Дорога к себе. ч. 1. Успел

                Николай стоял опершись на перила деревянного моста и смотрел на воду. Она текла бесшумно. Даже при лунном свете была тёмной и мрачной. Растущие вдоль берега ивы, своими ветвями свисали к самой воде. Ничего не изменилось, разве, что вот перила другие, покрепче, подумал Николай, закуривая. Болела нога от протеза. Накануне прошёл дождь и ещё не просохло. Было грязно и сыро. Он уже прошагал четыре километра по разбитой дороге, а впереди было ещё шесть.
Вдали послышался шум мотора, а потом стали видны прыгающие лучи фар. Это на колдобинах, определил Николай, бросил окурок в воду и стал ждать машину. Минут через десять машина доехала до моста и остановилась. Открылась дверца и водитель весёлым голосом пригласил, - залезай, земляк!
- Мне бы до Яблоневки.
- До Яблоневки, так до Яблоневки. Я туда и еду.
Николай, как сумел, стряхнул грязь с ботинок и забрался в кабину, положил рюкзак на колени. В кабине было темно, свет не включали, чтобы лучше была видна дорога.
- С поезда?
- С поезда. А как понял?
- Так в это время на нашей дороге только с поезда можно встретить. Я частенько подвожу своих земляков, а бывает и гостей. Пешком-то далековато. Вам повезло. Машина у меня старая, барахлит. Вот в городе задержался, пока ремонтировал. А так бы вам пришлось пёхом десять километров отмерить. Да ещё по такой грязище. В гости к кому?
- Нет, домой.
- Домой!? Что-то я вас не знаю.
- Давно я здесь не был. Давно. Больше 25 лет. Вот возвращаюсь. Может навсегда.
- А-а-а. Тогда понятно. А то я всех деревенских знаю и из соседней Леснянки. А вас вижу в первый раз. Вот и подумал, что в гости. А звать вас как?
- Николай.
- Вот идишь ты! И я Николай, - обрадовался водила. - А по отчеству как? А то как-то неловко, вроде постарше.
- Николай Михайлович.
- Михалыч... Михалыч... Я извиняюсь, а фамилия?
- Радионов.
- Точно! Как я не догадался? Дедушка Миша. Точно! Так он же умер лет пять назад и бабушка Глафира. Как же... И дом пустой стоит.
- Я знаю, - тихо ответил Николай.
Машину на разбитой, скользкой дороге кидало из стороны в сторону. В какой-то момент мотор "чихнул" пару раз и заглох.
- Вот зараза! Снова или клемма отошла, или свеча забилась. Посидите пока, я мигом.
Николай-младший взял инструменты, вылез из кабины и пошёл смотреть в чём дело. Открыл капот, минут десять что-то делал, ругаясь вполголоса. Потом, закрывая, хлопнул крышкой капота и, улыбаясь, крикнул, - порядок! Достал чистую, белую ветошь из кармана, обтёр запачканное лицо и стал вытирать руки, стоя под светом фар. Радионов, вцепившись в рюкзак, что побелели пальцы, смотрел на Николая не в силах отвести взгляда. Там, в свете фар, стоял ...он, Николай Радионов, 25-ти летний! Ещё садясь в машину у моста, он почувствовал что-то необычное в голосе, разговоре, как бы родное. Но не мог понять в чём дело. За долгие годы службы, при постоянном риске смерти, у него выработалось звериное чутьё. От того и живой остался. Как он сразу не понял?
Николай залез в кабину, посмотрел на тёзку.
- С вами всё в порядке? Может окошко приоткрыть?
- У тебя какое отчество? - тихо спросил Радионов.
- Николаевич. А что?
- А... отец кто?
- Так у меня нет отца. Мы с матерью вдвоём живём. Оно, конечно, какой-то отец был. Детей без отцов не бывает, это я понимаю. Но мать молчит, а я не спрашиваю. Нет и нет. Так, была сплетня, что мать с одноклассником дружила, а он потом сбежал. Но мать не говорит, а что я ей в душу с ногами полезу. Верно? Меньше знаешь, лучше спишь. Верно?
- Не всегда, не всегда. А мать, конечно, Дарьей зовут?
- А вы откуда знаете? Ах, да! Я забыл. Вы же земляк.
Мотор снова дважды "чихнул" и заглох.
- Да что же такое сегодня? Опять двадцать пять. Всего километр остался и не доехать. Пойду, посмотрю что там. А вы пока посидите.
- Нет. Я лучше пешочком, тут уже рядом. Пройтись мне надо на свежем воздухе.
- Дом свой найдёте? Не заблудитесь? А то, если надо переночевать, спросите в любом доме, где Петуховы живут. Покажут. Это мы Петуховы. У меня мамка хорошая.
- Я знаю, я знаю, - сказал Радионов самому себе, уходя в ночную темень, слегка прихрамывая.
Николай ещё минуту смотрел ему в след, а потом занялся ремонтом. Странный какой-то, говорит здешний, а на деревенского не похож и зачем про мать спросил, думал Николай, затягивая гайку ключом.

                Утром следующего дня в дом к Петуховым пришла соседка.
- Дашка, что тебе скажу! Николай вернулся. Весь седой, на лице огромный шрам и хромает. Только что видела.
- О! Господи! Ты что при Кольке такое говоришь?
- Так я знаю. Это я его привёз ночью, - сказал Николай, доедая завтрак. - Он про тебя, мама, спрашивал. И кто у меня отец.
Дарья уронила совок из рук, побледнела и, задыхаясь, спросила, - и что?
- Что "что"? Сказал, что нет у меня отца. Вдвоём живём. Хорошо живём. Верно, тётя Дуся? Ну, я пойду в гараж, а то мне сегодня снова в город ехать. Всем привет!
- И что он приехал? Так, могилки проведать или... или...? И что мне делать? Ждала, а теперь боюсь. А как Колька узнает про всё? Господи! Помоги мне.
- Ты его простила, подруга? Али как?
- Да уж не знаю, кто кого прощать должен. Я его или он меня. Оба дураки. Два барана упёртых. Это я теперь только поняла. Дура я, дура!
- О! Да ты его до сих пор любишь! Да не реви ты. Как нибудь всё разъяснится. Вода течёт, жернова крутятся, зерно в муку перемелется. А Колька? Что Колька? Всё поймёт. Он у тебя хороший парень. Не чета многим.
- Дай-то бог, дай-то бог. Ты иди, Дуся. Мне надо с мыслями собраться и на работу уже пора.
Соседка ушла. Дарья ещё долго сидела на лавке, "собирая" свои мысли. Не получалось. Всё путалось, кружилось в воспоминаниях давних лет. Какая любовь была! Какая любовь! Все девчонки завидовали ей. Статный, красивый. С медалью окончил школу, отслужил в армии. Все сходили по нему с ума, все. А он любил только её. Её! Уже и заявление в ЗАГС подали. А она... Дура, дура, дура! Зачем пошла в кино с Антоном, этим козлом прыщавым? Зачем? Но ведь не изменяла Николаю. Не изменяла никогда, до сих пор. Дура, дура. Как же его забыть, как не любить, если он каждый день ходит перед ней, её сын, один в один отец?
В окно постучали.
- Дарья, там уже хлеб привезли. Что магазин не открываешь? Али заболела?
- Уже иду.
Быстро оделась и пошла к магазину. Там уже скопилась недовольная очередь. В деревне с утра дел невпроворот и покупатели ворчали на Дарью за опоздание. Молча отпускала товар, а всё поглядывала на дверь. Ждала. Всегда приветливая и радушная, сегодня Дарья была встревожена и немногословна.
- Что с тобой, Дарьюшка? - спросила тётка Агрофена. - Не заболела?
- Иди, тётка Агрофена, иди. Потом.
- Что потом? Да что же такое случилось? - не унималась Агрофена.
Дарья промолчала. Наконец ушёл последний покупатель. Присела на табуретку. Чего жду? Чего боюсь? Чужой уж поди он. Чужой. Кто я ему? И когда это было, столько лет прошло. Уговаривала она себя, а сама вздрагивала при каждом шорохе за дверью магазина. Потом были одиночные покупатели. То дети за жвачкой или леденцами, то мужики за папиросами и водкой. А его всё не было. Уже немного успокоилась. Стала раскладывать пачки риса на полку. Скрипнула дверь. Обернулась.

                Николай спал плохо, ворочался. Проснулся рано. Достал последнюю сигарету, закурил. Из головы не выходило ночное путешествие, улыбающийся Николай при свете фар. Сын! Сын? Сын, сын. Всё совпадает. Надо бы у Дарьи уточнить. Хотя что уточнять, если один в один, как он в молодости. Вот так сюрприз! Наконец-то дождался. Он вспомнил свою жену Маргариту. Красивая, а вот что-то не то. Не было душевной теплоты, да и любви пожалуй. Какая уж там любовь? Детей рожать не хотела. Всё для себя жила. Он в командировку, а она... Чем она занималась он потом узнал, когда случайно застал в своей постели молодого фитнесс-тренера. Поломал он ему рёбра, зубы повышибал и с лестницы голого спустил. Скандал был. Но дело "замяли", ведомство помогло. А когда из Чечни со шрамом на лице вернулся, отношения окончательно испортились. Она смотреть на него не могла, морщилась. Какая уж тут любовь? Так по командировкам и пропадал. Когда пол ноги при взрыве оторвало, стало ясно, не боец. Предложили большую должность в Москве. Ценили его и уважали. Как же, Герой России, полковник, наград не сосчитать. Обещал подумать. Но прежде на родину надо съездить, могилки родителей навестить, хоронили-то без него. Да и вообще, после последнего ранения, жизнь как-то потеряла смысл. А там, в деревне, ещё оставалась маленькая, призрачная надежда на что-то. Он даже себе не признавался в этом. Его всю жизнь тянуло на родину. Он никогда не переставал любить Дарью. Она всегда была в его сердце. Всегда. Зачем он тогда женился на Маргарите, он не понимал. Так, как все. Он оформил развод, взял рюкзак и поехал к себе, на родину. А тут такой сюрприз. Сын!
Николай снова потянулся к пачке с сигаретами. Пусто. Ладно, надо вставать, в магазин сходить. Вышел во двор. Где бы умыться? Увидал бочку у угла дома с дождевой водой. Сполоснул лицо, руки. По улице проходила какая-то баба средних лет. Поздоровалась, поклонилась. Николай в ответ тоже поздоровался. Улыбнулся про себя. Вот как приветливо дома!
Вошёл обратно в дом. Стал внимательно осматривать комнату. На стене в рамке портрет отца и матери. Он его ещё помнил с детства. В другой большой рамке под стеклом множество средних и маленьких фотографий, уже пожелтевших от времени. Некоторые фотографии были нечёткие и Николай долго стоял перед рамкой, всматриваясь в лица. Подошёл к иконе, стоящей в углу на полочке. Бабушка любила здесь молиться и его пыталась заставить. Улыбнулся. Он любил бабушку, а она его. Как что испечёт, так первый кусок ему. Дед с отцом обижались. Эх, бабушка! Николай вдруг неожиданно перекрестился, как учила бабушка. Потом смущённо оглянулся, никого не было. Он был один. Один.
- А иконку-ладанку Николая Угодника, маленькую, латунную, что ты мне дала, я храню. На мне она. Никогда не снимаю, как ты и велела. Много раз она мне жизнь спасала.
Огляделся по сторонам. Везде порядок, чисто. Интересно. Кто же прибирался? Как будто ждали меня. Сестра что ли кому написала? Зашёл в другую комнату, детскую. Ничего не изменилось. Те же две кровати, Варьки и его. Посидел за столиком у окна. Вспомнил, как Варька открывала ему окно, когда он поздно возвращался домой. Улыбнулся.
Вернулся в большую комнату. Всё было родное, но что-то не так, как бы не жилое. Надо печь протопить, догадался Николай и комнаты проветрить. Вышел во двор. Дров под навесом не было, но лежал уже заржавевший топор. Отодрал от загородки свинарника несколько досок, порубил их. Затопил печь. Проветрил первый дым, пошедший в комнату. Давненько не топили, подумал Николай, подкинул ещё дощечек и прикрыл дверцу печи. Дощечки занялись огнём, потрескивали и в щель дверцы был виден яркий огонь. В комнате потеплело, стало уютнее. Николай сидел на табуретке перед печью и смотрел в щель на огонь. А хорошо я сюда приехал, может и останусь, да и сын у меня тут, подумал Николай и машинально полез в карман за сигаретами. Сигарет не было. Надо в магазин идти, да и пожрать что-нибудь купить и водки на завтра. На могилку так просто не пойдёшь. Вздохнул. Встал, взял денег из рюкзака и вышел во двор.
Погода стояла замечательная. На небе ни облачка. Солнце уже припекало. Лето. Июль.
- С приездом, Николай Михалыч, - за забором у калитки стоял небольшой, весь помятый и с синюшным одутловатым лицом мужик.
- Ты кто такой?
- Я Мишка, ...Михаил. Вы меня не помните? Мне 10 лет было, когда вы уехали. Я и родителей ваших хорошо знал, - доложил мужик.
- Ты что пришёл? Ты, верно, выпить хочешь? - догадался Николай.
- Да не отказался бы. Не отказался. Так сказать, за ваше возвращение, - обрадовался Мишка.
- А ты откуда узнал, что я вернулся?
- Так вся деревня уже знает.
- Вот как!? Ладно. Ты вот что, Михаил, выпить у меня сейчас ничего нет. Приходи завтра после двух на кладбище к могилке моих родителей. Я там тебе оставлю. Там и помянешь моих.
- От чего ж не помянуть. Обязательно помяну. Я уважал ваших родителей, - сразу согласился Мишка.
- Магазин на прежнем месте?
- А куда же ему подеваться. На прежнем, - Михаил услужливо открыл калитку Николаю.
И Радионов пошёл в сторону магазина по знакомой и одновременно незнакомой улице. Было двойственное чувство, что-то узнавал, что-то появилось новое, деревья вымахали. Редкие прохожие здоровались. Николай здоровался в ответ. На улице под ракитой сидел дед на лавочке и строгал палку. Рядом копошились куры. Николай поздоровался первым. Старик отложил палку в сторону.
- Не узнал, Николай?
- Дядя Макар?
- Ну вот, узнал. Он самый. С приездом! Надолго? Да ты присядь.
Николай присел рядом с Макаром.
- Надолго ли вернулся пока не знаю. Поживу, а там видно будет. На могилку надо к своим сходить.
- Это правильно, парень, правильно. Что же ты раньше не приезжал? Ждали тебя. Что один? Где же семья?
- Нет у меня семьи. Не сложилось как-то.
- Ладно, в душу лезть не буду. Сам разберёшься. Ты домой, Николай, приехал. К себе. Только родная земля силы даёт. Поживи, подыши родным воздухом. Оклемаешься, мы с тобой ещё поговорим. Чувствую, тревожно у тебя на душе. Сестра твоя, Варвара, когда приезжала на похороны родителей, о тебе ни слова не сказала. Ни слова. А нам интересно, ты ведь земляк наш, почитай что родной. Вижу лицо вот поранено, хромаешь и мы переживаем. Родной ты нам, Коля, родной. Ты куда шёл-то?
- В магазин.
- А! Ну, тогда иди, иди не задерживайся. Потом договорим. Ждут тебя там.
- Кто ждёт?
- Это я так, ляпнул сдуру. Рано у нас магазин закрывается. Не опоздал бы, - смутился Макар. - А мне надо копьё внуку дострогать. Обещал.
Николай попрощался и пошёл дальше. Хорошо, что приехал, думал он улыбаясь, помнят ещё меня, здороваются, за родного считают, приятно. Незаметно, в раздумьях подошёл к магазину. Всё тот же, только крыша теперь шиферная, да выкрашен в другой, синий, цвет. Открыл скрипучую дверь, вошёл внутрь. Продавщица, стоя к нему спиной, укладывала пачки риса на полку. Обернулась.
- Даша!?
- Коля!?
Пачка риса выпала из рук на пол, но Дарья не заметила этого. Она смотрела на Николая, своего Колю, такого родного, любимого и одновременно ...неизвестного. На голове седая прядь, вдоль всей щеки шрам. Видно нелегко жил эти годы. Глаза наполнились слезами, к горлу подкатил ком. Чтобы не упасть от избытка чувств, с трудом сделала шаг к прилавку и вцепилась в него. Как она ждала этой встречи, как ждала! Все эти долгие годы разлуки. Но не так она представляла себе это. Не так. Не здесь, не в магазине. Слёзы покатились по щекам, трудно стало дышать.
Скрипнула дверь. Зашла бабка Авдотья. Хотела что-то купить, но увидав Дарью, сердцем почувствовала, не ко времени, не сейчас и тихо вышла. Пауза затягивалась. Обычно решительный, быстро принимающий решения в сложных обстоятельствах, Радионов был обескуражен и растерян. Все эти годы он не переставал её любить. Он хотел и ждал этой встречи. Она стала ещё красивей, женственней. А он? Был красив, здоров. А теперь... теперь калека. Да, калека! Неловко кашлянул и повернулся к двери.
- Постой, - тихо попросила Дарья, вытирая слёзы. - Ты зачем пришёл?
- Ах, да! Продукты купить, водки и сигарет.
- И всё? - еле слышно спросила Дарья и посмотрела ему прямо в глаза.
Радионов понял о чём спрашивает Дарья и, не отводя глаз, так же тихо ответил, - нет, не всё.
Слёзы вновь навернулись на глаза Дарьи, она отвернулась, молча наложила в пакет продуктов, сигарет, водки и подала Николаю.
- Ты иди, Коля. Тяжко мне что-то.
- Я понимаю.
- Ничего ты не понимаешь, ничего! 25 лет не понимаешь!
- Прости меня, Даша.
Дарья уже не могла сдерживать слёзы, села на табурет, разрыдалась. Николай совсем растерялся и пошёл к двери хромая. Дарья увидела это и, когда дверь со скрипом закрылась за ним, громко завыла. Слава богу, посетителей больше не было.
Как дошёл до дома, Николай не мог вспомнить. Кто-то по дороге встречался, здоровались. Все мысли были о Дарье, о неожиданной встрече. Так растерялся, что ничего не смог сказать. Не думал, что будет так трудно. Столько лет прошло, а чувства не ослабли. Совсем не изменилась. Нет, изменилась. Стала ещё красивей. А я? Достал из пакета бутылку водки, налил полстакана и выпил. Легче не стало. Даа... Иначе представлял он встречу после разлуки. Не замужем. Значит ждала? Ждала. А он? Зачем женился на этой кукле Маргарите? Дурак! Почему раньше не приехал? Позора, разговоров боялся? А ей каково было здесь одной? С сыном. Пережила и позор, и разговоры за спиной. Не побоялась и ждала его, ждала! Какой же он всё-таки дурак.
В дверь постучали и, не дожидаясь приглашения, вошли.
- Хозяева дома? Узнал!? - у порога стоял улыбающийся мужик в спецовке.
- Конечно. Иван! Проходи. Очень рад встрече.
Обнялись, сели за стол. Николай достал из пакета хлеб, колбасу. Принёс ещё стакан. Налил по половине.
- Давай за встречу! - выпили, пожевали колбасу.
- А я не утерпел. Как узнал, что ты приехал, сразу сюда. Столько лет прошло и ни одной весточки. Варька приезжала пару раз на похороны, тоже молчит где ты, как. Ну, давай, наливай.
Снова выпили, пожевали колбасу. Закурили.
- Ты надолго? Или так, погостить? А то может и на рыбалку с ночёвкой. Помнишь, как в детстве?
- Пока и сам не знаю. Обстоятельства покажут.
- Чего один приехал, без семьи? Пусть бы посмотрели, где батька родился.
- Нет у меня семьи, Ваня. Не получилось.
- Вот оно как! Ну-ка, разливай, - выпили, - не получилось, говоришь. Я к тебе первый прибежал знаешь почему? Не получилось у него. Я тебе, как лучшему другу, хотел рассказать про всё. Чтобы ничьих сплетен не слушал. Не получилось у него. Из нашего класса в деревне только пять человек остались. Только пять. Остальные в город умотали за лёгкой жизнью. И мы бы могли. Да только картошка в городе не растёт, их кормить кто-то должен. И Дашка могла уехать. И замуж звали и работу там предлагали. А не уехала. А знаешь почему? Знаешь?
- Почему?
Иван доразлил остатки водки по стаканам и молча выпил.
- А потому, что боялась, что ты вернёшься и её не застанешь. А ты за 25 лет... Эх, Коля, как ты ей в глаза посмотришь?
- Уже.
- Что уже?
- Уже посмотрел.
- Да когда же ты успел? Ты ведь только приехал.
- В магазине. Час назад.
- Погоди. Ты ещё не знаешь главного.
- Знаю, Ваня. Уже видел.
- Уже видел!?
- Он меня ночью от города до деревни подвёз.
- Вот так дела. Узнал тебя?
- Меня теперь трудно узнать, сам видишь, так, только хорошо знакомые.
- Эх, Колька, Колька. Что же ты наделал. Я этого Антона, как ты уехал, избил и допросил. Обманом он заманил Дашку в кино. Честна она перед тобой. А ты сразу... Эх, такая любовь была!
- Я и сейчас её люблю и всегда любил.
- Тьфу ты! Вот дурак, так дурак. Но ничего. Это мы исправим. Как пить дать, исправим. У тебя ещё чего есть? Давай по-малешку за удачу, да я пойду, а то ещё дома не был. Но не прощаюсь! Я завтра на недельку в командировку в соседний район уезжаю, а ты пока оклемайся, присмотрись что к чему. Вернусь, будем ситуацию исправлять.
Николай распечатал новую бутылку, разлил по четверти стакана. Выпили. Заели кусочком колбасы и Иван ушёл.
Приход Ивана развеял тяжёлые мысли Николая, вселил в душу маленькую надежду на лучшее. Русский человек не может жить без надежды на лучшее. Иначе жизнь для него теряет смысл. Жить просто мы не можем, душевный склад не позволяет. Как росток тянется к свету, так и мы стремимся к мечте, к лучшему. Угаснет навеки солнце и росток завянет. Нет надежды на лучшее и жизнь угасает.
Николай прилёг в одежде на кровать, курил и думал, думал, думал.

                Утром следующего дня Николай, наскоро позавтракав шпротами и хлебом, пошёл на кладбище. Оно было недалеко от деревни, на пригорке с берёзами. От деревни через поле шла неширокая тропка, по краям заросшая подорожником. Яркие лучи солнца вытесняли утреннюю свежесть, а лёгкие дуновения ветерка приятно обдували голову. Большой шмель, не обращая внимания на Николая, громко жужжа, сел на цветок у края тропинки и успокоился. Рядом пролетела бабочка, на секунду села на высокую травинку, потом вновь продолжила свой бесшумный полёт. Николай шёл не спеша, наслаждаясь красотой и покоем. Дышалось легко и чувствовалось, как жизненные силы вновь возвращаются в опустевшую душу. Правильно сказал дядька Макар, родная земля лечит, подумал Николай и широко улыбнулся миру впервые за последние несколько лет.
Могилки нашёл быстро, ещё помнил, где хоронили любимую бабушку. Не заросшие, а кресты, столик, скамейка и заборчик покрашены.
- Ну, здравствуйте! Долго я к вам шёл. Простите, христа ради. То работа, то... Дурак я был. Теперь чаще бывать буду. Обещаю. Тяжко мне без вас. Один я. А у Варвары всё хорошо. Может и у меня сложится. Молчите? Вот и я не знаю.
Каркнула ворона на берёзе. Николай подошёл к столику, достал из пакета палку колбасы, отрезал кусок и бросил в сторону. Ворона слетела на землю поближе к брошенному куску и, подпрыгивая боком, приблизилась к нему, поглядывая на Николая. Убедившись, что опасности нет, схватила кусок и улетела. Николай достал из пакета бутылку водки, два стакана. Налил в стаканы водку, порезал хлеб и колбасу. Кусок хлеба положил на один стакан. Второй залпом выпил, заел колбасой и хлебом. Закурил. Задумался. Не правильно сказал. Не один. Вот и сын есть. И Дарья. Иван, друг детства, сразу прибежал, как узнал, что приехал. Дядька Макар верно сказал, что земляки как родственники, переживают за меня. Это я так думал, что один, вбил себе в голову. Нет, не один. Радионов, ты ведь никогда не сдавался. Поживём ещё! Повернулся к молчаливым крестам.
- Не так сказал, простите. Одиноко было. Но не один я. Не один!
Кто-то кашлянул. Обернулся. За несколькими могилками стоял Михаил. А Николай не слышал, как он подошёл.
- Это ты, Михаил? Что-то рано пришёл. Но проходи, помяни моих. Ты по случаю не знаешь, кто за могилками ухаживает?
- Знаю. Так это продавщица из магазина. Я её несколько раз видел, как она траву дёргала и кресты подкрашивала.
- Ясно. Ты иди, не стесняйся. Всё что здесь, всё тебе. Поминай, - повернулся к крестам, - не прощаюсь. Скоро снова приду, доложу, как и что. Покойтесь с миром.
Посмотрел на берёзы. Эка вымахали красавицы. А когда бабушку хоронили, были как саженцы. Лёгкий ветерок качнул веточки, затрепетали листочки. И вам здравствуйте! Узнали. Хорошо вам тут живётся и мне вот также хочется. И есть ведь для кого. Развернулся и, не оборачиваясь, пошёл прочь. Спешил, сдерживал себя, но незаметно вновь ускорял шаг. По дороге нарвал букет полевых цветов. На краю поля опомнился, зачем нарвал? Не пацан ведь. Положил цветы и пошёл дальше. Метров через тридцать остановился. Вернулся, взял букет снова и пошёл к деревне. Надо было зайти в колхозную контору насчёт подключения электричества к дому. После смерти родителей дом обесточили.

                У входа в контору какая-то молодуха, пока Николай, нагнувшись, отцеплял от брюк репейник, игриво спросила не ей ли цветочки. Радионов, выпрямившись, повернулся к ней. Молодуха испугано вскрикнула, увидав шрам на его лице, и поспешно ушла. Николай смутился, покрутил букет в руке, положил на лавку рядом со входом и вошел в контору. Председатель был на месте. Николай постучал и вошёл.
- А, Николай, пропащая душа! Проходи. Ну, здравствуй! Дай я тебя обниму.
- Узнали, Василий Петрович?
- А что мне тебя узнавать? Свой ведь. Мы с твоим батькой закадычные друзья были. Обидел ты его. За 25 лет ни разу не приехал, а он гордился тобой. Зря ты так.
- Работа у меня не простая, да и обстоятельства здесь сложи...
- Знаю я эти обстоятельства, - перебил его Василий Петрович, - ты что думаешь, раз деревня, так и сплетни мигом по всем домам? Ошибаешься. Что нельзя говорить, мы понимаем и молчим. Вот одно твоё "обстоятельство" работает у меня шофёром, а не знает, кто его отец. Все понимают, только мать может сказать. А что работа у тебя не простая, я сразу понял. Как вошёл, как держишься. Вижу военный. Угадал? Давно я живу, Коля, всё вижу. И что ноги нет вижу и по взгляду твоему настороженному вижу, не всё у тебя на душе ладно. Не успел с батькой поговорить, теперь я тебе батька. Только как на духу. Присаживайся. Долгий у нас разговор. Не сомневайся, всё что скажешь, тут и останется. А что не можешь сказать, не говори.
Василий Петрович прошёл к дверям хромая, и закрыл её на ключ изнутри. Говорили долго. Обо всём и обстоятельно. Василий Петрович то ёрзал на стуле и кряхтел, то вскакивал и ходил по кабинету, гремя костылём. Накурили так, что не продохнуть. Но окно не открывали, чтобы разговор не ушёл в случайные уши. Николай впервые за 25 лет изливал душу как родному отцу. А накопилось много чего. Василий Петрович понимал это и не прерывал Николая. Наконец закончили и ещё долго сидели молча, курили. Каждый думал о своём. Василий Петрович о трудной жизни Николая, сколько ему пришлось пережить за эти годы, на десять жизней хватит и не сломался, не запил, кремень, о не простой судьбе Дарьи и их любви, и много ещё о чём. Потом встал, подошёл к сидящему Николаю, прижал его голову к себе и тихо сказал, - трудно тебе было, сынок. Долгая дорога у тебя была к себе. Но ты пришёл и теперь всё будет по-другому. Иди. Храни тебя, Господь.
И он перекрестил макушку Николая, как когда-то в детстве бабушка.
Николай вышел из конторы. Цветы всё ещё лежали на лавке. Он взял, покрутил, положил обратно. Хотел было идти, но снова взял букет и, улыбаясь, пошёл в сторону магазина. На душе было много легче, как будто она очищалась, сбрасывая лишнее, чужеродное, возвращаясь к новому, светлому.

                Дарья, отпуская товар, весь день поглядывала на дверь. Ждала. Но уже не так, как вчера. Не было страха в ожидании. Как он на неё вчера смотрел, сердцем почувствовала, ещё любит. Полночи не могла сомкнуть глаз, вспоминая встречу, думала и поняла, он и к ней приехал. Скоро уж магазин закрывать. Скрипнула дверь. Вошёл Николай с букетом цветов. Увидав посетителей, поздоровался и спрятал букет за спину. Мужик в футболке и шортах, дачник, и девочка лет десяти без интереса посмотрели на него. Полная, грудастая баба в голубой блузке пристально вглядывалась в его лицо.
- Николай, ты что ли?
- Я.
- Чтой-то у тебя с лицом и не узнать? - бесцеремонно спросила баба.
- Степанида, получила товар, иди. Не задавай глупых вопросов. Не мешай работать, - вступилась Дарья.
Руки у неё не дрожали, как вчера, а лёгкий румянец выступил, слегка волновалась. Николай стоял у окна, ждал пока покупатели не разойдутся. Дарья искоса поглядывала на него. Наконец мужик и девочка ушли. Подошёл к прилавку.
- Дарьюшка! Ой, извини, нечаянно вырвалось, - смутился Николай.
- От чего же. Приятно. 25 лет ждала.
Не справилась, щеки покраснели, глаза стали наполняться слезами. Отвернулась, вытерла глаза платком.
- Ты чего здесь? - спросила, не оборачиваясь.
- Я, Даша, не помню, заплатил вчера за продукты или нет.
Повернулась. Посмотрела прямо в глаза Николая, - я, Коля, тоже не помню. Сочтёмся, не чужие ведь.
- Не чужие.
- Ты только за этим зашёл?
- Нет, Даша, не за этим. Мне поговорить с тобой надо. Я провожу тебя до дома?
- Проводи.
Закрыла магазин, пошли по улице.
- А цветы кому нарвал?
- Тебе. Прости, завяли. Долго шёл.
- Да уж, долго, - взяла букет, уткнулась лицом в цветы, - летом пахнут, счастьем. А ты что прихрамываешь? Ногу натёр?
- Нет у меня полноги, Даша.
- Это как же!? Куда же ты её... Господи! Да как же так?
- На войне, в бою, взрывом оторвало.
- На какой войне? Так нет же никакой войны.
- У меня была, Даша. Смущает тебя, что одноногий?
- Меня!? Да что ты такое говоришь, Коленька! Родненький! Живой и слава богу. Да я же...
Не сказала главного слова, задохнулась. Николай и так понял, обнял её, поцеловал в лоб. Тоже боялся спугнуть возникшую надежду на счастье.
- Пойдём домой.
До дома шли молча. Она крепко держала его под руку, как будто боялась потерять. Дошли, зашли в дом.
- Ты присядь пока, я обед согрею, а то, верно, голодный. У тебя ведь ни дров, ни электричества нет.
- А ты откуда знаешь?
Смутилась, - Варвара просила за домом присмотреть.
- И за могилками?
- Нет. За могилками сама. Кому же ещё? Родные поди.
- Родные. Я хочу одну важную вещь у тебя спросить...
- Знаю какую. А сам не видишь?
- Вижу. Тяжело тебе было одной?
- Об этом лучше не спрашивай, такова уж наша доля бабья. Я знала, что у тебя тоже семейная жизнь не заладится. Один ведь ты? Один?
- Откуда знала? Варвара писала?
- Нет, не Варвара. Любовь моя тебя крепко ко мне привязала. На всю жизнь. Знала вернёшься и ждала.
- Дарьюшка...
- Молчи, Коля, молчи. Видишь, как трудно мне первой признаться. Молчи. Не рви мне сердце.
В сенях громыхнуло ведро. Дверь нараспашку и вошёл сын.
- А, Николай Михайлович! Здравствуйте. Зашли в гости? Правильно. Это я его, мама, пригласил, когда подвозил. Я пораньше с работы ушёл. Сейчас переоденусь и в Леснянку. Там кино новое, а потом танцы. Так что извините, Николай Михайлович, спешу. А что вы какие-то такие, встревоженные что ли?
- Может пообедаешь с нами?
- Нет, мама, вечером, как приду. Ну, всем привет! - и сын ушёл.
- Видал? Невеста у него в Леснянке, вот и спешит.
Дарья нарезала от полена лучин, заложила в печь, зажгла. Поставила на плиту кастрюлю с борщом и сковороду. Достала из холодильника грудинку, нарезала кусочками, высыпала на сковороду и прикрыла крышкой. Пока грудинка шипела и шкворчала, быстро почистила три большие картофелины, порезала соломкой и, приоткрыв крышку сковороды, высыпала на грудинку, перемешала. Потом на картошку положила лука, порезанного колечками. Прикрыла крышкой. Спустя несколько минут вновь перемешала картошку, прикрыла крышкой. Потом сняла крышку, пододвинула картошку, разбила туда два яйца и отодвинула сковороду на край плиты.
Николай наблюдал за Дарьей и любовался ею. Она перехватила его взгляд, зарделась. Ни разу за годы проведённые вдали от дома, Николай не испытывал такой душевной теплоты домашнего уюта, женской заботы, как сейчас. Дарья налила борщ в большую миску, поставила сковороду на стол. Сходила в сени и принесла огурцов.
- Может выпьешь за встречу?
Николай молча кивнул, боялся выдать голосом всю боль утраты счастья, которое могло бы быть, не сбеги он тогда. Внутри всё дрожало. Дарья достала из шкафчика бутылку водки и две рюмки. Николай разлил водку, чокнулись. Выпили. Николай сразу налил себе ещё и залпом выпил. Помолчал. Глубоко вздохнул. Отпустило.
- Ты не подумай ничего такого. Трудно мне, Даша.
- Я понимаю. Ты ешь, ешь. Потом поговорим.
Ели с аппетитом. Сначала Николай борщ, потом картошку из общей сковороды, как семья. Николай это сразу понял и был благодарен Дарье за это. Поели. Дарья убрала посуду, но водку убирать не стала.
- Ну вот, Коля, где и как я работаю ты видел. Как живу тоже видишь. И так каждый день, все 25 лет. Ждала и верила. Верила и ждала. А как же ты жил все эти годы, Коля?
Николай закурил, потом спохватился, - можно?
- Кури, кури. Я проветрю.
Вздохнул, - трудно жил и плохо. Какая же жизнь без... без...? Словом, семейная жизнь не сложилась. Зачем женился и сам не понял. Не любил я её, да и она меня. Детей не было, может оно и к лучшему. Так, больше на работе пропадал. Военный я, Даша. Но не по гарнизонам с женой под боком, а всё по горячим точкам мотался. Много сказать не могу.
- Убивал?
- Убивал. И меня могли убить. Сама видишь, какой вернулся. Где война там грязь, кровь и смерть. Думал тебя забуду там. Покалечили, а любовь не убили. Вот она где, - Николай постучал рукой по сердцу, - вот вернулся.
- Долго шёл.
- Долго. Позора боялся.
- Позора? Какого позора?
- Что бросила меня перед свадьбой.
- А сестра твоя ничего не говорила? Ничего?
- Говорила. Да только не верил я ей. Думал все бабы заодно. Прости меня, Даша, прости, что долго шёл. ...К тебе шёл.
- Нет, Коля, ты прежде всего к себе шёл. Прости и ты меня.
- Тебя за что?
- Не бросилась вслед за тобой, не искала. Обиделась! Дура! Эх, Коля, сломали мы жизнь друг другу. И не вернуться нам в тот далёкий день. Не вернуться.
- Даша, так может сначала? Забудем прошлые годы. Люблю я тебя больше прежнего.
- Сначала? Нет, Коля, мне эти годы не забыть и не потому, что не хочу, а просто не могу. Трудно мне было. И люблю тебя не меньше прежнего и ждала. Боюсь я, Коля, боюсь.
- Чего же ты боишься?
- Потерять тебя снова боюсь. Не торопи меня. Дай мне времени. Да и не одна я. Что я сыну скажу и что он скажет? Трудная у нас с тобой любовь получается. Ну вот, поговорили. Надо мне одной побыть. Я тебе соберу на завтрак, а ужинать ты к нам приходи. Буду рада.
Николай ушёл. Дарья села на табурет, задумалась. Улыбнулась, было приятно, что Николай все эти годы любил только её. В тоже время было горестно, что все молодые годы прошли в ожидании простого женского счастья, нерастраченной заботы и нежности к любимому человеку. Вспомнила, как он ел, курил, разговаривал, смотрел на неё. Хотелось завыть. Сын? Нет, это совсем другое. Это дитя, сколько бы лет ему не было. Это другая любовь, материнская. В Николае чувствовалась мужская сила, её влекло к нему, но сдерживала себя, боялась спугнуть появившуюся надежду. Чего боюсь? В молодости была не такая. От того и отдала свою честь любимому человеку до свадьбы. В деревнях так было не принято. Бросилась в любовный омут с головой, а теперь вот сын. Как ему всё объяснить, чтобы понял и принял? Как?
Положила красивые загорелые руки на стол, склонила русую голову на них. Главное он здесь, любит её по-прежнему, она теперь в этом не сомневалась. Что будет дальше она уже не думала, сон одолел её. И не мудрено. Устала, столько событий, переживаний всего за два дня.
В сенях послышались шаги, дверь распахнулась и вошёл сын.
- Ма, а ты что за столом спишь?
Дарья вздрогнула, поправила волосы.
- Вернулся? А что это у тебя под глазом?
- Это ничего, пройдёт. Это я с Леснянскими немного подрался.
- Снова из-за Марии?
- А что они к ней приставали? Знают же, что она моя девушка, а всё равно пристают. А я не позволю. И потом, мама, она не просто моя девушка, мы с ней пожениться хотим. Ты как на это смотришь?
Дарья не выдержала, расплакалась.
- Мам, ну ты чего? Ты против?
- Да я что? Хорошо ли ты подумал? На всю ведь жизнь. Крепко ли любишь?
- И люблю крепко и подумал хорошо. Я её не брошу, как...
- Молчи! Помолчи лучше. Не знаешь ты всего, Коленька. А за тебя и Машеньку я очень рада. Дай бог вам счастья. Пойду прилягу. Трудный день был, устала. А ты сам поешь, ужин на плите.
Дарья ушла за занавеску, легла, но уснуть долго не могла. Вот и сын женится. Как долго она ждала своего Коленьку и как быстро вырос и повзрослел её, их сын.

                Рано утром к Радионову пришёл колхозный электрик подключить дом. Он был ещё молодой, лет 35 и Николай его не знал. Работу свою делал не спеша, со знанием дела. Натянул провода от ближайшего столба к дому и подсоединил к проводам идущим в дом. Записал показания счётчика, проверил горит ли свет в комнатах и исправны ли розетки. Теперь всё было в порядке. Николай хотел дать денег, но электрик категорически отказался. Председатель колхоза предупредил его, чтобы, не дай бог, ничего лишнего. Николай был рад, что дом возрождается. Надо бы теперь дров завести. Вспомнил про Дарьин пакет, достал снедь, позавтракал. Вышел во двор для осмотра дома, что ещё надо сделать. Дом был большой и не старый. Николай обошёл дом вокруг. Крепкий дом, ещё лет сто простоит. Присел на лавочку перед входом, закурил. Надо вагонкой обшить и крышу оцинковкой покрыть. Вспомнил, как помогал отцу и Василий Петровичу рубить дом, ставить стропила. Отец передавал знания, как топор держать, как пилу точить. И много ещё каких тонкостей плотницкого дела. В деревне мужик всё должен уметь.
На дороге, напротив дома, остановился председательский "газик". Из него вылез Василий Петрович и, не спеша, прихрамывая, направился к дому Радионова. Открыл калитку, вошёл во двор.
- Гостей принимаешь?
- Проходите, Василий Петрович. Я всегда вам рад. Может в дом пройдём?
- Нет, посидим на свежем воздушке. Всё электрик сделал?
- Спасибо. Всё.
- Что тут сидишь?
- Дом осматривал, что ещё надо поправить. Да вот вспомнил, как вы с отцом его рубили.
- Как же и я помню. Молодые мы ещё были, здоровые. А теперь сам видишь, берут годы своё, берут. Что о доме думаешь, это хорошо. В правильном направлении мысль работает. Я ведь, Николай, по серьёзному делу к тебе заехал. Старый я стал, уже тяжело с делами управляться. Да и хочется напоследок с внуками побольше побыть. А то ведь всё работа, работа. Как дети выросли не заметил, хоть с внуками понянчиться. Мы с твоим батькой одногодки были, а видишь, его уж нет. И мои силы на исходе.
- Да что вы такое говорите, Василий Петрович?
- Погодь, Коля, погодь. Не перебивай, дай договорить. После вчерашнего разговора я много думал. Нет лучшей замены мне чем ты. Я думаю, все поддержат моё решение. Ты подумай. Не сейчас ответа жду. Крепко подумай. У тебя от сюда обратной дороги нет.
- Мне, Василий Петрович, в Москве предложили генеральскую должность. Обещал подумать. Теперь не только от меня зависит моё решение.
- Вот оно как!? Генералом будешь? Это, конечно, заманчиво, повыше должности председателя колхоза и по-спокойнее. Высоко ты поднялся, рад за тебя. Как отец горжусь. Да только заковырка тут одна есть. Ты ведь, Коля, не просто приехал на родину сил набраться, переосмыслить жизнь, на могилку к родителям сходить. Ты и за Дарьей приехал. Нет у тебя без неё жизни. Сам говорил. Верно? Так вот что я тебе скажу, сынок, не уедет она отсюда, не оставит она Кольку. Знаю, любит она и тебя, и его. Не любила бы тебя, не ждала. А Колька наш, деревенский, прикипел к колхозу. И дивчина у него в Леснянке, дело к свадьбе. Так что один у тебя выход, на родине остаться, если, конечно, крепко любишь, по-настоящему.
- И крепко, и по-настоящему.
- А коли так, подумай над моими словами. А генералом это хорошо. У нас из деревенских никто не выбивался на такие высоты.
- Так я, Василий Петрович, в сельском хозяйстве мало что понимаю.
- Не скажи, не скажи. Ты в деревне родился и рос до 25 лет. Жизнь деревенскую знаешь. Родителям во всём помогал и на ферме, и в поле. Вот и дом помогал нам с отцом рубить. Этот навык с годами не пропадает. И потом, у нас специалисты есть, агроном, зоотехник и другие. А колхозом управлять командир нужен. Чтобы все видели в нём силу. Ты, как в кабинет ко мне зашёл, я сразу почувствовал в тебе это. А как поговорили, что боевой офицер, не штабист какой, у меня уже тогда возникла мысль передать тебе моё дело. Я этому колхозу всю жизнь отдал и мне не безразлично, что дальше будет. И во главе колхоза вижу только тебя. Здесь я хорошо подумал, не сомневайся. И ты подумай. А Дарью ты перед выбором не ставь. Не сделай второй ошибки. Стало быть так.
Василий Петрович встал и, не прощаясь, направился к калитке, прихрамывая и опираясь на костыль. Непокрытая седая голова, по-старчески опустившиеся плечи, а главное уставшая поступь, говорили о долгой жизни. Уже у калитки Василий Петрович обернулся.
- Забыл сказать. Евдокия хотела тебя увидеть. Ты бы зашёл к нам вечерком.
Николай ещё долго сидел на скамейке, курил, размышлял. Он и сам приходил к мысли о неизбежности остаться в деревне. Теперь всё зависело от Дарьи. Что она скажет, примет ли его. Нет, нет, не так! Он будет ждать её столько, сколько надо. Не для того он так долго шёл сюда, чтобы уехать без Дарьи. Нет без неё дальше жизни, ни генеральской, никакой. Мудрый всё-таки этот старик, всё разложил по полочкам. И ведь не возразишь. Николаю было лестно, что Василий Петрович предложил ему возглавить колхоз. И здесь старик прав, командир он известный, жёсткий, но справедливый. А работа председателя это та же война, только мирная и без жертв. Николаю это подходило. Вот ведь как всё определил хитрый старик, никакого выбора не оставил. Докурил сигарету. Встал и пошёл к сарайке с навесом. Надо было прежде привести в порядок инструменты, а потом уже заниматься ремонтом дома, сарайки, забора и бог ещё знает чего. В деревне без дела не сидят, работы всегда непочатый край. Решение остаться окончательно овладело Николаем, поэтому работалось легко и радостно. Ближе к вечеру пошёл в гости к Василий Петровичу.

                Сегодня Дарья работала с хорошим настроением. Нервное напряжение спало, не дрожали руки и не вздрагивала при каждом скрипе входной двери. Улыбалась и шутила с посетителями как прежде. Товар отпускала быстро. Все заметили это состояние, перешёптывались. Предположили, что возможно что-нибудь в лотерею выиграла. Только тётка Евдокия молчала. Она-то знала причину хорошего настроения Дарьи, ей Василий Петрович, муж, рассказал о разговоре с Николаем. Забирая товар, она наклонилась к Дарье и тихо сказала, - счастья тебе, Дашенька! Та в ответ благодарно кивнула.
А день тянулся медленно. Хотелось скорее домой, вечером должен зайти Николай. Надо и в доме прибрать и ужин приготовить. Наконец 17:00. Набрала продуктов в пакет и быстро домой. Заспотыкалась, чуть не упала. По дороге встретилась Степанида.
- Ты куда несёшься, как угорелая? Случилось чего?
Смутилась, - всё хорошо. Мне надо передачу успеть посмотреть.
- Какую?
Но Дарья уже не слышала, спешила дальше. Дома быстро переоделась в халат и принялась за уборку. Работа спорилась. Да и как иначе? Ещё молодая, здоровая, деревенская баба, вся жизнь в труде. Нет такой домашней работы, которую она не могла бы сделать. А если с настроением? А если ещё и для любимого? Можно сидеть в сторонке и часами любоваться её умением, ловкостью и просто красотой счастливой женщины. А Дарья, наконец, окончательно осознала, что любима не по-прежнему, а ещё крепче. Вот и к ней пришло счастье, женское счастье. От того и светилась вся. Растопила печь. Стала варить щи. Потом отварила картофель и нажарила мяса. Накрыла стол скатертью. В сенях ополоснулась. Долго причёсывалась, глядя на себя в зеркало. Задумалась. Господи, хоть бы не спугнуть своё счастье, уже такое близкое, что и дотронуться можно. Хоть бы не спугнуть. Очнулась от раздумий, одела свою любимую нежно кремовую кофточку, села за стол и стала ждать. Задерживались оба Николая.

                Николай-младший поставил машину в гараж, обмыл лицо и руки под рукомойником и, насвистывая песенку из кинофильма, направился к дому. Ни волнений, ни тревог. Всё хорошо. Это и понятно - молодость! Метров за двести до дома с лавочки у забора поднялись четверо парней и вышли навстречу. Видно было, что поджидали. Это был Леснянский воздыхатель Марии и его приятели.
- Поговорить надо.
Цель разговора была предельна ясна. Накануне на танцах Николай подрался с Гришкой из-за Марии и одолел его. Тогда Гришкиных приятелей не было и никто другой не захотел вступиться за него. В Леснянке его недолюбливали. Он был сыном местного бизнесмена и вёл себя подобающим образом, как хозяин, по-хамски. Теперь вот с приятелями приехал проучить Николая за унижение на танцах.
- И о чём вы хотите поговорить?
- Первое. Чтобы ноги твоей больше не было в Леснянке. Второе. Чтобы забыл про Машку. И третье. За оскорбление умоешься кровью.
И Гришка изо всех сил ударил Николая в лицо. Один из нападавших подставил сзади ногу и Николай, не удержавшись, упал. Началось избиение лежачего ногами.
- Стойте! Стойте! Вы что же вчетвером на одного? Не хорошо, не по-мужски.
К дерущимся поспешал какой-то хромой мужик. Это был Радионов.
- Не хорошо.
- Тебе чего, урод? Вторую ногу выдер...
Он не успел договорить, мощнейший удар свалил его наземь и успокоил.
- Ты чего, мужик, делаешь? Ах, ты козёл.
И нападавшие, оставив Николая, втроём бросились на Радионова. Один достал нож. Напрасно, напрасно. Не зная брода, не суйся в воду. Не прошло и минуты, как они все лежали у ног Радионова. Для него это было детской забавой. Не с такими, а с профессионалами ему приходилось биться десятки раз и не на татами, а в рукопашном бою за жизнь. Только на щеке сумели оставить след. Поднял нож, сложил его и положил в карман.
- Трофеи берём себе.
Подал руку Николаю. Тот до этого лежал, ошалело глядя на молниеносный бой. Такое только в боевиках видел.
- Как это вы их? Я даже ничего понять не успел. Они не очень?
Двое лежало без сознания, двое тихо стонали.
- Не переживай, не насмерть. Очухаются. Ты-то как?
- Нормально. Губу вроде рассекли, да бока намяли. Ничего, до свадьбы заживёт. Да-а-а... Как вы их! Вы спортсмен что ли какой?
- Нет, Коля, не спортсмен. Пойдём я тебя до дома провожу Из-за чего подрались?
- Из-за девушки.
- За это надо биться и не только до крови, а и до...
Не договорил, замолчал.
- Как же вы оказались рядом?
- У председателя был в гостях. Ну, и шёл домой.
- Так дом у вас в другой стороне.
- Зайти мне надо было ещё кое-куда.
Дошли до дома.
- Зайдёте? Мама рада будет, да и я тоже.
- В другой раз. У матери сейчас с тобой забот будет полно. Не до меня.
Радионов развернулся и, не оборачиваясь, захромал к своему дому.

                Дарья услышала шаги в сенях. Обрадовалась, вскочила навстречу. Вошёл сын. Весь в пыли, рукав порван, волосы всклокочены, губа рассечена, но улыбается. Дарья в ужасе всплеснула руками.
- Господи! Что случилось? Да кто же тебя так?
- Ничего, ничего. За любовь можно и потерпеть, за любовь нужно биться. Правильно дядя Коля говорит. Эх, мама, не видела ты, как он их уложил, почище, чем в кино. Вот за кого надо было замуж выходить. Настоящий мужик. В обиду не даст. У нас водичка тёплая есть? Надо мне обмыться, а то как чёрт грязный.
Дарья быстро налила в ведро кипятка из чайника, добавила холодной и, взяв ковш, пошла во двор. Николай снял рубашку, взял полотенце и пошёл за ней. Около крыльца наклонился и мать стала ковшом поливать ему спину и голову. Сын довольно фыркал, брызгался и удовлетворённо заметил, - ну, кажись всё! Вытерся полотенцем и они прошли в дом.
- Садись ужинать.
Налила горячих щей. Николай сел за стол и только сейчас заметил скатерть, нарядную кофточку на матери.
- А чего ты нарядилась? Праздник какой у нас? Или ждёшь кого?
- Ты ешь, ешь. Это я так. И не жду никого. Просто ...захотелось и всё. Ты лучше скажи, что случилось, что-то я ничего не поняла?
- Да это всё Гришка Петров из Леснянки хочет, чтобы я отстал от Марии. Вот и подкараулили меня вчетвером. А тут дядя Коля оказался рядом, шёл к кому-то. Ну, и понадавал им так, что, наверно, до сих пор лежат.
- Что, насмерть!?
- Нет. Сказал, что очухаются потом. Жаль, что ты не видела, как он их. Раз и всё. Интересно, кем он работает?
- Военный он.
- Нет, тут что-то не так. Видел я военных, когда служил в армии. Некоторые офицеры и трёх раз не могли подтянуться.
- Он не простой военный.
- Это как?
- Он боевой офицер.
- Так вроде нет у нас боевых действий.
- Раньше были и сейчас есть, только в других странах.
- Ах, вот оно в чём дело. То-то я смотрю, один кинулся на него с ножом, а он и ухом не повёл. Раз и этот придурок уже лежит. Тогда понятно. Вот тебе и хромой.
- Он не ранен?
- Кто?
- Николай, конечно.
- Не знаю, мама. Он меня до дома проводил и сразу ушёл. Зайти не захотел, я приглашал. Нравится он мне. Ещё когда в машину ночью сел, я сразу почувствовал в нём силу и, как бы сказать, вроде чужой, а как родной. Вот и сегодня в трудную минуту оказался рядом и помог.
- Что-то мне тревожно, сынок, не поранен ли он. Ты картошку с мясом сам поешь, а я мигом сбегаю к нему. Может помочь что надо.
- Это правильно, мама. От меня ему большой привет и благодарность.
Дарья наложила в маленькую кастрюльку ещё горячей картошки и мяса, укутала в платок для тепла и быстро вышла.

                Радионов лежал на кровати и курил. Свет не зажигал. На душе было неспокойно. Перебирал в памяти вечернюю стычку. За себя он никогда не беспокоился, а вот за подчинённых да. А теперь и за сына. За девушку дрался, это молодец. Такие драки в деревне не редкость. В его молодости так же было. Если девушка красавица, то и претендентов на её благосклонность много. Уступать без боя никто не хочет, вот и дрались в кровь. Слабакам здесь не место.
В дверь тихонько постучали, приоткрыли дверь.
- Коля, ты дома?
Николай вскочил, судорожно загасил окурок.
- Даша?
- Ох и накурил. Проветрить надо.
Дарья включила свет, подошла к окну и открыла створку.
- Ты что здесь? Случилось что?
- А ты не рад меня видеть?
- Рад, очень рад. Просто подумал с сыном что случилось.
- С сыном всё хорошо и даже больше. Нравишься ты ему, Коля. Просил привет передать. Ты лучше скажи, как у тебя дела, не поранился ли?
- Нет, Даша, не поранился. Привычное для меня это дело. Да и шантрапа это была.
- Ой, не скажи, Коля, не скажи. Есть и злые. Могут и из-под тишка ножом ударить. Беспокоюсь я и за тебя, и за Колю.
Николай расстегнул рубашку. Снял с себя ладанку Николая Угодника, передал Дарье.
- Заговоренная. От дедушки Коли досталась. Теперь вот сын пускай носит и не снимает. Никогда не снимает.
- А как же ты? Ведь она ваша семейная.
- А я её не чужому человеку отдаю, а сыну. Теперь он наследник. А мне она теперь ни к чему. Мне Василий Петрович должность в колхозе предложил и я в деревне остаюсь. И не потому, что должность дают, а потому, что сын сегодня разбил последние сомнения. Он дрался за свою любовь, а я буду драться за свою, пока ты, Даша, не скажешь "да".
- Коленька, родненький, да я..., да я...
Дарья пошатнулась. Николай успел её подхватить и крепко прижал к себе. У Дарьи потекли слёзы. Николай поцеловал ей глаза и потом в губы, вложив всю свою страсть, любовь и нежность. И Дарья ответила ему тем же. Он увлекал её, Она была в полуобморочном состоянии в его сильных руках.
- Дашенька, милая, останься.
Упала задетая алюминиевая кружка. Дарья очнулась.
-Нет, Коленька, нет. Не сейчас. Сын ждёт. Не хочу второпях. Твоя я, Коленька, твоя. Хочу по-людски.
Она высвободилась из объятий Николая и, тихо прикрыв дверь, ушла. Николай достал бутылку водки, налил четверть стакана, выпил. Радость переполняла душу от признания Дарьи, от того, что был симпатичен сыну и от того, что, наконец, принял окончательное решение остаться. Подошёл к открытому окну. Был тёплый июльский вечер. Небо ещё не было тёмным. Поэтому звёзд было видно пока мало. Выделялась в основном Венера. Николай смотрел на неё и думал не о бесконечности вселенной и инопланетной жизни, а о простой земной, но безмерной любви. Какое это счастье, когда ты любишь и тебя любят.

                Всё ещё дрожа от волнения, Дарья прибежала домой. Щёки горели.
- Что у тебя волосы все растрёпаны?
- Это я за ветку в темноте зацепилась.
Поправила волосы.
- Красивая ты у меня, мама! Прямо светишься.
- Спасибо, сынок, приятно. Не часто ты комплименты говоришь.
- А что говорить? Ты и сама знаешь, что люблю тебя.
- Нет, сынок. Не прав ты. Женщине не только хочется знать, что её любят, но и слышать. Язык то не отвалится лишний раз сказать. А нам это важно. На-ка прикрепи рядом с крестиком.
- Что это?
- Ладанка святого Николая Угодника.
- Откуда она у тебя?
- От прадеда твоего Николая.
- А ты мне ничего про него не рассказывала.
- Расскажу. Про всех родственников расскажу. Как время придёт. Уже скоро. Ты только никогда, никогда не снимай её. Заговоренная она. Передаётся по наследству и только Николаям. А теперь иди спать. Вставать рано завтра.
Николай ушёл в свою комнату. Дарья погасила свет, подошла к окну. На небе, напротив окна, сияла Венера. Дарья смотрела на неё и перебирала в памяти события вечера. Столько всего за один только вечер. Она до сих пор чувствовала вкус страстного поцелуя. Господи! Какое это счастье, когда тебя любят и когда ты любишь. Для женщины это так важно. Она улыбнулась и пошла к своей кровати. Завтра рано вставать.

                Утром Николай занялся ремонтом верстака под навесом у сарайки. Инструмент был подготовлен накануне. Надо было заменить одну подгнившую ножку. Одел рукавицы, зашёл в сарайку поискать подходящий брусок или на крайний случай кругляк. Послышался шум подъехавшей машины. Скрипнула калитка, потом стук закрывшейся двери в дом.
- Хозяин, ты где?
Николай вышел из сарайки. На крыльце стоял верзила в чёрной майке.
- Я хозяин. Что надо?
- Зайди, мужик, в дом. Разговор есть.
Николай прошёл в дом. На единственном стуле сидел развалясь в шёлковой безрукавке посетитель лет 45. Гладковыбритое сытое лицо, дорогой парфюм, на лбу шрам, взгляд наглый, хозяйский. Поморщился.
- Ну и рожа у тебя! Правильно сын сказал, урка в чистом виде.
- Да и у тебя на лбу отметина не лучше.
- Ты мою рану не трожь! Я её в бою в Афгане получил пока ты по тюрьмам шастал. Как ты посмел моего сына вчера избить?
- Так не представились они мне, кто есть кто. Вот за компанию под руку и попался.
- Ты что, сволочь, издеваться вздумал надо мной? Ну-ка, Степан, поддай ему для правильного разговора.
Степан размахнулся, но его пудовый кулак не успел пролететь и половины пути, как молниеносный встречный опрокинул его навзничь. Падая, верзила завалил стол и смачно ударился затылком о тумбочку. "Афганец" вскочил со стула.
- Ты что, урка, делаешь?
Николай схватил его правой рукой за грудки и тихим, зловещим голосом медленно сказал, - слушай меня, солдат. Повторять не буду. И чтобы ни одна падаль не смела устраивать здесь разборки. Если ещё кто-то тронет моего сына, разорву на куски. Понял? Понял, я спрашиваю?
Солдат не слушал, он тарашился на наколку на кисти руки держащей его за грудки. Там было выколото "ДК".
- Лейтенант!? Лейтенант!?
Радионов отпустил мужика, тот упал на стул и продолжал таращиться на Николая.
- Лейтенант!?
- Узнал, солдат? А я тебя сразу признал. Я вас всех помню. Дорого вы мне достались. Двух лучших бойцов потерял тогда.
- Да разве мы виноваты, что так получилось?
- Не виноваты. Я вас и не виню. Нельзя мне было в бой вступать. И пройти мимо не мог Вставай, Степан, хватит скулить и стол поправь.
- Лейте... Уж и не знаю, как вас называть.
- Давно полковник. А зовут меня Николай Михайлович. Вот с этого и надо было начинать. Ты же "афганец". Что же с тобой стало?
Степан встал, поставил стол на место. Николай достал три стакана, недопитую бутылку водки, закуски не было.
- Вот теперь можно спокойно поговорить и "афганцев" помянуть, кто не вернулся.
- Нет, погодите. Давай-ка, Стёпа, быстро в магазин и возьми самого лучшего. Понял? Самого лучшего и закусить.
Степан ушёл.
- Как твоё имя, солдат? В лицо-то я вас всех знаю, а имён нет.
- Афанасий. Афанасий Спиридонович.
- Да, Афанасий Спиридонович, не думал, что у меня такая встреча с боевым товарищем произойдёт.
- А я рад, я так рад! Мы ведь тогда с ребятами, что вы спасли, в госпитале поклялись разыскать вас и отблагодарить. Но ни в батальоне, ни в полку никакой информации не дали. Не знаем, говорят, ни какого лейтенанта и ни какого отряда в тот район не посылали.
- Это они верно сказали. От Москвы мы работали. И группа была строго засекречена. Никто о нас не знал. Вроде есть, а по бумагам нас нет. Просто повезло вам, что мы рядом оказались, а так бы...
Вошёл Степан. Достал из пакета две бутылки армянского коньяка, сыра, копчёной колбасы, хлеб.
- Извини, Афанасий Спиридонович, французского коньяка не было, не держат его тут, дорогой и никто не покупает.
- Ладно, присаживайся.
Николай разлил непрошенным гостям по полстакана, себе четверть.
- Чего так?
- Дела у меня вечером. Надо быть в форме. Давайте помянем ребят, что сложили головы в Афгане.
Встали, молча выпили. Николай достал из кармана перочинный нож, порезал колбасу, сыр, хлеб.
- Знакомый ножичек, - сказал Степан.
- Трофейный.
Николай снова разлил коньяк.
- Теперь можно и за встречу.
Снова выпили, теперь уже чокнувшись.
- А я вас, Николай Михайлович по татуировке на руке признал. Я, когда в машине раненый лежал, вижу рука ко мне протянулась, схватила за грудки и потащила. А перед глазами всё татуировка на руке "ДК". Пятеро нас тогда осталось, а был взвод. Взвод! Налей, Стёпа, ещё.
Выпили так, ни за что.
- Давай, Афанасий, на "ты". "Афганцы", как ни как. У тебя сын служил?
- Нет. Жена боится, что дедовщина. Вот откупаюсь.
- Это ты напрасно. Есть и дедовщина. А ты упрись, не давай себя в обиду. Только так мужиком и становятся. Иначе... Ты вот в армию пошёл? Пошёл! И Афган прошёл и ранен был.
- Так нас деревенских никто не спрашивал, некому нас было защищать. И денег не было, чтобы откупиться.
- Но не сломался же. И я не сломался.
- Постой, постой! Так ты что, деревенский? Земляк что ли?
- А я о чём толкую.
- Ну-ка, Стёпа, разливай, чего сидишь? Вот те раз! За это и выпить не грех.
Выпили, закусили.
- Вот, поди ж ты. Живём в соседних деревнях, а я и не знал.
- Я несколько дней, как вернулся.
- А семья где?
- Семья всё время здесь жила. Тут надо нам, Афанасий, о главном поговорить. Ты, Степан, пока пойди подыши свежим воздухом. У нас приватный разговор.
- Чего?
- Иди, Стёпа, иди.
- Не хотел при посторонних наши дела обсуждать.
- Какие дела?
- Ты, Афанасий, в деревне вырос и живёшь здесь же. Правильно? А помнишь наши правила неписаные? Пока дивчина не сделала выбор, дерись за неё, не уступай, бейся до крови. А если она сделала выбор, отступи с честью. Всегда так было.
- Знаю, самому за свою пришлось с зубом распрощаться. Так нравится Гришке Мария.
- Нравится. А Николай её любит и она его. Уже к свадьбе дело. Она сделала свой выбор. Понимаешь? Сделала. Бои закончены. Понимаешь?
- А тебе-то что до этого парня?
- Сын это мой.
- Сын!? Так это же сын Дарьи, продавщицы. А она одинокая.
- Не одинокая она. Она ждала, когда я с войны вернусь. Ты вот после Афгана домой вернулся, а я... А я ещё воевал 20 лет, вот пока ногу не потерял.
- Сын женится. Это хорошо. Это меняет всё дело. Я то не знал, извини.
- И ты меня за Гришку извини. Я против него ничего не имею, под руку попался. Я бы всё равно мимо не прошёл, даже если бы чужого избивали. Также как мимо вас не прошёл в Афгане.
- Давай выпьем за сыновей.
Николай доразлил остатки коньяка, чокнулись и выпили. Афанасий слегка опьянел.
- Как я рад, что встретил тебя. А ребята "афганцы" как рады будут. Нашёлся. Завтра же телеграмму им пошлю. И надо же, рядом, а я не знал. А с сыном я разберусь. Коли уже свадьба. Разберусь. Эх, Коля, не понимаешь, что ты для нас сделал. Ты нам вторую жизнь дал. Ты мне теперь, как старший брат. Я тебе половину своего бизнеса отдам. У меня большой бизнес, ты не думай. Хочешь?
- Нет, Афанасий, у меня уже есть работа.
- Мы же тогда в госпитале поклялись отблагодарить тебя. Ладно, хорошо, подумаем. Приглашаю завтра в гости. Познакомлю с семьёй. У меня ещё две дочки есть. Нет, стоп! Сначала ребятам телеграмму. Они сразу приедут, бывали уже у меня. Тогда сразу всё отметим. Как они будут рады, как рады.
Афанасий склонил голову на стол. Николай позвал Степана.
- Забирай Афанасия. Устал он, отдохнуть ему надо. Ты, Степан, извини за недоразумение.
- Ничего. Сам виноват, первый полез.
Непрошеные гости ушли. Николай закурил, подошёл к окну и открыл форточку. Задумался. В сущности Афанасий мужик не плохой, только вот душа немного жирком заплыла. Но это можно поправить. Негоже "афганцу" борзеть. Вспомнилось, как спасал их.

                Группа в составе 9 человек возвращалась с задания. Шли тропами по горам к условленной точке. Когда недалеко внизу на дороге раздался взрыв и началась стрельба, поняли, наши попали на засаду. Николай дал бойцу команду осторожно узнать в чём дело. Через десять минут боец вернулся и доложил, что подорваны БМП и грузовая машина, вроде есть живые, отстреливаются, но похоже полягут, у "духов" отличные позиции, да и машина может в любой момент взорваться. Надо спасать, решил Радионов. Бойцы группы молчали, против был только сержант.
- Нельзя, командир, нам раскрываться. Приказ был, в бой не вступать. Только в крайнем случае.
- Знаю, Сашок, знаю. Но не могу пройти мимо, там ведь наши парни гибнут. Может это и есть крайний случай.
- Крайний случай, это когда нам угрожает опасность. На войне без потерь не бывает.
- И это знаю. Значит так, парни, принимаем бой. Уходить будем через горы, вниз нельзя. Снайперы, обойдите слева. Уберёте сколько сможете и не дайте обойти нас сверху. Сержант с радистом остаются здесь и организуют оборону на всякий случай. Ковалёв, сколько метров от машины до горы?
- Метров 10-15 и, вероятно, ещё простреливаться будет метров 20.
- Понятно. Значит 35 метров. Остальные со мной. Рассредоточтесь в зоне обстрела 35 метров и открывать огонь только, когда я буду в этих 35 метрах. Патроны беречь. А ребят я сам вынесу, сам. Делать всё без суеты и риска. Вперёд!
- Командир, ты там...
- Ничего, Сашок, я заговоренный.
Снайперы сумели "снять" троих, остальных было не достать, заняли удобные позиции и стали прислушиваться к бою внизу. Оставшиеся с командиром быстро и неожиданно для "духов" заняли позиции и открыли огонь по команде. Радионов подбежал к машине.
- Живые есть?
- Есть, пятеро нас осталось, только ранены мы все сильно.
Радионов откинул задний борт машины, протянул руку, схватил за грудки говорившего и потянул на себя.
- Остальные подползайте сюда кто может. Сейчас вернусь.
Потом махнул рукой своим бойцам, те открыли огонь и Радионов потащил раненого к горе. Затем был второй, третий, четвёртый. Прибежал сержант.
- Я же тебе приказал быть наверху. Ты что здесь?
- Приказал. Ты что же, Коля, думаешь мне их не жалко?
- Стой! Куда ты?
Но сержант уже бежал под пулями к машине. Взвалил на себя раненого и потащил к горе. На полпути споткнулся, упал на колени, а потом завалился на бок и больше не двигался. Радионов бросился навстречу, схватил сержанта за шиворот и протащил оставшиеся 10 метров волоком. Сашок был мёртв, пуля попала ему прямо в висок. Николай махнул рукой, бойцы открыли огонь и под его защитой Радионов дотащил последнего, пятого раненого в непростреливаемую зону.
- Отходим!
Двое бойцов, отстреливаясь, бросились к командиру. А один к машине. Он в последний момент увидел, как из-под машины, рядом с колесом показалась протянутая окровавленная рука. Боец подбежал, схватил раненого за руку. Раздался взрыв. Бойца отбросило. Машина вспыхнула как факел. Радионов бросился назад, взвалил бойца на себя и бегом обратно. Ребята сняли с лейтенанта товарища и аккуратно положили рядом с сержантом. Он тоже был мёртв.
- Иванчук, остаёшься здесь, прикроешь нас. Гатаулин, со мной раненых наверх быстро, пока "духи" не разобрались.
Взяли первого раненого, понесли в гору. Тяжело. Ох, как тяжело. Дотащили. Подозвал рукой одного снайпера.
- Игорь, займи позицию так, чтобы видел наш путь.
- Понял, командир, а где сержант?
- Нет ни сержанта, ни Павлова. Убиты.
Быстро вниз за очередным раненым. Снова в гору, обливаясь потом, напрягая силы. Вернулись уже за пятым. Из-за скалы на дороге показались трое "духов". Одного сразу "снял" снайпер, второго Иванчук, третий скрылся из зоны обстрела. Дотащили последнего раненого. Сержант выбрал хорошее место для обороны, здесь можно было продержаться долго, лишь бы хватило патронов. Сколько осталось в живых "духов" было неизвестно, поэтому Радионов дал команду снайперам оставаться на местах. Иванчук занялся перевязкой раненых. Радионову было ясно, что с такими ранеными отсюда не уйти, а группе надо было быть в условленной точке в назначенное время.
-Максим, узнай у бойцов номер их части, позывной. Остальные данные у тебя есть. Сообщи, что попали в засаду, координаты, много убитых, но есть пятеро живых, заняли оборону, долго не продержимся, пускай срочно высылают подкрепление. Себя не раскрывать, разговор вести от имени раненых. Действуй.
Минут через 15 слева раздалось два выстрела. Снайперы уложили двух "духов", пытавшихся зайти к ним с тыла. Правильно Радионов принял решение нести раненых в гору. Тяжело, неимоверно тяжело. Вниз много легче, но там бы их расстреляли, как куропаток. Радист, наконец, сумел наладить связь и доложил обстановку. Оставалось ждать. "Духи" новых попыток атаковать не предпринимали. Может ушли. Радионов никого в разведку не посылал, не хотел больше рисковать бойцами.
Настроение у всех было подавленное, это были первые потери в отряде. От ежедневного риска, постоянного нахождения вместе, они как бы сроднились и эти потери для них были, как смерть родных братьев. Часа через два послышался шум моторов. Иванчук спустился немного ниже, вернулся, доложил, - наши. Радионов обратился к раненым.
- Ну вот, парни, дождались вы. Как только мы отойдём метров на 200, дадите сигнал своим, чтобы вас забрали. Эту записку передадите комбату. Здесь телефон и фамилии наших погибших товарищей. Пусть позвонят по телефону, сообщат о погибших. За ними в вашу часть приедут специально. А документов у них нет. Всё понятно?
Раненые молча кивнули и группа уже из семи человек продолжила свой путь.
В Москве, за успешно выполненное задание, всех наградили, кроме Радионова. За нарушение приказа его хотели разжаловать, но ограничились выговором. Заступился генерал. Он помнил, как во время войны, тоже лейтенантом, был ранен при неудачной атаке и остался на нейтральной полосе среди убитых. До ночи пролежал без сознания, застонал, когда кто-то полз по его руке. Это были двое разведчиков, отправленных за "языком". Нарушив приказ, они почти километр волоком тащили его к своим. Лейтенанта в госпиталь, разведчиков в штрафбат за нарушение приказа. Вот так бывает. Есть такая черта у русского человека - нарушать приказ. У нас и пословица есть - "сам погибай, а товарища выручай". Да, дорогой ценой досталось спасение тех "афганцев". Двоих бойцов, товарищей, друзей, братьев потеряли в том бою.

                Утром следующего дня после завтрака Афанасий Спиридонович попросил сына задержаться.
- Ты почему мне не сказал, за что вас избил Николай Михайлович?
- Это кто, урка что ли?
- Какой он тебе урка, сопляк! Это... Это Николай Михайлович. Отвечай!
- Мы его не трогали, он первый напал. Он Зубаря ударил.
- Зубаря ударил. Он мог вас всех убить на месте. Он... Вы зачем на Николая вчетвером навалились? Слабо один на один? Слабо?
- Причём тут слабо? Пусть к Машке не лезет.
- А тебе какой интерес?
- Нравится она мне.
- Нравится. Вот то-то и оно, что нравится. А Колька её любит, понимаешь, любит! Есть разница?
- А чего ты, батя, к словам придираешься?
- Ты что, если в город уехал учиться, все наши деревенские устои забыл? И она его любит. К свадьбе дело. Мария сделала свой выбор. Понимаешь? Сделала. Всё, бои закончены. Ни к Николаю, ни к Марии ни на шаг. Всё понятно? Не слышу!
- А если она мне нравится?
- Ты что не понял, что я сказал? Если бы не было Николая, может у тебя и был бы шанс, а так забудь. Женятся они. Же-нят-ся! Стой! Куда пошёл? Я ещё не закончил. Пойдёшь на пилораму к Дмитрию Алексеевичу. Пусть определит тебя рабочим. Хватит бездельничать. Полтора месяца баклуши бьёшь. Со студентами не поехал в стройотряд, дома будешь работать. Может дурость из головы выветрится.
- Батя, так у меня законные каникулы. Я отдохнуть должен.
- Законные? Отдохнуть? А я по закону тебя кормить уже не должен и за учёбу платить. И без отпусков всю жизнь работаю. Нет в деревне отпусков. И бизнес мой трудом и потом построен, не ворованный. И всё делаю, чтобы вам, тебе и сёстрам, жилось лучше,чем нам с матерью. А ты, дармоед, задницу грел на лекциях и устал. Устал? Когда перейдёшь на свои харчи, тогда отдыхать будешь. Марш на пилораму!
Григорий вышел. Афанасий достал из бара коньяк, налил и залпом выпил.
Вошла жена.
- Афанасий, что случилось? Гриша сам не свой. Ушёл, хлопнул дверью.
- Эх, Люся, не то что-то мы делаем. Дармоедом растёт Гришка. Устал он видите ли, отдохнуть ему надо.
- Так малый ещё.
- Малый? А я в его годы уже на войне был. И врёт мне. Сказал, что их урка избил ни за что, просто так. А это был... Эх, стыдно-то как было. Этот человек для меня... Эх, Люся, он сына защищал, а эти недоноски вчетвером на него напали.
- Да о ком ты говоришь?
- Погоди, Люся. Вот приедут мои боевые товарищи, тогда и расскажу, и покажу. Он мимо не прошёл, а должен был. А мы из сына кого воспитали? Он пройдёт мимо.
- Я что-то ничего не понимаю. И куда Гриша ушёл?
- Работать на пилораму. Мы с тобой всю жизнь в труде, надо и ему зарабатывать на хлеб. Баб на танцах за задницу хватать у него силы есть, а работать нет. Устал он видите ли, а мы нет. Хватит!
- Да что с тобой случилось?
- Случилось, Люся, случилось. Что-то не то, не так делаю. А он всю жизнь в бою, всю жизнь не проходит мимо.
- Да кто он?
- Он! Потом, Люся, потом. Мне надо друзьям телеграмму дать.
Афанасий Спиридонович ушёл.

                В четверг, собираясь на работу, Николай попросил у матери обложку для паспорта.
- Мама, мы с Марией заявление в ЗАГС подаём, а у меня паспорт замусоленный. Ты дай мне свою обложку на время.
- В комоде возьми.
Дарья вышла во двор покормить курей. Николай достал из комода паспорт, стал снимать обложку. Из-под неё выпала фотография. На ней был изображён он, но Николай её не помнил. Резко открылась дверь, влетела Дарья.
- Дай, я сама.
Но Николай уже перевернул фотографию и читал надпись "Даше с любовью от Николая Радионова, 1970 год". Дарья выхватила из рук сына фотографию.
- Мама, что-то я не понял. Так я что, сын Николая Михайловича? Ты что молчишь?
- Сын.
- Так что, выходит я этого гада привёз сюда сам?
- Не говори так об отце. Ты ничего не знаешь.
- А что я должен знать? Как мне о нём говорить? Он бросил нас, а я что, должен его за это папой называть?
- Он не нас бросил, а меня. И не бросил. Я тоже виновата.
- Ты!? В чём ты виновата? Это он уехал.
- Есть и моя вина, сынок, что он уехал.
- Ты что, изменила ему?
- Нет. Но и поступок совершила не очень. Не нарочно, конечно, но уж так вышло. А Николай взбесился, ну и...
- Что ты его всё защищаешь?
- Защищаю? Защищаю, сынок, потому, что люблю и все эти долгие 25 лет любила и ждала. Ты вот свою Машу любишь и дрался за неё...
- Ты мою любовь не трожь! У нас по-другому, у нас обоюдная любовь.
- Нет, Коля, любовь одна. Что тогда, что сейчас. Или она есть, или её нет. Он тоже любил меня все эти годы. Он воевал, чтобы забыть меня или смерть найти. А вот вернулся. Ко мне вернулся, к нам. Он ведь не знал, что ты есть. Я наказала сестре его и родителям, чтобы не говорили. Он тебя ночью в машине сразу признал и полюбил. Сразу.
- Это ещё вопрос.
- Нет, сынок, не вопрос. Любит он нас ещё сильней, чем прежде. Я это точно знаю. Я сердцем чувствую. Мог и раньше приехать, а я повода не давала. Сам должен был приехать. Моя любовь его вела.
- Я должен с ним поговорить.
- Поговори. Мы и сами хотели с тобой поговорить на днях, но видишь, как вышло. Об одном прошу, не руби с плеча. У него и так сердце всё изранено.
Сын ушёл. Дарья не стала завтракать, не было настроения. Переживала за обоих Николаев. На душе было нехорошее предчувствие. Накапала валерьянки. Выпила. Скоро и на работу.

                Николай шёл на работу, а мысли были заняты предстоящим разговором с отцом. Мать, конечно, вольна поступать, как хочет, а ему отец не нужен. Не было 25 лет и ничего, выжили, слава богу. Скоро сам может стать отцом. Уж он-то свою семью не бросит. Дошёл до деревенской площади.
Из другой улицы навстречу шёл Радионов. Он шёл в правление колхоза к Василий Петровичу с согласием на предложенную должность. Оставалось перейти только площадь. Недалеко от магазина стоял красный "Москвич" без номеров. У машины был включён двигатель. Из неё вышел парень в куртке и, придерживая что-то под полой куртки, направился к Николаю-младшему. Радионову было достаточно одного профессионального взгляда, чтобы понять намерения незнакомца. Он бросился к сыну через площадь. Незнакомец достал обрез и, уже не скрываясь, прицелился. Невероятным усилием Радионов бросился между ружьём и сыном. Прогремело два выстрела. Незнакомец уронил ружьё и побежал к машине. Из конторы выскочило несколько человек. "Москвич" рванул с места и уехал в сторону станции. Радионов, завалив Николая, упал ему на колени. Николай был испуган и растерян. Он стал тормошить Радионова.
- Батя, батя, ты чего? Ты чего? Отец, прошу тебя, я прошу тебя.
Радионов приоткрыл глаза, увидел заплаканное лицо сына, улыбнулся.
- Успел.
Больше он не говорил. Он был мёртв. Николай склонился к его лицу и тихо сказал, - я люблю тебя, папа.
Стал собираться народ.

                К Дарье в дом заглянула соседка.
- На площади Николая убили! Скорее!
Дарья в чём была, бросилась за ней. В висках стучало, она задыхалась. Как добежала не помнит. Народ расступился.
- Коля, сынок, что с тобой? Ты весь в крови.
- Мама, он успел. Он успел.
- Кто успел?
- Отец. Он успел, мама.
- Коля, вставай. Коля, ты ранен?
- Мама, он убит. Его убили. Он успел.
- Ты что такое говоришь? Коля, Коленька... Он ранен, ранен.
- Он убит, мама.
- Нет, нет! Коленька, родненький, ты не можешь меня бросить сейчас. Он ранен, его надо в больницу.
- Он убит, мама.
- Нет!
Она стала целовать его лицо.
- Коленька, любимый мой, Коленька. Мы тебя вылечим. Только не умирай. Ты не можешь так, не можешь. Я так ждала тебя. Родненький мой!
Прибежал Василий Петрович. Взял Дарью за плечи.
- Вставай, голубушка. Убит он. Крепись, Дарьюшка. Ну-ка, помогите её поднять. Крепись, милая, крепись. Людмила, что стоишь? Быстро в контору, звони участковому. И пусть принесут носилки из медпункта и что-нибудь успокоительное, и фельдшера сюда живо. Господи, что же такое творится среди бела дня. А ты, Дарьюшка, крепись, крепись, милая. Он ведь и мне был, как сын родной. Горе-то какое.
Прибежала фельдшерша Люба. Принесли носилки. Люба склонилась над Радионовым.
- Всё. Можно уносить.
- Что "всё"? Куда уносить?
Василий Петрович снова обнял Дарью.
- Нет больше Коли, Дарьюшка. Крепись, голубушка.
- Куда его нести?
- В дом к нему пока.
- Нет! Ко мне! Мой он и всегда был мой.
- Мама, он сказал, что успел.
- Когда он сказал? Что успел?
- Это в меня стреляли, мама.
- В тебя!? За что!?
- А отец успел встать передо мной. Он успел защитить меня, мама. Он так и сказал "успел". Это было его последнее слово. Он успел, мама.
У Дарьи стали закатываться глаза, тело обмякло и она начала заваливаться набок. Василий Петрович и соседка успели подхватить её под руки.
- Да сделай ты что-нибудь, Люба.
- Пусть воды принесут.
Люба смочила ватку нашатырём и поднесла под нос Дарьи. Та вздрогнула, открыла глаза. Принесли воды. Люба что-то накапала в стакан с водой и дала выпить. Дарья разрыдалась, сначала тихо, потом громче и, наконец, завыла по-бабьи протяжно от горя утраты любимого человека. Никто её не утешал. Разве можно утешить душевную боль в такие минуты? Нужно время. Много времени. Сын и соседка взяли Дарью под руки и они медленно пошли за носилками к дому. Народ не расходился и все молча пошли следом. Только Василий Петрович ушёл в контору, надо было поторопить участкового.
Через час он вместе с Леснянским участковым пришёл в дом к Дарье. Участковый осмотрел Радионова, сделал пометки в блокноте. Потом расспросил на улице свидетелей и обстоятельно допросил Николая. Заполнил протокол и ушёл снова на площадь. Нашли брошенный обрез. Следы были все затоптаны. Затем ушёл в контору оформлять документы.
Василий Петрович остался пока в доме.
- Коля, сбегай к отцу в дом, посмотри какие есть документы и неси сюда. Дуся, давай помогай Дарье. Сейчас подойдёт Евдокия и ещё пара баб. Сами знаете, что надо делать. А я пойду на крыльцо покурю. Тяжело мне что-то.
Дуся знала, что надо делать. Завесила зеркала, зажгла лампадку в углу у иконы, сбегала домой за горячей водой, надо было помыть Радионова. Дарья сидела безучастная рядом с телом и держала его за руку. Её душа медленно умирала. Подошли помощницы и дело ускорилось. Через полчаса вернулся Николай с рюкзаком отца. Василий Петрович прошёл в дом и начал разбирать содержимое. Пара рубах, брюки, майка, трусы и большая металлическая коробка. Открыли коробку. Сверху был паспорт и деньги. Далее три фотографии, уже пожелтевшие - родителей, сестры и Дарьи. Потом аккуратно связанная пачка удостоверений о наградах. А большую часть коробки занимали сами награды, в том числе иностранные. Наград было очень много. В платочке была завёрнута золотая звезда Героя России. Все ахнули. Так вот оказывается ты кем был, Радионов Николай Михайлович. Никто из земляков не имел столько наград. Василий Петрович не выдержал, ком подкатил к горлу, глаза наполнились слезами. Он резко развернулся и, стуча костылём, вышел на крыльцо. Закурил. Успокоился немного. Вернулся обратно.
- Дарьюшка, здесь нет адресов. Надо как-то Варваре сообщить. У тебя есть что-нибудь?
- Коля, достань из комода, под простынями, записную книжку. Там телефон и адрес Вари.
Василий Петрович взял блокнот и ушёл в контору звонить Варваре.

                Часам к 14 весть о случившемся в Яблоневке дошла до Леснянки. Афанасий Спиридонович уже собирался к себе в офис после обеда, когда вошла младшая дочь и сообщила, что в Яблоневке утром убили Героя России, а стреляли в Кольку, сына продавщицы, но Герой что-то успел, что она не поняла. Афанасий побледнел, из рук выпала зажигалка. Запинаясь спросил жену. - Где... Где Гришка?
- На пилораму ушёл, ты сам его туда отправил. Что с тобой, Афанасий, на тебе лица нет?
- Погоди, мать. Анюта быстро на пилораму за Гришкой. Мне участковому надо позвонить.
И он ушёл в гостиную, где стоял телефон. Трясущимися руками набрал номер.
- Алло! Василий? А где Юрий Назарович? В Яблоневке ещё? Что там случилось знаешь? Доложи. Мне положено! Мне надо знать! Так, так,так. Всё? Как вернётся Назарыч, пусть мне перезвонит. Обязательно. Буду ждать. Надо мне! Друга моего убили! Лучшего друга. Понимаешь ты!?
Афанасий упал на стул, схватился руками за голову, застонал. Его трясло. Вошла жена.
- Афанасий, что происходит?
- Не торопи. Налей чего-нибудь.
Люся отошла и вернулась со стаканом воды. Афанасий вскочил, схватил стакан воды и с силой швырнул в стену.
- Водки! Водки налей!
- Ой! Господи! Да что же ты так орёшь?
Открыла бар, налила стакан водки, осторожно подала мужу. Афанасий выпил залпом, сел. Тут открылась дверь, вошли Григорий и Анюта.
- Что надо, батя?
- Сядь! Анюта, выйди. Нет, постой. Найди Оксану и сидите в своей комнате. Из дома ни шагу. Иди.
Григорий сел на диван, развалился. Рядом села мать.
- Ты где сегодня утром был?
- На пилораме. А что?
- Сегодня утром в Николая Петухова стреляли по твоей указке?
- Ничего не знаю. Причём тут я?
- Не ври, сволочь! В глаза смотри!
Афанасий с силой ударил стаканом по столу. Стакан вдребезги, из ладони закапала кровь.
- Афанасий, ты руку поранил.
- Помолчи, Люся!
- Уже нашли обрез, повезли в город на предмет отпечатков. Узнают кто убил, а через него и кто заказал. Понимаешь, Люся?
- Ну и пусть узнают. Причём тут Гриша?
- Причём!? Причём!? Вот и пусть скажет, что не причём, пока не поздно. Говори, Гришка, как на духу, скажи родителям хоть раз в жизни правду. Хоть раз.
- Ты сам мне, батя, посоветовал.
- Что посоветовал!?
- Ты сам сказал, не будет Кольки и не будет проблем, и Машка твоя будет. Ну, вот я и...
- Убью, сволочь! Убью!
Афанасий вскочил со стула и бросился к сыну. Люся кинулась навстречу, упала, обхватила ноги мужа.
- Афанасий, миленький, не надо! Не убивай. Лучше меня, лучше меня. Сын это наш. Успокойся, миленький. Пойди сядь.
Она поднялась, обняла мужа и повела к стулу.
- Сын говоришь? Разве мог я такое сказать!? Я сказал, если бы не было Николая, то возможно Мария и полюбила бы его. Если бы не было! А он есть! И я сказал прекратить драки. Мария и Николай женятся. Женятся! А он... Мой сын убил моего брата!
- Какого брата? У тебя нет братьев.
- Есть! Был! Господи! Он мне больше чем брат. Это он меня спас в Афгане. Это он тащил меня раненого под пулями. Мог погибнуть, а тащил. Не должен был, а не прошёл мимо. Не было бы его, не было бы и вас. Ничего бы не было! Ни-че-го! А мой сын взял и убил его! Взял и убил!
- Афанасий, миленький, да о ком ты всё время говоришь?
- О ком!? О Герое России, полковнике, Радионове Николае Михайловиче. Это он должен был придти к нам в гости.
- Так стреляли в Кольку. Причём тут он?
- Он собой Кольку заслонил. Сын это его. А наш сын стрельнул в него, а попал и в меня, в моё сердце. Господи, что я скажу ребятам однополчанам, через неделю приедут? Что мне сказать, Люся!?
- Афанасий, голубчик, помоги Грише, спаси его, сделай что-нибудь. Сын он наш. Умоляю тебя. Хочешь на колени встану. Вот смотри. Помоги, Афанасьюшка.
- Встань, мать. Не позорься. Тварь он последняя.
- Пускай, пускай. Только помоги.
- Ради тебя, Люся. Только ради тебя. Кто стрелял?
- Юрка Козёл. Козлов.
- Кто такой?
- Зэк бывший. В городе живёт.
- Кто ещё знает?
- Никто. Я только с ним говорил.
- С кем ты водишься! Ты ведь студент, отец бизнесмен, уважают. А ты! Заплатил уже?
- Не все. Десять тысяч дал, а сорок сегодня вечером должен отдать.
- Где деньги взял?
- Это я ему дала. Он попросил на новый компьютер. Я ведь не знала.
- Вот видишь, Люся, какой у нас сын. Лживая, подлая тварь!
- Помоги, Афанасий, умоляю.
- Где встретиться должны и во сколько?
- В шесть вечера между городом и Яблоневкой у моста через реку, где съезд направо, ещё в сторону сто метров. Там ив много, не видно с дороги.
Афанасий посмотрел на часы.
- Ещё успею. Сидеть всем дома. Свет, телефон отключить. Двери, окна закрыть. Никого не впускать. Ждать меня.
И он ушёл. Григорий сидел испуганный, вжавшись в диван. Мать старалась не смотреть на него. Потом встала, отключила телефон и пошла к дочкам выполнять распоряжение мужа.
Афанасий вернулся к девяти вечера. Прошёл в гостиную. Григорий сидел на диване в той же позе. Зашла Люся.
- Нет его больше. Одной тварью меньше. Значит так. Никого и ничего не знаете. Гришка, иди во двор и тщательно помой машину снаружи и внутри. Люся, постирай сейчас мою рубаху и брюки. Девочкам ни слова. Можете свет и телефон включить. Я пойду душ приму. Грязи на мне много.
Потом, уже в кровати, выпив вместо успокоительного, две рюмки коньяка, Афанасий не выдержал, разрыдался.
- Что я делаю, Люся, что я делаю.
- Видно судьба наша такая, Афанасьюшка.
Она ещё долго гладила по голове своего любимого, пока он не забылся беспокойным сном.

                На следующий день, около 14 часов на поле между кладбищем и деревней приземлился вертолёт. Это прилетела Варвара, майор и пятеро солдат. Они направились к деревне. Навстречу уже бежала детвора. Варвара поговорила с ними и, изменив направление, пошла в сторону дома Дарьи. Во дворе дома её заметила Евдокия.
- Варя? Горе то какое. Проходи в дом. Там он и Дарья там.
Варвара вошла в дом. Дарья увидела её, обняла и обе разрыдались.
- Я за Колей прилетела.
- Это как?
- Похоронить его в Москве хотят. Командование так решило. Место у них там есть для своих.
- Нет, Варя, нет! Мой он! Мой! Никому не отдам. Он ко мне приехал.
- Даша, ты что такое говоришь, я его сестра?
- А я жена. Сын у нас. Сама знаешь.
На машине подъехал Василий Петрович. Сразу в дом.
- Здравствуй, Варя! Видишь, как свидеться пришлось. Беда-то какая.
Варвара снова разрыдалась. Председатель обнял её.
- Поплачь, голубушка, поплачь. И нам не просто.
- Я за Колей прилетела, а Дарья не отдаёт.
- Ты погоди, Варя, тут разобраться надо.
- Что тут разбираться? Так командование решило и я не против.
- Я всё понимаю, Варенька, всё. Давай присядем. Он человек служивый, это понятно. Но и ты нас пойми. Он ведь и наш, деревенский. Тут у него могилки и родителей, и бабки с дедом. Сын у него тут родной и у него прав не меньше, чем у тебя. И потом, Дарья хоть не расписана с ним, а женой ему была. Ни за кого замуж не пошла, его ждала и любила, и он вернулся к ней. Он мне сам об этом говорил. Опять же, Варьюшка, похоронят его в Москве, кто к нему на могилку, кроме тебя, придёт? Кто? А у нас вся деревня. Понимаешь? Его все тут любят, он наша гордость. Пойми нас правильно и прости. Не можем мы Колю отдать. Прости нас, голубушка. Скажи, пусть улетают твои солдатики. Не можем мы иначе. Не можем.
- Мундир надо Колин из вертолёта забрать. Взяла на всякий случай. Вот и понадобится. И в Москву мне надо позвонить.
- Это можно. Пойдём, голубушка, со мной.
И они ушли. Через час Варя вернулась с мундиром.
- Ты прости меня, Даша. Права ты и Василий Петрович прав. Лучше ему здесь будет. Дома он тут. Всю жизнь сюда рвался. Вот вернулся.
И она снова разрыдалась. Дарья обняла её и поцеловала в мокрые щёки.
- Похороны перенесли на 15 часов. Из Москвы к этому времени прилетят и из области. Я у Василий Петровича заночую. Коля, проводи меня. Тяжело мне, боюсь в обморок упасть.

                День похорон был объявлен в колхозе нерабочим. Уже к 11 часам у дома Дарьи стал собираться народ. И хотя Евдокия сообщила, что похороны перенесены на 15 часов, никто не расходился. Мужики молча курили, бабы перешёптывались, а детвора норовила заглянуть в окна. Все были ошеломлены случившимся, а так же обстоятельством, что их земляк Герой России, известный военный, полковник. А ведь, как вернулся, ни разу не похвастался своими заслугами. Вот какой был их земляк Радионов Николай Михайлович - сильный духом, смелый и скромный.
К часу дня из города подъехали два автобуса с военными и музыкантами. Вместе с ними приехал городской военком. К двум часам к конторе подъехали из областного центра три чёрных "мерседеса" в сопровождении полиции. Послышался шум вертолёта. Он стал садиться на поле около кладбища. Из конторы вышел Василий Петрович, областное начальство и они пошли к вертолёту встречать прилетевших. Похоже было, что прилетел кто-то очень важный. Из вертолёта вышел седой генерал-лейтенант и гражданский в чёрном костюме, около 60 лет. Встречающие подошли к гражданскому. Он поздоровался со всеми за руку. Затем отвёл Василий Петровича в сторону и вполголоса о чём-то говорил с ним. Все ждали. Когда все пошли в сторону деревни, из вертолёта вышли человек восемь в гражданской одежде, разного возраста. Но по по выправке и поведению было ясно - военные. У них на руках были чёрные повязки. Они молча пошли вслед за начальством. Не заходя в контору, процессия направилась к дому Дарьи.
Гроб с телом Радионова уже вынесли во двор, поставили на две табуретки. Рядом с гробом на скамье сидели Дарья, Варя и Николай. Улица была вся запружена людьми. Было человек пятьсот. Приехали даже с Леснянки. Был там и Степан, его послал Афанасий. Толпа молча расступилась перед подошедшими и они прошли во двор.
Старший подошёл к гробу, постоял минуту молча, перекрестился, подошёл к Варваре, что-то тихо сказал, поцеловал. Посмотрел на Дарью, потом вопросительно на Василий Петровича.
- Жена и сын.
Старший также обнял их и поцеловал. Тоже самое сделали остальные. Областной руководитель подозвал военкома.
- Почему гроб не соответствует?
- Председатель так велел.
Московский начальник оборвал его, - Валентин Тарасович, не к месту сейчас. Потом разберётесь.
- Хорошо, Сергей Юрьевич. А где же лафет?
- Валентин Тарасович, мы решили на руках его нести. Так в деревне у нас принято. И честь это для нас великая.
- Нет, позвольте, Василий Петрович. Понесём его мы, его боевые товарищи. Не один раз вместе на смерть шли. Не дали в Москве захоронить, так дайте здесь ему последнюю почесть отдать.
Генерал кивнул своим подчинённым с чёрными повязками. Они подошли, легко подняли гроб на плечи и двинулись со двора. По бокам шли по три военных с автоматами. За гробом Николай со звездой Героя России на красной подушечке. За ним 10 солдат с такими же подушечками, но по две награды на каждой. Потом военный оркестр. Далее Дарья с Варварой в чёрных платьях, начальство и бесчисленное множество земляков. Оркестр заиграл траурную мелодию. Шли сначала по улице до края деревни, потом по той самой тропинке через поле, по которому совсем недавно Радионов ходил на могилки своих родителей и обещал вскорости придти снова. И он пришёл, но уже навсегда. Неисповедимы пути господни!

                Поминальные столы заранее накрыли во дворе дома Радионова. Двор большой, но желающих помянуть земляка было неимоверно много. Привезли столы из деревенской школы и большую часть расставили прямо на улице. Все расходы и организацию взяло на себя правление колхоза. После кладбища военные на автобусах уехали обратно в город, а остальные потянулись к дому Радионова на помин.
Выступил Сергей Юрьевич. Сказал о Николае очень много добрых слов, о том что уже подписал приказ о назначении его на генеральскую должность и только ждали его возвращения, что был лучшим офицером в его ведомстве, поблагодарил деревенских за земляка. Затем генерал вспомнил про Афганистан, Чечню, что побратаны кровью и что Николай всегда помнил свою малую Родину, земляков и рвался сюда. Потом Василий Петрович хотел что-то сказать, но затряслись губы и он сел обратно, смахнув слезу. Больше никто не выступал. За помин пили молча, не чокаясь и почти не закусывая. Что творилось в душах земляков? Иногда грубых, а бывало и безразличных, они были повержены, раздавлены случившимся, когда узнавали всё новые и новые подробности героических подвигов своего земляка, когда-то простого парнишки Кольки Радионова.
Начальство, сославшись на дела, вместе с Василием Петровичем ушло в контору. Боевые товарищи Радионова тоже встали, обняли и поцеловали Варвару, Николая. Дарье отдельно поклонились в пояс, знали о любви командира, и ушли к вертолёту.

                А в конторе разгорелся спор, какой ставить памятник. Валентин Тарасович сразу предложил обелиск на могиле и бюст, как и положено Герою России. Всё за счёт бюджета области. И в годовщину торжественно открыть. Сергей Юрьевич и генерал не возражали. Против был только Василий Петрович.
- Мы не против. Положено, так положено. Но вы и нас поймите. Мы вчера на правлении обсуждали эти вопросы. Мы хотим школу, в которой учился Николай, назвать в его честь. Но школа старая, давно ремонта не было. Денег на ремонт просили, но всё не дают. Вот мы и просим денег на ремонт школы, чтобы она соответствовала нашему герою-земляку. Это будет лучший ему памятник. Бюсту мы будем только рады. Мы и колхоз решили переименовать в честь Николая. А за памятник на могилку вы не беспокойтесь. Мы на народные деньги сами его поставим. Пусть не такой богатый, как вы предлагаете, но и не просто крест. Зато от всего сердца его земляков.
- А что, Валентин Тарасович? Правильно говорит Василий Петрович. Как думаешь?
- Можно и такой вариант рассмотреть, если народ просит, Юрий Сергеевич.
- Хорошо. И я из своего ведомства подкину средств и дам команду шефство над школой установить. Так. С этим решено. А что с расследованием? Позовите кого из полиции.
Вошёл начальник районного ОВД.
- Что с расследованием?
- Найден обрез с отпечат...
- Это я знаю, полковник. Убийцу поймали?
- Никак нет. Как сквозь землю провалился. Выставили посты по всем дорогам и вокзалам, но пока безрезультатно.
- Плохо, очень плохо! Мне что же, Москву подключать?
- Юрий Сергеевич, не надо, я из области спецов подключу. Найдём мы его. Это дело чести.
- Надеюсь, Валентин Тарасович. Ну что же, надо ехать. Жаль, Василий Петрович, что при таких обстоятельствах познакомиться пришлось. Не трудно в таком возрасте колхозом управлять?
- Трудно. Была надежда на Николая. Обещал подумать, но...
- Вот и мне обещал. Такие люди всем нужны.
И они ушли. Василий Петрович ещё постоял на крыльце, а потом, опираясь на костыль, побрёл на помин забрать Варвару к себе переночевать. Было видно, как он устал и не мудрено, возраст брал своё.

                На следующий день, перед отъездом, Варвара пришла к Дарье.
- Мне в Москву ехать надо, Даша. Дочки ждут. Коля, подойди сюда. На родительский дом у меня документы в Москве. Я оформлю дарственную и вышлю.
- Не надо мне теперь ничего, Варя.
- А я не про тебя говорю. Тебе то понятно и этого домика хватит. А Коля женится, куда жену приведёт? Здесь тесно. Когда дом строили, отец рассчитывал, что Коля с женой в нём жить будет, но видишь, как случилось? Я думаю, Коля, будь он живой, в любом бы случае отдал дом сыну. Так что твой он, Коля, это подарок от отца. А я, когда приеду на могилку, у Дарьи могу переночевать. Пустишь меня?
- Что ты такое говоришь, Варенька. Я рада буду, всей семьёй приезжайте. Родные мы!
Они расплакались, обнялись и простояли так минут десять.
- И ещё, Коля. Вот тебе коробка с орденами и звездой Героя. Теперь ты их хранить будешь, как память об отце. И последнее, Коля часть зарплаты и все премиальные мне передавал на хранение. Там очень большая сумма скопилась. Я на Колину свадьбу их привезу.
- Не могу я, Варя, деньги принять, стыдно.
- Эх, Даша, не знаешь ты всего. Он мне сразу сказал, если что со мной случится, передашь деньги Дарье. Женой он тебя всегда считал. Твои они по праву. Вот кажется всё. Василий Петрович свой "газик" дал, чтобы до станции к поезду подвёз. Сам он слёг, приболел. Колю за сына считал, тяжело старику. А, вот ещё. Коля, выйди на минутку, мне надо у мамы кое-что спросит. Даша, я когда приехала и увидела Колю, у него не было ладанки. Это памятная ладанка, заговоренная, он её никогда не снимал. Может сняли, когда обмывали? Ты не помнишь?
- Он накануне того дня ладанку Коле передал, сам снял и настоял, чтобы тот одел и не снимал. Я знаю про заговор и наследственность.
- Ах, вот оно в чём дело! Успел!
- Успел!
И они снова разрыдались.

                С помин Степан вернулся в Леснянку мрачный. Спал плохо, еле дождался утра и сразу к Афанасию. Тот тоже встал рано и так же не выспался.
- Ты что в такую рань, Стёпа?
- Не знаю, спал ли. Я бы этого гада...
Степан сжал пудовый кулак и потряс им в воздухе.
- Такого мужика завалили, такого мужика! У него орденов не сосчитать и звезда Героя. А эта гнида... Попадись он мне, я его суку... И из Москвы, и из области начальство было. Оказалось, что он был одним из лучших боевых офицеров. Боевых! А эта гнида... Похоронили с почестями, были его боевые друзья. Что же ты-то, Афанасий Спиридонович, не пошёл? Он ведь тебя спас!
- Не мог я, Стёпа. Тяжело мне было. Сердце болело.
- Сердце болело... Ты бы видел сколько людей было. Человек пятьсот, а то и поболе. И у всех сердце болело, все плакали. Эх... И как только тогда я на него руку поднял. Правильно он мне в морду дал. Мало дал. Как бы узнать, кто это сделал, да пораньше "ментов" найти? А? Уж я бы тогда...
- Погоди, сейчас узнаем.
Афанасий позвонил по телефону участковому.
- Назарыч? Как там с расследованием убийства Радионова? Надо мне. Воевали вместе. Брат он мне. Какой, какой? Брат и точка! Так. Понял. Так. И районные ничего не обнаружили? Я понял, Назарыч, понял, никому. Хорошо.
- Ну, что?
- По отпечаткам узнали, что бывший зэк Козлов, но не поймали. Пропал. Подключили районные и областные органы, но безрезультатно.
- Неужели успел сбежать?
- Не успел! Я в том смысле, что время мало прошло, просто затаился где-то. Давай помянем Николай Михайловича и отвезёшь меня на его могилку. Попрощаться мне надо.
Молча выпили по рюмке коньяка. Афанасий достал из бара бутылку виски, горсть конфет, хрустальный фужер. Отрезал кусок хлеба и Степан повёз его в Яблоневку.
Остановились на краю поля, рядом с тропинкой ведущей к кладбищу. Степан тоже хотел пойти, но Афанасий сказал, что ему надо поговорить один на один и, что если его долго не будет, то через час сходишь за мной. Афанасий шёл через поле медленно, понуро опустив голову. Могилку увидел ещё издали. Подошёл, налил в фужер виски, положил сверху кусочек хлеба и поставил на холмик среди цветов, положил рядом конфеты. Стоял, молча смотря на простой деревянный крест, потом выпил из бутылки несколько больших глотков виски.
- Прости, Николай Михайлович! Прости, бога ради. Не уберёг я тебя, а должен был, клятву мы давали. Ты меня спас, а я тебя не смог. Собственной плотью загубил. Собственной!
Афанасий большими глотками выпил сразу больше половины бутылки. Упал на колени.
- Прости, брат, прости! А этого гада я собственными руками, собственными руками. Не найдут, закопал я его глубоко, а машину в реке утопил. А найдут, что же, в тюрьме легче будет, а так... Тяжело мне, Коля. Ты сына своего спас, а я своего спасаю. Сволочь он последняя, а сын. Понимаешь? Люсю, жену, жалко. Любит она сына, а я её люблю. Люблю я её, Коля! Что мне делать, Николай Михайлович? Что? Как мне дальше жить с этим? Молчишь?
Неожиданно каркнула ворона, сидящая на берёзе. Афанасий поднял голову, посмотрел на неё.
- А... И ты прилетела. Погодите, рано. Не подох я ещё. И что я не погиб тогда в Афгане? За что мне позор такой? Даже на похороны не смог придти. Друзья боевые должны приехать, а что я им скажу? Не смогу не сказать. Бежать мне надо. Отсюда сбегу, а от себя? Как мне от себя сбежать, Коля!? Жену жалко, дочек жалко. А этот ирод... осенью пойдёт в армию, никакого института, а потом в военное училище. Там ему мозги вправят, а я не смог. Прости меня, брат. Дай мне ещё один шанс. Только один, последний.
Афанасий допил остатки виски, заплакал.
- Господи, Коля, ты мне жизнь дал, а я... Сын он мне... Прибил бы я его тогда, жена вступилась. А того гада, Коля, я собственными руками удавил. Прости меня, попрощаться я пришёл, не могу больше здесь жить, стыдно людям в глаза смотреть. Когда ещё увидимся, не знаю. Видишь, какую жизнь сын-ирод устроил? Ирод, а сын!
Подошёл Степан.
- Афанасий Спиридонович, ты чего на коленях? Ты что плачешь?
- Эх, Стёпа, не знаешь ты всего!
- Знаю, спас он тебя в Афгане. Подымайся. Я тебе помогу. Пойдём потихоньку.
- Я, Стёпа, этого гада собственными руками удавил.
- Какого гада?
- А? Неважно. Давно это было. В прошлой жизни.
В течение пяти дней Афанасий распродал свой бизнес, джип. Дом и магазин в Леснянке продавать не стал, а отдали во временное пользование сестре жены. Люся была благодарна мужу за это. Да и как сложится дальнейшая жизнь неизвестно, может через несколько лет и вернутся. Деньги за бизнес Афанасий выручил хорошие и они всей семьёй отправились на Дальний Восток к его старшей сестре. Что их там ждёт никто не знал, но то что это будет жизнь другая, Афанасий знал наверняка и у него была решимость к этим переменам.

                Через неделю на имя председателя колхоза пришло извещение на денежный перевод. Сумма для колхоза немалая - три миллиона рублей. Василий Петрович собрал общее собрание.
В небольшом зале колхозной конторы было тесно и душно. Пришли прямо с работы. Гадали, зачем собрали. Старики сидели чинно, с достоинством. Молодые парни подшучивали над девчатами. Те хихикали. Вошёл Василий Петрович. Прошёл к столу и постучал костылём о табуретку.
- Тихо! Тихо. Вопрос один. О памятнике Николаю.
В зале сразу наступила тишина, стало слышно, как муха жужжит и бьётся о стекло.
- Вопрос один и я не могу его без вашего согласия решить. Пришёл перевод на три миллиона рублей.
Зал сразу заёрзал, задвигался. Василий Петрович достал перевод, одел очки.
- Послухайте, что там написано. Так. Ага. "На строительство памятника Герою России Радионову Николаю Михайловичу. От всего сердца за спасённые жизни в Афганистане и не только. Брат."
- Так не было у него брата.
- То-то и оно. Перевод из Дальнего Востока. От всего сердца. Значит должны мы эти деньги принять.
- И кто же это прислал?
- Неизвестно. Обратного адреса и фамилии нет. Написано только "брат". Так вот. Есть такое соображение. Я с Кузьмой, кузнецом нашим, переговорил и он согласный. Мы памятник в кузне сделаем и родителям обновим, и заборчик кованый, чтоб соответствовал. Наш Кузьма сделает, Москва позавидует. Так вот, мы посчитали и нам на это дело хватит триста тысяч рублей. Так. И главное. Я предлагаю оставшиеся деньги пустить на строительство нового корпуса свинофермы. Давно пора. Я думаю, Николай бы не возражал. Как вы думаете? Что тебе, Кузьма?
- Мы, Петрович, не возражаем. Ты только мне на кузню Федьку моего определи помощником. Стар я стал, да и дело пора уже молодому передавать.
- Вот и мне пора. А кому? На Колю была надежда, а оно вон как обернулось. Ладно, определю Федьку. Кто за предложение поднимите руки.
Зал молча поднял руки.
- Единогласно. Стало быть так и порешили.

                Дарья стала оправляться от горя только после рождения внучки. Малышку назвали в честь бабушки Дашей. И впервые за полтора года Дарья улыбнулась, увидев смотрящие прямо на неё глаза ангелочка. Всю свою нерастраченную любовь и нежность Дарья отдавала внучке. Мария ревновала, но сердцем понимала, что только её малышка может вдохнуть в умирающую душу свекрови жизнь, новую силу и желания. И молча терпела её частые приходы и длительные прогулки с дочерью. Время лечит, любовь лечит. Ангелочек чувствует любовь бабушки и отвечает тем же. И как только лето, идут, взявшись за руки, сначала к бюсту, что стоит у правления колхоза.
- А почему дедушка каменный?
- Чтобы помнили его, не забывали.
- А что он не дождался, когда я появлюсь?
- Он спасал всех. Он и папу твоего спас. А сам...
- Бабушка, у тебя опять соринка в глаз попала? А куда же он делся?
- Его ангелы на небо забрали. Там тоже надо людей спасать.
- А что же я его не вижу?
- Он высоко, очень высоко. Отсюда не увидать.
- А-а-а.
И они идут дальше к полю, к тропинке на кладбище. Дашенька отбежит от бабушки, сорвёт ромашку и бегом обратно. То бабочку увидит, обрадуется. Опять отбежит, сорвала цветочек и к бабушке.
- Бабушка, смотри какой красивый. Это кто?
- Это колокольчик.
- Тогда я дедушке ещё сорву. Он видит, как я ему цветочки собираю?
- Видит и очень радуется.
- А что это такое подскакивает?
- Это кузнечик. Он тоже рад, что ты пришла.
Наконец дошли до могилки. Даже нельзя теперь их так и назвать. Такую красоту Федька Старобогатов сотворил, что сразу и не описать. Настоящий комплекс кузнечного искусства. Не хуже, чем Петербургские знаменитые кованые шедевры. На годовщину при открытии все ахнули от увиденной красоты. А оградку Федька продлил с учётом ещё одной могилки, Дарья попросила. Дарья подошла к каждой могилке, поклонилась.
- Дашенька, положи цветочки на дедушкину могилку.
- Ты же сказала, что он на небе.
- Он на небе. А сюда он прилетает посмотреть, какие цветочки мы ему оставили, какие угощения. Видишь, я ему конфетку положила?
- Я тогда ему свою тоже оставлю. Он рад будет?
- Очень рад. На тебе пшена для птичек. Посыпь вокруг могилок. Они будут прилетать, песенки петь и дедушка будет радоваться. Иди.
Здравствуй, Коленька. Здравствуй, мой ненаглядный. Трудно мне без тебя. Всё к тебе хотела. А теперь сам видишь, ангелочка мне надо вырастить. Ты уж потерпи, родненький, подожди меня. Я сколько ждала? И ты пришёл, и успел сказать мне главные слова, успел спасти сына. И я приду, ты только без меня никуда не уходи. Мы потом вместе...
- Бабушка, ты что там шепчешь?
- Это я молитву читала.
- Молитву? А что такое молитва?
- Это как стихи.
- А-а-а.
- Пошли, Дашенька, обратно.
Дарья поклонилась могилкам, перекрестилась и они, взявшись за руки, пошли обратно через поле, две Дарьи, маленькая и большая. Как-то сложится жизнь у маленькой Дарьи? Ведь жизнь прожить, не поле перейти. А ещё надо всё успеть.

Алексей Балуев (8.01.2018)