Из книги Люди пустыни. Цикл Дорога в Иерусалим

СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ

Пригнув к лошадям темнокожие спины,
На полном скаку пастухи-бедуины
Над северной Африкой подняли стяг
Алжиро-ливийско-тунисских бродяг.

Случайные люди хранят небылицы,
Рожденные в сердце турецкой столицы
Средь самых искусных восточных затей
На стыке великих торговых путей.

Их искренних душ не коснется интрига
Лукавых адептов османского ига, —
Хранимы Аллахом посланцы его
Во всех искушениях мира сего.

В старинной ладье промыслового флота
Внимательный грек разглядел киприота
И, встретив соседа загадочный знак,
Ему подмигнул седовласый маклак.

Монах, облаченный в рыбацкую робу,
Плывет поклониться Господнему гробу,
Свой путь дерзновенно вверяя Тому,
Кто в девственном сердце открылся ему,

Из келий Афона иль грешного Рима...
Не ведает страха душа пилигрима,
Послушно внимая Тому, кто готов
Ее провести среди бурь и ветров.

О, Via Dolorosa — святая дорога
По собственной воле распятого Бога,
По коей проследует набожный финн,
Седой англичанин и житель Афин.

Хеврон — родовая земля Авраама,
Старик-мусульманин — ревнитель Ислама
О грозных святынях, почивших в веках,
Поведает вам на шести языках.

Хранитель Хеврона — он в истовом рвенье
Блюдет свой рассудок в усердном трезвенье,
Стяжая трудами от праведных дум
Сердечный огонь и немеркнущий ум.

Твердыня и крепость арабского мира,
В огнях Порт-Саида, под солнцем Каира
Надежно скрывает средь пальм и олив
Ключи судоходства — Суэцкий пролив.

Немалую мзду соберут воеводы
За то, что пройдет в иноземные воды,
Под флаги далеких неведомых стран
Итало-французский морской караван.


Топил ли Приам безутешное горе
В соленой воде Средиземного моря,
Где некогда Богом отверженный Хам
Искал отпущенья тяжелым грехам.

Пророк в результате усердного бденья
Здесь мыслил проникнуть в пути провиденья
И тем вразумить согрешивший народ —
Отвергнутый вновь и оправданный род.

Сподобясь однажды увидеть с натуры
Тебя — колыбель европейской культуры,
Я тоже беспомощным сердцем вкусил
Духовную мощь патриарших могил.

Под солнцем сиесты я жег свои плечи,
И в англо-израильско-греческой речи
Встревоженным духом и я различал
Сокрытую силу Начала Начал.

1989


БАЗАР

Кичатся выбором великим
И рукодельем многоликим,
Вдыхая запах анаши,
Всего востока торгаши.
Среди невиданных гостинцев
Израильтян и палестинцев
Мирит житейская нужда,
И вот, средь рыночного быта
Уже до времени забыта
Междоусобная вражда.
Им все равно — откуда мзда,
Каких племен на ней примета,
Будь то знамена Магомета
Иль символ Ветхого Завета —
Шестиконечная звезда.
Со всех концов земли добро
Открыто здесь случайным взорам —
Арабским призрачным узором
Впотьмах сверкает серебро,
Златые кольца, амулеты,
Иерусалимское литье
И македонское шитье,
И марокканские браслеты,
Руно пушистое овечье
И дорогое семисвечье,
И тут же — в центре кулича,
Горит пасхальная свеча.

1990


БЕДУИН

Мир бродячим мусульманам!
Турки, персы и кистины
Мчимся вслед за караваном
По пустыням Палестины.

Марокканцы и ливийцы,
Оскудевшие в дорогах,
И седые аравийцы,
Постаревшие в острогах.

В синем шелковом халате,
Отродясь не знавший страха
В безупречном газавате
В храбрых воинствах Аллаха,

Он — податель благостыни,
Страж обиженных народов
И кочующих в пустыне
Пастухов-верблюдоводов.

Грозен лик его угрюмый,
Дух лукавства и гордыни
Ни единой праздной думой
Не смутит его святыни,

И в пути его суровом
Дух пустого величанья
Не нарушит праздным словом
Многодневного молчанья.

Враг могучим родословным,
Воин, равный Тамерлану,
Сарацин с беспрекословным
Послушанием Корану,

Средь торговцев контрабанды
Он живет, себя отринув,
Став вождем бродячей банды
Одичавших бедуинов.

Простота — его обличье,
Словно ризою святою
Оградясь от злоязычья
Безупречной прямотою,

В мире грубом и дремучем
По стезе, ему лишь внятной,
Он ведом перстом могучим
К тайной цели непонятной.

Чуждый всем страстям привычным,
Он живет одним стремленьем,
В равной мере безразличным
К похвалам и оскорбленьям,

В равной мере безучастным
К вожделеньям человека,
Одинаково бесстрастным
К нуждам нынешнего века. 

1989


САУЛ

В скупых речах пророка-исполина
В кругу единоверцев и халдеев
Нет мира на путях Вениамина
Средь гордого колена иудеев.

Страну теснят враги единым фронтом,
Терзает душу тайная обида,
А между тем взошла над горизонтом
Звезда непобедимого Давида.

Закон отцов не терпит произвола,
И доблестное войско Авенира
Не одолеет вещего глагола
Священного пророка Самуила.

Смирись гордыня в сердце инородца,
Когда неотвратимо и жестоко
Пастушеская лямка обернется
Уздой порабощенного Востока.

В полночном небе старая еврейка
Нашла глазами темное созвездье:
«Страшись, Саул, — шепнула чародейка, —
Закона справедливого возмездья.

Виной упрямства или небреженья
В безумный грех введенный ненароком,
Молись и жди последнего сраженья,
Преступный царь, отверженный пророком!»

1986


***

Спят в огнедышащей ночи
Иерусалимские мечи,
Где топчет землю конь игривый,
Месопотамец белогривый,
В чьих жилах дремлет грозный пыл
Никем не седланных кобыл.
Где их далекое жилице,
Страны халдейской пепелище,
Куда теперь летит по ней
Табун невзнузданных коней?
Сквозь злое марево пустыни
Мы унесем свое добро:
Алмазы, жемчуг, серебро,
Осиротевшие святыни,
Врагами взятые в полон,
В великий город Вавилон. 

1992


***

Могуч великий дом Левита
Прекрасен край его отцов,
Но ныне — в час его зенита —
Трекрат блаженнее копыта
Антиохийских жеребцов.

Летят, вытягивая выи,
Круша посты сторожевые,
Вблизи кочующих родов
И укрепленных городов.

Громи врагов своих жестоко,
Царь непокорного Востока,
Твой драгоценный амулет —
Бог сокрушающих побед.

Солдат угрюмые ряды —
Знак неминуемой беды.
Бог весть во что они одеты,
Темны их судьбы и приметы,
Неведом список их имен,
Жгут разоренные селенья,
В боях сломив сопротивленье
Обезоруженных племен.

Они воскреснут иль умрут
К благословенью иль проклятью,..
Меч с золотою рукоятью
Венчает редкий изумруд.
Горят рубины и сапфиры.
Подняв победные кумиры
На острых копьях на ветру,
Бредут к военному шатру
Сквозь груды бранного металла
На запах серы и сандала
Войска, где каждому бойцу
Являлась смерть лицом к лицу.

Твои враги обречены,
За то, что в них осквернены
Святые праведные чувства,
Им уготован грозный суд.
И их едва ль теперь спасут
Титаны бранного искусства,
Что все века — из рода в род,
Сопровождали их народ.

Но если есть средь них один —
Священник, раб, иль господин,
В чьем чистом сердце без порока,
Еще живет закон пророка,
Храня господню благодать,
Тебе — воитель горделивый,
Не смять народ боголюбивый
И здесь успеха не видать.
Кто б ни был он — лишенный сил
Старик с покатыми плечами,
Слепыми тусклыми очами
Не различающий светил,
Дитя, в расцвете юных лет,
Лишь открывающее свет,
Иль продолжательница рода —
Дочь непокорного народа,
Что помнит Бога своего...
Их Бог велик и непреступен,
Непобедим и неподкупен,
И кроме имени Его,
У небольшого гарнизона
Нет не единого резона,
Но и того довольно им —
Тебе не взять Иерусалим.
 
1992


ПАТРИАРХ

Средь смуглых греков и британцев,
Средь всевозможных иностранцев,
Что днесь, не чувствуя преград,
Бредут сюда, в священный град,
Средь путешественников вольных
И лицемеров богомольных,
Средь одержимых всех мастей —
Рабов губительных страстей...
Среди единства и разброда
Сюда пришедшего народа
Вдруг воцарился дух родства
И ожиданья торжества.
Но пост с молитвою святою
Мешался с вечной суетою,..
Как вдруг возник из ничего
Старик в монашеском обличье,
Толпа внимала с безразличьем
Благословению его.

И он средь них, увы, ничей,
Он не приемлет их речей,
Он их страстей не понимает
И на толпу не поднимает
Сосредоточенных очей.
Что в нем — стихия иль узда?
Новорожденная звезда
Или космическая стужа —
Нездешней силой налиты
Бескомпромиссные черты
Лица молитвенного мужа.
Его глаза теперь слепы —
Среди бушующей толпы
Ни гул кочующих процессий,
Ни гнев враждующих конфессий
Не потревожат и слегка
Глубокой думы старика:
— Что если нет? что если ныне
Его мольба в людской пустыне
Увы, ответа не найдет,
И тут же, чувственно и зримо
Среди святынь Иерусалима
Огонь с небес не снизойдет
На сонмы страждущего люда?
И суеверна, и слепа,
Простит ли грозная толпа
Ему несбывшееся чудо,
И средь бесчинства своего
Не растерзает ли его?
Когда такое совершится...
Но нет, он смерти не страшится.
Пусть устрашает не его
Ее глубокая утроба...
Он созерцает «двери гроба»,
Его душа уже давно
Взыскует новую отраду,
Как вожделенную награду,
И ждет мгновенья своего.
Его страшит иной конец,
Конец унылый и бесплодный —
Упрек угрюмый и холодный
Разочарованных сердец.
Итог мольбы его невнятной,
Убогой и безблагодатной,
В ночь Воскресения Христа
Вдруг соблазнит сердца крещеных,
И толпы новообращенных
Отворотятся от креста.

Кто ж он тогда с его безверьем,
Игрой, искусным лицемерьем
Сумевший обольстить людей?
Актер, лукавый лицедей,
Хитрец с надменно-благочинной
Архиерейскою личиной,
С растленным старческим умом,
Своим беспомощным псалмом
Смутивший дух единоверца...
В нем столь же немощное сердце,
Как обессилевшая плоть,
Его не слушает Господь.

Тогда тоска его загложет
С такою силою, тогда
Ничто до страшного суда
Угомонить ее не сможет,
И скорбь, ушедши с ним в века,
Уж не оставит старика.

Так он терзал себя, покуда
Не замер в ожиданье чуда
Сюда собравшийся народ,
Старик ступил в священный грот.

И вот, в молитве необычной
Умолк собор многоязычный,
В котором всяк — Господень раб:
Грек, африканец и араб.

Минуту, две иль вечность длился
Молебен их, но вдруг явился
Средь темных сводов и гробниц
Необычайный свет зарниц.
Луч озарил святую гору,
И по огромному собору
Вдруг пробежал живой ручей
Внезапно вспыхнувших свечей.
Крестясь двумя, тремя перстами,
Молясь едиными устами,
Средь праотеческих могил
Его — лишившегося сил,
Толпа, подняв над головами,
Снесла к святому алтарю,
И вот, к Небесному Царю
Он подступает со словами:
«О, Наш Господь — непобедим,
Ликуй, ликуй, Иерусалим!»

1993




ИЛЛЮСТРАЦИЯ Александра Фролова