Куккурипа, отшельник ядовитого озера

1. Остров

В краю тропических лесов 
и птичьих звонких голосов,
тот лес, безжизненный и жуткий,
в который Марпу занесло,
где всё гнило, а не росло,
казался Индры злою шуткой, –
ни стебель здесь не прорастал,
ни луч на небе не блистал
над падью чахлой и убогой;
и, продираясь через лес,
он шёл, а кое-где и лез
сквозь бурелом своей дорогой.
Да, впрочем, не было её, –
лишь прирождённое чутьё
к заветной цели приближало;
и вот, валежником  тесним,
открылся берег – перед ним
гнилое озеро лежало.
Заветный пряча островок
над ним тумана душный смог
висел завесою густою
как пар из адского котла,
а в сером небе два орла
парили плавно над водою.
Сгустились сумерки уже,
и, в спешке и в нетерпеже,
он, не раздумывая, сходу,
готовый к участи любой,
подняв одежду над собой,
вошёл в отравленную воду.
И, оттолкнувшись ото дна
поплыл туда, где пелена
над  мутной гладью колыхалась;
где снизу склизкая трава
как плоть русалочья, мертва,
к озябшей коже прикасалась.
Осклизлы, словно мертвяки
из мглы туманной топляки
столбами всюду вырастали;
и Марпа, помня про наказ
меж двух ближайших всякий раз
плыл, как ему и наказали.
Здесь время словно бы не шло,
туман сгущался, но ничто
вернуть его уж не смогло бы –
хоть шевелился страх в крови, –
«плыви, отчаянный, плыви!» –
звало напутствие Наропы…
Благими силами храним,
он смутно чуял, что за ним
давно следит, похоже, кто-то,
но кто? Кругом  – сплошная мгла…
лишь где-то в небе два орла
круги чертили над болотом.
Но берег близился…  и вот
за пеленой унылых вод
он, наконец, вдали  услышал
как волны плещут о песок,
и вот открылся островок,
и вскоре он на берег вышел.
Одевшись, он взошёл на кряж,
где окружающий пейзаж
смотрелся тускло и убого –
кругом коряги и кусты,
и тьма… и вдруг, из темноты –
собаки, крупные. И много.
И вдруг поняв, что он – в кольце,
переменился он в лице,
хоть был не робкого десятка.
А струсить было отчего –
видать, уже не одного
они сожрали без остатка.
Спасаться бегством? От собак?
Ударить первому?  Но как!?
Нож против своры бесполезен,
деревьев нет – одни кусты,
кругом их морды и хвосты,
и путь к воде уже отрезан.
И Марпа, скрыть пытаясь дрожь,
на изготовку поднял нож –
кольцо всё уже становилось,
остался маленький кружок –
сейчас последует прыжок,
но… что-то странное случилось:
вожак – огромный волкодав –
вдруг замер, голову задрав
и за орлами наблюдая,
затем на Марпу посмотрел,
и вдруг внезапно подобрел,
и прочь побрёл – за ним и стая.

Что это было? Бел как мел,
не зная, как остался цел, 
(наверное, вмешались боги), 
Наропы бедный ученик
в прибрежный кинулся тальник
чтоб унести подальше ноги.
И, укрываясь за травой,
он, сам не свой, едва живой
от страха или же от бега,
куда-то нёсся наугад
сквозь этот сумеречный ад,
как вдруг…  увидел человека!

Среди ротанговых стеблей,
доски сандаловой смуглей,
лицо упрятав в космах длинных,
какой-то скрюченный индус
коренья пробовал на вкус,
нагой, но в перьях весь…
орлиных.
И Марпа, весь ещё в поту,
дрожа и чуя тошноту,
чтоб как-нибудь начать беседу
смутясь, к любезности прибег:
«Скажи мне, добрый человек,
как к твоему попасть соседу?
Где мне найти Куккурипу?
Будь добр, укажи тропу,
мне до него нужда назрела».
В ответ услышал: «Не трещи!
Тебе он нужен – ты ищи,
а мне до вас какое дело?»
У Марпы сам открылся рот:
такой нежданный поворот
всё становился интересней.
И молвит он: «Такую речь
для злых бы духов приберечь,
со мной нельзя ли полюбезней?»
И слышит он:  «Ты кто таков?
С каких свалился облаков?
Брехни наслушался голимой?
Царевич, тоже мне!  Сперва,
ты, прежде чем качать права,
пойди-ка лучше рожу вымой!»
Размером Марпа был велик;
и с малолетства не привык
терпеть любые оскорбленья,
а тут какой-то грубиян,
не краше местных обезьян
даёт такие наставленья!
И Марпа, стиснув кулаки,
уже собрался напрямки,
чтоб проучить такого хама,
как вдруг услышал от него:
«А у Наропы твоего
похоже, совести – ни грамма!
Ты плосконос и узкоглаз,
понятно мне уже сейчас:
с тобой возиться нет резонов!
Тех, на кого он сам плюёт –
всю эту бездарь мне и шлёт,
а я – учи вас, охламонов!»
Тут Марпа разом и остыл,
остолбенел и рот открыл –
так этот вот болотный житель,
чьё тело грязно, речь груба,
вот он и есть Куккурипа –
великий йогин и учитель?!
Немало всякого видал,
но гуру – лешего нагого?
Чего угодно ожидал,
но только, правда, не такого!
А тот  садиться пригласил
И примирительно спросил:
«Ну что стоишь, остолбенелый?
Ни разу сиддхов не видал?
Небось, в болоте ожидал
раджу в чалме увидеть белой?
Садись, чего уж… раз ты здесь
пришлось твою умерить спесь,
уж извиняй – не всяким рады.
Не станешь слушать дикаря –
тогда сюда пришёл ты зря,
вернёшься точно без награды –
в ученье гордых не берём!
Побыть полезно дикарём –
так проще всякие преграды
в дрянных умишках растворять.
Не будем времени терять, –
зачем ты здесь, я понял, вроде –
за Махамайей ты пришёл,
и сделал это хорошо –
за ерундой ко мне не ходят.
Не первый ты ко мне проник,
но ты – Наропы ученик,
а он-то мастер самый лучший,
хотя и стал он чудаком
как был ударен каблуком,
но… раз прислал – садись и слушай!»

И Марпа, радуясь тому
что улыбается ему
такая редкая удача,
как самый кроткий ученик
ушами чуткими приник
к Куккурипе, и слушать начал.
А тот продолжил: «Значит, так.
Не отвлекайся на  собак
что здесь слоняются повсюду –
не тронут, не переживай,
молчи и не перебивай –
я дважды повторять не буду».


2. Махамайя

«Итак… с чего же мы начнём?
Начнём с ума – всё дело в нём.
Он – вездесущ и безначален,
хоть он – начало всех вещей –
не «мой», не «твой», а ум вообще,
и плод игры его – печален.
Умом пространство бытия
воспринимается как «Я»,
как нечто очень дорогое;
а всё, что в нём  он познаёт,
что существует и живёт
им видится как «то, другое».
Но этот взгляд всегда таков:
он мир сужает до мирков,
пока не сузит в полной мере.
Тому подобно, как в пещере
за каплей капля вниз летит,
и вырастает сталактит,
так мысль, направленная в точку
пространство делает плотней;
и чем желания сильней, 
тем твёрже каждый  в одиночку
спрессует собственное «Я».
А после все его края
так плотно оплетёт страстями,
и так себя отяготит,
как гвозди тяготят магнит
в коробку брошенный с гвоздями.
В такой невидимой тюрьме,
невольно созданной в уме,
шипов дурного окруженья
никто не в силах избежать –
одна судьба – в гвоздях лежать,
пока есть сила притяженья.
Так намагниченный предмет,
которого, по сути, нет,
лишает существа свободы;
за этот добровольный плен
вы получаете взамен
одни печали и заботы.
Но притяжение вещей
подобно действию клещей –
они и держат вас в сансаре,
и жизнь из тягот и сует,
что нынче есть, а завтра – нет,
всего дороже всякой твари.
Так мысли множества существ
рождают множество веществ,
таких как горные породы,
таких как жидкость, воздух, твердь,
миры, планеты, жизнь и смерть –
всё создаётся существами;
а это значит то, мой друг,
что всё, что видишь ты вокруг
есть мысль, спрессованная вами.
Весь мир так создан, и его
вы уплотнили до того
что, раз запутавшись, теперь уж
тебе, родившись во плоти,
уже сквозь стену не пройти –
так ты в его реальность веришь.
Ты в сновидениях живёшь,
и без конца их создаёшь,
меняя тюрьмы на темницы;
и как о чём-либо другом
тебе мечтать, когда кругом –
одни такие же сновидцы?
Однако всё же способ есть
на волю к истине пролезть,
ограничения ломая, –
чтоб растворить их все до дна
на то есть практика одна
которой имя – Махамайя.
С ней эти тягостные сны
давно уж мной побеждены
и мне подвластны, – оттого-то
дворцы и райские сады
я вижу там, где видишь ты
лишь ядовитое болото.
Про  сны приятные – забудь;
у всех одна и та же суть, – 
сансара, сколько ни дружи с ней,
добром не сможет отплатить –
кругами будет лишь водить
в теченье многих сотен жизней...
Да ты, гляжу, устал, кажись –
давай, поешь и спать ложись,
чтоб я тебя пораньше поднял.
А завтра, чтобы не забыть,
дам посвященья, так и быть…
хоть ни хрена ты и не понял!»

* * *
В теченье следующих дней
ученья высших степеней
и тайных практик передачи
прилежно Марпа получал;
Куккурипа же, хоть ворчал,
но всё же сделался помягче.
И Марпа, видя, что ему
из всех учёных по уму
жизнь подарила встречу с лучшим,
с ним всем делился пополам,
но, равнодушный к похвалам
он и к дарам был равнодушен.
Так, делово, без суетни, 
учился Марпа в эти дни –
он делал записи украдкой
внимая с жадностью речам
до темноты, а по ночам
корпел с лампадкой над тетрадкой.
И в день, когда пришёл успех,
и Марпа понял, что до всех
глубинных сутей докопался,
он, гуру отблагодарив,
деньгами щедро одарив,
в обратный путь засобирался
как только занялся рассвет;
Куккурипа ж тогда вослед
его окликнул: «Эй, тибетец!»
Когда же оглянулся тот,
он улыбнулся во весь рот:
«Постой, я дам тебе советец!
Когда воротишься в Тибет,
тогда, наверное, тебе
совет мой очень пригодится.
Так вот: босяк один придёт –
колдун, певун и рифмоплёт,
в ученики к тебе проситься;
он будет жилист и здоров,
и будут тридцать пять жмуров
на нём висеть, как ожерелье,
так вот, – его ты доставай,
гоняй, шпыняй и не давай
ему страдать от ожиренья!
Ну всё, теперь, хороший мой,
давай, проваливай домой,
а то ты время отнимаешь!
Ну а появится нужда –
ты здесь найдёшь меня всегда,
теперь-то ты дорогу знаешь!»


3. Два орла

Теперь дорогу Марпа знал –
прямой тантрический канал,
от древних сиддхов передачу.
Назад, проторенной тропой
он уносил её с собой
не веря сам в свою удачу.
И, в мыслях о пережитом,
о йоге, диком и святом,
и о его бесценном даре,
из зачарованных болот
закончил Марпа свой поход
и возвратился в Пуллахари.
И там, Наропе за столом
поведал Марпа о былом –
стараясь, как возможно, честно
лишь сгладить остроту углов
недавно слышанных им слов;
когда же он дошёл до места
как странный случай его спас
когда на остров он ступил
и там едва не съеден был,
то, Марпы слушая рассказ,
Наропа вдруг захохотал:
«Да ты, я вижу,  испытал
охапку острых ощущений?!
А, подходя, орлов видал?
А я тебя предупреждал –
он крупный мастер превращений!»
Был Марпа этим был потрясён:
«Так значит – оборотень он?
в союзе он с нечистой силой?»
На что последовал ответ:
«Ну что ты, Марпа, вовсе нет!
Какая сила там, помилуй!
Кто Махамайей овладел
тому возможностей предел
считай, ничем не ограничен!
Любой принять он может вид, –
тебя такое удивит,
а он к таким вещам привычен.
Он не в иллюзиях живёт,
он, при нужде, их создаёт –
такому йогину возможно
то, что не надо – растворить,
а то, что надо – сотворить.
Ему, поверь, совсем не сложно
придумать пару пустяков,
чтоб кто-то из его щенков
тебя случайно не обидел.
Не в облаках он там порхал,
а где-то рядом отдыхал,
да только ты его не видел…
Не удивляйся ничему –
он знал, что ты идёшь к нему
как только от меня ты вышел,
и, к счастью, по всему пути
тебя он взялся провести –
ведь все твои он мысли слышал.
Тебя он, видно, оценил –
раз от пути не отклонил
и принял, – это редкий случай.
Он не берёт учеников –
тот глуп, а этот – бестолков,
лишь ты один такой везучий.
Они ему и не нужны…
и ни друзей, и ни жены,
и сам – кому такой он нужен,
идти за этого гриба?
Один, как перст Куккурипа,
и лишь с собаками и дружен…
Ах, если бы не скверный нрав!»
Затем добавил, помолчав:
«Да, он несносный и сварливый,
но то, что встретил ты его –
то признак только одного:
ты под звездой рождён счастливой!
Немало в мире шулеров,
а настоящих мастеров
от силы три или четыре;
и ты б за то ему простил
его не самый нежный стиль,
ведь он, пожалуй, лучший в мире!»

Всё это Марпа понял. Он
сам до того был впечатлён,
что стал тогда и тих, и смирен,
и возмущаться перестал,
и удивляться уж устал,
и лишь вопросом задавался –
а кто был тем, вторым орлом?
 
…Наропа нынче за столом
лукаво как-то улыбался…


02. 03. 2019 г.

 


 Всё вышеприведённое является скорее реконструкцией известного эпизода из жизни Марпы, нежели поэтическим переложением соответствующего фрагмента из его жизнеописания. Не следует вообще воспринимать жития древних махасиддхов как достоверные исторические источники, поскольку это, вероятнее всего, своды легенд и преданий, составленные спустя несколько столетий после жизни этих махасиддхов; так, источником для данной поэмы послужило сочинение Цанг Ньён Херуки «Жизнь Марпы-переводчика», написанное им в самом начале XVI века, т. е. спустя более четырёхсот лет после жизни Марпы. Сам автор, по-видимому, пользовался источниками разными и зачастую противоречивыми, что заметно по многочисленным несоответствиям. Так, например, дорога из Пуллахари до острова на ядовитом озере, где обитал Куккурипа, заняла у Марпы полмесяца, тогда как обратный путь он преодолел всего за три дня. Или невесть откуда взявшиеся многочисленные «братья в Дхарме», с которыми Марпа и Куккурипа пируют на острове по окончании обучения Марпы, явно разрушают картину отшельничества и труднодоступности Куккурипы. Вероятно, и сами составители житий прилагали свои литературные таланты, иначе как объяснить присутствие в тексте многочисленных, весьма длинных и сложных по смыслу и содержанию дхармических песен-«доха», которые спонтанно сочинялись героями повествования и тут же  исполнялись ими всего единожды, при том что никто их, разумеется, не стенографировал.
  И, тем не менее, дабы не быть обвинённым в сознательном введении читателей в заблуждение, думаю, будет не лишним указать на расхождения моей версии с официальным жизнеописанием Марпы.
1. В официальной версии говорится, что, по прибытии на остров, Марпа был чем-то до смерти напуган. Небо заволокло тучами, блеснули молнии, пошёл дождь со снегом (в южной Индии!) и Марпе стало так страшно, что «он не знал, жив он или мёртв». Поскольку вряд ли возможно до такой степени испугать тибетца снегом и плохой погодой, то я ввёл эпизод со стаей собак, которые, согласно сведениям о Куккурипе, в изобилии водились на острове.
2. В жизнеописаниях говорится о двух духах-защитниках, которых Куккурипа выслал навстречу Марпе, чтобы они сопровождали его и оберегали в пути, и которых Марпа видел в образе двух птиц. В то же время, Наропа предупреждал Марпу, что Куккурипа может и сам превращаться в кого угодно; тем более подозрительно то, что когда Марпа его встретил, он был нагой, но «весь в птичьих перьях». Поэтому духов-защитников я исключил – за ненадобностью.
3. Лекция Куккурипы – полностью импровизирована, но соответствует буддийским поучениям об иллюзорной, «голограммной» природе обусловленного мира.
4. Пророчества о Миларепе, ученике Марпы, который был поэтом и песнопевцем, а до того – колдуном и виновником гибели тридцати пяти человек, а  так же совета быть с ним построже (которым Марпа впоследствии воспользовался), Куккурипа не произносил, здесь – вольное допущение.
5. Исключены неизвестно откуда появившиеся на острове в конце обучения Марпы многочисленные «братья по Дхарме», пиры, пуджи и песнопения. В повествование эти детали вошли, видимо, согласно установившейся литературной традиции заканчивать любые передачи тантрических знаний именно так.