Музыкант

Торшер горит. Над колыбелью, поет, склонившись над дитём,
Возможно, песнь про поливалку, про то, как вы всегда вдвоем.
Идут года, окончив школу, потом, как нужно, институт,
Твой сын не на обычной пьянке, хоть, право, он хороший друг.
Пройдут года, он, как и папа, на сцене подле тех, кто крут,
Поёт про мирную лампадку и про своих родных подруг.
Другая у кроватки сядет, баюкая младенца мать,
Творец в стихах и в прозе может словами душу рисовать.
И матерям всем поклонишься, что выпестуют и взрастят
Под шум гитары с барабаном, под ваши песни в двадцать пять,
Про то, как вместе на дороге вы были, утром, как-то в пять,
Тебе намокшего не жалко, ведь рядом будущая мать.
И если, кто-то суетливо, поднявшись со своих скамей
Уйдет в фойе. Его простишь ты, ведь может, он спешит в буфет.
Ты про поддержку скажешь, нежность, подаришь нам чудесный мир,
Зал рукоплещет всем талантам, хоть и не знал, как ты любил.
Прости, певец, нас серых, грешных. Стремились, ведь могли понять,
Что пел, конечно, в наши души. Надеясь, живы и не спят.
Но не воспитаный безмерно, повскакивав под яркий «бис»,
Твой зритель мчится на вокзалы, на уходящий, не артист.
Пока ты на последней ноте вдруг замираешь для него,
Он вдруг сбежит в своих заботах и бросит все, ради чего
Творил ты, в человека верил, что ты, как он не одинок.
Но он не бог, хоть и с тобою. Он мелок, хоть не идиот.
И зажигая своё сердце, ты светишь всем средь темноты,
Чтоб могли выйти за тобою из слепоты и глухоты.
Потом с женой идёшь дорогой, срывая где-то фонари.
Глядят они и обнимают вас вновь до утренней зари.