Ногтев на были расстреляны, умерли своей смертью в почете, заботе семьи. А слухи о расстрелах палачей распространяли сами чекисты.
А "перчатки", содранные с руки, трансформируясь, нашли отражение в творчестве имажинистов: Вадим Шершеневич пишет пьесу "Дама в черной перчатке", Есенин поначалу тоже назвал свою поэму "Черный человек в черной перчатке". Харьковские события отражены и в есенинской фразе:
Веслами отрубленных рук
Вы гребетесь в страну грядущего.
Эти строки из поэмы "Кобыльи корабли" вскоре "украсили" "Стойло Пегаса", большими буквами были начертаны на стене под красной ладьей.
Мариенгоф свидетельствует, что в есенинской поэме нашел отражение голод 1919 года. Ходасевич определил "Кобыльи корабли" как "горький и ядовитый упрек большевикам". Кто из них прав? Свидетельствуют даты: под поэмой стоит год 1919. Это значит, что прав Мариенгоф. Но современники знали, что поэма написана в Харькове в 1920 году и опубликована там же в сборнике "Харчевня зорь" маленьким тиражом на очень плохой бумаге. "Селедки бы обиделись, если бы вздумали завертывать их в такую бумагу". (Повицкий). А это значит, что "Кобыльи корабли" не только о московском голоде ("Бог ребенка волчице дал, человек съел дитя волчицы"), о павших лошадях на Тверской ("число лошадиных трупов раза в три превышало число кварталов от нашего Богословского до Красных ворот". Мариенгоф), о "воронах, выклевывающих глазной студень", это и харьковские "ужасы чрезвычайки", и приговор красному террору: не на Корабле Современности плывут они в Светлое Будущее, а на кобыльих кораблях с парусами вороньими.
Поэма "Кобыльи корабли" сродни искусству Иеронима Босха и Питера Брейгеля. "Корабль дураков"! Была же эта картина иконостасом в храме — христианским предупреждением человечеству. С такими строителями новой жизни Есенину было не по пути, он отмежевался сразу и категорично: "Не нужны мне кобыл корабли и паруса вороньи". Харьковские события были потрясением для Есенина, для него окончательно рухнул мир, выстроенный революцией, рухнули все надежды, мечты, планы.
Только недавно в Москве он в "Небесном барабанщике" провозглашал большевистские лозунги:
Да здравствует революция
На земле и на небесах!
А в Харькове будто подменили человека:
Видно, в смех над самим собой
Пел я песнь о чудесной гостье.
В Москве звал к свержению старого мира, а в Харькове написал:
Никого не впущу я в горницу,
Никому не открою дверь.
В голодной Москве видел "злачные нивы с стадом буланых коней", воодушевлял:
Нам ли страшны полководцы
Белого стада горилл?
Взвихренной конницей рвется
К новому берегу мир.
А в Харькове написал:
"Злой октябрь осыпает перстни с коричневых рук берез".
Еще недавно призывал: "Кто хочет свободы и братства, Тому умирать нипочем", — и сам был готов на жертву:
С земли на незримую сушу
Отчалить и мне суждено.
Я сам положу свою душу
На это горящее дно.
А теперь категорично заявил:
Звери, звери, придите ко мне
В чашки рук моих злобу выплакать! ...
Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе издохнуть с вами.
Харьковские события изменили поэта. Наступило отрезвление во всех смыслах: "Больше я так пить не буду", — писал он друзьям. И те понимали, о чем идет речь.
Харьковские события были потрясением для всех, но каждый пережил их по-своему. Уезжавшему на родину Есенину Мариенгоф скажет в догонку: «Ну теперь Есенин ничего не напишет". А Есенин вдруг ответил: "Буду петь, буду петь, буду петь! Не обижу ни козы, ни зайца". И ответил знаменитым стихотворением "Сорокоуст", которое высоко оценили Валерий Брюсов и Иван Розанов.
"Сорокоуст" — поминальная служба по умершему, совершаемая на сороковой день. По словам И. Розанова, "в "Сорокоусте" Есенину удалось дать образ необычайный и никому другому не удававшийся в такой степени по силе и широте обобщения: образ старой, уходящей деревянной Руси — красногривого жеребенка, бегущего за поездом".
Сам же Есенин так сказал об этом: "Маленький жеребенок был для меня наглядным дорогим вымирающим образом деревни и ликом Махно. Она и он в революции страшно походят на этого жеребенка тя( гательством живой силы с железной".
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Черт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживется.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, как ведро в колодце.
Хорошо им стоять и смотреть,
Красить рты в жестяных поцелуях, —
Только мне, как псаломщику, петь
Над родимой страной "аллилуйя".
"Сорокоуст" — панихида по погребенному. Погребены надежды, чаяния, рухнула мечта, названная "Инонией", погребена вера. Об этом пишет и исследователь Валентин Сорокин: "Поэзия этого периода — это пророчества поэта — угадывающий взгляд на свою судьбу, на судьбу своего поколения, на судьбу своего народа".
Никуда вам не скрыться от гибели,
Никуда не уйти от врага. …
Вот он, вот он с железным брюхом
Тянет к глоткам равнин пятерню…
«Ни одно из произведений Есенина не вызывало такого шума", — скажет потом И. Розанов.
Есенин пишет цикл стихотворений, которые по смыслу и настроению созвучны с произведениями "Кобыльи корабли" и "Сорокоуст": "Я покинул родимый дом", "Хорошо под осеннюю свежесть", "Русь моя, деревянная Русь! Я один твой певец и глашатай…" Но они помечены 1918-1919 гг., а это значит, что к харьковским событиям они не имеют никакого отношения. Даты эти вызывают полное недоумение: что, ученые не разобрались? Или не захотели разобраться? Зато чекисты сразу разобрались и поняли, и потому 19 октября Есенин оказался на Лубянке.
Евдокимов, издававший первое собрание сочинений Есенина, пишет, что пьяный Есенин часто путал год создания своих произведений. Не исключено, что делалось это умышленно, из цензурных соображений: стоит под поэмой "Кобыльи корабли" 1919 год, значит, харьковские события никакого отношения к поэме не имеют, тем более, что поэму много раз к печати не допускали.
Стихотворение "Теперь любовь моя не та" с посвящением Клюеву тоже отнесено к 1918 году. Благодаря внимательному изучению Сергей Иванович Субботин убедительно доказал ошибочность даты. Стихотворение написано в 1920 году. А это значит, что не на поэтическом поприще разошлись их с Клюевым пути и не "Избяные песни" собрата по перу были тому причиной, как до сих пор утверждают исследователи. Есенин осудил друга за то, что тот вступил в партию большевиков.
Грустя и радуясь звезде,
Спадающей тебе на брови,
Ты сердце выпеснил избе,
Но в сердце дома не построил.
Поэма "Кобыльи корабли" не удостоилась внимания исследователей, гротескные образы и абсурдность смысла остались за гранью понимания. Даже в Литературной энциклопедии поэме отведено только одно предложение ("победа образа над смыслом", "освобождение слова от содержания"), а ведь эта поэма стала программным произведением поэта.
И в нерасшифрованных письмах наблюдается своя особенность, можно сказать, закономерность: эзоповым языком пишет тогда, когда катастрофически все плохо, беспросветный мрак на душе и ни о чем нельзя сказать ни в письме, ни лично.
Вот она, суровая жестокость,
Где весь смысл — страдания людей!
Режет серп тяжелые колосья,
Как под сердце режут лебедей.
И свистят по всей стране, как осень,
Шарлатан, убийца и злодей…
Оттого, что режет серп колосья,
Как под горло режут лебедей.
Есенин назовет это стихотворение "Песнь о хлебе". Но какая же это песнь? Песнь — это "Ты поила коня из горстей в поводу". Или — "Есть одна хорошая песня у соловушки". Таких у Есенина много. Но о хлебе? Какая же здесь песнь? Это стон, вопль, рыдание, это сюрреализм жизни. Разве только в некрасовском понимании: "Этот стон у нас песней зовется".
Повицкий, большевик с революционным стажем, в воспоминаниях 1954 года "харьковский эпизод" перевел в другую плоскость, заретушировал трагическое и проявил лирическое: художественно, а потому весьма убедительно описал, как беспечно жилось поэту в культурном обществе милых, обаятельных девушек, как весело он проводил свое время. А в письме Софье Андреевне в 1928 году Повицкий напишет сов сем другое:
"Душевное спокойствие уже тогда было нарушено, и отсюда под прикрытием шутки — такие фразы, как "я живу ничаво больно мижду прочим тижало думаю кончать". (...)
Это одна из тех масок ("хулиган", "вор", "конокрад"), без которых Есенин — этот целомудреннейший и чистейший сердцем поэт и человек наших дней — не позволял себе показываться на людях".
Характеристика, данная Есенину, показывает, насколько хорошо и глубоко знал его Лев Иосифович. Но и он, Повицкий, не скажет в письме правды, а "переструение" Есенина объяснит так: "Он и тогда бродил по московской земле гостем нечаянным и чужеземцем. Наивный политический максимализм и сельский лиризм народнического толка уже сталкивались в нем с наступающими мотивами политического пессимизма и социально-утопической героики". Типичная для писателя социалистического реализма фраза!
В родной деревне тоже произошли перемены не в лучшую сторону. Из письма Жене: "Дома мне, несмотря на то, что я не был там три года, очень не понравилось, причин очень много, но о них в письмах теперь говорить неудобно".
Нет любви ни к деревне, ни к городу,
Как же мог я ее донести?
Брошу все. Отпущу себе бороду
И бродягой пойду по Руси.
Глава 2
По дороге в Ташкент
Есенин действительно в этот период много путешествует. Побывал в РостовенаДону, Новочеркасске, Таганроге, Кисловодске, Пятигорске, Баку и Тифлисе. Но в том же письме Жене Лившиц скажет о вредности путешествий для него. Почему? Да потому, что во время путешествия в Туркестан Есенин стал свидетелем другой величайшей трагедии нашего народа. В хронологии жизни и творчества Есенина за 1921 год есть такие пометки:
"16 апреля. Выехал в Туркестан. Первая неделя мая. Вынужденная остановка в Самаре.
12 и 13 мая. Приезд в Ташкент. 30 мая-2 июня. Выезжал из Ташкента в Самарканд.
До 10 июня. Вернулся в Москву". Выходит, целый месяц добирался в Ташкент. Поезда плохо ходили? Конечно. Всякие непредвиденные остановки? Безусловно. Но назад-то ехал только неделю. В чем же дело? Вынужденная остановка в Самаре вызвана жестокой необходимостью. Именно в это время по приказу Ленина и ЦК Красная армия под командованием М. Тухачевского подавляла кулацкие восстания на родине Ильича и в близлежащих губерниях Поволжья.
"В банде Антонова к 16 июля осталось всего около 1200 человек, в то время как в начале мая их было около 21 тысячи" (из докладной М. Тухачевского Ленину — Авт.). Число восставших по всей России доходило до 150 тысяч. Восстание было вызвано грабительской продразверсткой, что обрекало крестьянский люд на голодное вымирание. Расправа с восставшими была жестокой.
Ныне "Российская газета" от 22 августа 1997 года опубликовала этот документ под заголовком: "Жалея патроны, топили в реке". А рубрика названа "Забытая история". Не забытая история — опять же — сокрытая в секретных архивах. Ленин был убежден в том, что большевики не удержат власть. Он считал ситуацию в стране "абсолютно провальной" и потому дал поручение Вячеславу Молотову "подготовить переход партии к работе в подполье".
В письме из Самары Есенин пишет Мариенгофу: "Был Балухатый, рассказал много интересного". О чем мог рассказать профессор Самарского университета Сергей Дмитриевич Балухатый? Должно быть, о том, о чем спустя 78 лет поведала "Российская газета", а в 2002 году опубликовала липецкая газета. "Под пензенским селом Наровчат, где в 1920-х годах базировалась часть войск Тухачевского, были обнаружены баллоны с боевыми отравляющими веществами. Есть свидетельства о двух тысячах жертв артхимического обстрела повстанцев около села Черныхова. Еще живо слово "тухачевки" — так называли в тамбовских и пензенских селах газогенераторные автомобильные душегубки, на 20 лет опередившие технологию фашистских газовых камер на колесах. Десятилетиями методы расправы с бунтовщиками держались в секрете. Ныне известный пензенский исследователь Юрий Вобликов обнародовал карту мест применения отравляющих веществ войсками красного полководца Михаила Тухачевского при подавлении антоновского восстания в 1921-1923 гг.".
Вот тогда в сознании Есенина окончательно оформился мотив "Пугачева". Он переделал окончание, вставил слова: "Дорогие мои… хорошие!.." — слова АнтоноваТамбовского, произнесенные им при прощании со своими соратниками, когда уже знал, что они обречены.
Вариант шестой главы "Пугачева" при жизни поэта опубликован не был. После смерти Бениславской текст хранился у Назаровой. В настоящее время машинопись находится в РГАЛИ, ее текст поврежден купюрами — ножницами вырезано около ста строк. Вот откуда в письме слова: "Сейчас у меня зародилась мысль о вредности путешествий для меня. Я не знаю, что было бы со мной, если б случайно мне пришлось объездить весь земной шар? Конечно, если не пистолет юнкера Шмидта, то, во всяком случае, что-нибудь разрушающее чувство земного диапазона".
Пушкин тоже в период южной ссылки сказал: "Но вреден север для меня".
В письме из Саратова Сергей Есенин писал Мариенгофу: "Я сейчас собираю себя и гляжу внутрь. Последнее происшествие меня-таки сильно ошеломило".
ИвановуРазумнику: "Конечно, переструение внутреннее было велико. Я благодарен всему, что вытянуло мое нутро, положило в формы и дало ему язык. Но я потерял зато все то, что радовало меня раньше от моего здоровья. Я стал гнилее. Вероятно, кой-что по этому поводу Вы уже слышали". Так вот в контексте каких переживаний было написано письмо 19-ти летней Жене Лившиц! "Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал, а определенный и нарочитый, как какой-нибудь остров Елены, без славы и без мечтаний. Тесно в нем живому, тесно строящему мост в мир невидимый, ибо рубят и взрывают эти мосты из-под ног грядущих поколений.
Конечно, кому откроется, тот увидит тогда эти покрытые уже плесенью мосты, но всегда ведь бывает жаль, что если выстроен дом, а в нем не живут, челнок выдолблен, а в нем не плавают".
Недаром Надежде Вольпин Есенин показался не таким, как всегда, "даже мелькнула мысль, что в Есенине притаилась душевная болезнь. В сознании Есенина окружающие резко делятся на друзей и врагов".
Ну да что же? Ведь много прочих,
Не один я в миру живой!
И стою я, кривясь от корчи,
Черных сил заглушая вой.
Есенин сказал, что эту душевную болезнь лечат не в больнице, тут нужен пистолет юнкера Шмидта. Но у него было еще оружие — его поэзия. Он выработал свою программу борьбы: "Я пришел как суровый мастер / Воспеть и прославить крыс".
Требовалось немалое мужество объявить такое, тем более написать. Но выполнить задуманное можно только под маской хулигана, пьяницы, скандалиста, — словом, под маской шута, — только королевскому шуту позволено "истину царям с улыбкой говорить" или сболтнуть под пьяную руку. Разве трезвому придет на ум объявлять войну железному гостю? Потому и нет ничего удивительного, что в его поэзии появится стихотворение "Волчья гибель", которым по существу завершится цикл "Стихов скандалиста".
О, привет тебе, зверь мой любимый!
Ты не даром даешься ножу!
Как и ты, — я, отвсюду гонимый,
Средь железных врагов прохожу.
Как и ты — я всегда наготове,
И хоть слышу победный рожок,
Но отведает вражеской крови
Мой последний, смертельный прыжок.
И пускай я на рыхлую выбель
Упаду и зароюсь в снегу…
Все же песню отмщенья за гибель
Пропоют мне на том берегу.
Глава 3
Милому недругу Эренбургу
Нельзя сказать с полной уверенностью, какой берег имел в виду поэт, но не исключено — и тот, куда уезжал Илья Эренбург с дарственной книгой Есенина. То, что выбор тогда пал на Илью Эренбурга, думается, совсем не случайно. Отношения Есенина и Эренбурга не описаны в литературе, и слишком коротка их связь. Чтобы понять эти взаимоотношения, попробуем рассмотреть их на фоне революционных событий.
Известно, что Илья Эренбург долго жил за границей, явно к рапповцам не принадлежал. К советской власти тоже относился прохладно и, хотя некогда вместе с Николаем Бухариным участвовал в революционных выступлениях, революцию 1917 года принять не торопился. Путь его, как и многих, был тернист и извилист. В 1918 г. приветствовал взятие Киева деникинцами, потом почти год прожил в Крыму у Волошина, а весной 1921 г. с разрешения советской власти и благословения опять же Бухарина выезжает в командировку за границу. Но и тогда еще Эренбург будет аттестован в "Правде" как "эстет, ненавидевший советскую республику за то, что она разбила его прекрасные игрушки", а ныне "сменовеховец".
Чем ближе подходила к завершению гражданская война, тем ожесточеннее и кровавее было сопротивление и наступление. 14 ноября 1920 г. последний караван судов увозил из Севастополя в неведомое русских беженцев, но многие добровольно остались, сложив оружие. Им было обещано помилование.
"Судьба большинства оказалась ужасной. Великодушный М.В. Фрунзе покинул Крым, судьбой оставшихся занялись бывший военнопленный австро-венгерской армии Бела Кун и суровая комиссарша Розалия Землячка (Залкинд). На роскошных крымских берегах начались бесконечные казни. По подсчетам ученого С.С. Маслова, в Крыму было тогда уничтожено 65-85 тысяч человек, в том числе до 15 тысяч офицеров. Даже могил не сохранилось".
Такие данные приводит С. Семанов.
Братской могилой стало им Черное море.
Р. Землячка за свои подвиги удостоилась в 1921 году ордена Красного Знамени и благополучно дожила до своей кончины в 1947 году. А Бела Кун в 1939 году будет расстрелян.
Интересно отметить, что сведения о крымской казни в Париж повезет Илья Эренбург, который, как пишет Ю. Анненков, 10 мая 1921 года рассказывал Буниным: "Офицеры остались после Врангеля в Крыму главным образом потому, что сочувствовали большевикам, и Бела Кун расстрелял их только по недоразумению". Анненков добавляет: "Вряд ли это было недоразумение, а не установка. Б. Кун в свое оправдание опубликовал такое заявление: "Троцкий сказал, что не приедет в Крым, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму".
Эренбург просил Буниных приютить и обласкать Ивана Сергеевича Шмелева, который оказался невольным свидетелем тех страшных событий, был убит свалившимся на него горем и деморализован увиденным. Он чрезвычайно тяжело пережил крымскую трагедию: потерю сына, голод, мародерство, террор. Сын Шмелева лежал тогда в госпитале и был расстрелян вместе с другими.
Там, во Франции, в 1923 году напишет Шмелев свое выдающееся произведение "Солнце мертвых" о том, как на фоне прекрасной крымской природы по вине человека гибнет все живое: птицы, животные, люди.
Это объясняет позицию Есенина по отношению к "милому недругу" Эренбургу.
Ни Матвей Ройзман, ни Юрий Либединский, ни Всеволод Рождественский в есенинских друзьях не числились и потому не могут похвастать ни одним дарственным стихотворением Есенина. Тем более, нечего говорить о зарубежных друзьях. Илья Эренбург, напротив, имел (и не одну) книгу с дарственной подписью и душевными словами Есенина. Награда немалая! Почему же в скромных и сдержанных воспоминаниях Ильи Эренбурга не нашлось для Есенина достойных слов? Нашел же он такие слова для есенинской поэзии! Поэзию поставил высоко, а ее автора, можно сказать, совсем обошел словом.
Может, сидела в нем личная обида? До отъезда за границу Есенин как будто выделял Эренбурга из общей массы, а после возвращения скажет о его романе: "Пустой. Нулевой. Лучше не читать". Конечно, такая оценка не могла не задеть писательского самолюбия: Бухарин одобрил и благосклонно отнесся к первым литературным опытам, а Есенин, видите ли, ничего положительного не нашел. Кроме того, интернационалистов по духу не могло не раздражать есенинское "ищи родину". "Мои друзья без чувства родины". Примечательны в этом плане слова Эренбурга о Есенине: "Часто я слышал, как, поглядывая своими небесными глазами, он с легкой издевкой отвечал собеседнику: "Я уж не знаю, как у вас, а у нас в Рязанской…" И, наконец, поистине прав поэт, сказав однажды:
Остаться можно в памяти людской
Не циклами стихов и не томами прозы
А лишь одной единственной строкой:
"Как хороши, как свежи были розы!"
В памяти людской можно остаться "чистюлей" и "деревенским аристократом", а можно "человеком, которым вымыли пол". Нет, это не насмешка, не издевка и не карикатура на ведущего советского писателя. Такой портрет оставил близкий друг Эренбурга Максимилиан Волошин:
"С болезненным, плохо выбритым лицом, с большими, нависшими, неуловимо косящими глазами, отяжелелыми семитическими губами, с очень длинными и прямыми волосами, свисающими несуразными космами (…) сгорбленный, с плечами и ногами, ввернутыми внутрь, в синей куртке, посыпанной пылью, перхотью и табачным пеплом, имеющий вид человека, которым только что вымыли пол".
Это потом Илья Григорьевич приобретет гордую осанку, импозантный вид и красивую шевелюру, а современники 20-х годов знали его иным.
"До чего же он мне не понравился! — пишет Белозерская-Булгакова, встречавшая Эренбурга в Берлине в 1921-1922 г. — Во-первых, почему писатель должен ходить всклокоченным? Можно ведь и причесаться! А потом, разговаривал он "через губу", недружелюбно. Я наблюдала его несколько раз. Ох, не хотела бы я зависеть от этого человека!"
Читаем у Ирины Одоевцевой: "Симонов очарователен. Мне он очень понравился. Но Эренбурга как будто подменили. Другой человек и только… Тот, прежний Эренбург, просто карикатура на теперешнего. Этот — сенатор, вельможа. Сам себе памятник".
Вот и судите, что могло остаться от человека и писателя Ильи Эренбурга, проживи он, как Есенин, только 30 лет.
В 1921 году наметилось их расхождение и в жизни, и в литературе. Есенин не принял большевистской идеологии и оставался "сам по себе". "Я понял свое предназначение", — говорил он.
"Есенин пошел по другой дороге, не по той, которую ему указывали" (Екатерина Есенина).
Эренбург официально представлял на Западе советскую державу и советскую идеологию. Не всем современникам нравилась такая метаморфоза: Горький назовет его "пенкоснимателем", а Юрий Анненков — "эластичным".
"Задача, возложенная на Эренбурга коммунистической партией, заключалась в том, чтобы создавать впечатление либерализма и свободомыслия советских граждан и советской действительности. Задача далеко не легкая, требующая большой эластичности, и Эренбург является поэтому одним из редчайших представителей советской страны, которым поручается подобная миссия. Он весьма успешно выполняет ее на протяжении целого сорокалетия".
Анненков приводит конкретные примеры "эластичности" советского писателя: "Он (Пастернак) читал мне стихи… Я ушел полный звуков". Но тут же добавляет: "С головной болью".
Несколько иначе, как противопоставление "лучшему, талантливейшему поэту советской эпохи Маяковскому, написана статья о Есенине, но также "эластично".
"Илья Эренбург вообще очень хорошо знает, о чем, когда и как следует писать, а к 1925 году окончательно оформился как фаворит советской власти" (Ю. Анненков). Вот это и объясняет, почему Илья Эренбург не нашел для Есенина других слов, хотя воспоминания написаны в конце жизни писателя. И почему в 1921 году Есенин написал: "Илье Эренбургу с любовью и расположением", а в 1923м: "Пустой. Нулевой. Лучше не читать".
Глава 4
В Ростове
С тех пор много станут писать о пьянстве и хулиганстве Есенина и, как правило, Есенин не будет разубеждать, отрицать, будет даже поддерживать это мнение. Далеко ходить за примерами не надо. Вот что пишет Юрий Анненков:
"В 1920 году, сразу после занятия Ростова-на-Дону конницей Буденного, воспетой Исааком Бабелем, я приехал в этот город и в тот же день попал на "вечер поэтов"… в помещении "Интимного театра".
— Есенина! Есенина! — кричали с галерки.
Голос из публики ответил:
— Есенин не дождался своей очереди и ушел ужинать в "Альгамбру".
(…) Проголодавшись, я отправился в названную "Альгамбру", где и встретил Есенина, и мы снова провели пьяную ночь.
— В горы! Хочу в горы! — кричал Есенин. — Вершин! Грузиночек! Курочек! Цыплят!.. Айда, сволочь, в го( ры?! — "Сволочь" — это обращалось ко мне.
(…) Есенин стучал кулаком по столу:
— Товарищ лакей! Пробку!!
"Пробкой" называлась бутылка вина, так как в живых оставалась только пробка: вино выпивалось, бутылка билась вдребезги.
Я памятник себе воздвиг из пробок,
Из пробок вылаканных вин!..
— Нет, не памятник — пирамиду!
И, повернувшись ко мне:
— Ты уверен, что у твоего Горация говорилось о пирамидах? Ведь при Горации пирамид, по(моему, еще не было?
Дальше начинался матерный период. Виртуозной скороговоркой Есенин выругивал без запинок "Малый матерный загиб" Петра Великого (37 слов), с его "ежом косматым, против шерсти волосатым", и "Большой загиб", состоящий из двухсот шестидесяти слов".
Ничего этого не было и быть не могло, потому что, вопервых, этот нелепый пьянчужка никаким местом не напоминает того Есенина, которого они все любили и знакомством с которым гордились. А главное, Есенина не было в это время в Ростове. Все это придумано, придумано для того, чтоб подтвердить основную мысль: "наше знакомство в Пенатах перешло в забулдыжное месиво дружбы". Одну только ночь провел Есенин в родовом куоккальском доме Юрия Анненкова и сразу стал "Сережа, Серега, Сергуня".
То было на рубеже 1915-1616 гг. В Ростове, в 1920 г. он уже отпетый пьяница и хулиган. Ну, а в 1925 г. это будет уже совсем больной человек.
Но не было, повторяю, встречи в Ростове, не было и того знакомства в Пенатах, о котором написал красный художник.
О том, что "гипотеза о поездке Есенина в Пенаты не подтвердилась", сказал еще Н.Г. Юсов в работе "Сергей Есенин в Куоккале". Не подтверждается и "гипотеза" забулдыжной встречи в ресторане "Альгамбра". Поразительно, на какие ухищрения и выдумки пускались эти "друзья", чтобы "достоверно" показать поэта, и в какие глубины души надо было прятать при этом свою совесть!
Свои поистине забулдыжные воспоминания Анненков закончил так:
"Через три дня, протрезвившись, я возвращался в Москву. Есенин дал мне для кого-то "важное" письмо". (Его Анненков в дороге потерял). "Есенин по возвращении в Москву о нем тоже забыл: тогда начинался дункановский загиб. Боюсь, однако, что на том свете вспомнит и, если характер его не изменился, он непременно набьет мне морду".
Анненков приехал в Ростов по командировке М. Горького сразу после освобождения города. После голодной красной Москвы был поражен изобилием продуктов и деликатесов белого Ростова. Конечно, отъедался, весьма нахально затоваривался бесплатными продуктами на обратную дорогу, пользуясь именем писателя, которому все хотели услужить. Максима Горького только ленивый не обманывал. Имя Горького было мандатом и оберегом от заградительных отрядов, которые, в свою очередь, грабили всех голодных мешочников.
Есенин приехал в Ростов через полгода после освобождения Ростова. Следовательно, пути их ни коим образом не пересекались. О том, как было на самом деле, рассказывает Нина Осиповна Александрова (Грацианская): "Вечер с участием С. Есенина состоялся в помещении кинотеатра "Колизей". Я сидела рядом с ним и по его сжатым губам и напряженному взгляду видела, как серьезно он готовился к выступлению… Есенин читал ярко, своеобразно. В его исполнении не было плохих стихов: его сильный, гибкий голос отлично передавал и гнев, и радость — все оттенки человеческих чувств. Огромный, переполненный людьми зал словно замер, покоренный обаянием есенинского таланта. Бурей аплодисментов были встречены "Исповедь хулигана", "Кобыльи корабли", космическая концовка "Пантократора".
Лирическим стихам "Я покинул родимый дом, /Голубую оставил Русь. / В три звезды березняк над прудом / Теплит матери старой грусть" аплодировали так неуемно, что, казалось, Есенину никогда не уйти с эстрады.
(…) Почти ежедневно в течение двух недель, проведенных в Ростове, Есенин бывал в доме моего отца. Здесь, окруженный поэтической молодежью, Сергей Александрович читал стихи, рассказывал о своей юности, о своих первых встречах с Городецким и Блоком".
Есенин и сфотографировался в Ростове, присев на цоколь решетки городского сада. Это одна из самых поэтичных и вдохновенных фотографий поэта. Накануне отъезда друзья устроили Есенину прощальную встречу.
"Мы сдружились с московским гостем, жаль было, что он покидает Ростов. По нашей просьбе Есенин без устали читал свои стихи. Прочел полюбившееся нам, приветствующее революционную новь стихо( творение, где есть строки:
Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
Все были взволнованны, все молчали… И вдруг Есенин по-озорному сказал: "А ведь есть продолжение!" И прочел:
Расступаются в небе тучи,
Петухи льют с крыльев рассвет…
Давно уже знаю, что я самый лучший,
Самый первый в России поэт!
Таким подъемом закончился прощальный вечер". На этом можно было бы поставить точку. Но и тут есть продолжение: когда Есенин в сопровождении слушателей пришел к себе "домой", а жили они в вагончике, его в вагон не пустили, проводник объявил, что пьяного Есенина ему пускать не велено. А дальше было то, о чем Есенин сам рассказал в письме из Парижа: "Я бил Европу и Америку, как Гришкин вагон". Конечно, дебош списали на то, что Есенин был пьян, а "друзья" постарались показать картину в самом красочном виде.
Нина Осиповна Александрова права: строки о лучшем поэте нигде напечатаны не были, "очевидно, экспромту-шутке Есенин не придал никакого значения", но друзья этого ему не простили. Другой причины не было.
Глава 5
Вранье без романа
О Есенине писали много и многие. Но никакая ложь "друзей" не может сравниться с той гнусностью, какую сотворил лучший друг — Анатолий Мариенгоф. Для примера процитирую читателю небольшой отрывок из романа "Без вранья" (глава 14, "Плакать хочется"), может быть, наиболее яркий, а потому наиболее гнусный, который был отвергнут за вранье всеми, кто хоть сколько-нибудь знал Есенина.
"Сергей втащил свои шкафы-чемоданы и, пошатываясь не только от их тяжести, сказал:
— Вот, Толя, к тебе привез. От воров.
— От каких, Сережа, воров? Кто ж эти воры? Где они?
—Все! Все воры! Кругом воры! Кругом!.. Ванька Приблудный вор! Наседкин вор! Сестры — воровки! Плака-а-кать хочется.
(...) Поднимает крышку. В громадном чемодане мятой грязной кучей лежат залитые вином шелковые рубашки, разорванные по швам перчатки, галстуки, платки носовые, кашне и шляпы в бурых пятнах.
А ведь Есенин был когда-то чистюлей! Подолгу плескался в медном тазу для варенья, заменявшем ванну, или под ледяным краном. Сам гладил галстук и стирал рубашку, если запаздывала прачка...
— Вот все, что нажил великий русский поэт за целую жизнь!..
Он говорил неправду, зная это: жалкое содержимое чемодана куплено на деньги Дункан, которая и десять тысяч долларов считала мусором.
— Я, знаешь ли, по три раза в день проверяю... Сволочи! Опять шелковую рубашку украли... И два галстука...
— Обсчитался, наверно. Замки-то на твоем "кофере" прехитрые. Как тут украсть?
— Подделали! Подделали ключи-то! Воры! Я потому к тебе и привез. Храни, Толя! Богом молю, храни! И в комнату... ни-ни! Не пускай, не пускай эту мразь! Дай клятву!
Не совладев с раздражением, я резко спрашиваю:
— Кто подделал? Какую клятву? Кого не пускать?
— Ваньку Приблудного! Наседкина! Петьку! Сестер! Воры! Воры! По миру меня пустят... Плакать хочется...
Сжавшись в комочек, Никритина шепчет мне на ухо, с болью, с отчаянием, со слезами на глазах:
— Сережа сошел с ума. — Не выдумывай, Нюша... не выдумывай... На него ужасно действует водка... Проклятая медицина! Даже от этого вылечить не могут.
Обдавая водочным духом, Есенин целует меня, целует Никритину и, пошатываясь, уходит со словами: "Плакать хочется".
Да, действительно хочется плакать".
Мариенгоф в конце жизни высказал обиду, что в 1955 году "наши редакторы, литературные невежды, и хамы вроде Чагина, вычеркивают из книг Есенина его посвящения мне". А, мол, когда-то "мы жили с Есениным вместе... Писали за одним письменным столом, паровое отопление не работало — спали в одной постели, согревая друг друга; все тяготы лишений, голода перенесли вместе".
"Невежды" и "хамы" (Чагин и Софья Толстая) вычеркнули из книг посвящения, как вычеркнул "друзей" из своей жизни Есенин. Да и было за что. "В грязном стойле Шершеневича, — по словам Бориса Лавренева, — поэтическая братия стряпает все то, что эхом отдается на другом континенте и прокатится по всему миру".
Мариенгоф утверждает: "Есенин уехал с Пречистенки надломленным, а вернулся из своего свадебного путешествия по Европе и обеим Америкам безнадежно сломанным". И в лад с Троцким добавляет: "другим" человеком. Какой смысл вложил, понятно из вышеприведенной сцены с заграничным барахлом.
Только вот не являлся Есенин к Мариенгофу по возвращении! Уже хотя бы потому, что самого Мариенгофа не было в Москве. Сидел Мариенгоф с семьей у моря и ждал... Нет, не погоды. Погода была, не было денег на обратную дорогу. Всем друзьям разослал SOS о помощи. И помощь пришла, только не от тех, к кому обращался. Помощь пришла от Есенина. Сергей выслал щедро — целую сотню. Мариенгоф прыгал от радости, целовал жену и сына, теперь, имея такую сумму, не торопился в Москву, предпочитая еще понежиться у моря. А возвращался в отдельном купе мягкого вагона, накупив разных подарков и новую колыбель для сына.
И, как видим, потом "отблагодарил" своего щедрого друга, что и возмутило всех его современников, знавших всю эту историю.
О том, как было в действительности, Мариенгоф запамятовал. Вспомнила его супруга, Анна Борисовна Никритина (воспоминания не опубликованы).
"1923 год, август. Мы в Одессе, у нас сын. Мы без денег, в долгах. И вдруг телеграмма от Есенина и деньги: выезжайте немедленно! Как он почувствовал, что мы без средств? — Не знаю... Но радости нашей не было конца.
Мы кладем своего месячного сына в чемодан без верхней крышки — это у нас что-то вроде коляски — и едем в Москву. В Москву на встречу с Сережей!"
Илья Шнейдер тоже вспомнил об этих злополучных чемоданах, но совсем иначе, чем Мариенгоф. Вот его рассказ о том, что было с Есениным после отъезда Айседоры в Кисловодск на гастроли.
"Есенин ночью вернулся с целой компанией, которая к утру исчезла вместе с Есениным, сильно облегчившим свои чемоданы: он щедро раздавал случайным спутникам все, что попадало под руку. На следующий день Есенин пришел проститься — чемоданы были почему-то обвязаны веревками.
— Жить тут один не буду. Перееду обратно в Богословский, — ответил он на мой вопрошающий взгляд.
— А что за веревки? Куда девались ремни?
— А черт их знает! Кто-то снял. И он ушел. Почти навсегда".
По-другому рассказала и Мэри Дести.
"Сергей привез в Россию из поездки множество костюмов, пар обуви, плащей, пальто, шелковых рубашек, пижам и массу денег, и все это он собирался расшвыривать, как сумасшедший, своим приятелям...
(...) Вышло так, что Мариенгофу и многочисленным приятелям Сергея много что перепало из бесчисленных костюмов, обуви, в общем всего гардероба Сергея, с которым он вернулся и который так щедро раздавал, что в конце концов остался ни с чем".
А кому всегда служил Мариенгоф, видно из его слов:
"Первые недели я жил в Москве у своего двоюродного брата Бориса (по-семейному Боб) во втором доме Советов (гостиница "Метрополь"). При входе матрос с винтовкой, вход по пропускам... В первый же день пришел (...) Бухарин... В тот же вечер решилась моя судьба. Через два дня я уже сидел за большим столом ответственного литературного секретаря издательства ВЦИК".
В раннем творчестве Мариенгоф призывал к массовому террору:
Святость хлещем свистящей нагайкой...
И хилое тело Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.
И хотя Есенин сам допускал выпады против религии на раннем этапе революции — их расхождения были видны невооруженным взглядом. Вот мнение критика ЛьвоваРогачевского:
"Никакая каторга с ее железными цепями не укрепит и не свяжет этих заклятых врагов не на жизнь, а на смерть. Сам же Мариенгоф проводит резкую непереходимую черту между творчеством обоих мнимых друзей".
Зинаида Райх и Айседора Дункан не любили Мариенгофа, он их — тоже. Мариенгофа не любили и в Константиново. Александр Никитич на вопрос жены Татьяны Федоровны (отец и мать Сергея) ответил:
— МеринГоф? Ничего, кормится он, видно, около нашего Сергея.
Дочь Есенина и З. Райх, Татьяна Сергеевна в разрыве отношений родителей винит Мариенгофа, которого Зинаида Николаевна "не переваривала": "О том, как Мариенгоф относился к ней, да и вообще к большинству окружающих, можно судить по его книге "Роман без вранья".
С этим нельзя не согласиться.
Что собой представлял А. Мариенгоф, читатель поймет хотя бы из этого небольшого эпизода.
В Москве он поселился со своим гимназическим товарищем Малабухом (Григорий Колобов) в квартире одного инженера. У инженера была старая мать, которая подсматривала и подслушивала, заподозрив в них тайных агентов правительства. (Впрочем, они и были таковыми.)
"Тогда-то и порешили мы сократить остаток дней ее бренной жизни. Способ, избранный нами, поразил бы своей утонченностью прозорливый ум основателя иезуитского ордена". ("Роман без вранья" гл. III.)
Такой иезуитский утонченный способ находит Мариенгоф и в литературе: одним ударом уничтожить нескольких есенинских друзей, а самому при этом остаться сторонним наблюдателем. Вот его отзыв о Пимене Карпове и Петре Орешине: "Жизнь у них была дошлая... Петька в гробах спал... Пимен лет 10 зависть свою жрал... Ну и стали, как псы, которым хвосты рубят, чтобы за ляжки кусали (...) Есенин рассвирепел: "А талантишка-то на пятачок сопливый (...), ты попомни, Анатолий, как шавки за мной пойдут... подтявкивать будут". Еще большая ненависть к Клюеву: "В патоке яд, не пименовскому чета, и желчь не орешинская".
Такую ненависть и злобу обрушивает Мариенгоф на головы есенинских друзей, но эту злобу он вкладывает в уста Есенина. Мол, это он так отзывается о своих друзьях. Нет, Есенин не был бы Есениным, если б позволил себе так говорить о людях вообще, а о друзьях в особенности. Чтоб убедиться в этом, достаточно прочитать душевные воспоминания о Есенине Петра Орешина, написанные с огромной любовью и доброжелательством.
"Есенин во всем был прост и деликатен", но "пожалуй, наибольшее расположение питал к Петру Орешину. Их связывало многое и в прошлом, и в настоящем", — это слова Василия Наседкина. К ним стоит прислушаться.
Кто же, по мнению Мариенгофа, "распространяет" клевету о Есенине? Давайте послушаем:
"Шнейдер поторопился жениться на некрасивой Ирме Дункан, приемной дочери Изадоры, чтобы разъезжать по Европе и обеим Америкам в таких же моднейших щегольских пиджаках, как Есенин. Но... не вышло. И вот он, сидя на Пречистенке в опустевшем особняке, захлебывается желчью.
(...) Слова, как блохи продолжают прыгать с языка: — Сергей Александрович только и мечтал греметь на оба полушария, как лорд Байрон. Шнейдер хихикает, демонстрируя целую кипу газет, журналов. Есенин в них существует только как молодой супруг знаменитой босоножки Айседоры Дункан.
В далеком детстве жирная коричневая пенка в молоке вызывала у меня физическое отвращение. До судорог в горле!
Теперь такое отвращение вызывает этот администратор". Сцена написана так ярко и образно, что у читателя и впрямь остается впечатление, что это Шнейдер виноват в распространении смрада и чада. Но чадит-то Мариенгоф!
В главе "Мартышка" Мариенгоф описывает "мальчишник". Разговор, помеченный концом осени 1922 г., идет о предстоящей женитьбе на Никритиной, о том, как женщины разбивают мужскую дружбу. Шершеневич советует за это женщин душить или, как людоеды, съедать своих жен. "А через 3 месяца 31 декабря 1922 года я женился". В главе действуют "жирный гном Рюрик Ивнев, Шершеневич, М.Л., критик Л.Б. и Есенин. Есенин при этом "лихо свистнул, заложив в рот четыре пальца".
Есенин уехал с Айседорой Дункан в мае 1922 г., а вернулся в августе 1923. Следовательно, его не было ни на "мальчишнике", ни на свадьбе Мариенгофа. Это знали все, забыть это Мариенгоф не мог. Ну, допустим, это мелочь. Дальше — больше. По Мариенгофу:
"К отцу, к матери, к сестрам обретавшимся тогда в селе Константинове Рязанской губернии относился Есенин с отдышкой от самого живота, как от тяжелой клади. Денег в деревню посылал мало, скупо, и всегда при этом злясь и ворча. Никогда по своему почину, а только — после настойчивых писем, жалоб и уговоров... начинал советоваться, как быть с сестрами — брать в Москву учиться или нет... Может быть, и насовсем оставить в деревне,.. мало-де радости трепать юбки по панелям и делать аборты.
— Пусть уж лучше хлев чистят да детей рожают.
(...)Сестер же своих не хотел везти в город, чтобы, став "барышнями", они не обобычнили его фигуры. Для цилиндра, смокинга и черной крылатки (о которых тогда уже он мечтал) каким превосходным контрастом должен был послужить зипун и цветистый ситцевый платок на сестрах, корявая соха отца и матери подойник".
Напомню, что во всех письмах из-за границы Есенин просил Анатолия помочь материально Кате, которая жила и училась в Москве и была на иждивении Сергея. Помочь ей сам не мог по условиям того времени. Очень беспокоился о сестре. Но ни разу Мариенгоф не откликнулся на просьбу друга. После отъезда Сергея ей перестали давать и ту долю, которая причиталась от "Стойла Пегаса". Собственно говоря, еще и по этой причине началось между ними охлаждение. Как уверяет Илья Шнейдер, в "нашумевшем "Романе без вранья" единственный верно описанный Анатолием Мариенгофом эпизод из эпопеи Дункан-Есенин, это их первоначальное знакомство".
Похоже, что это правда, потому что многократно подтверждается фактами. Но после всего вранья, даже когда Мариенгоф хочет сказать что-то доброе и хорошее, ему не веришь. Вот отрывок из главы "Сын" (в сокращении).
"Никритина забрюхатела. А камерный театр собирался в заграничную поездку… Александр Яковлевич Таиров, косясь на ее округлость, столь для него антиэстетическую, искренне возмущался:
— Театр едет на гастроли в столицы мира, а вы рожать вздумали! Что это за отношение к театру? Актриса вы или не актриса?
А Изадора Дункан при каждой встрече нежно гладила Никритину по брюшку:
— Это чудно! Я буду обожать вашего малютку. Я буду ему бабушка.
— А вот Таиров ругает мою обезьянку.
— У него очень маленькое сердце! — сказала Изадора.
— (...) Один ре( бенок Никритиной — это больше, чем весь камерный театр".
Есенин звал Анну Борисовну Никритину Мартышкой, Обезьянкой (Мартышон). Так называет ее и Анатолий Мариенгоф в "Романе без вранья".
Факты свидетельствуют: сын у Никритиной родился 10 июля 1923 года. Есенин и Дункан уехали 10 мая 1922 года, т.е. более года отсутствовали. Если Айседора до отъезда "нежно гладила по брюшку", то хочется посочувствовать бедной Анне Борисовне. Сколько же ты носила своего первенца — полтора или два года?!
Вся эта сцена выдумана от начала до конца. Мариенгофа совсем не смущает даже такая подтасовка фактов, которую любой читатель легко может проверить: Камерный театр Таирова уезжал на гастроли в конце лета, то есть после рождения Кира. Но Никритина сама отказалась ехать, объясняя это тем, что Таиров, якобы, не согласился взять визу на Мариенгофа. Успокаивая жену, Мариенгоф сказал:
— Ничего, не огорчайся, дорогая! Роди мне сына, а в Европу я тебя повезу в будущем году.
И возил. И в 1924, и в 1925, и в 1927. Заграницу надо было заслужить. И служил он новым господам, которые именовали себя товарищами. Так и слышишь "за кулисами" голос хозяев: "Нет, Анатолий Борисович, за границу мы вас не пустим. Сейчас вы здесь нужны. Есенин возвращается, он теперь вдвойне опаснее стал. За ним глаз да глаз нужен. Нам надо знать, чем он дышит, над чем работает, где свои антисоветские поэмы печатать собирается. Их нельзя допускать к читателю. А за границу мы вас с женой в будущем году непременно отправим". Так и было. Из шести подготовленных Есениным за рубежом сборников ни один не появился в печати в 1923 году. О поэмах "Страна Негодяев" и "Черный человек" и говорить не приходится: поэмы при жизни Есенина опубликованы не были.
Так новая власть учила непокорного поэта.
Порывая с имажинистами, Есенин в письме Мариенгофу предрекал: "Тебя ветром задует в литературе". И был прав. Мариенгоф забыт был еще при жизни.
В воспоминаниях "Последний имажинист" Рюрик Ивнев рассказывает:
"Позже Мариенгоф написал несколько пьес. Но ему поразительно не везло. Если даже какая-нибудь пьеса и была принята, то через некоторое время ее запрещал репертком. Так было и с пьесой "Наследный принц". Самым тяжелым в жизни Мариенгофа была потеря сына. Это было в Ленинграде, куда он переселился в 30-е годы. Мальчик, наслушавшись о самоубийстве Есенина, не по летам развитой, умный и талантливый, вдруг неожиданно, без всяких тому поводов, повесился. Это произвело очень тяжкое впечатление как на А. Никритину, так и на Анатолия, и долгое время было очень трудно говорить с ними об этом".
Есенин любил детей. Новорожденного Кира (Кирилла) встретил как родного, хотел стать его крестным отцом. Пообещал: купель будет из шампанского, а вместо псалмов и молитв он напишет по такому случаю цикл стихотворений.
К сожалению, этому не суждено было осуществиться.
Умный, не по годам развитой, в 16 лет написавший драму "Робеспьер", Кир не мог не понять закулисную интригу заговора против Есенина и неблаговидную роль самого дорогого ему человека — отца и друга. И произошла катастрофа. Катастрофа, которой могло не быть, если бы отец и сын объяснились своевременно. Разве дело в них, в имажинистах, обвиненных Борисом Лавреневым в статье "Казненный дегенератами"? Они были только послушным орудием в других руках и сыграли свою гнусную роль. Но Есенин знал, кому служили все имажинисты. И хотя порвал с ними и вышел из объединения, он первым протянул руку Мариенгофу. Пусть это было формальное примирение, но оно было.
Общеизвестен отзыв С.Т. Коненкова на вышедший роман Мариенгофа "Роман без вранья". Сергей Тимофеевич назвал его "Романом вранья".
Недавно опубликована статья Ф. Раскольникова, в которой есть такие строки: "Вскоре после самоубийства Есенина Мариенгоф написал о нем "Роман без вранья". Ленинградское отделение Госиздата попросило меня написать предисловие. Я прочел рукопись, но от предисловия отказался. Мне показалось, что это не "Роман без вранья", а вранье без романа".
"Роман без вранья" стал нарицательным явлением советской литературы — дань времени, где господствовала наглая, бесстыдная ложь. Это литературный памятник гнусности и подлости. Вспоминает Илья Шнейдер:
"Много написали и наговорили о Есенине — и творил-то он пьяный, и стихи лились будто бы из-под пера без помарок, без труда и раздумий. Все это неверно. Никогда ни одного стихотворения в нетрезвом виде Есенин не написал".
Августа Миклашевская: "Читая "Роман без вранья" Мариенгофа, я подумала, что каждый случай в жизни, каждый поступок, каждую мысль можно преподнести в искаженном виде".
До какой низости, подлости, гадости и цинизма мог опуститься человек. И почему? Зависть руководила им или что-то другое?
Мариенгофа осудили все, и все от него отошли. Он остался в полном одиночестве. Любил только жену и сына. Привязанностей больше никаких, разве только писательское дело. Но печатали его исключительно мало. В книге он пишет, что любил Василия Ивановича Качалова (Шверубовича), но и здесь, верный себе, не удержался от злопыхательства. О таких людях говорят: Бог ему судья! Но осудил его самый близкий и дорогой для него человек, осудил сын. Осудил и ушел от него навсегда! Ушел к Есенину.
О таких, как Мариенгоф, говорили: ради красного словца не пожалеет и отца. Свой творческий метод — "дать зрителю по морде" якобы позаимствовал у Чехова. Вот в этом весь Мариенгоф. Добросовестно излагая якобы только факты, оставаясь всегда в стороне, он чужими руками "дает по морде" всем своим друзьям. Кто же из читателей знает, что факты "перевернуты"? Рюрик Ивнев предупреждал:
"Есенина знают оболганным и урезанным...
Есенин не был никогда ни мелочным, ни мстительным. Благородство души не позволяло ему искать союзников для борьбы с бывшими друзьями".
На чем держался имажинизм и его служители? Это стало понятно тотчас, как уехал Есенин. Уже через четыре месяца все пришло в упадок. Не было посетителей, не стало дохода. Ходили ведь только на Есенина, а Есенин теперь в отъезде.
Мариенгоф в письме Старцеву от 12 сентября 1922 г. пишет: "Настроение неважное... С кафе дрянь. Стали закрывать в 11. Кончился наш Помгол!"
Положение было бедственным настолько, что в Москве оставались только Мариенгоф и Гр. Колобов. Остальные разбежались по перифериям, где можно было пережить голод. В то же время Мариенгоф в ответных письмах Есенину сознательно передергивает факты: дескать, все по-старому в Москве. "Все действующие лица (Богословской коммуны) живы и здоровы... Есенинские родственники тоже в порядке и здравии. Магазинские дивиденды получают полностью. Катюшу видел раза два. Теперь ее в Москве нет".
В действительности было все не так. В августе пожар в Константиново уничтожил более двухсот строений. Есенинские родственники бедствовали, как все погорельцы в деревне, а Кате пришлось уехать из Москвы, потому что жить было не на что, и дивиденды она, конечно, не получала. Да и сам Мариенгоф уже укладывал чемоданы, чтобы отправиться с женой в Коктебель или Одессу, в теплые и хлебные края.
Без стыда и совести передернул Мариенгоф и факт относительно танцевальной школы Дункан, о которой очень беспокоилась Айседора, но помочь не могла.
Из писем Есенина И. Шнейдеру: "Изадора в сильном беспокойстве о Вас. При всех возможностях послать Вам денег, как казалось из Москвы — отсюда, оказывается, невозможно".
А Айседора ждала приезда школы. Подготовляя почву, по словам Есенина, "мчалась в автомобиле то в Любек, то в Лейпциг, то во Франкфурт, то в Веймар". Ждал и Есенин и 13 июля 1922 г. писал: "Милый, милый Илья Ильич! Со школой, конечно, в Европе вы произведете фурор. С нетерпением ждем Вашего приезда".
А Наркомпрос 21 июля 1922 г. постановил: "Гастрольную поездку школы Дункан в Америку признать нежелательной". А Мариенгоф, зная о решении правительства, в том же письме Ивану Старцеву от 12 сентября 1922 г. пишет: "Вчера был на прощальном вечере Ирмы Дункан. На днях уезжают. Изадора с ними поступила погано. Попросту: плюнула, ни денег, ни писем, а выезжать — изволь".
Спрашивается, при чем же здесь Айседора Дункан? Советское правительство постаралось сорвать гастрольную поездку детей в Америку, не пустили их и в Европу. А выезжать на гастроли по России — "изволь". Советское правительство школу не содержало. Школа кормила себя сама, какую-то помощь оказывала Америка (АРА), но ее было явно недостаточно. Так же будет и в 1924 году. Отказавшись выпустить детей на гастроли за рубеж, где они могли заработать на свое содержание, правительство обрекло школу на закрытие. Что руководило Мариенгофом и подвигло на эту и подобную ложь? Наверно, как всегда, зависть — одно из самых ядовитых свойств человеческой натуры: Есенину все — слава, почет, уважение и самая знаменитая женщина мира! Справедливо ли это? Почему он, Мариенгоф, должен прозябать в тени и довольствоваться второстепенной ролью? Совсем по Пушкину: умный, образованный, даровитый писатель Мариенгоф — Сальери и легкомысленный, малообразованный крестьянский Моцарт — Есенин.
Начинал с передергивания фактов и очернительства, а окончил наглой, бесстыдной ложью — "Романом без вранья". В предисловии к нему А. Мариенгоф рассказал о той реакции, которую вызвала книга в 1920е годы.
"Николай Клюев при встрече, когда я протянул руку, заложил за спину и сказал — Мариенгоф! Ох, как страшно!
Покипятился, но недолго чудеснейший Жорж Якулов. Почем(Соль (Григорий Романович Колобов — товарищ мой по пензенской гимназии) оборвал старинную дружбу. Умный, скептический Кожебаткин (издатель "Альционы") несколько лет не здоровался.
Совсем уж стали смотреть на меня волками Мейерхольд и Зинаида Райх. Но более всего разогорчила меня Изадора Дункан, самая замечательная и самая по-человечески крупная женщина из всех, которых я когда-либо встречал в жизни. И вот она — прикончила добрые отношения... О многом я в "Романе" не рассказывал. Почему? Вероятно, по молодости торопливых лет. Теперь бы, думается, написал полней. Но вряд ли лучше".
Жаль, что это предисловие не попало в книгу. Думаю, оно явилось бы некоторым покаянием перед памятью друга.
Но вот что интересно. Первая книга А. Мариенгофа "О Сергее Есенине. Воспоминания" была издана в Москве в 1926 году. Вторая — под названием "Роман без вранья" — в Ленинграде, в 1927 году. Когда же успела Айседора прочитать роман? В рукописи? Факт заслуживает внимания исследователей.
В. Чернявский писал о "Романе...": "Выпуск 10000 экземпляров книжки Мариенгофа явно поощряется, а простая популяризация поэта вредна и недопустима... Она раскупается и имеет успех (говорят: "Очень интересно"!), и ее развязная фельетонность, насквозь пропитанная запахом мариенгофского пробора, конечно, не бездарна... Противны очень (...) некоторые места — до зловредности, а мне лично — весь тон книжки".
Наделенный от природы редчайшим поэтическим даром, Есенин обладал не менее редким обаянием, умением дружить, быстро сближаться с людьми, всегда быть верным в дружбе. Со всеми своими женами, законными и незаконными, он умел поддерживать добрые отношения. Аристократ телом и духом, Есенин, которого знала вся Москва, да что там Москва — вся Россия, рубаха-парень, широкая натура, на деньги которого мог выпить любой примазавшийся новоиспеченный друг, Есенин в "Романе без вранья" предстал как самый настоящий сквалыга, сутенер, пьянь кабацкая, ни родителей не почитает, ни друзей в грош не ставит. Жалкое, отвратительное зрелище!
Это было неслыханное предательство! Нож в спину. И что вдвойне усугубляет вину Мариенгофа — написал он это не при жизни Есенина — эту гнусность он водрузил на есенинскую могилу в 1927 году. А исправленный и дополненный вариант вышел в 1965 г.
Все, знавшие Есенина, дружно осудили этот опус, но он создавался для тех, кто не знал Есенина лично, кто мог поверить и принять за правду любую мерзость, ведь писал же лучший друг Есенина! Откуда было знать молодым, что все друзья Есенина состояли на службе правительства и просто обязаны были выполнять его требования. Они и выполняли в меру желаний и способностей. От этого предостерегал и К.Л. Зелинский директора Государственного издательства художественной литературы А.К. Котову в 1955 году, предлагая подготовить и выпустить в 1957 г. сборник "С. Есенин в воспоминаниях современников".
"Отсутствие литературы о Есенине привело к тому, что в представлениях широкого читателя — и, что особенно неприятно, в восприятии молодежи — наиболее достоверными кажутся воспоминания его "друга" Мариенгофа "Роман без вранья", произведения, как известно, лживого, тенденциозно искажающего факты и всецело отбрасывающего Есенина в буржуазно-декадентский лагерь.
Ничто не нанесло такого удара репутации Есенина как советского поэта, нежели этот ловкий "Роман без вранья". В этом меня убедили встречи с читателями на шести вечерах, посвященных творчеству Есенина в связи с его 60-летием...
Очевидно, на нас лежит долг "отмыть" поэта от той лжи и грязи, которой залепил Мариенгоф Есенина, восстановить правду". И в письме Н. Вержбицкому от 3 февраля 1956 г. К.Л. Зелинский пишет:
"Необходимо в глазах широкого читателя отмыть облик Есенина от той грязи, какую на него налепили его лжедрузья. Трудно, в частности, измерить тот вред, какой нанесла репутации Есенина пресловутая книжка Мариенгофа "Роман без вранья".
Вы же знаете, что в этой книжке крупицы бытовой правды перемешаны с таким количеством порочащей поэта выдумки, что в целом эта книга явилась тем свинцом, который погрузил Есенина в болото нечистой обывательской молвы. В книжке Есенин изображен спекулянтом, который спекулировал солью, кишмишем, изображен двурушником и негодяем, измывающимся над своим отцом, матерью и сестрами, изображен растленным и циничным представителем богемы, который, по уверению своего якобы "друга", обожал заплеванные панели и презирал родную деревню.
Если Дантес убил Пушкина, то Мариенгоф на добрые три десятилетия убил славу Есенина как советского поэта и помог людям из блатного мира, которые по сей день сочиняют всякие фальшивки "под Есенина", распространяя их в рукописи (вроде "Послания Демьяну Бедному", "Исповеди проститутки" и др.).
... Из сказанного вовсе не следует, что нужно в чем-то приукрашать Есенина или что-то скрывать от читателя. Можно и должно говорить о трагедии Есенина... Но освещать ее со стороны истории, а не со стороны "Стойла Пегаса".
Маститый критик и литературовед не верит в есенинское авторство "Послания евангелисту Демьяну Бедному", но интересно его замечание, что "люди из блатного мира распространяют их в рукописи". А заключенные сталинских лагерей не сомневались в есенинском авторстве "Послания...". И среди людей "из блатного мира" было немало великих умов России. К сожалению, "Исповедь проститутки" мне видеть не пришлось.
Уничтожающая, беспощадная характеристика дана Мариенгофом Илье Шнейдеру, которого большевистское правительство приставило к Айседоре, конечно, не только в качестве администратора и переводчика. Безусловно, он был доносителем и сексотом. Но разве не такую же роль играл Мариенгоф при Есенине? Может быть, он посчитал несправедливым, что их, имажинистов, печатно заклеймили "убивцами" и "дегенератами", а Илья Шнейдер остался чистым?
А. Козловский замечает, что первые публикации воспоминаний 1926 года Мариенгофа о Есенине и друзьях, не были такими циничными. Они "были встречены критикой благожелательно. Журнал "На литературном посту" отмечал, что написаны они с большой нежностью и дают ряд интересных черт из жизни покойного поэта.
Но в следующем, 1927 году появился "Роман без вранья", который был воспринят всеми, знавшими Есенина, как клевета на него.
Почему так изменилось отношение Мариенгофа к покойному другу?
Да потому, что изменилось отношение советской власти к поэту. Выступил главный идеолог Николай Бухарин и дал установку и направление, как смотреть на Есенина и оценивать его творчество. Это будет первая большевистская "критика", которая положит начало беспардонной, беззастенчивой травле инакомыслящих.
Мариенгоф и друзья-имажинисты точно и своевременно выполнят указание правительства. На смену литературным статьям Троцкого, написанным язвительно, с сарказмом, но тонко, остроумно и даже с любовью к поэту, пришла подзаборная бухаринская брань с "кобелями" и "сисястыми бабами" — и именно она стала олицетворением литературы скотного двора, о чем в свое время писал Есенин.
Ну, а что касается Ильи Шнейдера, то и тут все ясно: в 1949 году Илья Шнейдер был репрессирован. Не знаю, что инкриминировали Шнейдеру следователи, но, думаю, не последнюю роль сыграли изданные им мемуары, пронизанные большой душевной теплотой к Айседоре и Есенину. И тотчас, в 1950 году, Мариенгоф напишет новые воспоминания и по-новому поглумится над своим бывшим единомышленником.
Писатель Максим Горький сурово осудил "Роман без вранья".
Когда некий писатель Лутохин Далмат Александрович в письме 16 сентября 1927 года напишет М. Горькому: "Понравился мне "Роман без вранья" Мариенгофа. В нем много искренности и свежести. От романа у меня осталось подозрение, что Есенин покончил с собой, заразившись нехорошей болезнью. Или с перепою?" М. Горький ему ответит: "Не ожидал, что "Роман" Мариенгофа понравится Вам, я отнесся к нему отрицательно. Автор — явный нигилист, фигура Есенина изображена им злостно, драма — не понята".
Нет, уважаемый Алексей Максимович, недооценили вы Мариенгофа! Нигилист и циник — это точно, он этого не скрывал никогда. А вот драму Есенина он знал и понимал как никто другой. Читайте у Мариенгофа:
"Есенин был невероятно горд и честолюбив. Он считал себя первым поэтом России. Но у него не было европейского имени, мировой славы. А у Изадоры Дункан она была! Во время их поездки по Европе и Америке он почувствовал себя "молодым мужем знаменитой Дункан". Надо сказать, что ничтожные журналисты, особенно заокеанские, не очень-то щадили его. А тут еще болезненная есенинская мнительность! Он видел этого "молодого мужа" чуть не в каждом взгляде и слышал в каждом слове. А слова-то были английские, французские, немецкие — темные, загадочные, враждебные. Языков он не знал. И поездка превратилась для него в сплошную пытку, муку, оскорбление. Он сломался. Отсюда многое. Вина Изадоры Дункан, как сказали бы мы сейчас, была объективной".
Вот так, предельно откровенно, четко и ясно: всему миру представить Есенина сутенером-апашем и соответственную роль отводили Айседоре Дункан. Вот, мол, откуда есенинские строки об Айседоре:
Излюбили тебя, измызгали —
Невтерпеж...
И о себе:
Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?
Должно быть, поначалу Есенин действительно поверил в возможность сдружить, сблизить, "повенчать" два великих народа, потому ехал на Запад с распахнутой душой. Да и как было не верить, если это была идея вождя революции.
Глава 6
Мемуарист Матвей Ройзман
Из книги Матвея Ройзмана "Все, что помню о Есенине": "Есенин написал Мариенгофу в июне 1925 года:
— Я заслонял тебя, как рукой пламя свечи от ветра. А теперь я ушел, тебя ветром задует в литературе".
А наедине Матвею Ройзману якобы сказал: "Мариенгоф нигде служить не сможет. Он — сам четвертый. Закроетесь, им нечего будет есть. Я удивился: после всего, что натворил Анатолий, Есенин проявлял о нем заботу".
Затыкал, затыкал Матвей Ройзман себе рот, как бы чего лишнего не сболтнуть, да и брякнул под занавес: "после всего, что натворил Анатолий!"
Как показало время, Есенин тоже недооценивал способности своего друга, и забота, и тревога о нем были необоснованны: большевистские руководители не дали умереть с голоду Мариенгофу и его семье. Закрылось "Стойло Пегаса", но открылось кафе "Калоша", которым теперь единолично владел Мариенгоф.
Матвей Ройзман в своей книге "Все, что помню о Есенине" не обошел молчанием "печально известный "Роман без вранья" своего собрата по перу, но "ушаты цинизма" объясняет тем, что Мариенгоф просто-напросто забыл некоторые факты или сохранил в памяти какие-то части их, своеобразно преломленные. Ройзман пишет о своем разговоре с Мариенгофом летом 1927 года, вскоре после выхода книги. Он утверждает, что Мариенгоф, узнавший о своих оплошностях, обещал во втором издании "Романа" все исправить. Но — добавляет здесь "мемуарист" — резко встреченная критикой книга не была переиздана, и Мариенгоф таким образом просто не имел возможности исправить свои досадные ошибки.
В. Базанов опровергает эти свидетельства: "Второе издание Мариенгофа с теми же "ушатами цинизма" вышло в 1928, а третье — в 1929 году".
Матвей Ройзман, видно, запамятовал не только это. В своих воспоминаниях 1926 года, опубликованных в сборнике "Памяти Есенина", "никому неведомый "собрат по перу" суконным языком, с провалами в безграмотность, Ройзман писал о моментах личных встреч с Есениным, которые, может быть, выявят новые данные, характеризующие его как человека" (В. Базанов). Именно такую скромную задачу ставил автор в первом варианте, и занимали его воспоминания всего десять страничек. А опубликованный почти через полвека новый вариант воспоминаний — более пятнадцати авторских листов, 272 страницы! И задача теперь стояла глобальная: показать себя лучшим другом Есенина. Потому и издание вышло огромным тиражом — в 100 тысяч экземпляров.
Уже первые отклики на воспоминания Матвея Ройзмана предупреждали читателя "осторожнее подходить к авторской интерпретации фактов".
Исследователь-есениновед В.В. Базанов категорически возражает: "С этим невозможно согласиться, ибо и сами факты (а не только их интерпретация) оказываются подчас весьма сомнительными". Он подверг мемуары тщательному анализу и сделал вывод: "Не вызывают доверия и подробнейше описанные эпизоды", "незнание фактов биографии поэта", "насколько далеки от истины суждения "мемуариста". И само слово "мемуарист" везде взято в кавычки.
Все верно, никакой Ройзман не мемуарист, а чекист. Но Есенина-то он действительно знал. Так почему же с этой книгой он так оплошал? Почему допустил столько "проколов" в своих солидных мемуарах?
А откуда было Матвею Ройзману знать биографию Есенина? Близким другом он никогда не был, в деревню к себе Есенин его не приглашал. От чекистской слежки сотрудников "Стойла Пегаса" ушел еще в 1922 году, автобиография Есенина в изданных книгах более чем скромная, а хлынувшая в 60е годы мемуарная литература в основном носила такой же заказной, лживый характер. Единственный друг из имажинистов Мариенгоф умер в 1962 году, следовательно, консультировать и исправить досадные оплошности было некому. Но следует обратить внимание на весьма существенное замечание Ройзмана. Большинство мемуаристов пишут, что не было более везучего и счастливого человека, чем Есенин: и жар-птицу, Айседору, за хвост поймал, и счастье за ним по пятам ходило, и всего, чего хотел, добился при жизни. А Матвей Ройзман, хорошо зная ситуацию тех лет, вдруг заявляет: "Есенину не везло при жизни, но то, что обрушилось на него после смерти, ни в какое сравнение с этим не идет".
В 2005 году в Бресте вышло серьезное исследование Петра Ивановича Радечка "Троянский конь репутации Есенина". Автор убедительно доказал, что "Роман без вранья" был написан Мариенгофом по заказу большевистских вождей и не должен браться на веру серьезными исследователями жизни и творчества Сергея Есенина.
Глава 7
Имажинизм и "клиштер идеологии"
В этой книге читатель наверняка обратит внимание на слово "ЧЕКАГО" — отнюдь не мое "изобретение". Придумали его остроумные, ироничные имажинисты. Те самые, кто заявил парадоксальное: "Поэт — самый страшный из палачей живого". "Развитое искусство (по убеждению раннего Мариенгофа) — это совершенствование мастерства — формы и содержания. Это то же, что огранка булыжника, вставляемого в перстень, когда он засверкает всеми своими гранями".
В первые годы своего образования имажинизм смело и дерзко отстаивал свободное слово и отвергал навязываемую правительством идеологию. Своих воззрений теоретики имажинизма не скрывали, проповедовали их открыто и со свойственным им сарказмом.
Имажинисты в Москве, по словам В. Полонского, в "кафейный" период советской литературы были господствующим течением. "Когда большинство поэтов и поэтиков в СССР пошли прислуживаться писанием транспорантных стихов, декретовых басен и лозунгов для завертывания мыла, имажинисты остались в стороне... С полнейшим и открытым отрицанием относились имажинисты и к "пролетаризации" литературы, к приданию ей классового характера", — писал в марте 1924 года в парижской газете "Последние новости" М. Осоргин. Вот несколько выдержек, характеризующих позицию имажинистов по отношению к искусству и идеологии.
"Рассматривание поэзии с точки зрения идеологии — пролетарской, крестьянской или буржуазной — столь же нелепо, как определять расстояние при помощи фунтов".
"Не напоминают ли пролетарствующий "ЛЕФ" и литературные октябристы из "На посту" потемкинские деревни?"
"То, что нынче называется пролетарским искусством, это бранный термин, это прикрытие модной вывеской плохого товара. В "пролетарские поэты" идут бездарники вроде Ясинского или Князева или недоучки вроде Семена Родова. Всякий рабочий, становящийся поэтом-профессионалом, немедленно фатально порывает со своей средой и зачастую понимает ее хуже, чем "буржуазный" поэт".
"Шарлатаны от искусства, этакие критики, как Коган и Фриче, хилое, простуженное на сквозняках упадочности искусство пытаются врачевать клиштером, (...) как врачевал Арлекино сухой кашель Панталоне, на что больной мудро возражал: "Кашель-то у меня спереди, а не сзади происходит (...) Искусство болело формой, а к нему лезли с клиштером идеологии".
Могли ли простить большевики столь ядовитые насмешки? В стихах имажинистов 1918 года еще присутствует поощряемая новыми властями тема перерастания Октябрьской революции в мировую. У Мариенгофа читаем :
Скоро к сосцам твоим прикоснутся, как братья,
Новые своры народов…
Еще не одна революция
Нянчиться будет в твоей зыбке.
Но в 1921 году В. Шершеневич уже напишет:
Не хотели ль мы быть паровозом
Всех народов, племен и стран?
Не хотели ль быть локомотивом,
Чтоб вагоны Париж и Берлин?
Оступились мы, видно, словом,
Поперхнулись теперь под уклон.
А в 1923 году, когда стало ясно, что расчет советского руководства на то, что вслед за Россией революция охватит страны Европы, не оправдался, он же добавит:
Победы нет ! И горечь пораженья
Победой лицемерно мы зовем.
Имажинисты стали для большевиков опасны. В письме Ширяевцу от 26 июня 1920 года Есенин пишет: "Уж очень трудно стало у нас с книжным делом в Москве. Почти ни одной типографии не дают для нас, несоветских, а если и дают, то опять не обходится без скандала. Заедают нас, брат, заедают".
Выверты и перекосы имажинизма были устранены правительством в голодный 1922 год, после отъезда Есенина в Америку. В воспоминаниях Галины Бениславской читаем: "Денежные дела Мариенгофа были очень плохи. "Стойло Пегаса" закрылось, магазин ничего не давал, и Мариенгоф с женой, ждавшей тогда ребенка, форменным образом голодали".
По мнению Э. Шнейдермана, маленькая группа поэтов-имажинистов проиграла — не могла не проиграть — могучему государству борьбу за свободу творчества, за независимость поэзии от власти. Сопротивление имажинистов большевики сломили голодом. Многое объясняет, как всегда циничное, но точное их собственное выражение: "Революция духа зависит от революции брюха". Со знанием дела Илья Эренбург напишет: "Если футуризм (...) был художественным и общественным явлением, то имажинизм мне всегда казался наспех сделанной вывеской для группы литераторов". А Владислав Ходасевич скажет еще более определенно: "Все писали стихи, и все имели непосредственное касательство к ЧК".
Тот, кто не пошел на службу к большевикам, попросту говоря, был уничтожен. Грузинов и Эрдман прошли ссылку. Афанасьев-Соловьев был расстрелян. Чернов, Шершеневич и Полоцкий умерли от чахотки, Грузинов и Шмерельсон в годы войны — от голода. Мариенгоф хоть и умер своей смертью, но был отмечен клеймом неблагонадежности до конца своих дней (Э. Шнейдерман).
Мариенгоф, вероятно, добровольно, по убеждению мог пойти на службу к большевикам. И служил он, видно, честно, поскольку от него требовалось то, что он умел и любил делать: злословить и презирать.
Окружение также могло способствовать его "переходу". Тот же двоюродный брат — министр водного транспорта и его друг Борис Малкин — заведующий "Центропечатью". Или его жена, Анна Борисовна Никритина, хотя до сих пор не расшифрована как агент, нет сомнения, что была связана с ЧК. (Иначе зачем было Марии Федоровне Андреевой принимать деятельное участие в ее судьбе? Именно по ее протекции Никритина перебралась в Москву и попала в Камерный театр.)
Ну а то, как советская власть обошлась с имажинистом Сергеем Есениным, вообще не имело прецедентов.
Глава 8
Гнусный вечер
Гнусный вечер "Чистосердечно о Блоке" устроили имажинисты. Есенин на нем не присутствовал и участия в нем не принимал. Возмущенный до глубины души увиденным и услышанным Владимир Пяст опубликовал осуждающую статью, где есть такие слова: "Имена участников этого паскудства я не предам печати на сей раз, достаточно знаменит за всех них Герострат, в психологии коего дал себе сладострастный труд копаться один, крепко теперь по счастью, забытый русский стихотворец".
Трудно что-либо понять из этого страстного монолога. Но такая уж манера была излагать, нападать, обличать... А кого? Пусть, мол, догадаются сами. Кстати, о Есенине до сих пор пишут таким стилем, таким "эзоповым языком".
Скандальный вечер "памяти" Блока состоялся 28 августа 1921 года. Со словом "О дохлом поэте" выступали Шершеневич, Мариенгоф, Бобров и Аксенов.
Есенин сидел один и плакал. Пришла Надежда Вольпин. Поэт встретил ее словами:
"Вам уже сказали? Умер Блок. Блок! Лучший поэт наших дней — и дали ему умереть с голоду... Не уберегли... стыд для всех... для всех нас!"
Читателю, которому со школьной скамьи внушили, что Блок первым воспел революцию, покажутся нелепой выдумкой слова Есенина о голодной смерти Александра Блока. Но послушаем С. Алянского.
"Настал день, когда Александр Александрович не мог совсем вставать с постели. Доктор заявил, что больному необходимы санаторные условия, особое питание...
Вечером 3 августа доктор Пекелис вышел из комнаты больного с рецептом в руках. Жена осталась с больным. На мой вопрос, как больной, Пекелис ничего не ответил, только развел руками и, передавая мне рецепт, сказал:
— Постарайтесь раздобыть продукты по этому рецепту. Вот что хорошо бы получить. Сахар, белая мука, рис, лимоны.
4 и 5 августа я бегал в Губздравотдел. На рецепте получил резолюцию зам. зав. Губздравотделом, адресованную в Петрогубкоммуну. В субботу 6 августа заведующего не застал. Пошел на рынок и купил часть того, что записал.
В воскресенье 7 августа утром звонок Любови Дмитриевны:
— Александр Александрович скончался. Приезжайте, пожалуйста".
Как видим, не лекарства требовались больному, в первую очередь — усиленное питание.
Кощунственный вечер был, конечно, санкционирован большевистским руководством. На публикацию произведений "Двенадцать", "Скифы" и статьи "Интеллигенция и революция" большевики ответили критикой. Их позицию в прессе излагал некто, спрятавшийся за псевдонимом Петроник.
10 марта 1918 года Блок записал в дневнике: "Марксисты — самые умные критики, и большевики правы, опасаясь "Двенадцати".
О поэме "Двенадцать" Максим Горький тогда сказал: "Это самая злая сатира на все, что происходило в те дни".
Чуковский подтверждал: "Он разочаровался не в революции, но в людях: их не переделать никакой революцией".
В конце 1920 года в дневнике Блока появляется такая запись: "Под игом насилия человеческая совесть умолкает, тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне".
18 апреля 1921 года Блок поставил стране окончательный диагноз: "Жизнь изменилась (она изменившаяся, но не новая...). Вошь победила весь свет, это уже совершившееся дело, и все теперь будет меняться, только в другую сторону, а не в ту, которой жили мы, которую любили мы".
А к поэме "Возмездие" добавил новые строки, среди них такие:
Под знаком Равенства и Братства
Вершились темные дела.
Не все поддерживали большевиков в их нелюбви к Блоку. И.Н. Розанов вспоминает такой инцидент. Во время последнего выступления Александра Блока в Москве 5 мая 1921 года "появился на эстраде Михаил Струве... и стал говорить, что Блок исписался, Блок умер". Тогда выступил Сергей Бобров и резко отчитал Струве: какое право имеет такая бездарность, как Струве, судить о Блоке? Что он понимает в поэзии?
Об этом же случае вспоминают и другие, например, С. Алянский и П. Антокольский, причем все отмечают, с какой яростью Сергей Бобров отстаивал "ПОЭТА, потрясая кулачищами". Напомню, это было 5 мая 1921 года, а спустя три месяца Россия провожала своего лучшего поэта в последний путь.
И вот 28 августа 1921 года четверо имажинистов, среди них Бобров, устроили глумление "со словом о дохлом поэте". Чем можно объяснить подобное преображение? Да все дело, должно быть, в том, что, по убеждению Георгия Иванова, Бобров был "чекист и кокаинист"? А может, не только Бобров?
Официальная версия гласит: Александр Блок умер 7 августа 1921 года от болезни сердца. Ему было сорок лет.
Глава 9
О фотографиях и не только
Но была ли кабацкая грусть? Грусть, конечно, была… Да не эта!
Н. Рубцов
Этот крестьянин был безукоризненный аристократ.
Фр. Элленс
Есенин оставил после себя много фотографий, охотно дарил друзьям и подругам. Ну просто кинозвезда голливудская! Так себя любил? Любил покрасоваться? Конечно, портреты нужны были для сборников. Но во всяком случае именно есенинские фотографии наглядно убеждают: не был Есенин алкоголиком.
Единственный раз вышел фотоальбом: должно быть, Софья Андреевна и Екатерина Есенина в 1928 году постарались. Больше не издавался никогда, несмотря на миллионные тиражи книг. Почему? Ведь так интересно увидеть "живого" поэта! Должно быть, по этой самой причине и не издавался: увидит читатель живого Есенина, посмотрит на его многочисленные снимки и скажет: "Почему все друзья врут, что Есенин пьяница? Да разве у пьяницы бывают такие ясные глаза и такое чистое лицо, такая нежная кожа?"
О есенинском пьянстве написано много. Это стало расхожим штампом и не подлежит никакому сомнению. Скажи теперь читателю, что Есенин не был пьяницей — на смех поднимут, тотчас приведут в опровержение десятки примеров.
Еще бы! Эту сторону не обошел вниманием ни один мемуарист. Первыми изрядно постарались друзья и подруги. Да что там друзья, когда пишут сестры, пишет сам поэт о своей "запойной болезни". Нынешние исследователи либо обходят молчанием этот вопрос либо касаются очень деликатно. Пожалуй, единственный, кто не боится говорить на эту тему, Эдуард Хлысталов. И говорит, казалось бы, странные вещи. Есенин никогда не употреблял водки, тому он имеет документальное подтверждение. Странный, по русским меркам, пьяница!
Почему же тогда Есенин в мае 1922 года перед отъездом за границу пишет Клюеву: "Последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным"? А через год не менее тяжкое обвинение "в пьяной есенинской свалке" и "непробудном кабаке" находим в письме самого Николая Клюева. Клюев — не Мариенгоф, его никто не обвинил в клевете. Как не верить Клюеву? Так откуда же тогда все это?
В письме Есенина на самом деле речь идет не о "запойной болезни", а об аресте. И арестован был не за пьяный дебош, а по подозрению в контрреволюции. Это совсем другое дело.
Органами ВЧК Есенин арестовывался дважды, это опять же доказал Эдуард Хлысталов. Исследователи пишут только об одном аресте в 1920 году, должно быть, потому, что "Личное дело" Есенина, арестованного в 1921 году, не найдено.
Первый раз он арестован был на квартире Кусикова по подозрению в контрреволюции. (Младший брат Кусикова служил в Добровольческой армии Деникина.) В письме ИвановуРазумнику 4 декабря 1920 го да поэт объясняет:
"Дорогой Разумник Васильевич!
Простите, ради Бога, за то, что не смог Вам ответить на Ваше письмо и открытку. Так все неожиданно и глупо вышло. Я уже собрался к 25 окт. выехать, и вдруг пришлось вместо Петербурга очутиться в тюрьме ВЧК.
Это меня как-то огорошило, оскорбило, и мне долго пришлось выветриваться".
Кроме подозрительной связи с Кусиковым, Есенин открытым текстом писал о своем негативном отношении к советской власти. Евгении Лившиц 11 августа 1920 года:
"Мне очень грустно сейчас, что история переживает тяжелую эпоху умерщвления личности как живого, ведь идет совершенно не тот социализм, о котором я думал".
Восемь суток находился Есенин в тюрьме на Лубянке. В августе 1921 года по делу Таганцева расстреляли большую группу интеллигенции. Тогда же ликвидировали по приказу Ленина "Помголы", прошли массовые аресты. Должно быть, тогда был арестован и Есенин. Неизвестно, сколько дней провел он в тюрьме во второй раз, но теперь, наученный горьким опытом, он пишет уже не об аресте, а о "запойной болезни". Этот конспиративный язык будет часто использовать в письмах и стихотворениях:
Я из Москвы надолго убежал:
С милицией я ладить Не в сноровке,
За всякий мой пивной скандал
Они меня держали В тигулевке.
Благодарю за дружбу граждан сих,
Но очень жестко Спать там на скамейке
И пьяным голосом Читать какойто стих
О клеточной судьбе Несчастной канарейки.
В стихах все выходит даже забавно, на деле было не до шуток. Вот что писал С. Есенин Н. Клюеву в мае 1922 года: "Очень уж я устал, а последняя моя запойная болезнь совершенно меня сделала издерганным, так что даже и боюсь тебе даже писать, чтобы как-нибудь беспричинно не сделать больно".
Было от чего стать издерганным — ведь не пощадили даже такого талантливого поэта, как Гумилев, хотя лично М. Горький просил за него Ленина. И было чего Есенину беспокоиться за друга, того только недавно исключили из партии, потому боялся своим письмом навлечь на него чекистские неприятности.
"Запойная болезнь" и "пьяная есенинская свалка" того же происхождения, что и "чекистская Тетушка", о которой не без юмора рассказал в тюремных мемуарах ИвановРазумник.
"Теткой прозвали мы в небольшом писательском кругу ГПУ, а поводом к этому послужили две строчки из поэмы "Комсомолия" замечательного поэта земли русской Безыменского: "Комсомол — он мой папаша, / ВКП — моя мамаша".
Надо сказать, что шедевр "поэта земли русской" был настолько популярен в те годы, что вдохновил другую "знаменитость", Вольфа Эрлиха на создание подобного двустишия:
"Мой дом — весь мир, / Отец мой — Ленин".
Безыменский воспел "трехбуквенную мамашу" — ВКП, а Разумнику Васильевичу тотчас на ум пришла "трехбуквенная Тетка — ГПУ". Почему Тетка? Потому что "еще Фамусов знал о ней, грозя сослать дочь "в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов!" "Тетка" пришлась всем по душе, тотчас прижилась в писательском кругу, а вскоре появилась и на страницах есенинских писем, например в письме Кусикову.
"Тошно мне, законному сыну российскому, в своем государстве пасынком быть... Теперь, когда от революции остались только клюнь да трубка, злое уныние находит на меня. Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к февральской, ни к октябрьской, по-видимому, в нас скрывался и скрывается какой-нибудь ноябрь. Ну да ладно, оставим этот разговор про Тетку".
"Клюнь" — тоже появилось над зачеркнутым трехбуквенным непечатным словом.
Чтобы расшифровать письмо Клюева о "непробудном кабаке и пьяной есенинской свалке, которая длится днями и ночами", достаточно взглянуть на этот период жизни Есенина. Ко всем житейским неурядицам — квартирным, финансовым, семейным и прочим — прибавилась амурная, и с той стороны, откуда меньше всего ожидал.
Рассказывают так. Сосед Бениславской по квартире Грандов приревновал к Есенину свою молодую жену (сотрудницу газеты "Беднота", будущую писательницу Елену Кононенко), которая была страстно влюблена в поэта. Поскольку дом этот был ведомственным, и жили в нем работники печати, сотрудники газет "Правда" и "Беднота", Грандов, ближайший коллега Сосновского, редактор "Бедноты", третирует Бениславскую, требуя немедленно вы писать Есенина — ему не место в доме работников партийной печати. Да Есенин, собственно говоря, почти и не жил здесь в это время, как бездомная собака скитался по чужим углам.
Из ревности или по другой какой причине Грандов сделал все возможное, чтоб жизнь Есенина стала невыносимой. Конфликт закончился трагически: Грандов повесился.
Здесь рассказчики, как правило, умолкают, предоставляя читателю возможность самому "импровизировать" и делать вывод. А вывод непременно будет таким, как в мариенгофском "Романе...": Есенин вернулся "другой", безнравственный и аморальный. И таким сделали его за короткое время богемная жизнь с Дункан и заграничное турне. А все потому, что не было у деревенского парня внутреннего стержня. Съехал с Пречистенки, ушел от Мариенгофа, остепенившегося, женатого человека, окружил себя гаремом: Галина Бениславская, Августа Миклашевская, Надежда Вольпин, Анна Берзинь — всех и не перечислишь. Совершенно безнравственный и растленный тип, пьянь кабацкая.
Ну, а что же молодая жена Грандова — Елена Кононенко? Неизвестно, довела ли сотрудница газеты "Беднота" своего супруга до этого нервного cрыва, но точно известно, что Есенин здесь ни при чем. Его уже не было в живых, когда Грандов в 1927 и 1928 годах все еще редактировал свою газету. Лишь в 1929 году придет другой редактор, а Грандова найдут повешенным на батарее (не правда ли, знакомый почерк?).
Еще на "товарищеском суде" над поэтами "друзья" Мариенгоф и Рабинович впервые указали "на болезненное состояние Есенина". На то, что он "совершенно спился, что он опасно болен, что он близок к белой горячке и что его необходимо лечить".
Мариенгоф напомню, объяснял друзьям, что эта вопиющая ложь была во имя спасения Есенина. В "Литературной энциклопедии" 1930 года уже как непреложный факт написано, что привел Есенина к самоубийству наследственный алкоголизм.
А есенинские выступления — о которых мы уже говорили?
Подлость и предательство есенинских друзей, по-другому не скажешь, заключается в том, что они-то все знали, что Есенин никогда не был пьяницей, что "пьяные есенинские скандалы" нужны были провокаторам. И очернили его потому, что отказался сотрудничать с большевиками.
Клевета исходила не только от друзей и подруг.
Поддался этой клевете и Максим Горький, который собрал в письмах из России большую корреспонденцию о Есенине и внес свою ложку дегтя в распространение неправды. Его очерк "Сергей Есенин" был опубликован в "Красной газете" 5 марта 1927 года. После очерка всеми уважаемого учителя Алексея Максимовича никто уже по-другому писать не смел, хотя сам "уважаемый учитель" на полях рукописи против этих слов сделал пометку: "Считаю нужным заметить, что Максим Горький для нас не является авторитетом бесспорным, а как и все из прошлого — подлежит внимательному изучению, серьезнейшей критике".
Золотые слова! К ним давно пора прислушаться. Ведь в воспоминаниях 1926 года рисовался другой облик Есенина. Он представал таким, каким при жизни его знала и любила вся Россия.
"Он был чист, строен, красив — у него ж одни русые кудельки чего стоили! (…) А потом на пруду купались. Он плавал мастерски, едва ли не лучше нас всех. Мне запомнилось чистое, белое, крепкое тело Сережи. Я даже и не ждал, что оно так сохранилось, это у горькой-то пропойцы!"
Эти слова Дмитрий Фурманов написал сразу после гибели Есенина! Ему самому судьба отводила после этого всего три месяца жизни. Да и прочитать эту фразу можно по-другому: "И этого-то чистого, светлого, красивого человека нарекли горькой пропойцей?"
На есенинской конференции в октябре 2001 года был поставлен вопрос о пьянстве Есенина.
Юрий Львович Прокушев ответил так: "Творческий путь Есенина — 10 лет. 10 лет его имя не сходило со страниц печати, с 1915 по 1925 годы (...) 33 книги вышли при жизни и 27 подготовленных к изданию, смакетированных даже, нашли в архивах. 60 книг за 10 лет подготовить! Титанический труд. Где уж тут пить? Алкоголики не знают творчества. О пьянстве ли говорить! Выпить, чтобы снять усталость, напряжение — да. Но алкоголиком Есенина считать — грех".
Подтверждением могут быть и слова Рюрика Ивнева: "Здесь надо упомянуть (и это очень важно для уяснения некоторых обстоятельств жизни Есенина после его возвращения из Америки), что в ту пору он был равнодушен к вину, то есть у него совершенно не было болезненной потребности пить, как это было у большинства наших гостей. Ему нравилось наблюдать тот ералаш, который поднимали подвыпившие гости. Он смеялся, острил, притворялся пьяным, умышленно поддакивал чепухе, которую несли потерявшие душевное равновесие собутыльники. Он немного пил и много веселился, тогда как другие много пили и под конец впадали в уныние и засыпали".
Большого внимания исследователей заслуживает письмо Марка Азриэлиевича Гецова (1901-1942), студента Государственного института искусств, адресованное Жене и Рите Лившиц. Письмо хранится в частном собрании И.М. Бернштейн. Опубликовано впервые в 1997 году. Вот его сокращенный вариант.
"Ленинград, 2 мая 1924 года.
Милые Женя и Рита!
Хочу до педантичности быть аккуратным. Пршло всего два часа, как я повидал Есенина, а я уж делаю вам подробный письменный доклад об этом. Буду по возможности обстоятелен и постараюсь не пропустить ни одной подробности… Обещал я вам быть у Есенина вчера (1-го), а попал к нему только сегодня утром… Хотел раньше с Сахаровым поговорить, но в первой же комнате наткнулся на Есенина. Я сразу узнал его, отдал письмо. Он очень любезно усадил меня в кресло, а сам наскоро пробежал глазами все ваши письма. Пока Сергей Александрович читал, я все время следил за ним, и чем больше я на него глядел, тем светлее становилось у меня на душе… Так было со мной.
Есенин встретил меня очень вежливо, но с тем холодком, который сквозит в речах человека, который совсем не расположен переходить за границу делового разговора. Но через минуту уж он так открыто и сердечно улыбнулся мне, что я почувствовал себя так, как если б я был с ним знаком целую вечность.
Признаться, мне было не по себе, когда я направлялся к Есенину. Уж очень не лежит у меня сердце к литературной богеме, и мне было досадно, что Есенина, который все же по своему духовному складу ее типичный представитель, я увижу с этой самой непривлекательной стороны… А оказалось совсем не то. Куда там богемная манерность, кабачковый стиль, — чудесный, простой, сердечный человек. Мне стало ужасно хорошо. Не вязался в моем представлении образ человека, который сидел передо мной, с тем Есениным, о котором вы мне рассказывали столько тяжелого и гнетущего, как кошмар. Может, я попал в один из тех счастливых моментов, когда Сергей Александрович бывает исключительно хорошим, ну и отлично — я очень рад. Теперь я Есенна люблю вдвойне… Вообще-то говоря, Есенин не произвел на меня впечатления больного человека…
Уходя, я встретил в коридоре Сахарова. Мы прошли с ним в его кабинет. На мои расспросы Сахаров ответил, что Есенин ведет себя прилично, почти не пьет и скоро собирается в Москву". Такие вот легенды и слухи о Есенине распространяли самые близкие его друзья и подруги.
ЧАСТЬ VI
КТО РЕШАЛ СУДЬБУ ЕСЕНИНА
Глава 1
Иудушка Троцкий"
Кто же из них, Троцкий или Сталин, был более заинтересован в уничтожении Есенина?
Факты свидетельствуют, что до конца 1925 года, до укрепления своих позиций, Есенин нужен был Сталину как союзник, как единомышленник против засилья евреев в советском правительстве. "В первом советском правительстве — Совнаркоме — русских было лишь двое. А из 556 человек, стоявших на вершине советской иерархии в 1917-1925 гг., 448 были евреи" (И. Лысцов). "Лейба Бронштейн правит Россией, а не должен ей править". Потому Сталин и спасал Есенина от агентов Троцкого, потому в свое время и отправил на Кавказ, в Грузию, под опеку Кирова. Но укрепив на XIV съезде партии свои позиции, заручившись поддержкой Зиновьева, Каменева, Бухарина, т.е. большинства в Политбюро, и замахнувшись на самого сильного своего врага — Троцкого, решил использовать Есенина в дьявольской игре. Гибель Есенина — "ярого антисемита" — должна была сослужить ему хорошую службу.
Умный и дальновидный политик Троцкий не мог не понимать, чем обернется для него и его сторонников убийство Есенина. Всем еще памятен был пресловутый "товарищеский суд" над Есениным и его друзьями. Все знали о том, какие колоссальные усилия приложил Троцкий, чтобы "перевоспитать" Есенина, научить мыслить интернациональными категориями и отказаться от "квасного" патриотизма.
Меняться Есенин не хотел. Но по-человечески Троцкий любил Есенина, может быть, как раз за честность и бескомпромиссность. Любил и его поэзию. Конечно, за Есениным значилось много прегрешений: из "Пролеткульта" вышел ("Я сам по себе"), пролетарскую литературу объявил "мерзостью в литературе" и сделал это принародно, в докладе. Страну социализма, которую отвоевали и создавали большевики, объявил Страной Негодяев. Вождю революции Ленину приклеил ярлык сфинкса — и понимай, как хочешь, а другому вождю — Троцкому — вручил титул "черного, черного человека". Центральные газеты давно спрашивают: "Как велико долготерпение тех, кто с "попутчиками" такого сорта безусловно возится и стремится их переделать?"
А "Послание Демьяну"? Теперь Есенина осудил бы даже покойный Ленин. Своим стихотворением поэт поставил под серьезное сомнение ленинскую политику наступления на православную веру.
На Троцкого поспешили возложить грех за смерть поэта: мол, он убил Есенина, а потом "написал яркую речь, пышную, как надгробные венки из бумажных цветов" (Н. Сидорина). Каюсь, я так же думала, пока не изучила и не сопоставила все факты.
А факты свидетельствуют: рано или поздно, но Сталин, обвинявший Троцкого во всех смертных грехах, не преминул бы упрекнуть его и в этом — в смерти Есенина. Но ни разу, повторяю, ни разу такого упрека не прозвучало. Почему? Да потому, что приговор поэту мог исходить от кого угодно, но только не от Троцкого. Троцкому нужен был живой Есенин, и именно как союзник. Почему же Есенин, уважая Троцкого, не стал его союзником?
А кроме того, нужно знать большевистскую систему: решения об уничтожении не могли выносить отдельные лица, даже если они члены правительства. Такие решения принимались коллегиально, в кругу членов Политбюро. Бумагу пускали по кругу, подписи подсчитывались, а документ уничтожался. Об этом есть много свидетельств: того же Ленина, Глебова-Авилова и других. Позже, когда болезни одолели вождя, решения начали принимать опросом по телефону, но процедура оставалась прежней. Потому и название появилось: принять решение "вкруговую".
Время и репрессии начисто стерли из памяти многих политических деятелей. Способствовала этому и неоднократно переписанная история ВКП(б). Но несложно установить, что Политбюро 1925 года состояло из семи членов. Вот их имена: Троцкий, Бухарин, Рыков, Томский, Зиновьев, Сталин и Каменев. Так вот: по одной из версий, Троцкий был единственным, кто не поддержал приговор Сергею Есенину.
Троцкий единственный из членов правительства был на панихиде по Есенину, со скорбью и горечью проводил поэта в последний путь. На вечере памяти Сергея Есенина в МХАТе зачитана его статья-некролог "Памяти Есенина", опубликованная 19 января в газете "Правда". Троцкий нашел душевные, трогательные слова о "незащищенной душе поэта" и о "жестокой эпохе", в которую он жил. "Нет, поэт не был чужд революции, — он был несроден ей (… ) Короткая жизнь поэта оборвалась катастрофой".
Почему Н. Бухарин был так настроен против Есенина? Только ли сатирическая рифма "Бухарин — невымытые хари" или "Сказка о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве" имели такое воздействие на советского руководителя?
Среди многих версий убийства Есенина существует и такая: перед отъездом в Ленинград Есенин якобы похвастал, что имеет документ, компрометирующий большевистских руководителей. На просьбу Родионова-Тарасова показать этот документ ответил, что не дурак носить с собой, что хранится он в Ленинграде, в надежном месте. В мемуарах друзья объясняли, что такой компромат действительно был, но он касался Каменева и Зиновьева, запятнавших себя еще в 1917 году. Известен он был и Ленину. Но какое отношение имел этот документ к 1925 году?
О нем написали, чтобы отвести подозрения от главного виновника. В 1990-е годы опубликован документ, который в Советской России стал известен в 1924 г. и имеет касательство к стихам Есенина и к его судьбе. Это неизвестное письмо Н. Бухарина другу Илие Британу в Берлин вскоре после смерти В.И. Ленина.
По словам Ленина, "Бухарин не только ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также законно считается любимцем всей партии, но его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал вполне диалектики)".
Имея такую блестящую характеристику, данную самим Лениным, как было Бухарину не испытать свою судьбу? У него в руках были все шансы возглавить советское правительство.
Ленин, правда, сказал "он никогда не учился", но это не помешало Бухарину учить других. Вся идеологическая сфера сосредоточена была через год после смерти Ленина в его руках: он был главным редактором большевистской газеты "Правда", а вскоре стал главным редактором журнала ЦК партии "Большевик", созданного для "защиты и укрепления исторического большевизма против любой попытки искажения и извращения его основ".
С 1922 года Бухарин был в одной упряжке с Троцким по разгрому русской православной веры, а вместе с Зиновьевым отвечал за выработку политического курса и текущую деятельность Коминтерна.
А в 1925 году в партии сложился дуумвират: Бухарин и Сталин.
"Для Бухарина настал период его наибольшего влияния на советскую политику", — пишет его биограф Стивен Коэн. Каменев утверждал, что творцом и подлинным представителем социализма 1925 года был Бухарин: "Официальный большевизм 1925-26 годов был в основном бухаринским. В том же 1925 году Каменев заявлял: "Сталин целиком попал в плен этой неправильной линии, творцом и подлинным представителем которой является тов. Бухарин".
Время и дальнейшие события показали, кто к кому попал в плен. Бухарин все больше "входил во вкус" и потому все дальше отходил от Троцкого, разрывал дружеские с ним отношения. В книге С. Коэна о Бухарине есть такая фраза: "Переписка 1926 года между Бухариным и Троцким окончилась просьбой Троцкого к Бухарину расследовать выпады, встречавшиеся в официальной кампании против левых".
Вождь революции, ленинский соратник, первый претендент на большевистский престол Троцкий выступает в роли просителя. И обращается не к Сталину — обращается к Бухарину. Речь шла о так называемых "антисемитских выпадах".
И что же получил в ответ на свое послание Троцкий? Ответ Николая Бухарина звучал форменной издевкой. Нет, он не отрицал вспышку антисемитизма в середине 1920-х годов, но относил ее исключительно к "язвам" старого режима. Джина выпустили из бутылки! Волна антисемитизма с лозунгом "все зло от евреев" прокатилась по всей стране, и даже главный идеолог Николай Бухарин в целях сохранения спокойствия в государстве в 1927 году должен был выступить дважды с докладом на антисемитскую тему.
В архиве Троцкого сохранились копии только трех писем к Бухарину. В последнем письме речь идет не только об антисемитской пропаганде, Троцкий просит расследовать пропаганду, которая ведется в двух направлениях — "о гнусной клеветнической, с одной стороны, антисемитской — с другой".
Чтобы читатель понял, о какой клевете идет речь, обратимся к литературному произведению. Есть у В. Вересаева такой рассказ — "Собачья улыбка". Он о двух друзьях-поэтах. Один не по заслугам увенчан славой, заласкан судьбой, публикой и женщинами. Другой живет, снедаемый жестокой завистью. И потому заключает сделку с Нечистым. Ну и как положено в таких случаях, Нечистый подстраивает автомобильную катастрофу. Поэт срывается в пропасть… И сразу на ум приходят слова Льва Троцкого из некролога Есенину: "Сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя".
Образы узнаваемы, хотя основательно окарикатурены. Для большей узнаваемости, чтобы читатели не ошиблись адресом, и клуб, где выступают поэты, назван "Красным Пегасом". Намек более чем прозрачен: да, поэт "сорвался в пропасть", но кто подстроил эту катастрофу? Вершитель судеб. Он — Нечистый! Пасквиль не только на Есенина и его завистливого друга (Анатолия Мариенгофа). Пасквиль и на того Нечистого, Рыжего с белозубой улыбкой. И название говорит само за себя "Собачья улыбка".
Политическое преступление низведено в разряд обыденных, бытовых, уголовных, а "крайними" оказались завистливый друг и Рыжий Нечистый.
Чей заказ выполнил В. Вересаев в рассказе "Собачья улыбка"? Рассказ был написан в 1926 году, а опубликован одновременно со статьей Н. Бухарина "Злые заметки" в № 12 журнала "Красная нива" в 1927 году.
Вот, собственно, и ответ на вопрос: чей это заказ. Тогда-то и вытащили из небытия ленинское изречение "Иудушка Троцкий", которое давно было предано забвению и которое теперь было включено в активную пропаганду. И, надо сказать, пропаганда сработала отменно. Государственные мужи все просчитали верно. Накал антисемитских страстей к XV съезду партии был таков, что вчерашних вождей Октябрьской революции, героев гражданской войны изгоняли прямо с трибуны, куда они выходили для своей защитительной речи, не давая им даже раскрыть рта. И символически приурочили это действо к 10-й годовщине Октября.
Захаров-Мэнский в 1927 году объявил:
"Я не буду пророком, если скажу, сейчас этот год, год беспримерной популярности Есенина, окончился, ближайшие 365 дней будут низведением с пьедестала этого во многом переоцененного, но все же исключительного и неповторимого лирика последнего десятилетия. Появившийся в № 1 и 2 "Красной нивы" рассказ В.В. Вересаева ("Собачья улыбка"), понятный даже и для непосвященного, — несомненное доказательство правильности моего утверждения (…)
Этот год будет годом его развенчания (...), а потом — потом, когда мы сможем беспристрастно подойти к его поэзии, мы, быть может, оценим по з слугам этого незабываемого лирика ярчайших лет, пережитых Россией". Слова ЗахароваМэнского действительно стали пророческими.
А в течение многих последующих лет статья Троцкого о Есенине в "Правде" оставалась самой человечной и единственной добропорядочной из всего, что было написано о Есенине.
За Троцким числится много грехов и много преступлений перед русским народом, но Есенина он не убивал. Это преступление ему приписали.
Глава 2
Неизвестное письмо Бухарина
Вот теперь самое время рассказать о том документе, который стоил Есенину жизни. Речь пойдет о неизвестном письме Николая Бухарина.
В 1928 г. "Неизвестное письмо" было перепечатано во французском журнале "Ревю универсаль" (т. 32, вып. 23) — уже с комментарием, где его автором однозначно назывался Н.И. Бухарин, а адресатом — Илия Британ. Сомнений в подлинности документа у западных публикаторов не было. О подлинности говорила и интимность письма. Но перед тем как познакомиться с его текстом, давайте вглядимся в фигуры автора и адресата.
О Британе известно немногое: родился в Кишиневе, расстрелян в Париже (08.06.1885-15.12.1942). Поэт. С 1922 г. жил в Берлине, куда выслали его большевики. В Берлине в 1924 г. вышли его книги: "Богу", "С детьми", "Разноцвет", "Изгнанники". В 1925 г. был издан большой поэтический сборник "Полдень" (267 стихотворений), в 1927 г. — мистерия в стихах "Мария". В 1928 г. (по другим источникам, в начале тридцатых) переезжает во Францию. В 1942 г. расстрелян немцами как заложник.
Свой жизненный путь Илия Британ описал в стихотворении "В семь лет уж не дитя", вошедшем в книгу "Полдень".
До 17 лет, ведя беспорядочный образ жизни, решил покончить жизнь самоубийством.
Скоро злая жизнь зажгла его грехами:
Восславил он разгул, пленил его порок;
Им проклят был Господь, и ночью в темном храме
Рука, сорвавши крест, нажала на курок.
Потом следуют годы учебы в Казанском университете и долгие путешествия — дважды обогнул "тюрьму земного шара".
В семнадцать он — борец за вольность, он — Спартак;
Но скоро дух остыл: земной свободы мало…
"Мир минус Я есть нуль; мой ближний — он мне враг!"
Последние строки стиха свидетельствуют о новой перемене жизни: на тридцатом году ушел в монастырь, пять лет провел в келье.
Письмо Н. Бухарина, опубликованное Британом в 1924 году, имеет три эпиграфа: "Где стирается призрачная грань между "Wahrheit" и "Dichtung" (истиной и поэтическим вымыслом)? Там, где нет лжи".
"Что такое правда? Это путь к Богу". "Если бы не ненавидел, то не было бы во мне и Любви".
Эти эпиграфы и должны были объяснить, почему Илия Британ решил опубликовать исповедь Бухарина. А под заголовком "Ибо я — большевик" добавил пояснение: "Тем, которые придут". Те новые, молодые, которые придут на смену нынешнему поколению, должны знать правду.
Монастырь, как он пишет, был на 30м году жизни, следовательно, здесь в монастырской келье уже советской Москвы посещал друга своей юности Николай Бухарин, один из вождей мировой революции. Здесь разгорались жаркие споры, бушевали страсти.
"Подолгу, иногда до рассвета, засиживался я в вашей келье и не раз, признаюсь, побаивался, как бы наши чекисты, коль они нагрянут к вам с очередным обыском и приглашением "на Лубянку", не застали бы вождя мировой революции в этом столь не подхоящем для него обществе".
"Помните, как часто я беседовал с вами по душам, выбалтывая вам такие вещи, о которых никогда не решился бы, да и сейчас не решусь сказать ни одного слова никому на свете".
Из письма узнаем, что пути их разошлись навсегда, что Британ "отъявленный, никем не превзойденный "кр" (контрреволюционер) и что, будучи членом Московского Совета, Британ написал Ленину "полное яду" послание. И Ленин, прочтя, сказал:
"Хороший он, по-видимому, человек, и жаль, что не наш. — Потом добавил: — И — умный, очень умный, но — дурак".
Так вот, в письме старому другу Бухарин, продолжая какие-то давние дискуссии, не только по старой привычке иронизирует над "нашими делами и делишками, сообщая самые невероятные случаи из советской и партийной действительности, которые, к сожаления, не были анекдотами, хотя и звучали хуже "скверного анекдота". Он берет на себя смелость расставлять по ранжиру (а точнее — сводить к политическому нулю) ближайших соратников Ленина, взявшихся осуществлять власть в стране после смерти своего лидера. Картина у него, надо сказать, получилась прегрустная.
"Итак, мы — в пустыне и — без вождя!
Посудите сами…
Сталин — нуль и все спасение видит в одном (ко( тором по счету?) миллионе трупов.
Каменев — нуль и поучает нас, как удобнее всего сидеть между двух стульев.
Крупская — нуль и просто — дура, которой мы, для очередного удовольствия "низов" и для пущего бума да шума разрешили геростратничать, сжигая библиотеки и упраздняя школы, будто бы по завету Ильича: на мертвых все валить можно, ибо они, как известно, сраму не имут..
Зиновьев… О нем разрешите не говорить, дабы не испачкать о него даже матерное слово.
Рыков — нуль и даже разучился острить (единственная его способность, будь он трезв или пьян), к бесконечному удовольствию Луначарского, которого он прозвал Лунапаркским и Лупанарским, а вместо наркома совершенно правильно величает наркомиком.
Дзержинский — нуль, если, разумеется, дело не касается Г.П.У., в филиалы коего он превращает все решительно ведомства, куда мы его ни посылали.
Я? Ах, голубчик, и я — тоже нуль, если свести с трибуны или кафедры или вытянуть из-за письменного стола да приставить к "делу": отлично зная себе цену, я поэтому сроду никаких должностей не занимал, тем более, что при моих спартанских вкусах наклонностей к воровству не имею.
Знаю, вы ждете моего слова о Троцком. Но он всегда был политическим нулем, правда, большим нулем и останется им до конца своих дней, даже если судьба все-таки сделает из него коммунистического диктатора".
Дав такую уничтожающую характеристику тем членам правительства, кто претендовал на освободившееся ленинское место, Бухарин пытается разобраться, как и почему так скоро произошли изменения в самой партии, почему "от партии пахнет "жареным" и почему деградировали революционеры ленинской гвардии, "которые еще недавно жертвовали собой, жили аскетами, не хуже "подвижников церкви", вдруг полюбили особняки, собственные поезда, шампанское, кокоток, да которые подороже, из балета, а их жены — бриллианты в орех, альфонсов и, конечно, десяток новых платьев", пытается понять "закон, превращающий революционных подвижников в обывателей, приспособленцев и хапуг".
И трудно сказать, спорит ли Бухарин с прежним единомышленником или выражает собственные чувства, поскольку нынешняя обстановка весьма удручает: "Как хорошо, что вас здесь нет! — восклицает Бухарин. — В эти дни никакое и ничье заступничество не спасло бы вас ни от Устюга и Нарыма, ни от более неприятного путешествия — "на луну". Паршивое времечко".
Но с грустью к Бухарину как к одному из творцов "паршивого времечка" и всего того, что творилось в стране, не приходит раскаяние. Он с невероятным цинизмом и самолюбованием пишет не только о целях и задачах пришедшего к власти в России коммунистического "ордена", как сам он называет большевиков, но и о людоедских методах правления.
"На Россию, на Русь нам наплевать! — признается он. — Мы не оставили камня на камне от многовековой постройки "государства российского": мы экспериментируем над живым, все еще, черт возьми, живым народным организмом, как первокурсник-медик "работает" над трупом бродяги. Без малейшего сожаления и сострадания к тем, кто нужен в качестве удобрения коммунистической нивы для ее будущего урожая".
"Для меня современная Россия (...) — это случайная, временная территория, где пока находимся мы и наш Коминтерн, которому (это в скобках!) ваш глупый запад с его близорукими, безмозглыми правительствами деньги все-таки даст, ибо, как-никак, а социалисты скорее наши, чем ваши, — даст, не понимая, что мы на эти самые фунты и франки зажжем Европу, проломим всем им приспособления для цилиндров".
"Нам нужны деньги — деньги, как можно больше денег! Для того, чтобы получить денежки, мы не только дважды обобрали (и еще двадцать два раза оберем!) девяносто процентов России, но распродадим ее оптом и в розницу!"
Были в письме и другие откровения, например по поводу концессионеров: "Мы заманиваем их капиталы и… душим!" В заключительной части письма его автор издевательски жестко пишет о гибели России и цинично высказывает истины "большевистского Корана": "Во имя мировой революции все дозволено и оправдано".
"Что для меня революция — все, и, потребуй она от меня жизни моей любимой жены, я спокойненько утоплю ее в умывальном ведре — медленно и мучительно".
О том, почему Илия Алексеевич Британ решился опубликовать адресованное ему частное послание, объясняет в предисловии А. Рубинштейн:
"Британу было неудобно сказать правду, то есть признать, что письмо принадлежит перу Бухарина, главному редактору "Правды", автору различных советских законодательных документов. Заявить об этом было неудобно, а с другой стороны, он считал, что письмо это достойно публикации".
Небольшая хитрость, на которую Британ пошел — на обложке поставил свое имя — не могла ввести в заблуждение посвященных.
Да и должен ли был Британ хранить доверенную только ему тайну "исповеди Бухарина", если по милости этих людей, одержимых бредовыми идеями мирового господства, страдают и гибнут миллионы таких, как он, россиян? Впрочем, без сомнений не обошлось.
Хождение брошюры в России началось в 1924 году через Общество по культурным связям с заграницей, к которому были причастны братья Рябушинские. Могли привезти из Берлина советские писатели, которые печатали там свои произведения, например Пильняк, с которым часто встречался Есенин.
Бухаринское письмо существует в двух вариантах: на русском языке и в переводе с французского, потому есть некоторые разночтения. Вариант, которым располагал Есенин, содержал стихи, примитивность которых позволяет утверждать, что их сочинил не Британ.
Вокруг все хари, хари, хари
И в них плюющий наш Бухарин.
Есенин решил использовать рифму "Бухарин — невымытые хари"в стихотворении "Русь бесприютная", тем самым дав понять советскому идеологу, что его письмо стало достоянием широкой общественности. Владелец такого взрывоопасного документа действительно мог стать личным врагом Бухарина. Вот такой документ мог действительно послужить поводом к гибели поэта (полностью бухаринское письмо Британу публикуется в приложении к нашей книге).
Глава 3
Месть Бухарина
Есенин был принципиальным критиком так называемой пролетарской литературы. Одно название доклада в ленинградском зале Лассаля чего стоит — "О мерзости и прочем в литературе. Вызов "непопутчикам"? Не менее жесток выпад в статье "Россияне": "Не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем". Одним словом — "скотный двор". И хотя полемизирует Есенин с маленьким картофельным журналистиком Сосновским и иже с ним, все знали, в чей огород падают камешки, кто руководит в стране идеологией и культурой.
Партия не могла не осуждать Есенина. В первые послереволюционные годы рукоплескали вождям — Троцкому и Ленину, а теперь рукоплещут Есенину, молятся на него, идут за ним. И кто? Комсомольцы! Авангард партии! Возмущению Бухарина нет предела: "У комсомольца частенько под "Спутником коммуниста" лежит книжечка Есенина!"
Ни один призванный партией под свои знамена писатель не смог затронуть тех струн молодежи, на каких уверенно играл Сергей Есенин. Не это ли письмо комсомольца из города Николаева переполнило чашу терпения Политбюро?
"При твоем имени я волнуюсь, сердце готово выпрыгнуть и умереть... Разве можно свое чувство выразить словами... Ты единственный настоящий поэт. Провинция сейчас преклоняется перед тобой. Поклонников не сосчитать! У нас очень много есенинцев (так они и прозваны) — рабочие, женотделы, студенты, мещане, комсомольцы и даже пионеры!.. У каждого сердце "есенинское"! (…), делаем о тебе доклады, как помешанные, пьем ведрами твои стихи! Если пришлешь книжку стихов, будем "счастливейшими в мире!" — И так далее в таком же духе.
И разве только из Николаева шли письма? Отовсюду: из Рязани, Нахичевани, из Благовещенска-на-Амуре. И какие письма! Какие восторги! Это надо было пресечь и немедленно.
Статьи Бухарина и уже известного нам Сосновского сделали свое гнусное дело. Уже в 1927 г. Есенина превратили в отщепенца и забулдыгу, а его поэзию — в "есенинщину", демонстрирующую полное несоответствие идеалам социализма. И в "скотном дворе" началась дикая травля Есенина и преследование "есенинцев".
Из письма Толстой-Есениной — Кони А.Ф. 6 мая 1927 года: "Печать и руководящая общественность подняли дикую травлю на имя и творчество моего мужа, и сверх моральной тяготы это отражается практически, так как мешает мне развивать и расширять главную мою работу — в Есенинском музее. Эта работа кропотливая, трудная, но единственная моя радость".
И в тот же день М. Горькому: "Вы единственный человек, который мог бы сейчас сказать по-настоящему, чтобы эти люди пришли в себя, а то они совсем взбесились. Вы не можете себе представить, что пишут в провинции и что говорят на дисп тах. И все это с легкой руки Сосновского и Бухарина. Сергей уже стал "фашистом" (!), по отзыву особо ретивых!"
Стихи Есенина, конечно, были не ко времени, как и музыка великих, слушая которую, как говаривал Ленин, хотелось гладить людей по головам. А суровая эпоха требовала бить по головам, бить беспощадно. Есенин мешал своей чувствительной душевной поэзией. Партийные газеты сплошь пестрели объявлениями-отречениями — самым гнусным и позорным явлением большевистской морали, а Есенин в стихах и в жизни не только не отрекался от своей "мелкобуржуазной", "кулацкой" семьи, но постоянно заботился о родителях, помогал сестрам, содержал их, учил, воспитывал.
Как была воспринята посмертная статья Бухарина о Есенине "Злые заметки" интеллигенцией, видно из писем того времени. М. Пришвин в письме М. Горькому от 2 февраля 1927 года делится своими впечатлениями от поездки в Питер, где не был 10 лет.
"Сейфуллина в Питере — это вроде как прежде Зинаида Гиппиус. Я и у нее побывал, а передо мной был из виднейших лиц, написавший перед этим хулиганскую статью о Есенине. Он приезжал справиться, как думает литературный мир о его статье. Мне показалось это хорошим поступком и отбавило во мне немного горечи, возмущения и унижения, причиненных мне этой (... ) статьей".
В числе тех, кто подал свой голос против бухаринской статьи, был и Вл. Маяковский. Сказал, как всегда прямолинейно и резко, и не где-то в кулуарах или в кругу друзей-лефовцев, а на диспуте в Коммунистической академии 13 февраля 1927 г., то есть ровно через месяц после опубликованной в "Правде" статьи Н. Бухарина:
"Есенин не был мирной фигурой при жизни, и нам небезразлично, даже приятно, что он не был таковым. Мы взяли его со всеми недостатками, как тип хулигана, который, по классификации т. Луначарского, мог быть использован для революции. Но то, что сейчас делают из Есенина, это нами самими выдуманное безобразие".
Статьи Крученых о Есенине, вышедшие посмертно, Маяковский назвал "дурно пахнущими книжонками".
Глава 4
Советы издалека М. Горького
Огромной любовью пользовался в Советской России пролетарский писатель Максим Горький.
"Вы себе, вероятно, не представляете, до какой степени Вас здесь любят, в частности, молодежь… Вся Советская Россия всегда думает о Вас, где Вы и как Ваше здоровье. Оно нам очень дорого (...) Сообщаю, что все мы следим и чутко прислушиваемся к каждому Вашему слову", — это одно из последних писем Есенина. Написано 3 июля 1925 года, адресовано Алексею Максимовичу, но почему-то осталось неотосланным.
Почему? Оставим пока вопрос открытым. Ответим на следующий: почему в 1929 году всеми любимый писатель, "буревестник революции", в Советском Союзе подвергся жесточайшей брани?
Максима Горького в печати (!) обвиняли в том, что "он становится рупором и прикрытием для всей реакционной части советской литературы". Потребовалось постановление ЦК ВКП(б) от 25 декабря 1929 года, которым "буревестник" был взят под защиту, а нападки на него названы "грубо ошибочными и граничащими с хулиганством". "Подобные выступления в корне расходятся с отношением партии и рабочего класса к великому революционному писателю тов. М. Горькому".
"Четыре года в Сорренто, — говорил Горький, — я прожил в тишине более глубокой, чем тишина русской дореволюционной деревни. Эта тишина... научила меня внимательней вслушиваться в голоса из городов, из деревень России".
С 1928 года в летние месяцы начал приезжать в Россию, теперь Советский Союз. Вынужденный жить вдали от родины, он вел большую переписку с писателями страны, время от времени подавал правительству мудрые советы. Но как-то так получалось, что все добрые советы оборачивались обратной стороной для россиян.
В мае 1929 года М. Горький побывал на Соловках. "Знакомство с заключенными наглядно убедило писателя в правильности воспитания трудом". Такой вывод делает биограф М. Горького Изабелла Михайловна Нефедова. Сам Горький писал: "Присматриваясь к современным "социально-опасным", я не могу не видеть, что, хотя труд восхождения на гору и тяжел для них, они понимают необходимость быть социально-полезными".
Для первых советских заключенных и название придумают облагороженное: "трудармейцы", "каналармейцы". А принудительный труд назовут "перековкой".
Одобрение Горьким большевистского перевоспитания трудом обернется геноцидом для всего советского народа. Одобрит писатель и "мудрую сталинскую политику" раскрестьянивания: "Великая это радость — строить прекрасную, ладную жизнь на колхозной земле".
"Таков итог многолетних горьковских раздумий над трудными судьбами русского мужика", — делает вывод та же Изабелла Нефедова.
К мнению Максима Горького прислушивались и на Западе. Даже Ленин вынужден был считаться с его мнением: "Прочитал (в "Социалистическом Вестнике") поганое письмо Горького. Думал было обругать его в печати (об эсерах), но решил, что, пожалуй, это чересчур. Надо посоветоваться".
Процесс над эсерами Горький характеризовал как "приготовление к убийству людей, искренне служивших делу освобождения русского народа". Письмо направил и в советское правительство на имя Рыкова, предупреждая, что смертные приговоры обвиняемым вызовут со стороны Европы моральную блокаду России. Копию письма послал Анатолю Франсу, чтоб заручиться его поддержкой.
Слово пролетарского писателя было услышано. Люди были спасены.
Но 13 июля 1925 года Максим Горький на имя Николая Бухарина отправил послание другого рода. Оно касалось крестьянских поэтов и писателей и, конечно, Сергея Есенина. Это письмо о недавно принятой резолюции ЦК "О политике партии в области художественной литературы".
"Надо бы, дорогой товарищ, Вам или Троцкому указать писателям-рабочим на тот факт, что рядом с их работой уже возникает работа писателей-крестьян, и что здесь возможен, даже, пожалуй, неизбежен конфликт двух "направлений". Всякая "цензура" тут была бы лишь вредна и лишь заострила бы идеологию мужикопоклонников и деревнелюбов, но критика — и нещадная — этой идеологии должна быть дана теперь же. Талантливый, трогательный плач Есенина о деревенском рае — не та лирика, которую требует время и его задачи, огромность которых невообразима (...) Нет сомнения, что этот умный подзатыльник сильно толкнет вперед наше словесное искусство".
"К допустимым (и даже полезным) методам руководства Горький относит "умный подзатыльник, который толкнет вперед наше словесное искусство", видимо, не предполагая, какой реальный размах может получить эта метафора", — так комментирует указания М. Горького Наталья Сидорина.
Узнав, что пролетарский писатель предал крестьянских поэтов, Есенин прекратил с ним связь. Вот почему упомянутое письмо осталось неотосланным, а Соне Есениной-Толстой сказал: "Уже не надо". А в письме другу Николаю Вержбицкому объяснил: "Все, на что я надеялся, идет прахом".
В 1926 году, после гибели Есенина, Владимир Маяковский сделает попытку объяснить, намекнуть, к чему приводят добрые советы, поданные издалека. Это он сделает в "Письме писателя Вл. Вл. Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому".
Очень жалко мне, товарищ Горький,
Что не видно Вас на стройке наших дней.
Думаете — с Капри, с горки Вам видней?
"Смысл письма — не усвоил", — так ответил Горький на стихотворное послание. Прозрение придет позже, когда он сам все потеряет: и личную свободу, и свободу слова, и близких, когда сам окажется заложником тирана Сталина. Тогда в сердцах скажет, напирая по-волжски на "о": "Связался я с вами, негодяями, и сам негодяем стал".
Возможно, в то время Горький искренне не понимал, какую мину подложил под крестьянских поэтов своим доброжелательным советом дать хороший подзатыльник. Но в январе 1927 года, когда Маяковский в "Новом лефе" опубликовал свое стихотворение, Максим Горький тотчас отреагировал письмом в адрес Воронского, требуя оградить свое имя от оскорблений подобного рода. В это время уже шли переговоры о возвращении писателя на родину. Поэтому Воронский в ответном письме заверял Горького, что "Маяковский будет поставлен на место, что повторений подобного "ерничества" больше не будет". Понятно, что Воронский отвечал не только от своего, но от имени правительства, которое прибирало к рукам все и все регламентировало.
А в 1929 году добрые советы и одобрения любимого пролетарского писателя, поданные из "прекрасного далека", вызвали взрыв возмущения и негодования. Тогда еще можно было негодовать, возмущаться и возражать, даже печатать статьи.
Когда в Советском Союзе после возвращения Горького начали активно называть его именем города, улицы, библиотеки, школы, фабрики, заводы, музеи, Карл Радек предложил всю эпоху "приблизить" к писателю Максиму Горькому и назвать ее "Максимально Горькой".
В каждой шутке есть доля шутки и правды. Чего здесь больше?
Глава 5
О Маяковском
Я не твой, снеговая уродина!
В. Маяковский
Маяковский с поразительной последовательностью шел своим путем. После юбилейной поэмы "Хорошо!", написанной к 10-й годовщине Октября, он преподнес правительству "Клопа", затем "Баню" и целую галерею остросатирических портретов тех чиновников, которые строят новую жизнь: "Плюшкин", "Трус", "Подлиза", "Сплетник", "Ханжа" и т.д. Есть в его дневнике и такая запись: "Пишу поэму "Плохо".
Демьяна Бедного осудили за какую-то ничтожную басню, за то, что пел не в лад с большевистской пропагандой, а главный поэт революции обрушил целый шквал контрпропаганды. И "во весь голос" пообещал еще поэму "Плохо". И — ничего?
Через три месяца после юбилейной поэмы "Хорошо!" в поездке по Союзу Маяковский оказался в Свердловске (26-29 января 1928 года), где 17 июля 1918 года были расстреляны бывший русский император Николай II и члены его семьи. Одно дело прочитать об этом в газете скупое сообщение, другое — побывать в подвале Ипатьевского дома, где изрешечены пулями стены…
Перефразировав лермонтовские строки "На острове том есть могила, / А в ней император зарыт", Маяковский написал:
Здесь кедр топором перетроган,
Зарубки под корень коры,
У корня, под кедром, дорога,
А в ней — император зарыт.
Никаких примет, ни холмика, ни креста, ни надгробия. Вехи поставил поэт:
За Исетью, где шахты и кручи,
за Исетью, где ветер свистел,
приумолк исполкомовский кучер
и встал на девятой версте.
"На всю Сибирь, на весь Урал метельная мура".
Запечатлел Маяковский и свою, может быть, единственную встречу с императорской семьей. Вот праздничная Москва, звон колоколов, нарядные дамы, шпалерами на Тверской рядовые, приставы, городовые.
И вижу — катится ландо,
И в этой вот ланде
сидит военный молодой
в холеной бороде.
Перед ним, как чурки,
четыре дочурки.
Нарочитая грубость "как чурки" уничтожается ласковым "дочурки". Вот этот штрих художника моментально осветил трагическую картину: ихто за что? Но в стихотворении, как и подобает революционному поэту, вывод- предупреждение буржуям:
Прельщают многих короны лучи.
Пожалте, дворяне и шляхта,
Корону можно у нас получить,
Но только вместе с шахтой
Остались "за кадром" две неопубликованные строфы. У поэта финал был иным:
Мы повернули истории бег.
Старье навсегда провожайте.
Коммунист и человек
Не может быть кровожаден.
Словно тогда в жизни поэта произошло просветление, поворотный момент. Как некогда безапелляционно и категорично принял революцию, так перед роковым выстрелом в себя столь же категорично отверг то, чему служил двадцать лет. "Я не твой, снеговая уродина", — эту строку Маяковского цитирует Лев Аннинский. Разве в ней не слышен отзвук написанного в Свердловске стихотворения?
С 1920-х годов его верная подруга Лиля Брик и его самый близкий друг Ося Брик были секретными сотрудниками ВЧК. Можно ли поверить, что в течение 10 лет Маяковский даже не догадывался об этом?
А самым преданным другом Лили Брик после арестованного в 1925 году Александра Михайловича Краснощекова стал главный палач страны Яков Агранов.
О том, что произошло с Поэтом Революции, сказал еще Борис Пастернак:
Я знаю, ваш стих неподделен.
Но как вас могло занести
Под своды таких богаделен
На вашем великом пути?!
Этим сказано все.
К чести Есенина, его, шлявшегося по всем кабакам, трактирам и ночлежкам, никогда никаким ветром на его великом пути не заносило под своды литературных, правительственных и других богаделен. Он выиграл свою дуэль с Главным Поэтом Революции.
Лев Повицкий в воспоминаниях пишет: "Вражда к футуристам жила в нем (в Есенине — Авт.) до последних дней".
Свое отношение к футуристам Есенин определил еще в статье "Ключи Марии" в 1918 году: "Футуризм крикливо старался напечатлеть нам имена той нечисти (нечистоты), которая живет за задними углами наших жилищ… Он сгруппировал в своем сердце все отбросы чувств и разума и этот зловонный букет бросил, как "проходящий в ночи" в наше, с масличной ветвью ноевского голубя, окно искусства".
По мнению Есенина, футуризм содействовал становлению власти большевиков, укреплению их позиций и, следовательно, и на них, футуристах, лежит вина в гибели нашего отечества, в гибели нашего национального искусства.
В ответ Маяковский обронит:
Ну, Есенин, мужиковствующих свора.
Смех!
Коровою в перчатках лаечных.
Раз послушаешь…
Но это ведь из хора!
Балалаечник!
По свидетельству Мануйлова, эти "стихи Маяковского казались Есенину самой большой обидой во всей жизни, и он не скрывал, что они его больно ранили".
К сожалению, личного, человеческого сближения Есенина с Маяковским не произошло ни в 1924, ни в 1925 году, хотя Асеев и другие отмечали эту тягу к содружеству. Об этом сочинил целую историю в ме муарах Николай Вержбицкий. Но факты — не досужий вымысел мемуариста.
Продолжение книги Валентины Пашининой "Неизвестный Есенин" следует на сайте "Стихи. Ру Павел Сало 2", на сайте "Проза. Ру Павел Сало" в отдельных главах с дополнением к четвертому изданию "Сквозь год последний - к вечной славе" Следующая глава после выше прочитанной называется "Музы Есенина. Любившие по приказу?"
Валентина Пашинина Неизвестный Есенин
© Copyright: Павел Сало 2, 2019
Свидетельство о публикации №119032300685
Свидетельство о публикации №119032300685
Рецензии