04. 06. ХХ

Конец зимы. Февраль на фазе полнолунья,
и снег уже как лёд – чернёным серебром.
Собаки лают, им мерещится колдунья:
из-за кустов глядит панельный серый дом.

Блуждают огоньки меж сучьев лесопарка –
корявые стволы просвечивает МКАД.
- Очнись, проснись, очнись!  Залай или закаркай,
но стань самим собой, в свой день вернись назад!

Тебе нет девяти. Четвёртое июня.
Четыре дня всего, как кончен первый класс –
всё лето впереди! всё небо в травах! Сунув
ладонь под голову, лежишь, не сводишь глаз – ...
 
Блуждают огоньки среди стволов корявых,
и вой сирен -- не тех, что слушал Одиссей.
Река машин течёт налево и направо,
то встанет омутом, то катит вдруг быстрей.

Ночного неба муть тряпьём свисает грязным,
намазан нефтью мир, как мёдом, для машин,
и скоро будет их реальное пространство,
когда уйдут все в сеть, став кодом цифровым.

… лежишь, не сводишь глаз с бездонной синей выси
и в глубину её глядишь, летишь, глядишь –
и нет вопросов, Кто всё это так замыслил,
что в знойную траву упал ты и – летишь

вглубь космоса; вокруг рассохшие кадушки,
заброшенный карбас, петух под лопухом;
стекляных банок блеск, надетых для просушки
на тын, где старый кот следит за воробьём.

Двенадцать тысяч лун –  твой возраст. Или память
забил дурацкий спам ненужной ерундой?
Река огней на МКАД то дёрнется, то встанет
как лента новостей с очередной мурой.

Пол в космосе, в сенях, покрыт половиками,
в кладовке от копчений воздух мглист и густ;
в дверном проёме – синь, деревья с облаками,
под окнами цветник, смородиновый куст;

недавно сняли рамы с окон, лёгкий ветер
колышит занавески сонной тишиной.
Как небо глубоко! Как бесконечно лето!
И Енисей блестит зелёной глубиной.

Всё длится этот день – четвёртое июня,
я пребываю в нём, в нём все мои пути;
мне снится эта жизнь, вся смена полнолуний,
проснусь – лежу в траве, мне нет и девяти.