Клинцовка...

Там, где степи заволжские плыли,
пенясь в гребнях волн ковылём,
суховеи, седые от пыли,
изгалялись над редким жнивьём.
Там у Бога дождя лишь просили,
мало веря в его доброту:
в ночь корыта под крыши носили
и пустыми назад поутру.
Там работать любили, умели.
Жили бедно – скупых не найдёшь.
Разве только что скупо потели,
да и то – как водицы попьёшь.
А воде знали цену и меру,
и колодцы там (ох, глубоки!).
Рыли – черпали силу и веру
из чистейшей, как правда, реки.
Там народ суховатый по стати,
но не чёрствый, не чёрная кость.
И, считай, в каждой мазанке-хате
гулко эхо войны отдалось.
И в простенках живыми солдаты,
не пришедшие с поля войны,
улыбались чуть-чуть виновато
за тяжёлые мирные сны
вдов своих, матерей постаревших,
сухо плачущих – соль в седину,
да друзей своих, так поредевших
за последнюю (дай Бог!) войну.
…И скорбели заволжские степи
о погибших своих сыновьях.
И рождались красивыми дети
в суховеем прошитых полях.
…Сухо в горле от летнего зноя.
Сухо крошится боль на зубах…
Там меня родила мать без воя,
без слезинки в усталых глазах.
Степь – она моя первая зыбка,
потому и ковыль в волосах,
чуть с полынной горчинкой улыбка
и глаза в голубых васильках.
Потому суховат (так считают),
глух всегда к «водолейным» речам,
что в душе моей степь изнывает
по большим семицветным дождям.
…Потому не мельчаю с годами,
что колодцы мои глубоки,
что в заволжские степи корнями…
Завсегда там крепки мужики!...