Пряничный петух. Рассказ

Почему-то редактор журнала «Школьные годы чудесные», отправляя в очередную творческую командировку начинающего писателя Максима Гвоздикова, всегда будил его ни свет, ни заря. И на этот раз его жизнерадостный фальцет зазвучал в телефонной трубке в семь утра: 
— Помнится, ты напрашивался у меня в командировку, для создания животрепещущего материала о каком-нибудь интересном уголке России. Было дело?
— Было… — сдерживая зевоту согласился Максим. — Но ты не забыл, что я только - только вернулся из Забайкалья, а сегодня до глубокой ночи готовил материал и прямо с колёс отправил его тебе.
— Я уже прочёл его. Как всегда, на высоте. Ставлю в ближайший номер. Просто мне вспомнилось, как третьекурсника факультета журналистики Максима Гвоздиков прислали к нам на практику. Мы выписали студенту командировку в Саратов. Если мне память не изменяет, то впечатление на начинающего корреспондента город произвёл, по его словам, просто обворожительное. Материала он нам привёз столько, что его хватило бы на целую книжку. Но редакция из представленной рукописи выбрала десяток с небольшим страниц.
— Можешь не продолжать. Прекрасно помню, как остальное ушло в стол и со временем затерялось. А сейчас, ты хочешь сказать, что даёшь мне карт-бланш.
— Без разговоров. На чём предпочитаешь убыть?
— На самолёте, если можно. Лететь - так с ветерком.
— К девяти подъезжай в редакцию. Суточные и билет будут тебя ждать в бухгалтерии. Как говорится, Семь футов тебе под килем. Или не пуха, ни пера.
— К чёрту! А я-я-я… — Максим не удержался и сладко зевнул, — а я прихвачу ещё пару минут и бегом в журна-а-а-а-л…
 Увы. Долететь с ветерком не получилось. Рейс постоянно откладывали. Так что борт приземлился далеко за полночь. Максим вышел из здания аэровокзала в надежде взять такси, добраться до ближайшей гостиницы, завалиться в кровать, выспаться как следует, а с утра взяться за дело.
Как вдруг на противоположной стороне площади он увидел Олега Павловича Табакова, призывно машущего рукой. Вместо того чтобы пробормотать про себя: «Чур меня, чур...», Гвоздиков поспешно кинулся к нему.
                ***
Мэтр сразу огорошил его громогласным заявлением.
— Читал, читал кое-что из ваших публикаций. Не скрою, рассказ о том, как мальчишки придумали, чем бы порадовать девчонок на Восьмое марта, особенно заковырист… — крепко пожав ему руку Олег Павлович залился неповторимым смехом, который не раз приводил в восхищение многомиллионную зрительскую аудиторию во всех частях света.
— Стоит ли об этом говорить, — покраснел начинающий автор. — В кругу писателей, которые на протяжении многих лет входили в ваше творческое пространство… мне, право – слово, неловко.
— Не скромничайте… не надо. Скромность не должна являться приоритетной чертой характера творца, — доброжелательно пророкотал бывший Художественный руководитель главного драматического театра страны и осёкся. — А чего вы так странно поглядываете на меня?
— Я…
— Догадываюсь, — спохватился Табаков. — Нам, памятникам, не часто доводится общаться с интересными людьми. По времени не совпадаем. Вы уже третий сон досматриваете, а наша жизнь только начинается.
Почему не совпадаете? — непонимающе вытаращился Максим.
— Меня всегда не оставляло ощущение, — рассмеялся Олег Павлович, — что вы, авторы, только себя любимых и читаете. Книжку Сельмы Лагерлёф «Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями» в детстве открывали?
— А как же… — обидчиво выдавил Гвоздиков.
— Там же чёрным по белому написано, что мы имеем возможность с полуночи до первых петухов сходить с постаментов и жить обычной жизнью.
— Конечно! —  Максим хлопнул себя по лбу. — Из головы вон. Там же бронзовый король за Нильсом гонялся. А боцман Розенбом мальчишку спасал. Только в интернете имеется фотография: на ней вы весь в бронзе широко шагаете по Саратову.
— Шагаю. И что?
— Вы там юный, порывистый, как в незабываемом фильме «В поисках радости». А сейчас…
— А сейчас перед вами согбенный старец, что ли?
  — Бог с вами, Олег Павлович… — Шучу. Представьте такую картину. Летом на открытом пространстве жарко. Зимой холодно. Осенью дождливо и ветрено.
— Весной порой за день все времена года могут каждый час меняться, — шутливо подхватил Максим.
— Соображаете, — подмигнул ему Табаков. — Внешне то я соответствую замыслу скульптора, а внутренне дожил до состояния, каким явился пред ваши светлые очи.
— Любопытная метаморфоза, — удивлённо протянул Гвоздиков.
—  Мы с вами до сего момента не сталкивались. Так?
— Так.
— А встреть я вас пацан пацаном? Вы меня могли не признать. И говорить нам было бы особо не о чем. Вот я и перевоплотился в зрелого, умудрённого опытом и годами Олега Павловича Табакова. Понятно?
— На все сто! — воскликнул Максим.
— Я для дела могу хоть в Змей Горыныча превратиться.
—Помню, как в кино вы Кащея Бессмертного сыграли. Такого образа обаятельного злодея ни одному из наших актёров создать пока не удалось.
— Это вы, батенька, через край хватили. Но… — Табаков не смог сдержать довольной улыбки, — справедливости ради, скажем, хватили через маленький краешек. Через крошечный, я бы сказал
— Но рядом с вами должен находиться любимец всей детворы – кот Матроскин. Где он сейчас? Вот бы с ним поговорить.
— Ищи его свищи, — отмахнулся Табаков. — Занимается своим любимым делом. По чердакам шляется.
— Нехорошо получается, Олег Павлович. Негоже народному артисту Советского Союза за глаза оговаривать коллегу по цеху, — проурчал кот Матроскин.
— Это, с каких же пор мы коллегами стали? — вкрадчиво, в тон ему проурчал Табаков. — Неужели с тех самых, как ты начал на телевидении бог весть что народу впаривать?
— Это временное, временное занятие. Чтобы лапы не протянуть. Не я один этим занимаюсь. Ваши знакомые корифеи сцены тоже с телеэкрана не слазят. И даже ваш ученик в рекламе какого-то банка все глаза людям намозолил. Сейчас у меня начались съёмки в блокбастере про новые каникулы в Простоквашино. Я творчески расту. А с рекламой вот-вот завяжу. А «шлялся» я на ночном прогоне интереснейшего, доложу я вам, спектакля в одном театре.
— А что за вещь? — загорелся Гвоздиков. — Мне попасть туда можно будет?
— Обещать не могу. Но… попробую. Туда только своих пускают.
— Ты-то как там оказался? — поинтересовался Табаков.
— Дело нехитрое. Через форточку.
Максим с Олегом Павловичем дружно расхохотались.
— Позвольте задать вам вопрос? — промурлыкал кот.
— Сколько угодно.
— Вы прибыли сюда, чтобы изучить местную флору и фауну? Побывать в наших детских театрах. Набрать, так сказать, материал для публикации в чудесном журнале.
— Быстро у вас слухи распространяются, — усмехнулся Максим. — Не успел шага ступить, а уже всем про всё известно.
— А хвостатые артисты вас не интересуют? — небрежно спросил кот.
— О театре Куклачёва речь пока не идёт.
— Я говорю о знаменитом артисте, изображение которого сегодня тиражируется даже на упаковках молочной продукции.
— Рекламные проспекты — не мой профиль, — развёл руками Гвоздиков. — Обратитесь в специальное агентство.
— За это денежки платить надо, — с грустью констатировал Матроскин. — А мне гонорар за съёмки ещё не выплатили. Только обещают.
— Вот что, — Табаков протянул руку, чтобы взять кота за шиворот, но тот резво отпрыгнул. — Времени у нас мало, а дел невпроворот. Толку от тебя всё одно никакого. Брысь отсюда.
— До скорой встречи, господин Табаков… — Кот презрительно фыркнул, вильнул хвостом и исчез.
                ***
— Что с этаким шельмецом поделаешь, — развёл руками народный артист. — Но без него мне было бы скучно всё время находиться на одном и том же месте.
— Скажите, Олег Павлович, почему в его речах проскальзывают ваши интонации?
— После выхода в свет известного вам мультфильма, наши образы, как бы это не показалось странным, слились в одно целое. С этих пор он категорически отказывается мяукать. И всячески старается подделываться под меня. Впрочем, к тому, чем мы сейчас займёмся, это не имеет никакого отношения. Кстати, зря я своего старинного приятеля обидел. Это же он на хвосте принёс новость о вашем приезде. Залез в какую-то контору, увидал телеграмму с просьбой оказать вам содействие. В помощь местного краеведа отрядить. Кому же, как не мне, выросшему на улицах Саратова, оказать вам эту самую помощь.
— Лучшего гида я и представить не мог.
— Что бы вы знали, наш город – сама история, воплощённая в камне, дереве, изящном чугунном литье. Разные во времени памятники архитектуры связывают прошлое и настоящее Саратова. В нём много улиц, уютных тихих переулочков, длинных проспектов, волшебною стрелою пронзающих его из конца в конец. На разные лады гудят на Волге теплоходы, взвизгивают тормозами автомобили, сигналят троллейбусы, шелестят деревья. И если внимательно вслушаться…
— Я уже слышу, как на разные голоса «звучат» его дома, улицы, памятники. — подхватил Максим.
— Это только начало, — улыбнулся Табаков. — А знакомство с городом моего детства лучше всего начинать с Волги-матушки. Перед вами одна из самых красивых набережных, каковые имеются в поволжских городах. Простирается ни много ни мало вдоль реки на полтора километра. В восемнадцатом – девятнадцатом веках набережной не было. Здесь располагались пристани. Прямо на берегу сваливали всевозможный груз, ждущий погрузки на пароходы. Причалы, амбары, лабазы, лавки появились позже. Вот так Саратов превратился в солидный купеческий город, который прославился на всю страну. Это с лёгкой руки Александра Сергеевича Грибоедова его «глушью» окрестили. По незнанию, написал подобное классик, по незнанию. Выше проходила улица Миллионная, состоявшая из жилых домов и многочисленных заведений. В пятидесятых годах двадцатого века на её месте возникла набережная Космонавтов. А в тысяча девятьсот девяносто пятом году воздвигли памятник первому космонавту Земли, почётному гражданину нашего города – Юрию Алексеевичу Гагарину. Куда вы смотрите?
— Я всё не могу наглядеться на мост, который, как гигантская чайка, раскинул крылья над рекой.
— Горожане окрестили его проспектом над Волгой. Он соединил оба берега. Ширина проезжей части двенадцать, длина вдоль реки две тысячи восемьсот восемь метров.
— Не слабо, — присвистнул Максим.
— В летние дни по мосту спешат саратовцы, чтобы отдохнуть на городском пляже, искусственно созданном прямо на середине реки.
— На море можно не ездить. А что это за белоснежно - круглая беседка.
— Ротонда. Такой беседкой, как вы её назвали, не каждая набережная похвастать не может.
—  От неё так и веет изысканной юностью. И памятник рядом.
—  Мы его называем памятником Влюблённым.  Возле него назначают свидания, посещают в день бракосочетания. Привязывают ленточки. Существует поверье: если написать здесь имя любимого человека, то памятник будет охранять его от житейских невзгод.
— Романтично. Тем более он стоит в живописном месте. Отсюда открывается потрясающий вид на Волгу. Здесь просто грех не мечтать и не думать о любви.
— Не хотите, Максим, оставить автограф по этому поводу? — с улыбкой спросил Олег Павлович.
— Благодарю. Я его уже оставил. — Любезно улыбнулся Гвоздиков в ответ. — На другом заветном месте.
  — Тогда пройдём на площадь, с которой начал свой рост вглубь и вширь мой Саратов. Перед вами Свято-Троицкий собор. Древнейшая из сохранившихся построек на нашей земле.
   — Затейливые карнизы, ярусы окон в пышных наличниках, сочетание красного фона с белым узором делают его таким нарядным и воздушным. Глаз оторвать невозможно. А колокольня! Дух захватывает. Легкая, стройная, ввысь так и рвётся. — с придыханием произнёс Максим.
— Кстати, когда мы шли по набережной, вы заметили плывущий высоко над городом журавлиный клин?
—  Он и сейчас стоит у меня перед глазами.
— Мемориальный комплекс «Журавли» сооружён в память о воинах саратовцах, погибших на фронтах Великой Отечественной войны.  Установлен на вершине Соколовой горы. Увидеть его можно со многих точек города. А теперь пройдём левее. Перед вами парк «Липки», дорогой гость.
— Скажите, а в чём заключается особое очарование вашего знаменитого парка «Липки», о котором я слышал самые восторженные отзывы от многих.
— Представьте на мгновение, что вы ученик пятого «а» или «б» класса. Сидите на уроке ботаники. Я преподаватель этого увлекательнейшего предмета. Тема сегодняшнего урока…
     Максим поднял руку.
      —  Что тебе, Гвоздиков?
      — Олег Павлович, я ручку дома забыл.
   — Вечно с тобой что-нибудь несуразное происходит. Возьми мою и записывай. Повторяю, тема сегодняшнего урока – богатейшая флора наших «Липок». В нём растут: липа, клён, берёза, тополь, осокорь, вяз, рябина, сирень, жёлтая акация, калина, жасмин, девичий виноград. Кто мне скажет, какие растения я не назвал. Смелее, ребята. Вы же не раз и не два бывали в «Липках».
     Максим опять поднял руку.
     — Слушаю тебя, Гвоздиков.
      —  Ещё там растут ели.
     — Молодец. А ели, ребята, подразделяются на обыкновенные, канадские, колючие. Имеется так же лиственница сибирская. И только в нашем парке, ребята, можете об этом смело рассказывать всему свету, растёт бундук двудомный, черёмуха Маака, ярко-розовая яблоня Недзвецкого, орех грецкий и другие редкости. О… звонок. На следующем уроке всё буду спрашивать наизусть. Иванов, не забудь ручку положить на учительский стол.
     — Этот монолог можно смело вносить в анналы актёрского мастерства и на его примере обучать студентов театрального института. — С восторгом произнёс журнальный корреспондент.
     Табаков скромно поклонился и вскользь заметил:
     — И в вас неплохой актёр пропадает. Мы бы могли выступать в школьной самодеятельности дуэтом.
     — Между прочим, — заметил Максим, — в далёком детстве я пел дуэтом.
— С кем? — живо поинтересовался Табаков.
— С братишкой. Выступал с ним в каникулы перед детскими сеансами в кинотеатре. У нас была ребячья концертная бригада!
— Удивительное совпадение, — хмыкнул Олег Павлович. — Обратите-ка внимание вот на то здание.
— Кинотеатр «Пионер». И что в нём особенного?
— А то, что в начале шестидесятых годов на его сцене в фойе активно работала школьная самодеятельность, дававшая небольшие концерты перед сеансами. И я   принимал в этом участие.
— Как называется симпатичная улица, на которой стоит столь памятный для вас кинотеатр?
— Это не просто улица. Для каждого горожанина здесь найдётся свой, особенный кусочек Саратова. Кто-то помнит, что до тысяча девятьсот тридцать пятого года она называлась «улицей Республики». Трудно найти человека, который бы не знал её как «улицу Немецкую». Мы же его теперь называем: «проспектом Сергея Мироновича Кирова». А название «Немецкая улица» было придумано ещё в тысяча восемьсот восемьдесят первом году в пику Санкт-Петербургу с его блистательным «Невским проспектом». Начиналась она внушительным домом Кузнецова, тянулась до Митрофаньевской площади, оканчивалась первой полицейской частью. Здесь были сосредоточены магазины, салоны, парикмахерские, фотоателье, гостиницы, кинотеатры, фирмы. В Санкт-Петербург было отправлено ходатайство о присвоении улице имени русского генерала от инфантерии, участника многих сражений, национального героя Скобелева. Просьба, невесть почему, была отклонена.
      — Я заметил, что на проспекте расположено множество исторических зданий. И они прекрасно сочетаются с мощёной мостовой.
    — Местные жители ещё именуют её Саратовским Арбатом. На этот раз в пику Москве.
— Ещё я слышал, что одна из основных современных городских достопримечательностей – памятник саратовской гармошке.
 — Его установили в сентябре две тысячи девятого года.
— Олег Павлович, это верно, что саратовская гармонь отличается от классического русского инструмента?
— Верно. На ней имеются колокольчики. Они придают гармошке неповторимое, своеобразное звучание. Гляньте, как вольготно гармонист уселся на скамейке!
— Олег Павлович, он её растянул.
— Кого?
— Гармошку!
—Ну и что? Днём, в определённое время музыкант наигрывает популярные мелодии. А сейчас ради вас он решил изменить этому правилу.
И полилось: «Огней так много золотых на улицах Саратова…»
— Я слышал подобное в Варшаве, Олег Павлович, — прошептал Максим.
— Припоминаю, —подтвердил Табаков. — Присядешь на центральной улице на скамеечку, тут же раздаются мелодии самого почитаемого композитора страны – Фредерика Шопена. Чёрт возьми, — спохватился он, — вы же столько времени, что называется, не емши, не пимши. Сейчас же отправляемся в «Музей самоваров». Нас там и накормят, и напоят.
                ***
Только они вошли в здание, как Олег Павлович скороговоркой проговорил:
— Музей открылся третьего июня две тысячи пятнадцатого года. И создан он на основе частной коллекции. В данную минуту мы находимся в зале с приятным для русского слуха названием: «Трактир». Деревянные лавки, стулья, столы, это не просто реквизит. Мы здесь позже почаёвничаем. К ним неслышно подошла милая женщина.
— Добрый вечер, уважаемые гости. Я вам рада.
— Добрый вечер, — обрадованно воскликнул Табаков. — Знакомьтесь, дорогой путешественник, нас приветствует гостеприимная хозяйка и смотрительница этого славного очага культуры.
Гвоздиков представился и поцеловал даме руку. Она доброжелательно улыбнулась.
— Осматривайтесь, чувствуйте себя, как дома. Позже я вам накрою на стол.
Тем же неслышным шагом она удалилась.
— Мы здесь славно почаёвничаем, — довольно потёр руки Олег Павлович. — А какие тут вкусности выпекают – пальчике оближите. Пошли дальше

      — А этот зал, — утвердительно произнёс Максим, — наверняка называется «Русская изба». Стол, скамьи, печь во всей своей мощной красе, деревянная посуда на столе, утюг в углу. Я в детстве такой видел у бабушки. Она в него сыпала раскалённые угли. По бокам в утюге были отверстия. Когда угольки затухали, бабушка размахивала им, дула в них, чтобы разжечь снова. Иногда искры и мелкие угольки вылетали из жаровни, оставляя на одежде опалины и дырки.
— Зато какая экономия электричества, — рассмеялся Табаков.
Они перешли в другой зал. Олег Павлович подошёл к граммофону, встроенному в деревянный шкафчик, достал из стопки грампластинку и полилась шипящая, но вместе с тем, жизнерадостная мелодия. 
— Под польку начала девятнадцатого века наш обзор будет проходить бодрее, — прокомментировал бывший актёр театра «Современник».
К Фарфоровому залу они направились танцующей походкой.
— На самоваре, стоящем в самом центре стола, — уважительно произнёс Табаков, — выбиты медальоны с изображением членов Императорской фамилии. А в Историческом зале имеется мейсенский фарфор. Что интересно, эти самовары никогда не использовались по прямому назначению. Они являлись украшением праздничного стола.
К нам неслышно подошёл смотрительница и пригласила к трапезе.
— Сейчас, сейчас… — заторопился Табаков, — обо всём рассказать невозможно, но об уникальных экспонатах   поведаю. На этом стеллаже высятся самовары: дорожные - со съемными ножками, солдатские – с ремнями для ношения на плече. Обратите внимание на этот самовар. Бьюсь об заклад, ничего подобного вам видеть не приходилось. Перед вами самовар с двумя краниками. Сам
самовар называется «Муж и жена». Представьте картину: вы с супругой сидите за общим столом, перед вами пышущий жаром, сияющий золотом красавец…
— Не возьму в толк, зачем нам пользоваться двумя краниками, Олег Павлович?
— А не надо ждать своей очереди. Хоть каждую минуту наливай себе чайку, сколько захочется.
Хозяйка деликатно кашлянула.
— Всё, всё, — народный артист Советского Союза картинно развёл руками. — Как говорят на театре: «Кушать подано!»
     Гвоздиков покачал головой, увидев уставленный всякими вкусностями стол. Невольную улыбку вызвал непомерного размера пряник в виде симпатичного золотого петуха. Максим не удержался, подмигнул ему…
     И тут петух издал заливисто - задорный крик!
     Олег Павлович с сожалением развёл руками и…
     … Растворился в воздухе.
     Максим в растерянности плюхнулся на стул. Хозяйка опустила ему руку на плечо, основательно встряхнула и произнесла:
     — Просыпайтесь, пассажир, просыпайтесь. Вы нас задерживаете.
     Он с трудом разлепил веки и обалдело уставился на склонившуюся к нему стюардессу. 
    — Где я нахожусь? — оторопело спросил он.
    — В аэропорту Саратова.
    — А где Олег Павлович?
    — Не знаю, кого вы имеете ввиду, но, скорее всего он, как и остальные пассажиры, уже в автобусе. Поторопитесь, пожалуйста, на выход.
   Прямо из аэровокзала Максим отправил в журнал первую зарисовку. Её опубликовали.  Хотите верьте, хотите нет.