О книгах. Из Автобиографии в стихах

Качался в текстах как в кибитке.
Книг дома было в преизбытке.
Отец всю жизнь их собирал.
Он как-то раз упоминал
О том, как с сестрами в войну
В Москве, чтобы согреть свой кров,
Они топили книгами. И не одну,
А все сожгли в конце концов –
Вот песенка и спета
Богатою библиотекой деда.
Она как мы – такой же прах.
Похоже, всё горит у нас в руках.
*
Бумага отдала свое тепло.
Древесное сознанье перешло
В иную форму. Так тому и быть.
Кого за то благодарить?
Станок печатный? Текстов канитель?
А может быть, сосну и ель?
*
Своей рукой в огонь кидал…
Поэтому, быть может, собирал
Отец после войны собрание к собранью –
Восстановление, подобное камланью,
Смывало прошлое, пусть ненадолго,
Когда тома вставали в ряд за полкой полка.
*
УЦЕЛЕВШИЙ
БРОКГАУЗ И ЕФРОН ДЕДА
Судьбинка книжная легка.
Пусть холод и война – не поднялась рука
(Хоть нет на то особого закона)
Лишь на Брокгауза-Ефрона
Во всей их многотомности почтенной
И мудрости, воистину нетленной.
*
Он и сейчас со мной, мой друг учёный,
До революции тиснёный,
Блистает золотыми корешками,
Словарь, что сшит немецкими мозгами.
*
Военный книжный беспризор…
Я благодарен до сих пор
Тем книгам, что пошли в огонь.
С почтеньем обхожу их посолонь
И, не казнясь напрасно казнью,
Их обнимаю мысленно с приязнью.
*
Я обнимаю безымянные стволы.
В них – плески, брызги, волны и валы.
Я сердцем с ними все свои мгновенья
Со-знанья, со-бытья, со-ощущенья.
*
КАК НАЧАЛ Я ВПЕРВЫЕ САМ ЧИТАТЬ
Впервые сел на эту мель я,
Столкнувшись с «Пленниками Барсова ущелья».
Толстенный и солидный том
Повествовал подробнейше о том,
Как зимовать в горах пришлось
Ребятам. Чтение оборвалось
На самом интересном месте –
Мне тётя Оля, папина сестра, ее читала.
Она к нам часто приезжала,
И мы, усевшись на диванчик вместе,
Истории прослеживали нить.
А здесь – разрыв. Как быть?
Уехала она. Я книжку повертел,
Раскрыл, не утерпел –
И начал, как ни странно,
Заглатывать Вахтанга Ананяна
Перипетии и интригу,
И скоро одолел я книгу,
Освоив быстро чтенья стать.
Армянский автор побудил меня читать.
*
ДОМАШНЕЕ ЧТЕНИЕ
Собою я являл мальчишку,
Читавшего взахлёб за книжкой книжку.
И то, чего не добирал я днем,
Дочитывал под одеялом с фонарем.
*
Мне добавляли жизненного вкуса
Малеев Витя и солдаты Урфин Джюса,
Странности Алисиной страны,
Каменоломни Керченской войны.
Сюжетов снизки как стеклярус –
Песочные часы и алый парус,
Немо, Квентин Дорвард, Гек и Чук,
Верная Рука и Чингачгук,
Морской волчонок, Монтесумы дочь –
Чем жизнь могла их превозмочь?
Да и должна ли, мне скажи? –
Сознание питают миражи,
Иллюзии, прекрасные химеры,
Фантазии ума и текстов шхеры.
*
Всё переходит. Всё нетленно.
Сознание взрослело постепенно,
Масскультовское кало отклоняло,
И пищу подходящую искало.
*
Впиталась глубоко во время оно
Библейская окраска «Робинзона».
От Свифта не людское скотство
Зарделось, а гуингнмов благородство.
*
Запомнился до зрелости поры
Культурный бисер гессевской игры,
И навсегда со мной остались тени
Сжимающей бальзаковской шагрени.

Мотив игры вокруг меня обвился,
А вскоре и «Сиддхартха» объявился,
Он терпеливо ждал меня в сторонке,
Его я отпечатал с фотопленки –
Текст набран был на пишмашинке.
Так потихоньку, по старинке
В те времена мигрировали тексты, где
Буддийское замешивалось тесто
И где не отводилось места
Ни молоту, ни серпу, ни звезде.
*
Сознание питалось этим ладно.
Чуть позже Борхес поразил меня изрядно.
Потом пришли китайские стихи.
О, сколь она цепка, легка,
Гитовича чеканная строка!
Хоть было по-китайски мне слабо,
В них - музыка Ван Вэя и Ли Бо.

И так пришли китайские стихи.
Даосы и буддисты не глухи
Отнюдь к поэзии такой.
И мудрость «Путешествия на Запад»
Махнула мне приветливо рукой.

А с сичжо, что писали не даосы,
Меня Ахматова столкнула носом к носу
И заодно по-женски, под сурдинку
Пустила по ветру буддийскую начинку.
*
ПЕРВОТЕКСТЫ
И наступил желанный миг –
Пора штудированья первокниг,
Заветов ароматный терпкий крин.
Вот Дхаммапада. Вот Дао-дэ-цзин.
Порода Ветхого Завета, Завета Нового погода.
Бхагавадгита и Коран, три перевода.
Притчи Чжуанцзы, «Пророк» Джебрана
Пришли ко мне не поздно и не рано,
Убрав форматы западных апорий.
Коаны. Вкус дервишеских историй,
Японская пленительная пенка –
Трехстишия и танка, дальше – рэнга,
Сэй Сёнагон с «Записками у изголовья» –
Духовность, что без пота, не воловья.
*
ИСТОРИЧЕСКИЙ АСПЕКТ КУЛЬТУРЫ
Хоренаци Мовсес, Киракос из Гандзака…
Увы – извечна историческая драка,
И от культуры невпопад
Ошмётки во все стороны летят.
Историку приходится опять
Что уцелело собирать –
Что млечным вскормлено соском
И не раздавлено военным сапогом.
*
Подчинены не разуму, не слову
(что как бы неприлично)
Пассионарии по Гумилёву.
Колеблем полюсным алканьем,
Качается культуры плот,
Нередко тонет. Ведь обычно
Под ручку с созиданьем
Уничтоженье весело грядет.
*
ДОСТОЕВСКИЙ

Знакомая астрологиня говорит,
Что Рыб судьба щадит,
Не прижимая
Их жёстко к стенке, сохраняя
Им независимый, достойный вид.
*
Я был здоров и романтичен.
Был Достоевский глубоко антипатичен
Мне грязью и болезненностью строк.
Я был к нему бескомпромиссен и жесток
И мненья своего не изменил доныне –
Он словно клякса на картине,
Он словно капающий гной.
И оттого я стороной
Спокойно обхожу его творенья.
В них – не прозренья, а мученья
Тяжелой кармы, от которой в стороне
Назначено держаться мне.
Уж очень он, друзья, фонил.
Он просто морок наводил.
*
С годами классика поблекла сильно –
Сосание из пальца преобильно
Сказалось в ней – художества плоды
Порушили мои мосты
Подходов-пиететов. Что теперь?
Вторая половинка срока
Заузила ту дверь,
Куда протиснулось немного…
Немногие из авторов, точней,
Что ни правее, ни левей.
*
От Чехова остался лишь один
Документальный «Сахалин»,
Петрова-Водкина и Пришвина бытописанья,
Сергея Параджанова сценарные повествованья
(о сколь они нерусскостью странны,
И этим для грамматиков чудны!),
Булгакова отдельные моменты,
Пелевина рассказы, Бабеля эксперименты,
Андрей Платонов, Гиляровский,
И с «Мартирологом» Тарковский.
*
Читать «художества» уж невтерпёж.
Вот мемуары, дневники, записки путешествий… Что ж,
Мне ныне Челеби дороже всех,
Кто в 19-м столетье
Взял на себя литературного писанья грех.
*