Сорок...

Проходите, не робейте, заходите все, ребята.
Не жалейте, жуйте, пейте. На халяву – не за плату.
Но поминки – всё же дата, чур, без мата, кореша.
40 дней, как у собрата упокоилась душа.
Ох, какая же была пышногрудая.
Вечно маялась-жила, гадом буду я…
Извелась вконец со мной: хаял, вредная.
Но за ней, как за стеной, жил безбедно я.
Что я только ей не нёс, дурь бараняя.
Доводил её до слёз, до рыдания.
Даже водкой заливал – только морщилась.
А когда в неё плевал – дико корчилась.
Подтвердите, подтвердите,
жил я с ней в ладах, по слухам.
Вспоминая, помяните – пусть ей небо будет пухом.
Пусть парит под облаками и в заоблачной тиши.
Я же здесь – как в чёрной раме – в этом теле без души.
Без души и голова – дыня – тыквою;
руки, ноги – как ботва. Не привыкну я
даже к снам: одна мура – хмарь дебёлая.
40 дней, как жизнь – игра, ставка – голая.
Раньше больше пропивал, мог помучиться.
А теперь на всё плевал – как получится!
И такая дребедень забубённая
40 дней – как один день – ночка тёмная.
Навались-ка, жуйте, пейте, не щади стола, ребята.
Хоть пропейте и убейте, но душа не виновата.
Натерпелася, бедняга, (сорок – 40 с ней прожил!).
Я её любил, как Яго, как Отелло, придушил…
Сколько раз ей изменял, лгал и не краснел,
бело на черно менял – оставался бел.
Предавал и продавал и сдавал внаём.
Жёг, травил и убивал, хоронил живьём.
Угощал дерьмом, стращал – излукавился.
Укрощал и развращал – но не справился.
И, клянусь на образах, был скотиной я.
…Уходила вся в слезах… Неповинная…