Герои спят вечным сном 66

Начало:
http://www.stihi.ru/2018/11/04/8041
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2019/03/20/853

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

ДЫРЯВЫЙ МОСТ

"Я три дня не пил, три ночи не спал, три коня загнал".
Аркадий Гайдар.

При Сотворении мира заложены в нём и воздухоплавание, и рентгеновский снимок, и субмарина. Только люди - гордые люди о том не догадываются, приписывая себе достижения. «Мы открываем», - говорят они, однако – им открывается, когда захочет. Одно из доказательств – параллельные (независимо друг от друга) открытия, в разных странах производящиеся, коих множество.

Мишка – механик (почему Эдисоном зовут, не понятно), в электричестве и радио не сечёт, а Никол – сполпина. Ещё весной отправили в главный штаб рацпредложение – радиоуправляемый взрыватель. Не заинтересовал, значит, сами умеют, и это хорошо.

Проколов у изобретения - выше «вот», и преодолеть сложно по технической причине: отсутствие деталей, невозможность их изготовления в кустарных условиях. Кстати, безразличие штаба сомневает, потому что дохренищи батарей прислано – ешьте нате! Ламп и конденсаторов – тоже.

Подзрывалок наделали, проверили на Ясеневом – работают с существенным крёхотом. Одно уязвимое место – приём сигнала; другое – передача; третье – скрытность установки (большие потому что).

Передатчик «грязен», слабоват и стационарный из-за шифра: припева от Рио-риты, а именно – кастаньет. На двадцать седьмой секунде кастаньеты начинаются; двадцать четыре секунды стучат; через минуту и секунду – ещё двадцать четыре, а срабатывает, почему-то, на пятнадцатой стука, с начала же – на сорок первой.

Техника – глаз алмаз: если пластинка тормозит или ускоряется, вообще приём слетает. Для этого Зяма наблатыкался пальцем доводить и прыгать сразу в 27 и с 50 на 1,52, чтоб одни кастаньеты. Благо, мастерская на отшибе: народу мало, смеяться некому. Ребята молчат в тряпочку, а всё ж продолжают опыты, используя свет замест тола: вспыхнет или как.

48 секунд – много. Фашистские радисты должны уже приметить помеху: является внезапно днём и ночью (при возникновении новой идеи). Постучат, и ничего не происходит. Сыня сказал, в радиусе тридцати километров глохнут у них рации. Сколь достигает сигнал? Кто б знал. Место наверняка запеленговали, поэтому в небо уставлен пулемёт, пересмотрен порядок дозора по Деменковым, отдан приказ: «отслеживать всех, стремящихся на Кладезь».

Николка думал, что лишь для контрразведчиков играют с радио, а подзрывалки никогда больше не понадобятся, но за пять дней до разрешения «Темы» явился Сыня, велел выдать «нагара» продукт и обучить его ребят минированию.

- Сколько было под Ясеневым? – Спросил.
- Четыре.
- Всего-то! Почему же так много взрывов?
- Комплекс других мин. Радиоуправляемые служили инициализацией, ставились на ключевых местах.

- Покаж им другие.
Показал, переспросив задачу, внёс предложения, приняли.

***

- Три маршрута, - объяснил Сыня Андрею. – Немцы пунктуальные – за ними хорошо. Логика движения из опыта предыдущих территорий выверена с учётом вариантов: «автомобиль – подвода». Косогоры заминированы, гатишки, мосты. Не взорвётся непосредственно объект, значит, застрянет меж двух взрывов без возможности выехать. Там по ходу разберёмся, так считали, так стоим.

Мины готовы, для разгрома заблокированных немцев отряды задействованы. Распорядок менять поздно. Четвёртый обоз надо уничтожать наверняка. Где предлагаешь в свете сказанного выше?
Андрей показал: здесь и здесь.

- И я о том же, - одобрил Сыня. По трём маршрутам разведка – на полсуток вперёд, охранение метров пятьсот справа, слева. На четвёртом (если верить Сомову) легче. А, хоть что, выбирать неизчего, выверять некогда. Формируешь пару групп, становите фугасы, и «отдых». Ты радио маякни, по тебе взрыв.
- В таком случае, три точки надо от всякого греха.

- Хоть десять, твоё дело. Места глухоманные. Подобной беды не ждут. С самого фронта живую силу бить посредством этой приманки приспособились. Наша задача – навовсешный капут идеи, чтоб соседям без печалей. И кажется, с нами воинский Бог.

Схема упрощается в разы: можно убрать добрую половину наблюдателей, боевые группы отодвинуть, увеличив численность за счёт уменьшения количества групп. Сомов объявляет движуху; тебе – сигнальное слово, и гляди; въедут на твой заряд, дай отмашку; мы же на местах: как рассчитывали, панику подсоберём.

***

Что хошь говори, а Русских не взять! Положат в этой войне тысячи, миллион нехай, и только. Итог без сомнений. Андрей кой уж раз убедился, увидев подзрывалку. Можно ли представить! Она же – электрическая, а в воду класть. Мешков резиновых? Навряд сыщешь. Так они! Бычьим пузырём воспользовались. Где набрали пузырей? По хуторам брошен клич, и Анфим поставлял с немецкой бойни. Вот это вот надо понимать!

Сеанс радиосвязи оповестил ключевых игроков: «принят сценарий № 3 (когда командованию известно время взрыва). Подробности людям Зарицкого, сообщит Анфим, если успеет. Лётчики – другим отрядам. Наблюдатели должны отодвинуться от дорог, обеспечив тем самым тишь да гладь. Рванёт – заметят сразу и пойдут на готовенькое.

Сомова теперь лишь вторая подвижка интересовать должна. Собачникам передано связными: «клочьев шерсти не будет; слушать эфир; первая прибежавшая собака извещает, и молчок».

***

Снова на коня, снова морось в лицо. Жаль, под Гащилинкой шмякнулся мост, а то бы – поездом. Благо – нет работ, свежие лошади. Мчится Лариса от хутора к хутору, вспоминая эстафету Чингизидов. Они, говорят, 250 в день прогоняли. Так потому, что телефона не было. Ей же сменный конь на подхвате – только пересаживайся. И вот – мелькнуло. Кочневский выход. Здесь уж будь добра – мокроступы, и ножками.

С Кочнева – прямой путь, если умеючи. Лариса умеет: болото прошлёпала; наискось перебрела речку Бадюлю; поднялась по кабаньей тропе; спрятала снасть под лозами. Там чья-то лежит и пара запасных. Приспеет здесь ворочаться, заберут. Нет – иному спасение.

Подгородчина. Извиваются, всползают на косогор кривые улочки. Занавешены окна. Пусто. Навряд обратит кто-нибудь внимание на скользнувшего вдоль забора мальчишку: мало ли их. А обратят, знает сорванец, куда шмыгнуть, где сгинуть.

Надо бы косы отчекрыжить по такому случаю, да время впритык. Слишком важная новость. Андрей аж зелёный из озера выскочил, до Кладезя гнали, оголтевши, бросая промежуточным постам утомлённых лошадей.

Подвязанная верёвкой рубаха с отцовского плеча, картуз его же – самый правильный вид. Куда модельерам! Ого, мостовая – без привычки босиком. Стёкла тут водятся, проволоки разные. Аккуратней бы, а как приглянешь по лужам?

Немцы. Жуть. Почему, собственно? У ней больше шансов для удирания, чем у них для поимки, да и не похожи на желающих ловить – просто идут. Справа казармы. Лучше не рисковать. Следует с наглыми глазами пройти через рыночную площадь, свернуть на Чкалова и там дворами – к магазину. Или нет? Чкалова – опасно. Рынок; поселковая больница; далее – по задам.

Шестой уже час. Торговцы разошлись. Лишь у сапожной будки движение, и что это! Коричневый немец стоит и смотрит! Наверняка ночью вывезли. Эмблема гитлерюгенда? Трудно спутать с чем бы то ни было, настоль запомнилась при подгонке костюмов под Ясенев.

Митя некогда нарисовал кабадяку с глазами, в каждом из которых по два колеса. «Что это?» - спросили. «Страх», - отвечал. Полное недоумение: почему! «У страха глаза – велики», объяснил Митя. Ни то, что велик, а крыльев парочку заиметь! Ну, нет. Глядит он прямо и сейчас узнает ту, которая вчера утром гарцевала в солнечном луче. Мало, ох, мало труханул отец (лошади больше досталось). Кнутом следовало бы наездницу до позвоночника и кишок!

***

Единственное, что осталось у Паузеванга от юношеской формы – дождевик, и оказался он лучше предложенного Земпелином, вернее – старшим санитаром Глаттеном. С обувью возник вопрос, пришлось подгонять. Именно за этим делом и застала его Лариса. Мерку сняли; определили срок выполнения заказа; надо, разумеется, поднабрать новостей, которые ждут в госпитале. Сапожник в центре событий. Вальтеру втройне занятно. Стоит под козырьком, развесив уши, вытаращившись, будто солнце на пятак. И дела нет ему до перепуганного мальчишки.
- Наша машина! – Встрёпывается Глаттен. - Бежим! Простите, Господин Шааф!

Топочут позади! «Ближе! Ближе! Догоняют!» Лариса - ходу, только некуда отскочить: прилавки, насквозь просвечивающиеся; дальше - голые фасады. Крыльцо высокое выдаётся вперёд и! Обана! Экипаж на шинованных колёсах чётенько в стену задом, в лошадей передом.
Спряталась. Проскочили. Но это ж ничего не меняет! Наверняка возвратятся, и сквозь прощелок двери, избегающий дождя, смотрит часовой.

***

Сидит «Пенорождённая!» Невидно её покудова из-за конских ног и намотавшихся на ось травяных ошмётков. Косы – полбеды; Вещь - кругом беда. С ней разобралась. Это – мина железнодорожная. Велено Анфиму переказать, чтоб как ни то наделал шуму, дабы время потянулось, если успеет, конечно. Вкладываешь между шпал, выпускаешь зелёненькую проволочку. Будто стебелёк. Обходчик не замечает. Одна ось её качнёт, другая, третья! На четвёртой (или как настроишь) раздаётся взрыв. А если вот сюда вот запихнуть, и проволочку вниз? Ничем ведь не отличается от хлама под «брюхом» кареты!

Свободна! Следующим номером – первый попавшийся люк. Воды тама! Ну, ничего, тепловатая, поскольку – предосенье. Одно калено, второе! Направо, налево, вверх! Дальше, глубже, расширяется коллектор, сужается и ветками. Главное, не спутать. Ага! Правильный запах.

Лариса может выпрямиться, снять штаны, сунуть в картуз их и рубаху. Под шиворотом почти сухое платье, подкладкой картуза – платок. Мальчик остаётся в «нижнем мире». Девчонка толкает деревянный щит, просовывается вбок; хватает поперечину; подтягивается; ещё раз и ещё. Снова подвинута доска, и на тебе – живое, трепыхающееся, пернатое! Дело за малым: взять грабли, заняться уборкой курятника.

***

«На улице топот, под окошком стук… – Эй, вставайте! – крикнул всадник…» Однако, не Кибальчиш. А «Пришла беда, откуда не ждали…» Настоящая - очень даже. Распахивается дверь, и! Шесть часов; выверка – сиречь обыск. Два полицая и немец, командир охраны постоялого двора.

Ларису знают: родня Анфимкиной любовницы. Бабка в деревне у ней померла, вот и взяли под опеку. «Какой из любовниц? Не запутаться бы!» - прикидывает Анфим, на счастье тут оказавшийся. Нельзя к сердцу ненависть пускать, ой, нельзя, только вся эта камандундия! Ляхи, твою мать! До чего сволочной народ! Облизывается он, повод вымышляет, как бы Ларису обыскать, ощупать. Мясо бесноватое! Немцы спокойней. Эти же! Была бы воля, лично бы душил, с наслаждением.

Лариса поднимает руки; Анфим проводит ладонями по швам, берёт за плечи, встряхивает; куриные вши и говнушки сыплются с платка за пазуху. – В дом пошла, - приказал Анфим. – Не туда! Где для вас, для эдаких? Учить ещё!

***

Предел всему – ждать и догонять. Однако есть занятие, много занятий. – Новиковского ко мне. – Велел Мирону Сыня.
- Позвольте возразить, товарищ капитан, - был ответ. – Некого там по дождю.
«Тьфу, пакость!» - Выругался замполит и поехал сам. - Обедать-то? – Заикнулась Анисья, только – мимо звук.

Первым делом в предоставленную для опроса светёлку вызвал Рассохина: «гляди снимки, именуй соколов!» Затем – Талжанбаева. Сведения совпали, словно знато наперёд. Действительно, нет четверых солодунцев. Мансур изобразил контуры лиц, Петька назвал имена без ошибок – уже кое-что.

- Вот - самый сохранный человек, - Приветствовал Сыня Новиковского, садись, побеседуем.
Леон успел напитать-таки грешную плоть и чувствовал подобие удовлетворённости, хоть снова и опять капуста.

- Начнём с твоего положения, - повёл речь партизанский командир, заметно волнуясь. Ты – в безопасности; здоровьем опытные врачи занимаются; бумаги есть; обучение – как обычно; а вот работать надо, отлынивать ни к чему, посколь труд человека сделал.

Едва-едва промелькнула брезгливость, тончайшей иголочкой в глубине зрачков. Знакома приметка, готов для разворота ответ, много раз слышанный. И всё же надо произнести банальный набор слов, « чтобы не жёг позор за подленькое и мелочное…» * Столько погибло самоумных, столько судеб переломано!

Твоя теперь, сказал, задача: подняться, вырасти. Способов два: труд и мир с собой, с окружающими, с ситуацией, в которой оказался. Это важно, ведь именно мир является источником силы. Понял ли?
Для всякого случая Леон удовлетворительно кивнул, хоть понимание не согрело.

- Теперь о ситуации. – Сыня будто бы поверил ему. - Отец твой – знаем, кто: сдал тебя с потрохами. Главное, что ты его не сдал. Есть в тебе стержень, право и возможность на ногах стоять.
В сторону глядит Леон, и явственна кривая ухмылка. Эк оно! Что же делать?

Я своих родителей – ни слухом, - вспомнил Сыня приём Знаменского, - хоть по закону физиологии родители у всех должны быть. Два пути у меня. Первый: горе по поводу этого собирать (вроде - «бросили»); Второй: доброе отыскивать вовсе из ничего. Кто они? Любовь меж ними была, или по пьянке сделан я, навряд выясню, а искать, что хорошее имели, не заказано. Ветру, солнышку радовались; песню какую, аль ремесло; сила в руках-ногах!

Нету, запомни, на земле ни чертей, ни ангелов – все люди. В одном сумел, другим ошибся. Грехи-обиды? Своих хватает. Доброе культивируй, взращивай себе на пользу. Пришла горькая минута, представь: где он помог кому-нибудь, что умел, вот и легче.
Затоскуешь, иссякнут силы, сочти, что есть у тебя. С малого начинай: хожу; вижу; не болит; тепло и далее. Странна затея, ан - работает.

Я позвал тебя вот зачем. Война кончится, и будет человечество судить фашистов, обязательно будет. За всякое горе спросим с них, за всякую слезу. Для того доподлинно следует знать, с кого спрашивать и что. Ступанки – один из пунктов спроса. Ты – серьёзный свидетель.

На суде на этом, я считаю, делать тебе нечего, публично выставляться – чрез меру. Хватит испытаний. А факты собрать, имена, также записать слышанное очень даже стоит, дабы каждую дрянь – до болявки: кто задумал; кто организовал; кто издевался. Потянем за ниточку, тобой подмеченную, и вытащим на свет Божий.

- Что говорить? – Уныло промямлил Леон.
- С момента, как Шлютер привёз тебя в Ступанки.
- Шлютер! Вы знаете про Шлютера!

- Да. Дневник Януши, последняя запись.
- Леон, будто рыба на мели, ухватил воздух, чтоб не заплакать, и промахнулся. Одна слеза выкатилась, другая, третья! Задержал дыхание, желая вкатить их обратно. – Дайте почитать, – шепнул.

- Брось, умница. Пускай его. Зачем теперь. Дальше надо жить. Чтоб всё по местам и не бояться. «Радуйся, что в порядке с тобой мы», - хотел сказать, но удержал слово на полувдохе.

***

Выспался Бастиан; смотреть нечего; рюкзаком с книжками завладел Фогель. Хоть бы не тронул Евангелие (там стенограмма Знаменского и фотография). Нет. Похоже – мусолит назидательные рассказы – третий круг с ними у него. Чем назидают, хотелось бы знать!

Долгий день, тихо. Игра надоела, читает каждый своё, верхние перестали топтаться. Тиктик тиктик, выбивает Мансур на жести Манефино лицо. Предел занудства и тоски. Как женщина вошла, Бастиан не заметил.

- Что ты, милый? – Лиза наклонилась к Антону и замерла, вдохнув родной запах. – Болит?
- Нет. Тошнота и дурь меж бровей, глаза не открыть - как у китайца.

- Ел ли? Молочка, может? Вишен сушёных погрызть?
- Да, если тут найдутся. По дождю за ними не ходи. Сядь со мной, коль время есть. Ладошками лицо! Мамка моя! Тыщу лет тебя не видел. Умаялась тама?
- Не особо. Дети слушаются, не бегут, это – главное. Притон по лету - не самое плохое место. Сколь гриба насушили! Надо понимать. И жёлудя – в поднебесье гора, тридцать свиней прокормим.

- Знаешь, мам, чего спросить хотел, Соторнянских слышно ли? Я за этой суетой никого не видел.
- Мы-то и подавно. Сидели в норе на крысиный манер. Где оставлены последний раз, вспомни кА.
- На южный пошли, кажись, от Захаровой. Так, по крайней мере, я им велел, потому что здесь уж затевалось.
- А вот мы спросим: кто-либо есть на потолке!

- Не надо. – Антон сел, пальцами растёр щёки. – Сгонять следует, проверить. Шестеро у ней без Веры. Одеты ли пред осенью? Всё ведь оставили, а трудодней – лишь пропитаться.
- И то. «Жандарма Европы» нету там, каждый за себя. Только болен ведь, и запрет – без нужды ходить.
- К прахам собачьим эту болезнь. Не рана, не контузия. На воздухе пройдёт. Что до запрета, – в подкрыше командир, объяснюсь.

***

Холодно, а гонит нужда. Есть повод выполнить навязчивое пожелание. Ганс открыл тонко скрипнувшую дверь; переступил порог; повернулся под правильным углом; поднял руку, от капель взгляд заслонить; глянул, и что это! На фоне серого дрожащего «желе», у самой границы его, задевая прокалывающие ненастное неба вершины, три самолёта клином идут.

Безумцы! Конечно. «Безумие – возражать военной машине Рейха», говорят по радио. Безумие – сюда соваться. Гитлер предусмотрительней Наполеона с шестьюстами тысяч, развернул фронт от краёв до краёв континента, и всё-таки. Вот победители! Зачем отчаянный полёт? Кто их заметит, кто ждёт при такой погоде, а ведь не разобьются.

***

- Три девицы под окном: Парфентий, Иннокентий, Авксентий! – Подковырнул доморощенных пилотов Андрюшка. – Херакните нас, как соплю об землю, гестапо спасибо скажет.
- Помелом тебе! – Огрызнулся Парфён. В ящик лезь, поганое отродье.

В километрах пяти от места назначения присели, выгрузить минёров и снасть. Самолётам - тотчас дальнейший путь. Деменкову – Кольцовка (отряд Мохова); Болотину – Углы (Зайчихин); Сошникову Аксёну трудней всех - следует отыскать не ждущего связи Матюшенко. Рация – запрет. Только глазками посадка.

Диверсанты по-трое пошли, по всем параметрам благословляя погодушку, радуясь, что уцелели и уцелеют впредь, потому что хороший хозяин в эдакую хмарь собаку не выпустит. Двигайся без печали: ягдов не чутно, как Витька и сказал. Вот он финиш! Не ручеёк - канава, отводящая воду с полей совхоза Коммунар. Течёт, между прочим, и мостик бревенчатый охраняется: выгнал хозяин собак.

Место для минирования избрал Деменок вопреки неписаным правилам. Чаще всего засаду устраивают там, где дорога поворачивает влево по ходу движения противника. Сами же оказываются впереди и справа сбоку. Здесь нечего опасаться: участок прямой, местность открытая, не считая придорожных кустов. И всё-таки стоят. С чего бы это?

- Кой чёрт тебя нёс на дырявый мост?
- Кабы не было воды, не ходила бы туды.

Ехать будут здесь, правильная догадка. Место простым лишь кажется, по сути - весьма уязвимо: раскатай брёвна, и застряли. На поворотах серьёзные силы выставлены, соваться ни к чему - до срока можно потревожить. Это же фигня, а не застава.

На то и «Архангелы», чтобы парить будто бы над. Всё за тебя: родная земля, правое дело, выучка, в результате которой каждый боец точно знает боевую задачу, определяет зону ответственности, сполпина просчитывает варианты действий в любом теоретически возможном эпизоде, умеет видеть поле боя в целом, интуитивно чувствовать обстановку, свободно ориентироваться, стрелять, маскироваться.

Фашисты – куры мокрые. Тоже трое их, и дню далеко до угасания, хоть не расцвёл, придушен обложным дождём без ветра. Устроились – куда твой пикник! Мышь не проскочит. А надо-то: под настил подсунуть сумочку, соединить пару проводков, и драпай подальше от рио-риты. Ещё надо бы сколь-нибудь мин впереди покидать на всякий случай, но это – определившись со временем основного взрыва, под носом у едущих класть.

- Оруррюроррр! Едва слышно высказался Андрей. Нет реакции.
- Оруррюроррр! – Повторил Серёня чуть левей и будто лапами зашуршало.
Шагающие, как в заведённой табакерке, часовые замерли, вслушиваясь. Тишина. Было ли? Дождь лепечет, лопаются в лужах пузыри.

- Франц, ты слышал? – Клацает оклик.
- Кажется, лает ответ.
- Посмотри.
Что смотреть?

- Был ли звук!
- Оруррюроррр! – Из-за моста подбавил жуды Миша. Чётко легла очередь, ровно туда.
- Я сказал: надо посмотреть! – Озлился, видимо, старший патруля.

- Правильно. Стрелять следует, не сходя с места, - поддержал Франца третий солдат. – Сунешься в куст, а она тебя за глотку, и всё.
- Кто!
- А ты про кого подумал? И я о ней же.

- Правильно. Нельзя с дороги уходить, и глядеть друг за другом следует – на кого кинется.
- Почему ты решил, что кинется?
- Привычка убивать, так говорили.
- Может, другое что?
- Может быть. Только кроме нас стеречь тут нечего и не от кого.

Взяли ребятушки наизготовку автоматушки, да пошли себе глину вымерять, спину приятеля защищать. Воды в канаве, между тем, оказалось достаточно, чтоб скрыть ползущего с дыхательной трубкой «Архангела». Костриков пролез, не зацепился, Тиханенков с Деменковым повозились в кустах, своевременно и правильно кинув по куску земли. Спасибо тебе, Альмуша, легендарностью выручила за семьдесят вёрст, не догадываясь о том.

***

«Уж с утра погода злится,
Ночью буря настаёт». *

Им, ясен пень, не столь проехать надо, сколь «брагу» замутить. «Псы» Фихтенмаера взялись за отстрел собак. Из шести выпущенных Витькой пришли две всего почти одновременно. Слава тебе, Господи, он додумался – никаких клочков не выстригать – собака, и всё.

Направлением «Медяниково Шлёнь» откровенно пренебрегли. Был лишь обоз, сопровождение - до роты автоматчиков. Своевременно отправил приказ Андрюшка, без осечек сработал радиофугас. А едва остыло эхо, в поддержку ему затараторили пулемёты, полетели гранаты, вступил в бой подоспевший отряд Матюшенко.

Дела нет «Архангелам», что немцы везли, что осталось. Главное, есть кружка горячего чаю, телогрейка, ватные штаны и возможность доехать домой с комфортом – в трясущемся, готовом, но не желающем развалиться Кабыздохе.

- Я чего спросить, - с глазу на глаз с Андреем улучил минуту партизан со снайперской винтовкой, - Про Витю слышно ли? Мы на воздушном шаре с ним! – опередил парень недоумение. – Встретишь, перекажи: Богданом меня зовут.
- Если так, - сказал Андрюшка, - пять держи, Богдан, и молись за него, елико ти мощно. Ох, как молись.

1.       Николай Островский.
2.       Александр Пушкин.

Продолжение:
http://www.stihi.ru/2019/03/22/418