Созерцание

      Каким бы образом и при помощи каких бы средств ни относилось познание к предметам, во всяком случае созерцание есть именно тот способ, каким познание непосредственно относится к ним и к которому как к средству стремится всякое мышление.

       И. Кант. Критика чистого разума.


       Но тогда созерцание художника глубже проникает в свой предмет, чем созерцание философа? Ибо художник созерцателен более философа. Но так кажется только на первый взгляд, потому что там, где речь идёт о подлинном созерцании, а не наблюдении или равнодушном смотрении, повсюду обнаруживается одно и то же созерцание - настолько одно и то же, что созерцающий поэт, художник или мыслитель лишь затем и лишь потом акцентируются в какие-то разные стороны. Если речь идёт о созерцании, то речь идёт о нюансах чего-то одного - того, что способно охватить свой предмет в его полноте присутствия и тем самым насладится этим предметом, воссоздав его, теперь уже от избытка наслаждения в мысли, стихотворении или картине.
       Не созерцание является средством мышления, но мышление, если мы говорим о философе начинает себя в созерцании и продолжает через него свой путь к себе, но кто сказал, что мышление заканчивается мыслью опять же, а не возможностью нового созерцания - где тут поставить предел? Созерцание столь же движется через мышление к самому себе, сколь и мышление движется через него к тому же.
       Сказать, что художник - тот, кто рисует картины - ничего не сказать. Художник - тот, кто видит. Но, как ни странно, эту же формулу можно применить и к мыслителю. Все они - художник, поэт и мыслитель - один видящий человек. Для них всё начинается с возможности присутствия, как чего-то другого, так и самих себя в настоящем моменте или можно сказать в моменте настоящего. Свои разные имена они приобретают не здесь, здесь у них одно имя на троих, одна "мистика". И потому вовсе не удивительно, что многие поэты, ещё и прекрасные мыслители, а многие философы ещё и поэты, что опять же поэты хорошо рисуют и тому подобное. Скорее более удивительно, когда эти их вполне закономерные связи плохо обнаруживаются. Если вы читаете стихи Хайдеггера или смотрите рисунки Пушкина, Гоголя, не удивляйтесь, и иная ветвь могла бы распуститься в них, но не перевесила, а перевесила та, которую мы знаем. Определённость на ином уровне произошла, однако основание осталось, оно не исчезло и не могло никуда исчезнуть. Оно продолжает сыпать искры там, где не добилось мастерства и совершенства, постольку поскольку для последних нужен ещё путь и труд. Но это не потухший очаг, а тлеющие головни и потому искрится, бесшабашно, весело всё вокруг искрится - всё вокруг гения полно искр.
       Да и сам гений разве не обозначает исключительно одно - глубину и широту погружения в это присутствие?
       Нельзя сказать, что Кант в своём высказывании ошибся: для мышления созерцание - действительно средство, но для мышления, не для человека. Разум вообще способен быстро всё делать средством, но тогда и сам человек для него лишь средство и тут ему положен предел. Кто остаётся человеком, будучи философом, понимает о чём я говорю - не ещё человеком, рядом с философом, по ходовому выражению Маркса в подобном духе, что "ничто человеческое ему не чуждо", а человеком в своей философии и своём мышлении, хотя казалось бы тут мы натыкаемся на парадокс. Но нет, скорее на конкретные границы, потому что речь идёт не о "человечности" философии и её гуманизме( в этом плане философия максимально бесчеловечна), а вот об этой изначальной сути со-присутствия. Но как же обозначить её иначе как не Бытие, в котором стоит индивидуальное? Расхожие фразы о человечности здесь разлетаются в прах. Созерцающий и созерцаемое - едины. Но созерцающий и созерцаемое не сливаются в неразличимость сплошной Нирваны, между ними держится какая-то тонкая грань. Что представляет из себя эта грань? Даже в восточных философиях, где дело действительно доходит до Нирваны, эта грань представляет из себя оболочку индивидуального сознания.
       Впасть в экстаз или попасть в экстаз означает остаться настолько "голым", чтобы присутствовало одно лишь индивидуальное - то самое, которое и будет пропускать через себя поток - если оно не будет "чистым", ничего не выйдет, кроме затора. Вследствие этого созерцание бесконечно ничтожит и не каждому по плечу. Люди не созерцают не потому что у них нет глаз или нет навыков, или совсем нет желания быть, а потому что их всякий раз оказывается "много", слишком много, то есть они оказываются слишком человечны каждый раз. Но та человечность, о которой ведём речь мы, вообще не такова. Индивидуальное - есть та человечность, которая пропущена через горнило. Такая крохотная, мизерная часть, но при том такая сильная, правда сильная совершенно не той силой, что ценится в миру.
       Отсюда возможно вывести и написать прямо одну истину: созерцать можно только индивидуально. Представлять - нет, представление всегда коллективно, пусть большинство людей и заблуждается, считая свои представления "своими" - они не "свои", и их даже проверять не надо, каковы они - если они представления, то они - коллективны. Бессознательно коллективны или сознательно коллективны. Они - проба, игра, прикидывание, скольжение по реальности. Поэтому легко передаются, принимаются, повторяются и уподобляются. Поэтому бессменно служат подавляющей части человечества. Поэтому способны претендовать на индивидуальность лишь в агрессивной форме "своего мнения". - форме, похожей уже на заболевание и попорченность беззаботной игры представления.
       Зато созерцание - безъязыко, и в рамках увлекательных игр массовых представлений, вынуждено само создавать для себя новый язык, которым и являются: мысль, стих и картина. Новый язык, кладущийся поверх старого языка, забалтывающего мир.

      Итак, главное:

    1. Художником является не тот, кто рисует картины, а тот, кто видит.

    2. Люди никогда и ничего не видят вследствие того, что их всякий раз - "много".

    3. Не созерцание - средство для кисти, рифмы или мысли, а наоборот, кисть, рифма и мысль - часть воплощаемого и воплощённого созерцания; мы хотим, прежде всего, видеть и быть, и только уже случившееся для нас видение может затем хотеть по-настоящему - мыслить, рисовать и сочинять.
 
     4. Ни одно представление не устоит перед созерцанием, и... туда ему и дорога.

     5.Что рождается в созерцании ищет для себя новый язык.