Из книги Вино одиночества. Раздел Городская лирика

***
Вино одиночества — в рваных исподних
Больных стариков и покинутых вдов —
Один из сладчайших напитков Господних
Из самых глубоких Его погребов.

Смотри, как красива в движениях строгих,
Как будто и вправду Христова лоза,
На паперти церкви в лохмотьях убогих
Старушка, глядящая смерти в глаза.

Хранители истины в гнойных бараках,
О, род молчунов или грубых задир,
Вы, насмерть забитые в уличных драках
Иль в тёмных углах коммунальных квартир.

Вы, в сорной траве одинокие злаки,
Впитавшие соки скорбей до конца,
Горите же ныне, как  алые маки,
Расцветшие в терниях Христова венца!

Вино одиночества — в рваных исподних
Больных стариков и покинутых вдов —
Один из сладчайших напитков Господних
Из самых глубоких Его погребов.



ПЕТЕРБУРГСКИЕ ХРОНИКИ

Под гулкие всхрипы растроганных пьяниц
Поет в переходе десантник-«афганец».
Щадя обожженных в афганском дыму,
Случайный народ сострадает ему.
Теснясь перед ним беспорядочным строем,
Последним делясь с безымянным героем,
Не споря с «премудростью века сего»,
Он чтит оскорбленную доблесть его.
Солдатской кручине всецело внимая,
Отвергнутый пафос ее принимая,
Народ с ним разделит обиду и гнет.
В его подсознанье доныне живет
Неписаных истин забытый критерий…
Студенческий центр – городской кафетерий,
Наш век – за плечами, и что же… и вот –
Все тот же беспечный людской хоровод.
Хрустящих батонов сухие горбушки,
Все те же кофейные жаркие кружки…
Гудит кафетерий, как майской порой
Садовничьим дымом разбуженный рой.
Средь горьких рыданий, стенаний и торга
У стен городского больничного морга
Стоит, по колено зарывшись в сугроб,
Старик, караулящий нищенский гроб.
Какое здесь горе? Быть может, утрата
Внезапно умершего кровного брата,
Иль верной супруги – любимой жены,
Иль сына – героя кавказской войны.
Но если бы все, что зовется страданьем,
Соделалось ныне единым рыданьем,
То мощь совокупного вопля сего
Едва ль превзошла бы молчанье его.
Изящный и хрупкий, как карточный джокер,
Застыл в полутьме размалеванный рокер.
Все те же повадки, все тот же наряд,
Все тот же глубокий блуждающий взгляд.
– Здорово, приятель! Иль нет тебе сноса?
– Ответ подобает – достойный вопроса.
– О чем же ты грезишь, и что тебя ждет?
– Ваш транспорт пришел… И вот-вот отойдет.



СТАРОМУ ЗНАКОМОМУ ПО «САЙГОНУ»

Когда друзья твои «иуды»
Тебя  до косточек съедят,
И их пустые пересуды
Тебе  уже не навредят,

Когда прохожая девица
Отвесит грязное словцо,
И отвращеньем исказится
Её красивое лицо,

Когда угрюмый, горемычный
Бомж, безобразный и хромой,
Смутясь, свернёт с тропы привычной,
Чтобы не встретиться с тобой,

Тогда , быть может, трезвым оком
Ты — искушённейший мудрец —
Увидишь правду ненароком,
Ей пригодившись наконец.



ПЕСНЯ АФГАНЦЕВ

Не кручинься, прохожий, виной без вины!
Мы, огнем обожженные птицы,
Инвалиды Афгана – огрызки войны,
Звон недоданной «лепты вдовицы».

Ваша бытность в завидном достатке людском,
И в глухом коммунальном бедламе,
И в бомжином притоне, в саду городском,
Безупречно оплачена нами.

Потому нам, прохожий, отсюда видней,
Где веселый аванс, где расплата
И взыскующий трезвость не встретит трезвей
Охмелевшего ока солдата.

Не кручинься, прохожий, виной без вины!
Мы, огнем обожженные птицы,
Инвалиды Афгана – огрызки войны,
Звон недоданной «лепты вдовицы».



ПРЕДВОЕННЫЙ ГОРОД

Хозторг — торчит из-под прилавка
В бутыли налитый бензин,
Ломбард, кондитерская лавка,
Комиссионный магазин…

Кусками шёлка и батиста
Битком набитые мешки,
Старинных грамот золотисто-
малиновые корешки.

Их сторожит учёный книжник.
На перепутье постовой
Ногами тискает булыжник
Ещё горбатой мостовой.

Горят  торговые витрины —
Грузинско-крымское вино .
На них глядят гардемарины
С рекламы цирка и кино.

В газетах модные кроссворды,
Еловых дров громадный воз,
И добрые кобыльи морды,
В рядах жующие овёс.


СЕННОЙ РЫНОК

На Сенной — Вавилон, на прохожих — загар,
И средь многоязычного гула
Не поймёшь — это с детства знакомый базар
Или яркие блики Стамбула,

Где гуляют  торговцы изделий  ручных
В одеяньях духовных и светских
Среди дыма арабских кальянов ночных
Или жарких кофеен турецких;

Где в бездумной прострации бьёт в барабан
Одурманенный пылью цветочной
Иностранец, одетый в персидский тюрбан
И халат полосатый восточный;

Где седой мусульманин, застывший в углу,
Лишь стиху с минарета внимает
И, сквозь бельма слепца созерцая муллу,
С полувзгляда его понимает;

Где глухой — прозорливец, а слышащий – глух,
Где владеют людьми от истока,
Никогда и нигде не звучавшие вслух,
Но всесильные тайны Востока.

Но на скользком прилавке лежат осетры,
И сверкает молочная крынка,
И кругом не горячий песок Бухары,
А ряды петроградского рынка.

На родимом наречье реклама гласит:
«Промтовары. Услуги. Продукты».
И с утра петербургский дождец моросит
На таджикско-узбекские фрукты.


ТАДЖИК

Таджик смуглолицый, как нильский негроид ,
Себе на плечо взгромоздив рубероид,
Стирает испарину с грубых угрей
Малиновых губ и широких ноздрей.

Что ж, он гастарбайтер, сухой и багровый,
В стране нелюбимой, чужой и суровой,
Спешит накормить многочисленный дом
Своим многотрудным батрацким рублём.

Он борет в себе недосып и дремоту,
Готовый  запрячься в любую работу ,
Он здесь добровольно униженный раб,
За ним надзирает холёный прораб.

Встреть в месте ином он сего азиата,
Он норов узнал бы сынов шариата,
И грозная воля детей басмачей
Исправила б тон его дерзких речей.

Там, в сердце Востока, в селениях горных ,
Суровые чада племён непокорных
Природную гордость и мужество их
Они получили от предков своих.

Кто мог бы унизить отца и солдата,
Блюдущего честь на полях газавата,
Не раз подтверждавшего доблесть свою
В открытом сражении, в честном бою?

Но ныне, польстясь на иные предметы,
Ты сам преступил  родовые запреты,
И где-то не здесь, об утрате скорбя,
Отеческий дух отступил от тебя.

И вот, средь толпы, наводнившей чужбину,
Согнув без борьбы непокорную спину,
Средь модных реклам и ревущих авто,
Гроза шариата, ты ныне никто.


БАНИ

Помянем на пирушке братской
От Бога данный нам приют
Фонарной бани петроградской,
Где и напоют,
И нальют.

Ее парильные уроки
Ты проштудируешь плечом ,
Сквозь матовые стеклоблоки
Согретым солнечным лучом.

Пройдя по всем трахейным трубам,
Дух отлетит, гнилой и злой,
Гонимый мятой, прелым дубом
И можжевеловой иглой.

И будь ты марлею стерильной
Иль наркоманом-алкашом,
Не будешь узнан ты в парильной,
Себя явивший нагишом.

Скамья скользит от мыльной влаги,
На ней стоит жестяный таз,
На коем выдавлено «Даги»
И ниже гордое — «Кавказ».

И в час блошиного усердья
Вдруг обезумевшей толпы
О, праздность! Мир и милосердье,
И вдохновение — это ты!



***

Уже смеркается вокруг,
Марина – мой старинный друг, -
Дели со мной и это бремя:
Наш город, что в иное время
Был многословен и речист,
Сегодня, скованный наркозом –
Тридцатиградусным морозом,
Стал неприступен, строг и чист.

Но мы найдем уют и в нем
И постоим с тобой вдвоем
У труб замерзших водосточных,
И в лавке сладостей восточных,
Вдруг прикорнув, как в полусне,
С рахат-лукумом и ирисом
Мы чай заварим с барбарисом
И мятой. Между тем в окне
Маячит темный погреб винный.
В сугробах особняк старинный.
В дворцовых комнатах видны,
Уже истерты и бледны,
Увы, истлевшие до срока,
В узорах русского барокко
Когда-то тканные ковры
Елизаветинской поры…

Пока рекорд январской сводки
Нам возвещает Гидромет,
У гипермаркета сосед
Купил бутылку финской водки
От нестроений и невзгод…
Квартал встречает Новый Год.



ОБВОДНЫЙ КАНАЛ

Район Обводного канала —
Союз труда и криминала,
Хмельное братство толп людских
В тени бараков заводских.

Там с крыш летит кирпич отбитый ,
И дым клубится ядовитый
С парами ртути и свинца,
Тряпьём набитые корзины
У будки вохровца-юнца,
И кипы грубого сырца
Необработанной резины.

Пройдясь по мостовым волной
Дождя и ледяного града,
На этот закуток земной
Циклон обрушился стеной
Предштормового водопада.

Глядят старинные эстампы
Из глубины прошедших лет
Туда, где брезжит тусклый свет
Шестидесьтисвечёвой лампы.

В окне ларька застыв, кассир
В полусознанье, полудрёме,
Глядит, как кружится буксир
В холодном, мутном водоёме

Там, где сливаются следы
Бед и беспамятства людского,
Бессмыслицы и лабуды,
И дурно пахнущей воды
Струи канала городского.


ПРОРОК

Стоит, каблуком подпирая порог,
Средь скорбного мира детей
Неузнанный ими в отпущенный срок
Свидетель незримых путей.

Он неколебим, как гранит и броня,
И бескомпромиссно суров,
Последний хранитель святого огня
И тайных невидимых снов.

Он, всеми отвергнутый бомж-попрошай,
Не старец, не отрок, не муж,
Оплёванный миром… Смотри не мешай
Его одиночеству и, невзначай,
Блаженства его не разрушь!


***
               
                "Мы не пьём вина…"               
                И. Бродский
Мы не пьём вина,
Не растим виноград.
Мы в Господних садах не сажаем цветы
И друг другу с любовию их имена
Не читаем, когда переходим на «ты».

Мы не терпим трудов, не выносим борьбы,
Ради истин давно не идём до конца,
Ни в огне, ни в струе родниковой воды
Мы не мочим ладони, не моем лица.

Вместо воинской славы — бахвальство воров,
И печать доброхотства на наших следах
Не найдут ни в глуши петербургских дворов,
Ни в песках аравийских, ни в арктических льдах.

Мы в страданьях любви не стяжаем венец,
От внезапных измен задыхаясь в аду,
И от жгучих терзаний разбитых сердец
По ночам не рыдаем, не стонем в бреду.
 
Что сравнится с паденьем, подобным сему,
Постижима ли нынче его глубина?
Мы уже не нужны ни себе, никому,
Мы покинули пир; мы не пьём вина!


Фотография с работы Игоря Андрюхина.