Пожиратели информации 1999-2012

Пожиратели информации
---------------------

Лучше быть неграмотным,
чем читать в газетах
об угрозе терроризма,
скандалах и коррупционерах,
и внимать призывам
всенародно избранных (якобы).
Лучше быть неграмотным,
чем смотреть в журналах
на разноцветно-глянцевое
самодовольство постеров
и читать истории
звездных болезней
и узнавать, кто на ком женился,
кто с кем развелся,
и кто с кем спал.
Уж лучше жить в тишине,
чем каждый вечер убивать время,
пялясь на сытые физиономии
над серыми галстуками
и белыми треугольниками рубашек,
между лацканами черных пиджаков,
на фоне полированного мрамора
и дверей из красного дерева,
и слушать их демагогию
круглые сутки напролет,
в окружении микрофонов на шестах
и рук с диктофонами.
Уж лучше совсем не иметь телевизора,
чем любоваться
автоматным огнем боевиков,
или слушать снотворные футбольные крики
и чувствовать кожей,
как рекламный сюрреализм
называет тебя идиотом.
О информация!
Обожрись ею!
О информация!
Обтошни ею ближнего,
чтобы он в ответ
обтошнил тебя.


Адский автобус
--------------

Этот автобус броско раскрашен
рекламами такой яркий как
шоколадная обертка не пожалели
краски и труда художников Двери
закрылись ты сел на сиденье автобус
тронулся в ночь Уютно и желто светят
прямоугольные плафоны на потолке
вокруг твои попутчики за окнами черная
темнота Правда здесь воздух пропитан
угарным газом воздух в салоне пропитан
пылью аж скрипит на зубах похоже
здесь давно не убирали Обшивка на
креслах потрескалась и протерлась
на стенах голая обшарпанная
пластиковая обшивка стекла
покрыты сеткой царапин Автобус
лихо летит в ночь он не останавливается
на остановках двери закрыты за окнами
мелькают смутные темные тени Водитель
оглянулся в салон кажется он бросил
руль он странно ухмыляется он был
совсем другим когда ты садился в автобус
Ааа эээ как бы мне выйти
спрашиваешь ты у него
А никак Двери у нас не откроются
Даже не проси двери работают только
на вход но не на выход
Ааа эээ
Мы едем не по твоему расписанию
у нас свои планы и вообще никто тебя
силой не тащил Но раз уж ты здесь
устраивайся поудобнее Ты нужен нам
с потрохами а вот о душе и думать забудь
Этот ободранный салон как разве
Это все А как же реклама на
бортах такая яркая как шоколадная
обертка Нет ответа Попутчики тоже
забеспокоились Озарение пришло
слишком поздно.


Мысли
-----

Я обращаюсь ко встречным взглядам и головам
на углах улиц и парковых скамейках;
я обращаюсь к прячущимся друг от друга содержимым черепных коробок,
упакованным в мраморную облицовку помещений;
я, как телепат, пытаюсь сверлить мыслью зрачки и лобные кости;
я обращаюсь с одним вопросом:
скажите мне, встречные головы, о чем вы думаете?
Я обращаюсь ко встречным взглядам и головам,
хотя скрытые ответы мне известны почти наверняка.
 
Вечные темы
-----------

Эх, Русь…
Птица-тройка…
Иной оценки
не заслуживаешь ты…
Эх, Русь…
Птица-тройка…
Семерка, туз…


Слова
-----

Как много слов: разноцветный
поток звуков.
Слова двуличны:
одновременно значат все,
и ничего не значат
(по крайней мере,
так о них говорят);
стальные клинки, некогда
острые и грозные,
теперь тупы и ржавы,
но ими до сих пор дерутся.

Слова, системы слов:
сколько их было, есть
и будет – правильных,
эгоцентричных, крикливых,
звучных;
выковывают новые кинжалы,
самые злобные обагряются 
кровью бессмысленных жертв,
и ржавеют,
и их выбрасывают
за ненадобностью,
и куют новые,
и все повторяется
без конца.


Мимо
----

Поколение проходит мимо –  мне с ним не по пути?
Люди, превращенные в обломки, ищут, за кем пойти следом;
люди вокруг – сотни, тысячи,
я один на улице, как каменный бугорок в водовороте –

Кто?
Кто?
Кто еще?


Соломенно-рыжие волосы
----------------------

собраны в маленький хвостик,
широкая улыбка,
полосатая маечка,
вязаная сумка на плече.
Она раздает прохожим
бесплатные образцы шампуня
в пластмассовых пакетиках.
Наверное, устроилась по объявлению;
прохожие слышат от нее
одну и туже заученную фразу
и никто не узнает,
где витают ее мысли,
пока она изображает счастье,
раздавая вверенное ей рекламное счастье.
Соломенно-рыжие волосы
собраны в маленький хвостик,
широкая улыбка,
полосатая маечка,
вязаная сумка на плече.

 
В магазине
----------

Прилавки –как террасы;
овощи и фрукты – рядами:
яблоки – 37 р. кг,
ананас – 55 р. кг.,
груши («Конференция» ) – 40 р. кг,
персики (Узбекистан) – 55 р. кг.,
сливы (Узбекистан) –18 р. кг.,
но вот баклажаны
из близлежащего совхоза – 65 р. кг.,
огурцы оттуда же – 16 р. кг.,
дешевле всего лук – 8 р. кг.,
и буграстая картошка – 7 р. кг.
Сладко-кислый
фруктовый воздух,
покупателей немного,
гулко гудит
вентиляционная система,
продавщицы
с крашеными волосами,
в синих фартуках,
и старушка
с клетчатой плетеной сумкой -
посмотрела
на эту
ценовую политику
и отошла
со вздохом.

2000

 
Бомж и секьюрити
----------------

Слева от мраморного крыльца магазина,
положив голову на нижнюю ступеньку
и обняв черную сумку, спал бомж.
Он был в коричневом пальто, на голове -
черная шапочка, засаленная, как и серые брюки;
на ногах разбитые растоптанные ботинки.
Он спал, не обращая внимания на прохожих,
может, впервые за два дня.
Откуда-то появился секьюрити –
здоровенный, упитанный, буграстый, с розовой
головой-шаром, в серой форме с белой рябью,
вдоль левой ноги – черный демократизатор с ручкой;
он неторопливо прохаживался вдоль магазина,
крутя на указательном пальце ключи на цепочке.
Он вальяжно прошел мимо красных пластмассовых
столов и стульев кафе, сгрудившихся под зонтом,
он подрулил к бомжу, остановился, тихонько
тронул его носом черного ботинка.
Бомж зашевелился, поднялся и сел, тощий и сутулый,
с темно-коричневым, сморщенным, как засохшая вишня,
лицом, он растерянно смотрел снизу вверх
на секьюрити, как бы извиняясь, говоря, простите,
что я осквернил ваше кафе и что отпугиваю
приличных людей. Секьюрити с широкой могучей
спиной что-то говорил бомжу, махал ручищей
в сторону. Бомж подхватил корявыми черными
руками сумку, встал и сутуло заковылял
к остановке; секьюрити шел по пятам,
крутя на пальце ключи, ведь он ни разу в жизни
не сидел на асфальте, не спал в укромных
развалинах, в кустах, подальше от человеческих
глаз; никогда не выбирал из помойного бака,
что еще годится в пищу.
Подошел автобус, бомж зашел за него и пропал:
наверное, поехал искать место отдыха поспокойнее,
откуда его не прогонят ни секьюрити, ни конкуренты
и никто не прогонит. Автобус уехал.
Секьюрити ходил и крутил на пальце ключи
на цепочке.

2000


Про чернокожих рабов
--------------------

Чернокожие рабы
целый день
трудятся на плантации.
Чернокожие рабы
видят весь день
одни и те же хари.
А вечером
чернокожие рабы идут в бар,
чтоб немного расслабиться
после дня трудового,
и в баре
они видят те же самые хари,
что и днем на плантации.


Нужная профессия
----------------

Очередной посетитель покорно уселся на стул. Она зашла сзади, применила болевой захват, и, удерживая клиента, вскрыла его череп тупым консервным ножом. Клиент брыкался, но она была сильнее. Вырвав несчастному мозг, она криво пришила крышку черепа обратно, и отпустила пустоголового восвояси. Тот уковылял, запрограммированный на беспричинную радость. Неиспользуемый по назначению мозг остался лежать на офисном столе.
Такая вот у нее профессия – зомбиратор пользователей. А еще она вкусные пирожки печет. С мозгами.


В замкнутом пространстве
------------------------

В одноглазом замкнутом пространстве оптического прицела –
трогательная сцена:
пикник на лужайке,
под раскидистой кроной,
вдали от надоевшего города;
распахнут багажник машины,
распахнуты дверцы,
ощущение безопасности;
вот они расстелили полотенце,
вот расстелили еще одно...

Перекрестье прицела – точно на яремной вене.
Вот этого?
Вон ту?
Раскладывают еду.
Садятся.
Смеются.
Увеличенные оптикой  с дальномером.
Как им весело.
В прицеле.
Палец – на спусковом крючке.
Спусковой крючок легонько пружинит.
Вдох.
Задержать дыхание.
Перекрестье перемещается
с головы на голову,
с шеи на шею.

Ладно.
Пока – не надо.
Незачем.
Не время.
Ощущение безопасности.

Они ни о чем не догадываются.
Ни о чем.
Ни о чем.
Все  они –
ни о чем...

...в замкнутом пространстве оптического прицела.


Ситуация (В ловушке)
--------------------

Люди добывают руду,
не зная, что будут делать из нее другие люди.
Люди делают из руды сталь, ножницы, автомобили,
пистолеты, автоматы, наручники, боеприпасы –
никогда не знаешь,
как их используют люди против людей.
Люди делают из резины
коврики, шланги, литые дубинки со стальной пружиной внутри;
все равно - коврики, шланги, литые дубинки.
Люди регулируют жизнь людей,
люди распоряжаются жизнями людей;
как это просто –
регулировать жизни людей,
распоряжаться жизнями людей,
лишить их возможности
распоряжаться своими жизнями.
Люди прячутся от людей
за бронированными стеклами, в кабинетах, в автомобилях;
людей от людей охраняют люди
с автоматами, наручниками, литыми дубинками –
люди в серой униформе.


Контрпропаганда
---------------

Возьми и разуверься.
Разведись со своей скромностью.
Реагируй неадекватно.
Казни свой телевизор кирпичом.
Сложи компакт-диски в мусорный бак.
Разбей CD-плейер о голову певуна.
Подожги кассу на работе.
Зарежь начальника.
Мочись на иконы.
Пусти священных коров на шашлык.
Убей в себе гражданина бюджетника.
Просто повесь его на фонарном столбе.
От этого всем станет светлее.


Иммунитет
---------

Я был
в слепом пятне.

Водитель
не увидел меня.

Он вывернул руль,
но было уже поздно.

Машина вдребезги,
водитель на кладбище.

Я цел и невредим.

Машина оказалась некрепкая,
а у меня иммунитет.


Конституция –основной закон
---------------------------

Уловка 22.
Поправка 23.
Дополнение 24.
Законопроект 25.
Комментарий 26.
Циркуляр 27.
Инструкция 28.
Служебная записка 29.
…
Правила поведения 99.
Диктатура закона.


Зарисовка
---------

Ветер течет по бокам холма,
гладит зеленые волны травы.

Трава – как стоящие связки кос,
чьи серебристо-зеленые лезвия
трепещут на ветру.

 
Болото, которое всегда с тобой
------------------------------

У нее в душЕ
болото.

Однажды
она попробовала возвести на его месте
парк аттракционов.

В итоге
все качели и карусели
ухнули в зеленую трясину.

Потонули мощеные аллеи.
Потонули скамейки и урны.
Посетители сгинули навеки.

Тина колыхнулась и застыла.
Где-то заквакали лягушки.

Портативное болото спросило: 
«Что это было?»

И само себе ответило:
«Сим победим!»

Калеки
------

Калеки носят увечья с собой
носят досадную рваную дыру внутри
под непроницаемой одеждой
Калеки живут для калек
калеки становятся калеками для калек
калеки гуляют по тротуарам
проложенным калеками для калек
калеки упорно носят в себе
заглохшие рваные ошметки
и осколки вросшие в мясо
Железные крашеные бока машин проплывают мимо
калеки имеют вполне здоровый вид
калеки шагают бодрой походкой
и по привычке таскают
свои живые тела упаковки для увечий
Калеки молчат друг другу о своих увечьях
как будто от жалоб ничего не изменится
У разговорчивых калек немые лица.


Взгляд вверх
------------

Белое облачко, как ветвистый коралловый атолл
в ослепительно лазурном глубоком море неба,
которое похоже на необъятную чашу.


Мусор
-----

Приснилось однажды Ивану, что живет он среди мусора.
«Нормально!», подумал Иван, продолжая при этом спать.
А сновидения продолжались, и приснилось Ивану, что все остальные люди – тоже мусор.
И бабы – мусор.
И жена его – мусор.
И друзья его – мусор.
И телек тоже оказался мусором.
И еда – мусором.
И даже самый процесс жизни – тоже мусор.
Короче, все вокруг оказалось мусором.
Но чего-то не хватало в этом странном сне, чтобы, так сказать, получилась целостная картина.
И от этой мысли Иван едва не проснулся.
Потому что понял что он – тоже мусор, и занимает среди мусора подобающее ему место.
«Нормально!», подумал Иван.
И проснулся практически просветленный.


Пять или шесть метров
---------------------

Всякий раз, минуя этот поворот, я смотрю на коттеджи и на домики садового товарищества.
Два десятка коттеджей возвышаются на одной стороне дороги, образуя нечто вроде микрорайона.
Бескрайнее скопище дачных домиков громоздится на другой ее стороне.
Только пять или шесть метров дороги разделяют коттеджи и садовые домики.
Коттеджи толстостенны, солидны и массивны, все построены из красного кирпича и являют собой шедевры архитектурного уродства, только два отделаны белым пластиком, и потому выглядят довольно прилично; почти все коттеджи обитаемы, с водопроводом и газом – газовая труба тянется сюда, огибая садовые участки и висит над дорогой; недостроенных лишь два или три.
Дачные домики имеют лишь по одному этажу, редко по два – почти все из серых досок в облезлой краске, есть и кирпичные – и все мелкие, размером не больше сарая, и каждый из них запросто поместился бы во дворе особняка, и сами они – нежилые сараи без удобств.
Коттеджи оцеплены высоченными – почти до второго этажа – заборами из кирпича или железобетонных плит, с железными воротами и калитками, к которым ведут от дороги бетонированные подъездные пути; балконы с ажурными перилами, бетонированные дворы с фонарями, гараж в подвале, веранда с арочным сводом, спутниковые тарелки на окнах; дворы почти пусты, только штабель кирпичей лежит в углу или ржавый каркас теплицы приткнулся к боковой стене дома, снегоход лежит на прицепе, а вон там, на пустой площадке – «КамАЗ», автокран, плиты, вагончик – небольшая индивидуальная стройплощадка.
Садовые участки-коробчонки окружены заборчиками из серых кривых досок и ржавой проволочной сетки; тесное пространство вокруг домика плотно засажено кустами, яблонями и грушами, заставлено теплицами и завалено хламом; никакой строительной техники здесь нет, здесь все построено своими силами и вручную и все выглядит так, как будто благоустройств никогда не будет завершено – и это в пяти или шести метрах от коттеджей.
Кто обитает в коттеджах – неизвестно, хозяев редко увидишь; но даже когда кто-то выходит покурить на балкон, или загоняет джип во двор, ничего определенно об этих людях сказать нельзя.
В дачных домиках не живут, сюда приезжает трудиться большинство окрестного населения – выращивать свои овощи и фрукты; не на Канарах проводят они свои отпуска, а здесь, потому что магазинные овощи им не по карману; и как мечтают они работать лишь на работе.
Коттеджи – источник заработка для случайных установщиков спутниковых антенн, для строительных бригад, для дизайнеров по интерьеру – бывших военных – которые нашли применение своим стратегическим умам в этом бизнесе и уже сменили «Жигули» на «Тойоты».
У владельцев садовых участков нет денег, чтобы нанять строителей, у них вообще нет лишних денег, они думают только о том, как сохранить то малое, что у них есть.
На садовых участках трудятся бедные, в частном секторе – он тут подальше – живут нищие; там, среди косых деревянных домиков и пустых огородов, тоже высится кирпичный особняк.
Вот что можно увидеть за минуту, пока автобус проходит этот отрезок дороги; только пять или шесть метров разделяют коттеджи и домики, только пять или шесть метров.

2001

 
Октябрьская зарисовка
---------------------

Серое небо.
Полдень.
Недостроенная многоэтажка.
Как будто обрубленная.
Серый голый бетон.
Пустые оконные проемы.
Башенный кран.
С ревом проносятся машины по улице.
Месят шинами грязь.
Железо, заляпанное грязью.
Бело-синие буквы на супермаркете.
Жидкая грязь на асфальте.
Серый октябрь.
Полдень в серых тонах.
Ледяной ветер.
Из серых облаков
сыплется дождь с колючей снежной крупой.


Гипермаркет
-----------

Приснился мне сегодня под утро удивительный сон: будто хожу я по какому-то гипермаркету, среди полок и стеллажей, и все эти полочки уставлены маленькими бутылочками, в которых – всевозможные горячительный напитки со всех стран мира: от самогона, до каких-то коньяков экзотических, и даже таких брендов, про которые даже я не слыхал. И вот я хожу, беру в руки бутылочки, отвинчиваю пробочки, из каждой отпиваю и на место ставлю. Пью, хочу согреться, а пойло – как вода. В гипермаркете я не один:  слоняются среди стеллажей люди разные, всех возрастов и сословий, и тоже из бутылочек  пробуют. Действительность же встретила меня призывом согреться: я проснулся и обнаружил, что за окном -34 С, а батареи, хотя и работают на полную мощность, все же не справляются с холодом. Теплосети. Наш девиз: «Споим кого угодно!»
 

Этот город
----------
 
Снова утро буднего дня, снова нехотя просыпаться и сонными глазами смотреть на утро в серенькой, сизой дымке.
Спешно бежать или ехать на работу, у кого она есть; кто-то останется дома или снова отправляться на ее поиски, на безрезультатные или результативные.
Снова тем же привычным путем, который уже сидит в печенках – кто- то снова спускается по вонючей лестнице панельной пятиэтажки, или едет в лифте в многоэтажном доме «улучшенной планировки», опоясанном отделкой из кафельной плитки под первым этажом, вокруг – одинаковые дома вместо горизонта; или выходит из двухэтажного коттеджа, садится за руль «Ниссана»; кто- то идет через широкий двор, мимо скудной детской площадки, идет через лабиринтный двор, полутемные от высоких ив, мимо ржавых помойных баков, и крашенных газовых труб над головой, мимо стены с похабным поэтическим творчеством, мимо белокирпичной трансформаторной будки и магазина на углу (привычный микромир, привычный путь следования от квартиры до магазина) – к железному, кирпичному гаражу, у кого он есть или к автобусной остановке поблизости.
Город проплывает мимо, за окнами автобуса, за окнами автомобиля, или просто вокруг для идущих пешком; за окнами проплывают похожие на горы многоэтажки, или тихие узкие улочки со старенькими кирпичными зданьицами хрущевских времен, редкие прохожие на пустых тротуарах с обязательными новомодными магазинами, или частный сектор –  серые покосившиеся заборы, дома в растрескавшейся краске, дощатые сарайчики, тесные дворики, палисадники, хлам, развешанное белье, собаки, бедно одетые старушки возле забора.
Зимой выхлопные трубы машин виляют сгустившимся облаком выхлопных газов, летом железный капот и крыша раскаляются солнцем; голые руки и ноги, мягкие сиденья, бензиновый душный салон.
Перекрестки, светофоры, повороты; контактные сети над головой, толпы на тротуарах, снуют с сумками; под вывеской «Служба занятости»собираются кучками люди измученные трудом, целыми днями сидят на скамейках и прямо на тротуаре, ожидая осуществления своей надежды.
Вот они, автомобильные пробки, разноцветный стальной блеск крыш, ряды крыш; легковушки, иномарки, джипы, замызганные грузовики, автозак с фиолетовой мигалкой на крыше кабины, редкий мотоцикл лавирует среди бамперов и высоких кузовов; можно понаблюдать с автобусной высоты за этой другой жизнью внутри кабин – что или кто там, в синей иномарке?
Рука водителя на нейлоновой ноге спутницы, или замученный трудом автовладелец, наверное думает о том, как бы не попасться сотрудникам ГИБДД, которые сшибают бабки, работники радара и жезла, они сами выбрали эту работу, или на переднем сиденье – АКМ (бывает и такое), или пусто.
(Если, конечно, нет давки, никто не напирает в четырех сторон, и не надо хвататься за поручень двумя руками, когда почти некуда поставить ноги, от такой езды болят мышцы и не до смотрения по сторонам).
Этот город стеснен с севера заводами, дымы над горизонтом.
По утрам сероводородные миазмы плывут и стелятся над дорогой, просачиваются в салоны машин.
Заводские трубы окутаны белым ядовитым дымом, как горные вершины облаками.
За кирпичным забором –  железнодорожные цистерны, обросшие белым кислотным инеем, рабочие в серых грязных спецовках смело дышат парами, орудуют толстыми шлангами над люками.
Ива в потоке миазмов – покрыта белым кислотным инеем – надругательство над природой.
Рабочий, дышащий кислотными парами – смертельная западня работы.
Сколько раз я проезжал мимо этих кирпичных заборов за которыми горные хребты черного шлака, чьего названия я никогда не знал; полувагоны, цистерны, неспешно ползущие тепловозы; толстые кишки неведомых трубопроводов над дорогой – нечеловеческий организм от горизонта до горизонта.
И совсем рядом - за железной дорогой, за деревьями – девяти- и шестнадцатиэтажки рвутся вверх, многооконные вертикали фасадов загромождают небо, арочные антенны - продолжения завоеванной высоты; пятиэтажки из квадратов-панелей с плоскими крышами пустячно невысокие среди них и за ними, а люди –  еще меньше – как будто неважные, под ними, на тротуарах.
Дальше –центр, вид с пригорка, длинная перспектива в низине, живописное нагромождение высотных зданий – яркие, четкие в любую погоду, идут к любой погоде; подъемные краны, двутавровые скелеты заданий; каркасная телебашня – упрощенная копия Эйфелевой.
Антенны указывают в ясное синее небо, или в плотные жаркие кучевые облака, или в серое ненастное небо; воздух почти прозрачен летом, зимой матовый, стылый и синеватый.
Что можно найти там, на этих улицах, в любой точке этого города?
Улицы, сероватая хмарь над горизонтом, машины, снующие туда-сюда, рев и гул, шорох шин по асфальту; мало чистых машин, большинство покрыты серым напылением грязи, с которой бесполезно бороться.
Бесконечные фасады и тротуары проплывают мимо за окном – автобуса, автомобиля – повороты и снова вереницы фасадов и тротуаров.
Прохожие на тротуарах: идут парами, поодиночке, туда и обратно, кто- то катит коляску; здесь немного людей, имеющих здоровый цвет лица.
Глубокие дворы, автомобиль выезжает из-под полуразвалившейся арки, тяжелые сосульки на крышах зимой, сухая пыль летом.
Центр –  витрины из тонированного стекла и зеркального стекла, за каждым углом и у каждого поворота, имплантированы с желтые облезлые фасады; пластик, рельефные железные буквы вывесок – кириллица и латиница, рекламные щиты, обещающее нечто непонятное, нечто из другого красочного ненастоящего мира для большинства ходящих под ними.
Сталинские здания, элитные квартиры, архитектурная эклектика, административные здания, гигантский экран для всеобщего просмотра.
Строительство, недостроенная грандиозная транспортная развязка, конуса метростроя за немыми бетонными заборами с буквой М.
Сюда, в офисы фирм устремляются каждое утро люди в костюмах, в нарядные магазины, торгующие оргтехникой, в агентства по подготовке кадров, (судя по доскам объявлений, сейчас нужны только менеджеры, только работники индустрии развлечений и обладатели рабочих специальностей), в налоговую полицию, в прокуратуру, в редакции газет, в тихие магазины.
Еще один день им смотреть в офисах на кучи бумаг, слепнуть перед мониторами, трепать нервы и вести разговоры о деньгах.
Сюда же съезжаются охранники тех же магазинов и офисов, чтобы надеть зелено-пятнистую или серую форму, кобуру с газовым револьвером и ходить среди прилавков, или сидеть и проверять удостоверения.
А кто- то не носит костюмов, но целыми днями торгует на улице – на углу, или на книжной толкучке.
Здесь же, неподалеку, в нескольких сотнях метров собираются рабочие, чтобы рыть экскаваторами землю для той же развязки.
И – совсем рядом с центром - частный сектор, покосившиеся деревянные домишки, за ними - панельные пятиэтажки, и ни за что не подумаешь, что центр совсем рядом.
На неприметной боковой улочке, собираются в магазин: кто- то снова встает за прилавок, кто-то идет в склад, разгружать машины, уже с первыми признаками геморроя и грыжи.
На окраинах съезжаются к знакомым проходным, турникетам, и бродячим заводским собакам, которых прикормили охранники.
Только первые дни отвратительно, только первые недели тяжело, пройдет год, и после таких поездок пять раз в неделю, четыре недели в месяц, пятьдесят две недели в году все становится как-то привычнее.
До чего привычной стала работа за эти годы; время с утра и до обеда проходит как-то незаметно за делами, за разговорами о вчерашних теленовостях и своих заботах.
Многие вдруг понимаю, что выбрали не ту работу, но надо кормить семью, и лучше так, и кто его знает, что будет, если все бросить?
Многие просто плюют на свою работу, и ждут, когда закончится день.
Вторая половина дня, и уже недалеко до вечера – как хорошо!
Кто- то вдруг подумает, что он раб своей будущей пенсии – работай вот так всю жизнь за подачку и получи ее, когда станешь уже ни на что не годен.
Этот город – знают ли повелители офисной мебели, и сидящие за выдвижными компьютерными столами, что через пять лет глотания марганцевой пыли в цехах начинают разрушаться кости, но и там работают до пенсии?
Знают ли обитатели коттеджей о зеленых и оранжевых сосульках на крышах цехов и о том, что рядом живут люди, выселенных домов без внутренностей, и о тихих пустынных дворах, где ходят стаи бродячих собак?
Этот город всех встречает по-разному –  кого везут в лимузине с мигалкой от аэропорта, кто-то открывает для себя город с вокзального перрона.
А старый горбатый пенсионер весь день собирает бутылки под рекламными щитами сока, несущего здоровье.
Но день идет к вечеру, окончен еще один день, пора тащить домой свое усталое «Я».
Тем же маршрутом, только в обратном порядке; поработав очень плодотворно, или очень много, но совершенно не ощущая этого; и один не понимает другого.
Туда, домой, сквозь еще светлый летний вечер, или рано темнеющий осенний вечер, предвкушая вечер на несколько часов вперед, но не чувствуя полного освобождения, потому что завтра снова ехать на работу.
Зимой –  закатанные в слой грязного снега тротуары, черная ночь уже в шесть вечера, мерзнущие толпы на остановках.
Дома снова почувствовать себя в безопасности перед привычным депрессивным телеящиком, рядом с семьей, которую не видел с утра, и опять никак толком не пообщаться пять дней в неделю.

2001

 
На крыше
--------

Кто хоть раз не мечтал
ходить по крышам вместо тротуаров
по скользким обледенелым крышам
там где не ходят люди

и любоваться бескрайним видом
и любоваться на крыши повыше
и любоваться на крыши пониже
и на заводские трубы
стоять на бесприютном ветру
под солнцем которое как мудрость
светит но не греет

и утешаться лишь собственным умением
нарисовать напоследок и крыши
и тротуары внизу и ветер
и заводские трубы и солнце
и даже себя заодно?

Но кто захотел бы
раз и навсегда променять тротуары
на опасные крыши и бескрайние виды
на трубы на бесприютный ветер и солнце

и утешительное умение рисовать
крыши тротуары и ветер
и заводские трубы и солнце
и даже себя заодно?

 
Детство
-------

Когда мы были меньше,
мы были ближе к траве,
к цветам,
к падающему снегу,
даже к техногенному шлаку,
который смешался с природой
(хотя таких слов я не знал тогда).
И мы видели то, чего не видим
сейчас,
мы смотрим сейчас и не видим,
заботы заменили нам все,
а вчерашнее осталось
в детстве.
И я постарался сохранить,
не стараясь,
способность видеть красоту;
я удержал ее, не стараясь
удержать.
И сейчас со мной буйная трава,
цветы, ночное небо,
снег, красота лиц,
неутраченный вкус красоты.
Я сохраняю их, не стараясь сохранить.

Сон в самолете
--------------

Не помню, как я снова оказался на асфальтовой дороге, посреди нескончаемых зеленых лесов и полосатых полей. Пешая прогулка по непонятным местам затянула меня настолько, что мне было очень жаль с этой прогулкой расставаться. Тем более что мои веки немного приоткрылись, угрожая вернуть мне иную реальность. Но нет. Все, что мне нужно было сделать, это пройти по дороге чуть дальше. И вот я опять зашагал вдоль разделительной полосы. И, буквально через пару метров, я увидел узкоколейку. Она пересекала  шоссе почти что под прямым углом. Железный шлагбаум со знаком «кирпич» был отброшен в сторону, и я, наверное, мог бы продолжить пешую прогулку налегке. Но невероятный вид аэропорта, который располагался сразу за узкоколейкой, в стороне от шоссе, привлек мое внимание. Стройные ряды красно-синих лайнеров так контрастировали со всем, что я видел до этого момента, что я мигом забыл о блужданиях по трассе и направился к самолетам.
Вы когда-нибудь видели, чтобы аэропорт был затоплен водой, подобно Венеции, и самолеты, словно летающие глиссеры, рассекая воду, отрывались от полосы под опасными углами?  Я стоял возле здания аэровокзала и любовался половодьем, при этом понимая, что следующий самолет – наверняка мой.
Гул в ушах не ослабевал, а только становился сильнее. Я открыл глаза, и обнаружил себя на борту того самого рейса, который уносил меня навстречу счастью. А ведь так можно уснуть, и не проснуться, заблудившись в увлекательной стране сновидений, блин.


Зависть
-------

Одному человеку не стать на место
другого
и другому не стать на место первого,

но существует зависть
как компенсация
за невозможность
подобной мены.


Расстались
----------

Он и она
больше не едят друг другу мозг,
и овсяные хлопья на завтрак.

Больше они
не справляют по выходным
романтические поминки
своей первой встречи.

Больше они не ездят в паломничество
на могилку светлых чувств.

Как же все до безобразия просто:
полчаса ругани,
два протяжных всхлипа –
и вот она, свобода!

И теперь он счастлив
больше не любить ее.

И до нее дошло, наконец,
что любви между ними
не было
и не могло быть.

И вот
он идет
на закрытую гей-вечеринку,
а она
едет к подруге
познавать настоящие чувства.

Никакой вражды.
Никакой мести.
Ничего личного.
Только жизнь в позитиве
отныне
и навсегда.


Размышления у киоска
--------------------

Я подошел к газетному киоску на остановке.
Внутри веранды киоска были выставлены журналы,
они были обращены обложками к улице;
те, кого знают все, смотрели на тех,
кого не знает никто.
На обложках модельного вида девицы обнимались
очень двусмысленно, или красовался
какой-нибудь актер, или какой-нибудь
политик непонимающе глядел свысока.
А внутри журналов – фотографии ярких зеленых
пейзажей, лазурное небо, лазурное море;
там, на этих страницах – рынок внешностей,
историй звездных болезней, ведь те, кого
знают все, так любят демонстрировать
себя тем, кого не знает никто.
Те, кого не знает никто, подходили к киоску,
смотрели, что-то спрашивали, покупали
и уходили; вряд ли кто-то из них видел
эти пейзажи своими глазами, вряд ли
кто-то из них их когда-то увидит.
Журналов было много и кто-то захочет их купить,
но я не захотел их покупать.
Но кто- то их купит и они будут насыщать ему глаза,
не насыщая души.
Дальше - шуршащие газеты устилали толстым слоем
прилавок; ежедневные, еженедельные,
местные и столичные, полные разной информации –
радостной, пафосной, трагичной, сенсаций,
статей, интервью.
Эти миллионы сгустков типографской краски
складывались в слова, абзацы, колонки -
они были заряжены фактами, настроениями,
речами; где вымысел, где реальность?
Белой бумаге все равно, какие материалы на нее
нанесут, какими настроениями и мыслями
заставят заражать тех, кто этого захочет,
добровольно купив газету.
А в глубине киоска газетами была увешана
стена; цветные и черно-белые прямоугольники
фотографий пестрели тут и там; цветные
и черно-белые полосы шапок висели под увесистыми
черными буквами названий газет.
Я подумал, что если газеты могли бы выкрикнуть разом -
сразу, все вместе, всю заложенную в них
информацию – интересно, стал бы их кто-нибудь
покупать, услышав все это?
Внизу, рядом с журналами, было скудное семейство
книжек, маленьких, в мягких обложках,
на которых главные герои целятся в кого-то
из пистолетов, закусив губы – эффектные,
коммерческие, стереотипные – вышибают
клин клином, зло злом, труп трупом,
пулю пулей, лужу крови океаном крови.
Налетай, покупай, читай, влезай в шкуру главного
героя, переживай его чувства, его жизнь,
ведь на свою нет ни времени, ни сил.
А другие книжки научат сотне новых кулинарных
рецептов, астрологии, магии, гаданию
на рунах или сексу шесть раз в неделю.
Кто сочинял их, связанный условиями контракта,
кто расклонировал их тысячами экземпляров,
кто выставил их сюда, эти недолговечные
образцы добродетели нашего времени?
А слева от окошка, над которым пачки сигарет
уложены цветной мозаикой, слева от
продавщицы, мелькающей внутри,
разложены ручки, маркеры, наборы
фломастеров и карандашей, ластики,
конфеты, презервативы, заколки, блокноты,
тетради, календари, игрушки –
маленькие, пластмассовые, в прозрачных
упаковках.
Всю эту пластмассовую братию ждет невеселое
будущее: ручки опустеют и треснут,
написав километры унылой писанины,
которая почти наверняка будет всеми забыта,
ластики сотрутся в труху, маркеры засохнут,
игрушки сломаются, календари станут
прошлогодними.
И я вздохнул, еще немного потоптался на месте,
и пошел прочь.
Позади остались гигабайты информации, что неплохо
знают свое дело, что прицельно
убивают надежду, что способны раздавить
любого, что невинно, компактно размазаны
по страницам между обложками -
гигабайты информации, которые я не захотел
покупать.


Трагедия
--------

Как выглядит наша трагедия?
Она имеет вид офиса, штабелей листов А4, выползших из принтера;
она имеет вид цветов на подоконнике и кактуса рядом с компьютером,
которые напоминают случайных гостей.

Какого цвета наша трагедия?
Бледно-серого, бледно-кремового,
как  офисный пластик, жалюзи и обои.

Каков запах нашей трагедии?
Это запах пластика, линолеума и клея,
это запах воздуха, нагретого мониторами и лампами.

Какие звуки издает наша трагедия?
Тихо гудят лазерные принтеры, тихими вспышками гудят ксероксы;
еле слышный гул компьютеров перекрывает едва уловимый треск ламп –   
все это можно услышать, стоит только замолчать на десять секунд.
 

Мертвый город
-------------
Памятка для пользователя

Если Вы вздумаете отсюда убежать, то помните следующее:
1) У нас тут всегда ночь, город плохо освещен, и ни один фонарь не горит;
2) Торчащие отовсюду руки и глаза– не элемент пейзажа, а всего лишь реклама спонсора;
3) Даже если Вы доберетесь до окраины, Вы обнаружите, что край стола обрывается, и Вам не остается ничего другого, как упасть вниз.
Так что возвращайтесь и живите.


Сумбур
------

Механизм часовой
без конца бежит по венам.
В легких ночь. Займись со мной
обелиском. О, гангрена

настроенья и души,
что разорвана на части.
Кто-то поднял бунт в тиши?
Мы виним во всех напастях

нашу сущность. Люди, вы
город выжрете до дна?
Время гадко. Вы правы:
гражданская война.

Кризис личности возник
без руля и без ветрил.
Этот лопнувший язык
басней закровоточил.


Вторая скрипка
--------------

Высокие технологии, механические
идолы, электронные идолы, власть
документов, бумажная трясина.
Люди думали, что Франкенштейн
поможет им, а он превратил их
в своих немощных рабов.
Рабы же мнят себя господами,
и когда Франкенштейн отсылает их
спать под дверью, гордо заявляют:
– Мы в доме хозяева, где
хотим, там и спим!
А наутро возвращаются к своим
обязанностям: латать идола,
играть вторую скрипку
в его оркестре.