красный мак

 
Старик шумно кряхтя, ворочался на нарах. Кто-то из молодёжи запустил них в него ободранным башмаком. Старик заохал, застонал, лёг набок, по возможности ближе подтянул колени несгибающихся ног к животу, на глазах появились слёзы. От него пахло неухоженной старостью, что раздражало сокамерников: «Ух ты, пёс смердящий!..». Уже больше месяца валялся он больничке, со свету сводила незаживающая язва желудка. Порой, чаще нудным серым вечером, набегали мысли о самоубийстве. Ну что тут можно сделать! Даже шнурки заставили достать из ботинок. Да, что и говорить, силенок и храбрости на особую изобретательность уже не было. Старик лежал на боку, смотря выцветшими от времени белёсыми глазами в одну точку и плакал тихо: «Ой ты, жизнечка, за что ж ты меня так? 20 лет на Колыме, что с того, что потом реабилитировали? Да и помереть мне придётся собачей смертью». На его еле слышные всхлипы никто не обращал внимания. Зять с новой женой засадили деда за хулиганство в 74 года.
Молодым жил в Поволжье, он немец по национальности. Был белокур, плечист с сияющем взглядом синих глаз. Девчонки в селе млели при виде его. Несмотря на свои внешние данные, он был очень застенчивым пареньком, хотя прекрасно сознавал свою привлекательность. Жил он с матерью и отчимом, отец оставил семью, когда ему было три года и уехал в Германии.
Наступило страшное лето 41-го года. Всё село жило в страхе, ожидая репрессий. Как курица выплевывает зерна из общей кучи, так и из его жителей коварная рука НКВД выбирала самых лучших. Забрали отчима, мать каждый день рыдала, отправила сводных братьев к дальней русской родственнице. Часто срывала злость на своем старшем сыне: «Ну и угораздило тебя ещё и Германом назвать!». Вечером он забирался на сеновал и смотрел на звезды, жуя травинку, засыпал под трель сверчков в аромате скошенного сена. Снился отец. Там же и возникла идея бежать к нему. Он же все поймёт, он его ждёт! Спустившись с сеновала, забежал в дом, схватил котомку, бросил туда свои нехитрые пожитки, краюху хлеба, кусок сала, луковицу и убежал из дома. Он шёл по пойменным лугам, утопал в шелковистый траве, осыпанный сиянием звёзд, ветер трепала русые кудри, живительная прохлада воздуха бодрила, сгоняла дневную усталость без следа. Впереди манила неизвестность, заставляя бурлить молодую кровь. Он ощущал свою молодость и силу, готовность к любым испытаниям, любовался собой в своей решимости. Он шел всю ночь, наутро сделал нечто вроде гнезда в ветвях дерева, там перекусил и уснул. Проснулся ближе к полудню, пройдя к вечеру через лес, Герман пришел к какому-то хуторку, на заднем дворе одного домика был сеновал. Он залез на него, доел последние крохи и заснул безмятежным сном. Утром проснулся под чей-то звонкий смех, посмотрел вниз с сеновала, увидел босоногую девушку, которая весело играла с двумя сорванцами лет пяти. Она кружила то одного, то другого. Тяжелая длинная русая коса казалась создавала противовес её барахтающемуся веселому грузу. Герман с упоением наблюдал за их игрой, жадно ловя взглядом колени и бедра, выглядывающие из-под купала юбки.  Сердце бешено колотилось, по телу разлилась истома. Девушка отнесла детей в дом, солнце поднялось уже высоко, стало припекать. Через некоторое время она вышла, кружась и пританцовывая, направилось к березовой рощице.   Когда она скрылась за деревьями, паренек слез с сеновала, оставил на нем свою котомку, стремглав побежал к заветным березкам. Войдя в рощицу, которая по своей прозрачности напоминала облако, опустившееся на землю, он услышал тихий плеск воды, чуть дальше протекала речушка, чистая и неглубокая.  По берегам росли раскидистые плакучие ивы. Герман спустился к стволу одной из них, раздвинул длинные ветви и увидел прелестную картину. Девушка раздевшись донага, плескалась в хрустальной воде, поднимала вокруг себя множество брызг, они играли на солнце всеми цветами радуги. Потом она села посередине реки на огромный валун, подставила свое тело солнцу, капли воды миллионами алмазов блестели на загорелой золотистой коже девушки. Она распустила косу, растрепала волосы, давая им просохнуть. У Германа перехватило дыхание, сердце стучало кузнечному молотом где-то в висках, знакомая только по снам, невиданное ранее, неприкрытая ложным стыдом телесная жажда завладела всем его существом. Герман сорвал рубаху, стал снимать брюки, но испугавшись откровенности своего мужского достоинства, гордо заявлявшего о себе, оставил их. Он вышел из своего укрытия и пошёл к девушке, безжалостно подавляет сопротивление реки. Он подошел к ней. Красвица лежала на огромном камне, подложив руки под голову, свободно раскинув ноги, доверившись сердцу и всему миру, не ожидая ниоткуда опасности. Герман был упоен увиденным, он не мог насытиться созерцанием её тела, того его таинственного участка, покрытого весёлыми кудряшками золотистых волос. Девушка, не замечая его присутствия, провела рукой по животу, скользнула вверх к соскам, остановилась на них, нежно теребя, Тебе в ответ напряглись. И тело девушки вытянулась как струна. Герман, мало, что соображая, сделал шаг, наклонился и поцеловал её в грудь, чуть ниже соска. Девушка вскочила, в глазах застыла страх и недоумение. Лицо залилось румянцем. Она увидела красивого юноши, уже покорившись сиянию его глаз почти с первой секунды, попробовала сопротивляться. Герман обнял её властно и нежно, уложил на камне, стал засыпать тело поцелуями, судорожно срывая брюки. Она починилось своему естеству, приняла его в своё лоно, впав в сладостное полузабытые. Вокруг щебетали птицы, река журила с видом старой няньки, пряча капельки крови.
Воспоминания текли, уподобившись этой речке. Дальше он вспомнил, как она плакала и как он уговаривал её идти с ним, не сказал куда. Она поверила ему, бросила родной дом, где её вряд ли поджидала опасность. Он никогда не забудет тот красный мак в поле. Все их путешествие было окрашено невероятной чувственностью и страстью. Они любили друг друга, и отдавались друг другу при первой возможности. Он помнил, как она лежала, над её головой из примятой травы встал, покачиваясь на ветру красный мак. Герман наклонил его нежную головку и его лепестками стал щекотать кайму губ девушки. Она смеялась, уворачиваясь. Теперь он терпеть не может красные маки. Но самое ужасное вспомнилась на станции. Они все ближе подходили к линии фронта. Она, кажется, стало догадываться, но отказывалась сама верить в это, а он упрямо следовал своему плану. Они спали на одной лавочке в скверике, рядом с вокзалом. Подошли военные в форме. Проверка документов. Задержали. И, о Боже! Его садят в воронок, прямо на станции. Он оборачивается. И кричит, она кричит ему из снующей толпы, вверху рёв моторов фашистских самолётов. Её заталкивают в теплушку, туда же лезут, давя друг друга, люди. Состав движется, он пытается помахать ей рукой, но получает сильно удар в ухо. Чувствует, как потекла к углу челюсти струйка крови. Он её ещё видит. Его вталкивают в машину, но Герман упирается. В небе страшный свист. Дальше как в бреду, как в страшном сне, кажется, что всё на замедленной съемке: бомбы ложатся вдоль поезда. В груди застыл стон, и вот одна бомба попала в тот вагон, тот единственный – других не было, где было она, его желанная. Состав как наколотая на булавку гусеница прогнулся, завалился. Герман потерял сознание. Пришел в себя в машине, руки затекли в наручниках, от тряски голова билась об железное днище машины. Он, ловя равновесие, встал с пола, выглянул в решётчатое оконце: машина огибала огромную дымящиеся воронку с окровавленной дымящейся грудой мусора, смешанной с землей.  Тогда у него появилась первая седина. Затем 20 лет каторги…
Чем больше времени проходило, тем он больше был уверен, что она осталась жива. Потом он её искал, женился на вдове. Был реабилитирован. Вспоминал, порой, о своей Нюрочке, как о сне из детства, даже плакал иногда, осознавая, что это единственный солнечный зайчик в его жизни. Во сне её не видел никогда…
От выплаканных слез старику стало легче на душе, боль в животе стала проходить. Он засыпал… Вдруг почувствовал такой знакомый, такой далёкий запах сена. Он открыл глаза, рядом, у изголовья сидела Нюрочка, молодая, красивая, сияющая в своей наготе. Он ясно видел золотой пушок на круглом бедре, её длинные пальцы гладили седую голову старика, Двумя ягодами чуть неспелой малины красовались соски. Она нежно улыбалась ему, ласкала лучистым с взглядом. Сердце Германа радостно застучало. «Вот и смерть пришла» - подумал он. «Нет милый, это я пришла за тобой, твоя Нюрочка, я ждала тебя, любимый. Я отведу тебя в вечность. Она поднялась над нарами в камере. Герман увидел свое дряхлеющее тело и великой радостью разлился вокруг. 


.