Мирону Федорову

I

Некрасиво будет сказано,
Но иначе, пожалуй, никак:
Я себя ощущаю наказанным
За какой-то нелепый пустяк.

Наказанье мое прескверное,
Заключается вот в чем: один –
Жид ли, поэт ли верное –
На Руси над стихами един;

Уж не я, к жизни жизнь воскресающий,
А вот он, что не знает свой путь.
Да имеет он слог потрясающий,
Но не знает, в чем правда и суть.

Отвернувшись однажды, навеки
Проклят он по земле блуждать.
Коль живет, не сомкнет свои веки
Не найдет ни кинжал, ни печать.

Он для паствы-народа двери
В храм не открывал ни разу.
Но я верю, я свято верю:
Сие произойдёт... не сразу.

..................................

А вина моя, верно, лишь в том,
Что Вальжаном хотел быть   
                отверженным,
И в лесу оказаться густом,
В ад с поэтом спуститься поверженным.

..................................

Так хотел я быть к смерти близким,
Как Иов или, может, Христос,
Но упал я настолько низко,
Сколь высоко Христа вознес.

..................................

Я б век новый культуры воздвиг,
Пусть бронзовый, пусть медный.
Хоть поэзия – тень любви,
Ей не дал бы пропасть бесследно.

Я хотел стать мессией новым
И напомнить народу завет,
Расплатиться за грех своей кровью,
А иначе – какой я поэт.

Быть достойным звания Бога –
Человечьей своей душой,
Ввек пойти Христовой дорогой
И укутаться Божьим плащом.

И обретши богатства море,
Вмиг истратить его для вас.
А иначе – мне будет горе,
А иначе – себя я не спас.

II

Но пойду я с спасительной целью.
Аж на невских святых берегах
В своей маленькой темной келье
Притаился трусливый монах.

Он забыл, что написано Слово
И говорено: "Встань и иди".
Для народа земного ново,
Что лишь свет, а не тьма впереди.

Тот монах в Вавилоне был прежде –
Тысячи лет назад –
Строил башню в тщетной надежде,
Что узрит раньше всех святый сад.

И теперь, чрез столетья бед,
Не узнав, что же есть обрезанье,
И крещенья отвергнув завет,
Он все мается в глупом терзании:

"Некрасиво будет сказано,
Но иначе, пожалуй, никак:
Я себя ощущаю наказанным
За какой-то нелепый пустяк".

Одно время он слыл поэтом,
Но продал почему-то свой дар.
Тридцать – золотом. И при этом
Сам нанес себе в сердце удар.

Но сейчас не в петле он, отнюдь,
А в обители тихой и скромной.
Ожидает, иль выбрал он путь
Без смиренья... хотя бы ровный.

И памятник ему не положен.
Под сенью
Стихов он не умирал,
Как Высоцкий или Есенин.
И великий поэт России
Без таможни отправится в Рай.

Но приду я к нему со Словом:
"Кровью Божею будь исцелен.
Для народа земного ново,
Что Бог принял под свою кровлю
Представителей всех племен.

Да, Агосфер, ты ждешь Христа
И жаждешь покаянья.
Но мечта твоя, в общем, пуста,
И не стоит сего страданья".

Но монах же мне скажет сразу:
"Ты, дружок, еще очень молод.
В 1703 году
По царскому по приказу
Был воздвигнут великий город.

Я его не оставлю вовеки,
Службу Богу неси хорошо.
Пусть же знают все-все человеки,
Утешенье свое я нашел.

Я столь долго писал не впустую,
Справедливость к поэтам есть.
Кем я стал – эту мысль простую
Постарайся с собой пронесть.

Да, узрел я Бога Живого...
И в мужских и в девичьих лицах.
Для народа земного ново,
Что Господь – в каждом лике таится".

Я ушел и его оставил.
Зная Бога, он пил вино.
Что ж, теперь буду я ваш рави:
Благославение мне дано.