Стихи на темы других поэтов

     ОТ АВТОРА

     Тексты, приведенные здесь, нельзя считать поэтическими переводами даже приблизительно, хотя многие их них достаточно близки к оригиналу. Автор не ставил себе такую задачу. У нас достаточно много блистательных переводчиков, которыми, как никогда, была богата русская литература двадцатого века. В моем случае, оригинальные тексты — всего лишь повод, порой очень отдаленный, почти не имеющий ничего общего с моим стихотворением, хотя в некоторых случаях это действительно — почти что переводы. Но повторяю, моей целью не было перевести стихотворение на русский язык. Это скорее — перекличка с поэтами, жившими в других странах, в другие эпохи, писавшими на других языках.


ИЗ КНИГИ "ЛЮДИ ПУСТЫНИ"



КАРАВАН         
               
                НА ТЕМУ МУХРАНА МАЧАВАРИАНИ

Из дальней страны летаргических снов
С мешками амбры и ириса
Пришел караван азиатских слонов
Под жаркое солнце Тифлиса

И в темном ущелье у самого дна
Он встал боевой вереницей,
А город уже пробудился от сна
И звонко трещал черепицей.

А бурная речка, сквозь сырость и тьму
Неся непослушные воды,
То горным обвалом грозила ему,
То ветром ночной непогоды.

И утренний месяц — играющий бес
В пыли городского ремонта,
Слегка усмехнулся и тут же исчез
За яркой чертой горизонта.


Считает грузин таиландских слонов,
Поднявшись над темной горою
Подобно скале посреди валунов
Над быстро бегущей Курою,

Малиново-бурый до корня седин
От кофе, вина и загара
Считает слонов пожилой армянин
Из желтых трущоб Авлабара,

Считает цыган в наркотическом сне,
Как в черной ночи зодиаки,
Считает сириец и пишет в уме
Арабские хитрые знаки,

Мегрел считает, считает еврей,
Сквозь полуприкрытые веки,
У темных резных деревянных дверей
Застынувший днесь и навеки,

Считает практичный и суетный грек,
И будто под кровом тумана
Младой кабардинец — отважный абрек,
Считает слонов каравана.


Идет караван по тбилисской земле
И пыль под тяжелые выи
То в темном тумане, то в утренней мгле
Вбивает в ее мостовые.

И вслед за удачей скрывая в дыму
Беду от лукавого глаза,
Победно и гордо навстречу ему
Выходит столица Кавказа.


САМОВЛЮБЛЕННЫЙ ВСАДНИК
               
                НА ТЕМУ МУХРАНА МАЧАВАРИАНИ


Парень в расшитой черкеске,
Ворвавшись в предместье Тбилиси,
Наполнил его переулки
Дробью раскатистой рыси.

И будто бы ненароком,
Покинув дома и бытовки,
Народ любовался уроком
Невиданной джигитовки.

Подпруги, служившие выну
Забавам джигита хмельного,
Стянули могучую спину
Его жеребца вороного.

Сыщешь ли злей и проворней?
Едва ль кабардинские кони
Бегут веселей и задорней
В долинах Куры и Риони.

Там, где армянский рынок
Дымится торговым наваром,
Он встретился в переулках
С ремесленным Авлабаром.

Подставив солнцу Самгори
Свои обожженные выи,
Его проводили очами
Седые мастеровые.

А там, где горячие воды
Наполнили серные бани,
Построились в ряд садоводы —
Крестьяне из Вазисубани.

Они его рассмотрели
В лучах небесной лазури,
Смешавшей Хирсу и Кварели
С рубиновым Киндзмараули,

А возле кофейной лавки
Открыли свои корзинки
Цветочницы из Коджори —
Молоденькие грузинки.

Они слегка приподнялись,
Освоившись с уличным бытом,
И громко расхохотались
Вослед отзвеневшим копытам.

За все это время ни разу
Всадник не обернулся,
И сладкий угар обольщенья
Ни разу его не коснулся,

Занятый только погоней,
Ни разу в суетном свете
Он не прельстился мечтою
О постороннем предмете…

Но там, где город порою
Трепещет смиренного вида
Стоящей над темной горою
Часовни святого Давида,
Где сгрудились глыбы гранита
Под бурой громадой Сиони,
Не вынесло сердце джигита
Безмолвия этой погони.

Вдоль улицы Леселидзе
И улицы Дадиани,
Мимо террас и балконов
Старинных построек Картли,
Мимо пестрых кварталов
Правобережья Мтквари...
Он летит и кричит:
«Смотрите, люди,
Нет и не будет красивей
Вахтанга Ганджискарели!»



КУПЦЫ
                НА ТЕМУ МУХРАНА МАЧАВАРИАНИ

Цветочные лавки, ряды, магазины,
Торговый народ – молодые грузины.
Мешая орехи, изюм и ткемали,
В тбилисской кофейне купцы пировали.
Настойчиво следуя правилам светским,
Меж греческим кофе и кофе турецким
Они созерцали, как сонный мираж,
Базарную площадь сквозь тусклый витраж.

На площади, право, средь слез и восторга
Есть все атрибуты восточного торга:
Крестьянский обоз, пожилой птицелов,
Арба, запряженная парой волов,
Брожение праздно снующего люда.
Сухой старичок молодого верблюда
Влечет за собою, однако беда –
Верблюд не желает идти никуда.
Верблюд упирается и ни в какую…
Народ, созерцая картину такую,
Смеется и шутит: «А у старика,
Смотри, бороденка уж больно жидка,
Жидка борода, как сухое мочало,
Висит – не видать ни конца, ни начала…»
Купцы же, устроившись дружной гурьбой,
Такую беседу ведут меж собой:
«В кварталах Самгори все так же воруют,
А мимо Метехи слоны маршируют
В толпе ротозеев. На рынке разброд.
Попробуй собрать любопытный народ.
Армянских купцов – не слыхали? Уже ли? –
В дороге ограбил Лексо Тухарели*.
Однако же, слава Вахтагу**, уж он
Отучит разбойника лезть на рожон».

*Лексо Тухарели – известный главарь банды абреков
**Вахтанг – грузинский царь



МАРИНА

               
                НА ТЕМУ Т. ЭЛИОТА


Кто мне укажет твой приют,
Восстав из глубины морей,
Какие губы назовут
Мне имя дочери моей?

Какое древо под луной
Прошелестит в глухой ночи
Еще зеленою листвой
Ее последнее «молчи»?

Какой ученый звездочет —
Седой цыган или пророк,
В огне прозрения прочтет
Сокрытый смысл ее дорог?

И средь разрушенных кают
Страны погибших кораблей
Какие ветры пропоют
Мне имя дочери моей?


Вспомни о смерти, живущий беспечно,
Всуе бесценные годы
Здесь расточавший стезей бесконечной
Праздной бесплодной свободы.

Сирую душу свою ослепивший
Адским огнем Вельзевула,
Вспомни о смерти, себя погубивший
В темной пучине разгула,

Вспомни о смерти, ленивый мечтатель.
В сумерках помысла злого,
Вспомни, скупец — одинокий стяжатель
Тщетного блага земного,

Вспомни, влюбленный в шотландское виски
Гордый владелец миллиона,
Вспомни, солдат, составляющий списки
Жертв своего батальона.

Инок, взывающий к грешному роду
В непросвещенной отчизне,
Перекрестись, завещая народу
Истину бренности жизни.

И просветитель, за каждым явленьем
Ищущий суть и причины,
Остановись перед грозным знаменьем
Неотвратимой кончины.

Вспомни о смерти, беглец малодушный,
Жертва вина и дурмана,
Вспомни, лукавый, трусливо-послушный,
Льстивый служитель обмана.

И, одурманенный кровью и смрадом
В братоубийственной смуте,
Рвущийся к власти, чинам и наградам,
Вспомни о смертной минуте.


Кто мне укажет твой приют,
Восстав из глубины морей,
Какие губы назовут
Мне имя дочери моей?

В какую стражу смертный род,
Вновь возродившись на земле,
Уже не взыщет нас, сирот,
Пропавших без вести во мгле?

Какие чуткие сердца
Проникнут в тихие мольбы
Души, прошедшей до конца
Короткий путь земной судьбы?

И средь разрушенных кают
Страны погибших кораблей
Какие ветры пропоют
Мне имя дочери моей?


PATIENCE

                НА ТЕМУ П. ВАЛЕРИ


               
                Patience! Patience               
                Patience dans I `azur!               
                Chaque atome de silence               
                Est la chance d’un fruit mur!               
               
                P. Valeri
               
                Терпение! Терпение!               
                Терпение. На небесах               
                Каждое мгновение безмолвия —               
                Заслуга перед Небом.
               
                П. Валери


Patience, Patience, Patience*...
Минутой терпенья согрет
Единственный истинный шанс
Еще не свершенных побед.

У кроткой души на роду —
Одно злостраданье и гнет,
Но ввергнуть навеки в беду
Фортуна ее не дерзнет.

Средь сотен отверженных лиц
Молчащее — краше всего,
И в сонме поверженных ниц
Спасающий взыщет его.

В безмолвии высится Он,
Отвергнутый некогда Сам,
Чем глуше и сдавленней стон,
Тем легче он льнет к небесам.

Patience, Patience, Patience...
Минутой терпенья согрет
Единственный истинный шанс
Еще не свершенных побед.

* Patience — терпение (фр.)



***

                НА ТЕМУ МЭРИ АЛИМБАРАШВИЛИ

Один из двух всегда рожден для блага,
Он весь – премудрость, доблесть и отвага.
Другой в годину горя и распада
Рожден затем, чтоб быть исчадьем ада.

Один из нас рожден для добрых дел,
Другой – оплакать собственный удел.
Но ты, младой герой с лицом пророка,
Не можешь быть носителем порока.



ИЗ «LOVE`S LAST ADIEU»               
                НА ТЕМУ БАЙРОНА

Над розами счастья склоняешься ты,
Стремясь возвеличить любовь и покой,
А время срывает сухие листы
И гонит их прочь беспощадной рукой.

Пустые надежды не радуют нас,
Клянемся сквозь годы любовь пронести,
Но случай силен разлучить через час
Вчерашних влюбленных с последним «прости».


***
               
                НА ТЕМУ БАЙРОНА

В тиши страдая и любя,
Заплачь, дитя, о горьком дне,
Но если боль гнетет тебя,
Отдай ее обратно мне.

В душе позор, под сердцем ложь
Лелеет хладный след его,
Я знаю, только ты придешь
На камни гроба моего.

Есть время плакать и страдать,
И душу, злую до того,
Коснулись мир и благодать
В соседстве сердца твоего.

Блаженный плач — святой пожар,
И уязвленные всерьез
Вдвойне оценят этот дар
Глаза, не знающие слез.

Я тоже ведал твой кумир,
Был так же счастлив, как и ты,
Ведь красота нисходит в мир
Утешить душу сироты.

В тиши страдая и любя,
Заплачь, дитя, о горьком дне,
Но если боль гнетет тебя,
Отдай ее обратно мне.



ON MY THIRTY THIRD
BIRTHDAY JANUARY 22.1821
               
                НА ТЕМУ БАЙРОНА

Свершая путь борений и трудов,
Достиг я тридцати и трех годов.
Каков итог старанья моего?
Мне тридцать три – и больше ничего.



ВОСПОМИНАНЬЯ
               
                ИЗ БАЙРОНА

Свершилось! – Нить оборвалась:
Уже под сердцем родилась
Неизъяснимая угроза,
И теплый луч, что в нем сиял,
В своей борьбе не устоял,
Став жертвой первого мороза.

Любовь – остывшее преданье,
Надежда, Мир – вчерашний дым!
Ужель добавлю к сим троим
Теперь еще Воспоминанья!


***
               
                НА ТЕМУ БАЙРОНА

Вот души, пред которыми смирить
Я мог бы дух унынья и гордыни,
Я б эти души мог благословить
И мог бы быть благословленным ими.



«КАКОЕ ХОЛОДНОЕ УТРО…»

                НА ТЕМУ Л. СИМПСОНА

I

                «Early in the morning», –
                The dark Queen said…
                L. Simpson


                «Какое раннее утро», –
                Сказала темная королева…
                Л. Симпсон


«Какое холодное утро» –
Шепнула жена короля,
Когда на востоке зардела
Заря наступившего дня.
И темное логово бриттов
Прорезал сверкающий луч
Уже восходившего солнца
Средь темно-малиновых туч.
Когда же оно осветило
Британский прославленный флаг,
Решилась собрать королева
Последнюю волю в кулак.
«Уже за окошком светает,
А в доме не видно ни зги», –
Сказала она и взглянула
В лицо фаворита-слуги.
«Уставший от горя и гнета,
Готовый идти до конца,
Народ осаждает снаружи
Открытые стены дворца.
Умы возмутившейся черни
Смущает придворная ложь,
И требует казни маркиза
Совет недовольных вельмож.
Сумеют ли сладить гвардейцы
С толпой, разгулявшейся всласть?
Спасти Вашу Милость едва ли
Способна верховная власть».
Но глядя в глаза королеве,
Ответил маркиз-сумасброд:
«Какое холодное утро,
Какой непослушный народ».

II

                «It’s a cold morning», –
                Antony said.
                L. Simpson


                «Какое холодное утро», –
                сказал Антоний.
                Л. Симпсон 

Под яркими звездами Нила
Собрал боевой авангард
Блистательный Цезарь Октавий
Под грозный латинский штандарт.
Ударив сопернику в спину,
Он встал на крутом берегу,
Всей силой могучего Рима
Грозя молодому врагу.
«Какое холодное утро,
Какая сырая земля», –
Промолвил любимец фортуны,
Антоний, садясь на коня.
«Последний приют триумвира –
Дотла обгоревшие пни.
Мы, кажется, друг Руфион,
Сегодня остались одни.
Прилична ли смерть от простуды,
Когда пред тобою в пыли
Войска двадцати легионов
Второго владыки земли?»
И встретив под рубищем Марка
Его испытующий взгляд,
«Какое холодное утро» –
Спокойно ответил солдат.



ПОЕДИНОК

                ПОДРАЖАНЬЕ АНГЛИЙСКИМ БАЛЛАДАМ

Когда же вспыхнули огни
В пылающей ночи,
Доспехи сбросили они
И вынули мечи.

И каждый Небу присягнул,
Воззвав к нему с колен,
Один был рыцарь Джеферс Вулл,
Другой – лорд Чемберлен.

Один был сед, как серебро,
Как старая зола,
Другой был рыжим, как перо
Орлиного крыла.

Кроваво-алый цвет сверкал
В гербе у одного
И белоснежный – на щите
Соперника его.

Был грозной волей вдохновлен
Веселый дух бойцов,
Святым усердием скреплен
И клятвой храбрецов.

Дух состязанья и борьбы –
В их доблестных сердцах.
А две звезды, как две судьбы,
Сгорали в небесах



ИЕРУСАЛИМ
               
                НА ТЕМУ ПОЭМЫ «МИЛЬТОН» В. БЛЕЙКА

В краю, где только мор и тля
Средь темной лжи и колдовства,
Благословлялась ли земля
Прикосновеньем Божества?

Сверкал ли град Иерусалим
В лучах Творца для той страны,
Над коей взвился сизый дым
Табачных фабрик сатаны?

Среди насилья и разбоя,
Надежный меч, не знай покоя,
Не уставай от бранных дел,
Земной терзающих предел.

Мужайся, дух, в жестоких битвах,
Усердных бденьях и молитвах,
Не отвергайся скорбных дней
Скупой юдоли пилигрима,
Покуда явственно и зримо
Не обретешь Иерусалима
Под небом Родины моей.





ИЗ КНИГИ "ВИНО ОДИНОЧЕСТВА"


КВОЛЛИ

По мотивам романа E. Annie Proulx "The shipping News" ("Новости навигации")


Ты добрый малый, благородный Кволли,
Но жизнь твою без видимой причины
Терзает дух какой-то грозной воли,
Суля тревоги, скорби и кручины.

Твой мир теперь - подобие Содома,
Твой дух-соперник - безупречный "профи",
Твоя жена, сбежавшая из дома,
На днях погибла в автокатастрофе.

Твой небольшой район кишит врагами,
Что плотно заняты твоей судьбою,
Родители, не справившись с долгами,
Вдруг взяли и покончили с собою.

На службе, как в большой зловонной луже,
Царят раздоры, склоки и злоречье,
Так в чем же дело, Кволли, почему же
Твоя такая участь человечья?



О том, что некогда слыхал на флоте,
В своем простосердечье деревенском
Тебе поведал шкипер в утлом боте
Под скальным берегом ньюфаундлендском

В том месте, где опасные свеченья
Влекут к себе ночного пилигрима,
В том месте, где студеные теченья
Встречаются с потоками Гольфстрима.

О сокровенных тайнах дней минувших
Он рассказал тебе легко и просто,
Читая списки некогда уснувших
Под сенью деревенского погоста.

Из тьмы преданий и легенд народных
Он помнил все от самого начала,
Но в списке ваших предков благородных
Имен твоей родни не прозвучало.

О том, что ведал, говорил без боли,
Как воплотитель чьей-то злой идеи,
Он рассказал, что предки твои, Кволли, -
Пираты, мародеры и злодеи.

Прославившись разбоем небывалым,
Ночами или сумрачными днями
Они манили флот к подводным скалам
Фальшивыми сигнальными огнями.

И не щадя ни малых, ни убогих,
Казнили, убивая без причины,
Оставшихся несчастных, тех немногих,
Сумевших выплыть из морской пучины.

Над зыбкой твердью незнакомой суши,
Быть может,ныне тропами уставших
Невидимо для глаз блуждают души
Замученных, избитых и пропавших.

Твой род не знал ни слез, ни покаянья,
И вот теперь ему не знать покоя,
Покуда не свершится воздаянье,
Неведомо откуда и какое.





ИЗ КНИГИ "В ПЕТЕРБУРГЕ ВРЕМЯ БЛЮЗА"



В ТЕНИ КОМАРА
               
                НА ТЕМУ ВЛАДИМИРА ШАЛИ

Встретив тьмой преступлений и смертных грехов
Утро нового века под крик петухов,
Дом мой тонет в зловоньях, истертый до дыр,
Став притоном прохвостов, воров и проныр.

Средь миллионных афер маклаков и менял
Я все бросил, все отдал и все потерял.
Но теперь, когда мир истребляет жара,
Я один оказался в тени комара.

Я иду, как по чьей-то чужой стороне,
По какой-то натянутой тонкой струне,
И от бешеных стрел неземного огня
Эта тень бережет и спасает меня.

Так, лишившись всего в непредвиденный день
И взамен получив эту легкую тень,
Среди пропастей мира и адских огней
Я танцую, упившись свободой своей.

Я лечу, я свободен от уз и оков
Лабиринта бессмысленных, злых тупиков!
Я лечу… Так летят от чужого двора
За трепещущим в небе крылом комара.


ВИНА ИТАЛИИ
               
                НА ТЕМУ ЮРИЯ ОЛЬШАНСКОГО

Где вьются, сливаясь с чертой горизонта,
кусты виноградных плантаций Пьемонта,
крестьянин, вдыхая курительный дым,
поил меня белым вином молодым.

Как свет, что томится в божественных узах,
в глубоких, сырых погребах, в Сиракузах,
как призрачный луч в измеренье ином,
мерцали бутыли с палермским вином.

Как сонный мираж, пред моими очами
сверкал в полумгле золотыми свечами
в хрустальных бокалах прозрачней слезы
вишневый настой сицилийской лозы.

Приветствую вас, итальянские вина:
Сентина, Греккето, Лагрейн, Бардолино,
впитавшие соки великих времен,
хранящие гений забытых имен.

Где розовый мрамор и красная глина
сгорали в янтарных огнях Кастельсина –
вина триумфальных собраний людских
у некогда главных ворот городских,

во мгле суеверий, средь тьмы наваждений
я впитывал ясность латинских суждений
средь грозною мощью исполненных лиц,
спокойно глядящих с имперских гробниц.

Как шепот колдуньи, как очи пирата,
мне душу взрывало вино Катарратто,
суля мне победный и доблестный бой,
пусть даже в неравном сраженье с судьбой.

В грядущих веках вдохновенно и зримо
пребудет в сиянье бессмертного Рима
коней боевых олимпийская злость
везде, где растет виноградная гроздь.

Спасая свои одинокие грезы,
в пустом ресторане, у виллы Боргезы
я тоже засну ностальгическим сном,
один на один с итальянским вином.