Из книги В Петербурге время блюза. Еще

***

Всех безупречней слышит Бога
вдаль уходящая дорога.
Его любви живой глоток –
к утру раскрывшийся росток.

Обиды, боли и мученья –
святой адепт Его ученья.
Простые радости детей –
бесспорный гид Его путей.

Своим звучанием природным
кто ближе к духам первородным –
в пустыне разъяренный вол,
кузнечик или богомол?

Тот, кто смеется над собой,
срамит «помянутых не к ночи».
Всех глубже смотрит Богу в очи
Телок, влекомый на убой.

Всех громче чествуют Христа
увы, сомкнутые уста.



ПАСХА КРАСНАЯ

Народное скопище – «Рынок блошиный»,
Восторги и всхлипы под крик петушиный.
В горячее сердце стучится весна.
Великая Пасха ясна и красна.

На стенке собора церковные фрески
сгорают в багровом огне занавески.
Под куполом церкви ночной звездопад
сверкает рубином горящих лампад.

Пасхальный цветник, бархатистый и нежный,
как кровью, багрит постамент белоснежный
подсвечника с красной пасхальной свечой
над алым атласом и алой парчой.

Алтарное золото, крест трехперстовый.
Вино Воскресения Крови Христовой.
И всем, породнившимся с этим лучом,
в священном веселье и смерть нипочем.

Червонное злато посуды алтарной,
горящее в свете молитвы нетварной.
Ночных богомольцев сплошное кольцо,
бесстрашно смеющихся аду в лицо.

Комар, изможденный в таежном болоте,
не так устремлен к человеческой плоти,
как днесь вожделеют и жаждут уста
горячего Тела и Крови Христа.

В толпе инвалидов, в скопленье народа
взывают к пришедшим два грозных юрода.
Их облик возвышен, ужасен и дик
в контрасте с гирляндою красных гвоздик:

«Раздавленный Им же любимой толпою
наш Бог загорелся звездой золотою.
И всякий, кто ныне рождается в Нем,
спешите в бессмертье за этим огнем!»



МОЛИТВЕННЫЕ ЛЮДИ ХХ-ГО ВЕКА

В изношенном демисезонном пальто
ты ныне в толпе безразличной
не то городской сумасшедший, не то
хромой инвалид горемычный.

Под грозные всплески багровых знамен,
в тенетах враждебного света
такие хранили до лучших времен
скрижали святого завета.

Во мгле разгребая помоечный хлам
с бродягами с мусорных свалок,
они выживали, ютясь по углам
столичных сырых коммуналок.

И вечно гонимы и ночью, и днем,
герои невидимой битвы,
они возвышались, сгорая огнем
адептов афонской молитвы.

В изношенном демисезонном пальто
ты ныне в толпе безразличной
не то городской сумасшедший, не то
хромой инвалид горемычный.



ЛЕОН
(Римское имя св. целителя Пантелеимона)

Там, где в толкучке городской смешались
Простых сограждан этносы и расы,
Над головами римлян возвышались
Дворцов имперских крытые террасы.
Куст розы, зацепившись за пилоны,
Как от восточных стран подарком царским,
Раскрасил в пурпур римские колонны
С их белоснежным мрамором каррарским.
С небес взглянул орлиными очами
Их боевых штандартов герб крылатый,
Играя золотистыми лучами
С фонтанных струй водой зеленоватой.
Кругом пылала древняя лагуна
Под гнетом солнечных протуберанцев
И твердым взглядом грозного трибуна,
Ступившего в каре преторианцев.
Его зрачки, как когти хищной лапы
На жезле со змеиной головою
Вонзились в молодого эскулапа
Под стражею военного конвоя.
В огнях шести светильников горящих
Трибун сиял невиданным величьем,
Но жуткий взгляд очей его разящих
Был юношею встречен с безразличьем.

ТРИБУН:

Леон, и презирать, и ненавидеть
Тебя в толпе развратом обуянных
Я предпочел бы, чем теперь увидеть
В собранье нечестивцев окаянных.
Твой Бог творит их варварскую смуту,
Они Ему лишь только доверяют,
И в час борьбы, и в смертную минуту
Они твои молитвы повторяют.
Они – исчадья выжженной пустыни.
В безумии своем столкнувшись с нами,
Они растопчут римские святыни
Своими боевыми табунами.
Их кормчий – нечестивец и хулитель,
Их бред все фанатичнее. И что же?..
Ты – римлянин, ученый и целитель,
Не может быть, чтоб ты желал того же!
Скажи, ты жертва спеси или чванства,
Или какой-то круговой поруки,
В чаду самозабвенья и упрямства
Спешишь принять неслыханные муки?
Оставь, дитя, былые заблужденья,
Дым призраков – пустых и многоликих,
И ныне под священное кажденье
Почти богов отцов твоих великих.

ЛЕОН:

Претор, мне торговаться непристойно,
Я выпью мне предложенное брашно,
Ты сможешь убедиться, что достойно,
Ты сможешь убедиться, что бесстрашно.
И все же, по какой такой причине
Я для тебя, быть может, в назиданье
Навстречу страшной собственной кончине
Спешу, как на желанное свиданье?
Чтоб ты, искатель ужаса во взоре
Жертв, им тобой предложенного торга,
Увидел смерть не только не в позоре,
Но в торжестве веселья и восторга.
Чтоб ты, патриций с римским постоянством,
Прозрел сквозь их кровавые потоки,
Как римский мир летит к иным пространствам
Звезды, уже взошедшей на Востоке!



ПОСТОЯНСТВО

Прозренья грека Диофанта,
взрыв восхищенного ума,
труды Декарта и Ферма –
века пронзившая константа.
В лукавстве жизненных вопросов
как ни вилась людская речь,
не мог тобою пренебречь
ни аналитик, ни философ.

Лгут и язык, и карандаш,
и искренность, и откровенность,
лишь ты – святая неизменность
не слицемеришь, не предашь.
Лишь ты не жертвуешь собой
в угоду нравам и приличьям,
встречаешь мненья с безразличьем
и не торгуешься с судьбой.

И если в чем повинен я,
лишь ты – достойный судия.

Так за чертою горизонта,
пройдя сквозь толщи ледников,
торчат из глубины веков
резцы и бивни мастодонта.

Так глыбы мрамора и злата –
твердыни мировых основ,
куда дряхлей латинских слов,
на них написанных когда-то.

Так, все сомнения рассеяв,
в грехах не ведая преград,
наш разум – старый ретроград.
И грозный кодекс Моисеев
он, вопреки желаньям всем,
не смеет свергнуть насовсем.



***

Каких щедрот от жизни жаждешь ты,
страхуясь от страдания и боли?
Ведь если у нее и есть цветы,
то, верно, только лишь, на этом поле.

Так, звук струны и немощен, и глух,
зудит в ушах и раздражает слух,
как праздный разговор, лишенный соли,
как фразы в неуверенных устах,
пока у музыканта на перстах
ни заживут кровавые мозоли.

Так, прежде чем бутоны прорастут,
плоть на руках садовника гнетут
нарывы и гниющие занозы.
Но он над клумбой продолжает бдеть,
чтоб средь шипов однажды разглядеть
нежнейшие цветы персидской розы.

Так, стаи грациозных лебедей
свершают перелет и много дней
не ведают ни отдыха, ни пищи.
Так, средь дроздов, стрижей или синиц
у самой аскетической из птиц
полет стремительней и голос чище.



***

Как Моцарт, с одного лишь только взора,
которому звучания не надо,
по совершенству нотного узора
мог оценить концерт иль серенаду.

Как просветленный ум иного склада,
великий математик от рожденья,
по музыке научного доклада
мог правду отличить от заблужденья.

Так в музыке иных столбцов словесных
поэт, еще не вникнув в содержанье
сих строф, ему доселе не известных,
суть отличит от лжи и подражанья.

Так истину средь дум и чувств притворных
поэт расслышит в звуках стихотворных.



ЕЩЕ

Еще не минул срок земных часов,
Когда в предощущении возмездья,
Сорвавшись с мест, дрожащие созвездья
Помчатся за созвездьем «Гончих Псов».

Еще судам приказано молчать.
Не бьет родник, исполненный отравы.
И соловьи в густых ветвях дубравы
Не начали кудахтать и рычать.

Еще взывают к чести прошлых дней
Узоры из гранита и металла,
И сострадая, в глубине квартала
Какой-то нищий кормит голубей.

Еще не всяких можно застращать,
Не все своим безволием убиты,
И на полсотни ищущих защиты
Один еще способен защищать.

Еще таится смысл в людских речах.
И с силой вдруг проснувшегося рвенья
Еще порой играет вдохновенье
В, казалось бы, застынувших очах.

И перед ликом правды иногда,
Средь идолов пустых и именитых,
Еще нет-нет, да вспыхнет на ланитах
Святой огонь смущенья и стыда.



РАВНОВЕСИЕ

Чтоб от судьбы не получать по вые,
не клянчи у нее на чаевые! 



ИСТИНА И ЛЮБОВЬ
(диптих)

Истина

Я свет превознесенных и убогих,
Я тверже и желанней, чем алмаз.
Приблизиться ко мне – удел немногих,
Желающий споткнется, и не раз.

Но будь смиренней, гордый соискатель,
Не жди хвалебных гимнов и словес.
Ты - не предвозвеститель, не гадатель,
Ты – нищий, ждущий милости с небес.

               
Любовь

Я всей вселенной – луч животворящий
И здесь всему живущему исток,
Шипами ядовитыми грозящий
И все ж наижеланнейший цветок.

Да, сны мои пленительны и сладки,
Но я – не прикуп в преферанс иль в вист.
Мне равно отвратительны и гадки
Мечтатель и практичный эгоист.

Я для живых в неведомом грядущем –
Живая или мертвая вода.
А может быть, и больше, я - живущим
Земной прообраз Божьего суда.

Да, я ковчег для праведного Ноя,
Но я и буря за бортом его.
Я огненное поприще земное
Непознанного смысла своего.

И только тот мой нрав преодолеет,
И только с тем я вечность разделю,
Кто жертвенно возлюбит и взлелеет
Казнящую прекрасным суть мою.




ИЛЛЮСТРАЦИЯ Наталии Клёминой