Книга В Петербурге время блюза. Танцы XX века

КОГДА ЧТО ПЬЮТ               


I

CУХОЕ ВИНО
Средиземноморский город в разгар пляжного сезона.


Дневного солнца диск палящий
кипит в оливковых ветвях
гарантом муки предстоящей.
Здесь в сохранившихся церквях
над цареградской и понтийской
старинной бронзой византийской,
веками скопленным добром
полночным вспыхнут серебром
иконостасы и киоты –
резной шедевр ручной работы.

Здесь странным блеском отсвет лунный
ложится на узор чугунный
тяжелых, стрельчатых оград.
По стенкам вьется виноград.

Здесь под хмельком в мечтаньях мутных
вздыхает в кабачках уютных,
отгородившись от жары
иль от волнений в день ненастный,
народ смешной и разномастный.
И виноградные дары
играют духом богатырским
в рецепте древнем, монастырском.
И бьет в сознание порой
чудных названий пестрый строй.

Летят с подсветкой искры злата
в настой рубина и граната.

На этикетке шрифт-миньон
лишь оттеняет титул главный,
судьбой возвышенный и славный:
«Мускат», «Бербера», «Совиньон».

Когда ж последний выхлоп зноя
иссякнет на исходе дня,
как огненная паранойя,
сойдется дружная родня
к столам хозяина трактира.
И он, как местный аксакал,
вам поднесет от самых чистых
сортов настоев золотистых
пьянящий холодом бокал.


II

ВОДКА
Городская компания в деревенской избушке в канун Нового Года.
      
               
Смолой пропитанные чурки
пылают в каменной печурке,
что, как реликт из тьмы веков,
в себя вмещает свод традиций
всех постулатов и кондиций
династии местных печников.

Избушка, дружеская сходка.
В сугробе снежном стынет водка
(такой союз всегда в чести)…

Быть может (Господи, прости!)
Ваш ближний скоро Вас забудет.
Друзья, над Вами же смеясь,
увы, ничтоже усомнясь,
возможно, Вас же и осудят
(всяк за глаза готов рядить)…
Простим! Не будем их судить.
Вглядеться, каждый так же скроен.
К чему роптать? Так мир устроен.

Но это завтра, а сейчас
бескомпромиссно и бесспорно,
от всей души и непритворно
они и вправду любят Вас –
загадка чар предновогодних…

Сочится сладкая хурма.
Десерт с изюмом и инжиром.
В жаровне закипают жиром
бифштекс, шашлык иль бастурма.
Скользит по блюдцам холодец…
И вот, в собранье, наконец,
несут бутылки водки «Царской»,
«Сибирской» или «Павлодарской»
с морозом тронутым стеклом.
Дрожат хрустальные сосуды
согретой комнатным теплом
до блеска вымытой посуды…

Что ж, звоном рюмок и пиал
почтим же этот ритуал,
быть может, призрачных и мнимых,
с благоговением хранимых
в сердцах мечтательных невежд
развенчанных и побежденных,
но, все ж, любовию рожденных,
пускай, несбыточных надежд.



III

КОНЬЯК
Бар


Здесь, в интерьерах с сумрачной расцветкой,
темно-зеленым бархатом обитых,
у полок с электрической подсветкой
посуды из коллекций знаменитых,
там, где, как отблеск звезд в скопленье млечном,
великими соблазнами чреватых,
бокалы отраженьем бесконечным
сверкают в зеркалах голубоватых,
Вы, не вполне довольные собою,
чуть в стороне от жизни несчастливой
с случайным встречным, как с самой судьбою,
ведете разговор неторопливый.
Так, в обществе случайного соседа,
заезжего артиста иль матроса,
неспешно развивается беседа
за рюмкой коньяка иль кальвадоса.
Чтоб позже, распрощавшись за порогом,
Вам с этим разговором откровенным,
быть может, по неведомым дорогам
уйти возвышенным и вдохновенным.



ШТУЧКА

Там, где заморские цветы
горят огнями золотыми,
очами, страстью налитыми
тебя съедающей толпы,
в дыму прокуренных пивных
иль ресторанчиков восточных,
вблизи бордюрчиков цветочных
и занавесок кружевных, 
благоухая едким варом,
тем, что разлит по тротуарам
и диабазу мостовых,
у городской цветочной клумбы
расцвел синкоп кубинской румбы
в лесу веревок бельевых.

Иль, может быть, в конце концов,
в гостиных призрачных дворцов,
в потоке блеска и богатства
ты – чадо уличного братства,
покинув мир тебе родной,
сбежишь к регалиям парадным
иль арлекином маскарадным,
или танцовщицей площадной.
Навстречу чопорному свету,
пройдясь по звонкому паркету,
как акробатка на руках
иль с ритмом мамбы в каблуках.

Но пуще прочего, когда
наступит время полнолунья,
ты – огнеокая ведунья –
восстанешь в яве, и тогда,
не дай Господь с тобою рядом,
случайно зацепившись взглядом,
вдруг быть испепеленным в нем
из бездны вспыхнувшим огнем.
Страшись, душа, такого взора,
(смиритесь, гордые сердца!),
страшись бесславного конца,
беги бесчестья и позора.



ТАНЦЫ ХХ-ГО ВЕКА.
                - Это Люди – нет, это птичьи Танцы –
                - Разноцветных человеческих Племен
               
                Владимир Шали

Канун революции – призрак тревожный,
Под полной луною трактир придорожный.
Фонарь, осветивший вино и еду
и пары танцующих в злачном чаду.
Их танец исполнен тоски и безумства.
Так кровь, воспринявшая дух вольнодумства,
готова рвануть из натянутых вен,
почуяв канун роковых перемен.

Сюда приведенный дорогою бранной,
перстом отбивающий ритм барабанный
матрос, закаленный в военном дыму,
геройски погибнет в горящем Крыму.
Окончится танец студентки-смолянки
в подвалах Литейного или Лубянки
под хор громогласно рыдающих вдов
расстрельной статьей предвоенных годов.
Закончит свой путь на дорогах пропавших
её кавалер средь безвременно павших
в смертельном сраженье, пополнив собой
бессмертные списки в боях под Москвой.
Как гипсовый пупс с накрахмаленным бантом,
четвертый зачахнет брюзгой-эмигрантом,
на склоне пустых и бессмысленных лет
глотая анонсы заморских газет.
Сумев уцелеть меж войной и разрухой,
последняя сгинет забытой старухой,
не в силах понять, а тем паче вернуть
своих же иллюзий убитую суть.

Пульсации мира. Судьба человека.
Смертельные танцы ХХ-го века.
Как некая страсть без следов и примет,
как огненный столб пролетевших комет.
Как щедрый подарок с одним неизвестным,
как сальто-мортале под сводом небесным,
как где-то во мгле, высоко над землей,
полет, завершившийся мертвой петлей.




ИЛЛЮСТРАЦИЯ Наталии Клёминой