Один день человека, живущего на четвёртом этаже

                I
Уж утро в кухню блёкло заглянуло,
Прорезало ненастье за окном,
Споткнулось о корявый остов стула
За старым покосившимся столом.

На крышке барабан от револьвера
Лежал, как ироничный оберег.
Над ним средневековою химерой
Согнулся в тяжких думах Человек,

Наморщив лоб и шею спрятав в плечи,
Буравил взглядом лист календаря:
Вчера на нём седой зимы предтечей
Мелькнуло двадцать третье октября.

Холодный дождь выстукивал стаккато,
Роняя с шумом капли на карниз,
Под люстрой тонконогий и косматый
Паук на длинной ниточке повис…

Прокашлял глухо радиоприёмник —
Напомнил о течении минут.
Засаленный, охрипший, посторонний,
Он, как умел, вносил сюда уют

Да пробавлял постылых будней скуку:
Бывало, Человек придёт к окну
И, к ручке протянув большую руку,
Наладит на весёлую волну…

Чу! Стук в стекло вернул страдальца к яви:
Нахохлившись, широкогрудый птах,
Как клякса на холсте в простой оправе,
Нарисовался в пасмурных тонах.

«Что, птица, ждёшь убежища? Пожалуй! —
Со скрипом створка поддалась рывку.
— Ты не робей. Поди! Я добрый малый,
Но (не взыщи!) не учен языку».

А птице невдомёк увещеванья.
Сырую раму клювом теребя,
Она собой овеществляла знанье
Для тех, кто в суете забыл себя.

«Проголодалась, — рассудил хозяин,
На дверцу холодильника косясь.
— Стремясь на юг, отбилась, вишь, от стаи.
Ну что, не гнать же друга восвоясь

Несолоно хлебавши…» Холодильник
Ворчал в углу, утробою гремел,
Точь-в-точь старик, одышливый и пыльный,
Что изнутри с тоски заиндевел.

Прогоркло масло в блюдечке. На полках
Расцвёл зелёной плесени узор.
Крупу в шкафах сожрало втихомолку
Мышей семейство. (С некоторых пор

Повадилось на кухне столоваться.)
«Судьба такая, — буркнул Человек.
— В кармане завелось рублей так двадцать —
Считай, продлил свой безотрадный век.

Назавтречка ленфильмовцы сползутся
(Две комнаты из трёх я им отдал) —
Уж гвалту будет! И не развернуться:
Повсюду их киношный арсенал.

С собой натащат камер и хлопушек,
Зарядят до заката балаган…
А впрочем, я всегда был к ним радушен —
Пускай снимают. Не был бы карман

Так горько пуст». Он вдруг заторопился
И выскочил в прихожую тотчас,
На зеркало с ехидцею скосился —
Узрел за гладью неприглядный фас:

Так ждёт увидеть диво глаз усталый —
А зеркало ему на то явит
По-хармсовски угрюмый, одичалый,
Взъерошенный, невыстиранный вид.

«Во морда! — бросил он с пренебреженьем.
— Чай, не Сократ. И даже не Вольтер.
Есенина нашёл бы в отраженье,
Так ведь нора моя — не Англетер…»

Под потолком заголосил протяжно
Молчавший не один уж год звонок,
И Человек, забыв о чём-то важном,
Метнулся к двери, да свалился с ног:

Старинное хромое пианино,
Реликвия почившей grand-maman,
В углу на пострадавшего безвинно
Поставило раззявленный капкан.

Бедняга закружил в неловком танце,
По корпусу пришёлся пируэт —
Оно утробным басовитым брамсом
Обиженно расплакалось в ответ…

Снаружи визитёр нетерпеливый
Настырно кнопку зуммера терзал.
Дверь отворилась. Масляным отливом
Луч лампочки фигуру освещал:

Сосед…
               «Тебе чего?»
                «Вот незадача!
Треклятый ливень крышу прохудил! —
Он трясся у стены, едва не плача,
Держался, верно, из последних сил.

— К тебе не затекает?» «Вроде сухо».
Хозяин робко вышел за порог
И прошептал, склонившись прямо к уху:
«Жить на четвёртом этаже — мой рок,

Мой крест, мой смысл, моё предназначенье,
И здесь мне непогода по плечу.
Покуда здесь я, лет моих теченье
Подобно в недрах бьющему ключу».

Порывом ветра дверь в квартиру, гулко
Чихнув, захлопнулась по-за спиной.
«Тьфу, пропасть! Вот нежданная прогулка
На долю мою выпала! Домой

Теперь попасть мне разве только снизу —
По лестнице пожарной да в окно,
Как хитрый вор, по скользкому карнизу…
Там птица заждалась меня давно!

Соседушка, не будешь ли любезен?..»
Увы: того уже простыл и след.
Он мог бы, несомненно, быть полезен,
Но есть ли дело до сторонних бед?

«Не зря толкуют: рвётся там, где тонко», —
Герой вздохнул. Он был во многом прав.
Из-за двери соседская болонка,
Залаяла, явив свой скверный нрав.

«Собачья жизнь!» — он выплюнул сквозь зубы
И вдруг, наитьем смутным осенён,
Метнулся к клетке лестничной: внизу бы
Сыскать ему дорогу меж времён

К свободе, улетев за серым птахом!
Он растворил недрогнувшей рукой
Окно, вскочил на подоконник махом…
Тычок в плечо старушечьей клюкой

Его как будто задержать был должен,
А в голосе он grand-maman признал:
«Куда же ты? Ведь одному негоже
Лететь. Я разделю с тобой финал».

«Но ты давно не здесь, не на четвёртом, —
Герой смятенно проронил в ответ.
— На нашем этаже нет места мёртвым,
Здесь царствие живых с начала лет.

А может, я и сам живым-то не был?..»
Он разогнал видения туман
И сделал шаг в распахнутое небо
И в серый ливень, будто в океан.


                II
Где смерти нет, там жизнь идёт сначала
И время, дрогнув, вновь несётся вспять.
Карета скорой помощи примчала
В больничный двор. Железная кровать

Надолго горемыке заменила
Скупой уют родимого гнезда.
Он снова жил, он набирался силы,
Хоть кости и гудели иногда.

(Да шутка ли — объять руками землю,
Низвергнувшись с орлиной высоты!)
Ходить учился, не ропща и внемля
Всем наставленьям лекарской четы,

Газеты вслух читал, решал кроссворды,
А вечерами резался в триктрак
С соседом по палате сухомордым,
Известным под прозванием Пятак:

По центру лба его виднелся синий
Округлый шрам — напоминал о том,
Как пренебрёг длиной ладонных линий
Чудак, вступив в борьбу с душевным злом.

С ним встретившись глазами, взгляд свой прятал
Наш Человек, скрывая интерес, —
Однако взгляд тот просьбу отпечатал.
Пятак в карман за словом не полез.

«Ты угадал: стрелялся, — хмыкнув мрачно,
Он жестом пистолет изобразил.
— Увы мне, не сказать чтобы удачно:
В момент последний недостало сил,

Чтоб жалом пули продырявить темя».
«Зачем ты так?»
                «Затем, зачем и ты:
Хотел найти проход в иное время
На светлом поле хладной пустоты».

Его признание запало в сердце.
Отныне Человек искал ответ
На мучивший вопрос: какая дверца
Ведёт туда, куда дороги нет?

Он долго в поисках подсказок рыскал,
Забыл про сон, червём сгрызал тома,
К разгадке же не подступил и близко,
Не усмирил волнения ума

Да не сумел рассудку не перечить.
Ступая по неторному пути,
Вне стен больничных к каждому при встрече
Он подходил с мольбою провести

Его сквозь времена. Чему дивиться:
Так, день за днём привыкли узнавать
И, словно бы шального, сторониться
Прохожие героя. «Что за стать

Зудеть над ухом, как комар упёртый?!» —
Шипели люди вслед ему в сердцах.
«В уме ли ты? Пошёл бы лучше к чёрту!
Совсем юродивый отринул страх!»

«Пойду к нему и впрямь», — вздохнул устало
Злосчастный Человек. И перед ним
В мгновенье ока чёрной тенью встала
Фигура беса, зыбкая, как дым:

«Выкладывай напасть свою, бездоля».
Взмолился Человек: «Любезный брат!
Одна твоя на то осталась воля.
Ты укажи мне путь к себе, назад,

Во время, из которого был вынут,
Но коему доднесь принадлежу.
Ненынешний я! Век тот мной покинут».
Чёрт усмехнулся: «Ладно, укажу.

За это дай пятак мне. Что, хватился?
Вот то-то же! Гляжу, ты не дурак.
Дорогу в век, из коего явился,
Однажды подсказал тебе Пятак.

Никак забыл?» — Тут тень поколебалась,
И ветер разорвал её в клочки.
Лишь только осознание осталось
Да память с горьким привкусом тоски,

Что мчала Человека чрез неволю
В квартиру на четвёртом этаже —
Этаж тот верным символом юдоли
Служил на воплощений рубеже.

Да, эта мысль была ему знакома,
Её он вынес в ёмкое письмо,
Адресовал себе — тому, другому, —
Чтоб круглый год носил, как вол — ярмо.

В родных стенах он схоронил под прессом
Письмо, дойдя до точки с запятой,
Достал из секретера смит-энд-вессон,
Заряженный утраченной мечтой,

И взвёл курок…


                III
                По кипенному полю
Шагали трое, за руки держась.
Втроём одну они снискали долю
И триедино разделили власть

Над жизнью, что дана на всех, как слово,
Когда актёры примеряют роль
И каждый проживает за другого
И стыд, и ликование, и боль.

Так, сцена жизни им служила храмом,
В котором люди кланялись себе.
Был человек средь них с округлым шрамом
На лбу широком. Он платил судьбе

Ценой высокою за право честно
Свой образ в сём спектакле воплощать.
Шла одесную птица в неизвестном
Досель обличье женском, будто мать

Вселенной. Слева чёрт бежал вприскочку,
Письмо сжимая в жилистой руке.
Один лишь, не нашедши уголочка,
Таился от других невдалеке

Незримый наблюдатель. В них он видел
Себя в бессчётном множестве личин,
Всё, что любил в себе и ненавидел,
В чём знал резон и не искал причин.

Он в каждом был. И каждый в нём был. Время,
Распавшись, их соединило вновь.
Одно несли они сквозь вечность бремя,
Единый трен. Одна текла в них кровь.

И было их тогда на поле этом
Несметное число. Иль всё ж один —
Кто сам стал и вопросом, и ответом,
Кто сам себе холуй и господин.


                IV
Уж сумерки над городом сгустились,
Свились клубком и заползли в дома.
О жестяной карнизец звонко бились
Косые струи: ливня кутерьма

Играла здесь осеннюю кантату
Охрипшей радиоле в унисон.
Под потолком уснул паук мохнатый,
Был крепок и тяжёл паучий сон.

Чу! Мерный стук прорезал монотонный
Дождливый фон. Пернатый пилигрим
Принёс с собою в дом застывший, сонный
Воспоминанье — и надежду с ним.

Хозяин, потревоженный, очнулся
От забытья и разомкнул глаза,
Рукой к оконной ручке потянулся,
И взгляд пустой подёрнула слеза.

Пернатого подъяв над головою
В ладонях, он загадочно сказал:
«Ах, птица, заплутали мы с тобою
Вне времени. Я не принадлежал

Себе, покуда не были мы вместе.
Теперь уверен: жизнь влачу не зря»…
А за окном мелькнуло как предвестье
Морозов двадцать третье октября.

2017–2021