Трудно быть богом у Германа

Шесть лет со дня кончины великого режиссёра Алексея Германа.
Вот, что рассказал о своей работе с мастером в интервью, данном в 2013 году, месяца через полтора после смерти Алексея Юрьевича, Леонид Ярмольник, сыгравший дона Румату в последнем фильме Германа по повести братьев Стругацких «Трудно быть богом».

- Я пробовался чуть ли не последним. Ни на что не надеялся. Меня удивило предложение прочесть сценарий. Это был 1999 год, вторая половина лета. Я приехал в Питер, и была такая обстоятельная проба, в которой я не понимал, что делаю. Легенда гласит, что он меня утвердил за то, как я сказал фразу «Сердце моё полно жалости, я не могу этого сделать». Говорят, я произнёс это так, как Герман хотел услышать. Полагаю, были другие причины. Наверное, Герман хотел сделать своеобразного антигероя. Герой в наших традициях обычно должен быть этаким добрым молодцем. Я, сами видите, совершенно для этого не подхожу. Такие герои чаще бывают в американском кино – с такими глазами, лицами, кривыми носами... Но за многие годы я понял, что играю не буквального Румату. Герман всегда всё делает... всегда всё делал про то, как он сам воспринимает мир. Как он его чувствует, как понимает, как в себе трансформирует. Он, можно сказать, делает кино про себя. Вокруг фильма было много всяких сплетен, журналистских изысков и догадок… Но и Герману, и мне до всех этих разговоров дела никогда не было. Для себя же я понял, что играю самого Германа. Играю живого человека, у которого есть свои слабости, которому бывает плохо, который нервничает, расстраивается, у которого прыгает давление. Он рыцарь, но не герой в традиционном понимании – делающий то, что предписано, и не обращающий внимания на мелочи. Тому, какими качествами Герман наделял моего персонажа, я первое время сопротивлялся: ему становится плохо, кровь идёт носом, он переживает, не спит... А ведь по роману Румату убить нельзя. Если он устаёт – выпивает таблетку. Если что-то повредилось – достаточно помазать мазью. Денег – немерено, больше чем у всех олигархов вместе взятых. Одним словом, сверхчеловек. А смысл картины очень простой: какими бы возможностями, включая бессмертие, ты ни обладал, сколько б денег у тебя ни было – переделать людей нельзя. Никуда ты не уберёшь ни предательство, ни жестокость, ни жажду власти. Пока существует человечество – на нашей планете или на другой, – этого сделать невозможно. Усилия тщетны. Впрочем, фильм не только про это, но и про то, что человек всё равно каждый раз наступает на одни и те же грабли.

Цитата из повести:
А ведь можно было догадаться, думал Румата. Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят чёрные.

- Роль меняла меня в том смысле, что я, полагаю, наконец, понял, про что это произведение, что в нём самое главное, самое ценное. Но опять-таки понял я это благодаря общению и работе с Германом. Если же говорить глобально, конечно, я изменился. Вернее, изменил своё отношение к тому, что артист должен делать, в чём его основная ценность. Не в том, чтобы перевоплощаться. Не в том, чтобы удивлять зрителя, меняя свою внешность, маски, грим. Главное – то, как ты ведёшь себя в предлагаемых обстоятельствах, в том числе – в личностном отношении. Если говорить применительно к этой роли, я должен был вести себя так, как вёл бы себя Румата. Но Герман никогда не терпел никаких наигрышей. Он снимает всё лишнее и оставляет от артиста только то, что тебе боженька дал, только то, что ты действительно умеешь брать на себя: другие мысли, другие заботы, другое состояние, включая физическое, – и заставляет в этих координатах существовать. Ни в коем случае не давить, не наигрывать, не плюсовать. Все артисты, которые у него снимались, это хорошо знают – и те, кто жив, и те, кого уже нет. Пока мы снимали фильм, многие мне выражали соболезнования по поводу того, что я мучаюсь с Германом, а Герман – со мной. Но все мне завидовали потому, что время работы с Германом у всех было незабываемым периодом жизни. Он совершенно другой. Он в некотором смысле инопланетянин. Он по сравнению с остальными режиссёрами всё делает по-другому. И кстати, у него всегда главные и совсем не комедийные роли играли артисты с комедийным имиджем. Тут можно вспомнить и Ролана Быкова, и Андрея Миронова, и Юрия Владимировича Никулина. Я тоже большую часть жизни считался комедийным характерным артистом. Может быть, это тоже повлияло на выбор Германа. При этом он не менял меня, не делал меня нехарактерным. Наверное, он просто считал, что в нашей жизни наибольшие заботы, проблемы и трудности падают на людей очень живых, очень эмоциональных, подвижных, странных, каковыми обычно бывают, скорей, комедийные артисты.

Цитата из повести:
Всё, что хоть ненамного поднимается над средним серым уровнем, оказывается под угрозой. Вы слушайте, дон Кондор, это не эмоции, это факты! Если ты умён, образован, сомневаешься, говоришь непривычное  –  просто не пьешь вина, наконец! – ты под угрозой. Любой лавочник вправе затравить тебя хоть насмерть.

- Конечно, за то время, пока я снимался, всё бывало: и трудности всякие, и невыносимости. Но это всё оправдано тем, что Герман создавал такие условия, в которых ты, даже если захочешь, не сможешь вести себя иным образом, нежели тот, которым нужно себя вести по замыслу режиссёра. Это касалось и декораций, и реквизита, и погоды, и партнёров. В картине снималось очень много артистов, очень хороших, очень талантливых, замечательно выполняющих свои задачи. Но при этом было ещё и невероятное количество людей со стороны, со странными лицами, которых Герман годами искал для создания нужной ему атмосферы. Скажем так, были среди них люди с человеческой точки зрения не совсем здоровые, несчастные. Из лечебниц, с очень интересными лицами, глазами. С ними на одной площадке было, с одной стороны, трудно, а с другой, профессиональной – очень интересно. Ну, это как нельзя переиграть в кадре собаку или кошку. Вот и тут Герман создавал такие условия, требовал такой органики, чтобы на неискушённый взгляд не чувствовалось никакой разницы между профессионалами актёрами и этими людьми со странными лицами. Ты тоже должен был быть с этой планеты… Съёмки были очень трудными и физически, и эмоционально. Самым трудным было то, что каждый кадр снимался неделями и месяцами. Убивали повторы. Они случались не из-за меня, как правило, а потому, что Герман выстраивал очень длинные планы. Бывало, что камера не останавливалась на протяжении 150 метров плёнки. Это примерно пять-шесть минут экранного времени. Выкладывались такие долгие панорамы, на протяжении которых камера жила своей жизнью. У Руматы же, по книге, объектив на лбу, который всё  фиксирует. Вот этого эффекта, взгляда на мир сквозь эту камеру и пытался добиться Герман. Выстраивались эти панорамы со всеми подробностями, со всем, что попадает в кадр, очень долго. Всё это требовало особой выдержки, и в этом, пожалуй, и состояла главная трудность.

Цитата из повести:
Не умом поразить тщился, – с достоинством ответил отец Кин. – Единственно, чего добивался, успеть в государственной пользе. Умные нам не надобны. Надобны верные.

- Фильм Германа в любом случае войдёт в историю мирового кинематографа, собственно, он уже туда вошёл. Но одно дело, когда он существует как произведение искусства, и совсем другое, если он станет понятным и доступным широкому зрителю. Но, наверное, так задача и не стоит. Есть вещи, которые понимают далеко не все, и это касается не только кино. Там есть перекличка со всеми временами. Потому, что меняется жизнь, лошадей сменяют автомобили, а люди не меняются. Меняется «прикид», то, в чём мы живём. Но суть человеческих взаимоотношений неизменна. Просто для того, чтобы рассмотреть всё это на молекулярном уровне, Стругацкие и Герман погрузили нас в реалии некого инопланетного средневековья. Видимо, так оно становится виднее. Спрятаться не за что: что есть, то есть. Именно поэтому в фильме столько естественности, грязи, дерьма, соплей, голода, жестокости. Всё перемешано: человеческий и животный мир и ощущение бесконечной плохой погоды.

Цитата из повести:
Психологически почти все они были рабами – рабами веры, рабами себе подобных, рабами страстишек, рабами корыстолюбия. И если волею судеб кто-нибудь из них рождался или становился господином, он не знал, что делать со своей свободой. Он снова торопился стать рабом – рабом богатства, рабом противоестественных излишеств, рабом распутных друзей, рабом своих рабов.