По рассказу И. Ефремова Олгой - Хорхой

По рассказу И. Ефремова – «Олгой - Хорхой».
Полуфантастический рассказ.

Первая часть.

В Монголии как – то работал,
(Правительством был приглашён)
Там геодезией занялся,
На юге был этой страны.

Мне оставалось лишь немного,
Замерить пару пунктов там.
То, у границы уж с Китаем,
Безводные это пески.

Непроходимые к тому же,
Серьёзная задача, то.
Ещё ж добраться надо было ж,
А вот, на чём, проблема в том.

Верблюдов снаряжать – то, долго,
Долго ж на них идти в пути.
Моя ж «полуторка» на деле,
Может в дороге подвести.

Другой машины под рукою,
На тот момент не было там.
Пока решали ту проблему,
Внезапный случай нам помог.

В Улан – Батор прибыла срочно,
Там экспедиция тогда.
Советская. Очень большая,
Грузовики новые там.

Обутые те в «сверхбаллоны»,
Передвигаться по песку,
И мой шофёр Гриша, всё бегал,
Полюбоваться ими там.

Он то, и подал мне идею,
После осуществленья той,
Наша машина получила,
Новые «ноги» там уже.

«Ноги» эти, там представляли,
Колёса маленькие, там,
Меньше тормозных барабанов,
На них же одевалось там.

Толщины же те непомерной,
Баллоны с выступами там,
Что сильно очень выступали,
В этом и было новшество.

Машину нашу испытали.
С невероятной лёгкостью,
По рыхлому песку могла та,
И по  глубокому, идти.

А что касается там Гриши,
Поклялся, что проедет он,
Без остановки - всю пустыню,
Чёрную Гоби – поперёк.

Вторая часть.

И вскоре мы уже погнали,
В сторону Цецерлега уж.
В брезентовом «фургоне» были ж,
Те «сверхбаллоны» для песка.

С шофёром я сидел в кабине,
А в кузове, на ящиках,
Радист мой, он же «вычислитель»,
Помощником моим, он, был.

И проводник, Дархин, с ним так же,
Он, переводчиком же был.
Умный, старый монгол, который,
Многое видел на веку.

Указывал он направленье,
К окну, склонившись,  к Грише там.
Радист – тёзка, сидел с биноклем,
С винтовкой так же. Охранял.

К озеру Орок – нор вёз Гриша,
Оттуда – в южную уж часть,
Республики. То, к Заалтайской,
Гоби. В 300 километров на юг.

Хангайские горы проехав,
Вошли в автодорожный тракт.
В селении Таца – гол встали,
Горючим запаслись там в путь.

Всё хорошо шло в той поездке,
За три дня к озеру пришли.
Остановились на стоянку,
Проверить всё. Чайку попить.

Маршрут отсюда начинался,
Как неизвестный. Я ж хотел,
Понаблюдать его сначала,
Шофёр машину проверял.

Иван – пострелять дичь задумал,
Старый Дархин – потолковать,
С аратами местными тут же,
О той дороге расспросить.

На сутки, эту остановку,
Одобрили друзья мои.
Устроившись в тени машины,
Мы на кошме все улеглись.

Уснул я быстро. Гриша тоже.
А проводник с помощником,
Ещё ж о чём – то там шептались,
Проснулся я уж от жары.

Шофёр уже там копошился,
И что – то тихо напевал.
Помощник и Дархин – «гуляли»,
На месте не было их там.

Я встал, в озере искупался,
Чаю попив, стал помогать,
Шофёру. И тут я услышал,
Выстрелы там, невдалеке.

Времени не терял Иван там,
Видно, охотился он там,
Закончили возню с машиной,
Мы только к вечеру уже.

Иван принёс несколько уток,
Очень красивые там две.
И неизвестной, те, породы,
Шофёр же начал суп варить.

Иван установил антенну,
Радиостанцию достав,
Готовя ту уже к ночному,
Времени, чтоб сигнал поймать.

А я бродил неподалёку,
Площадку, выбирая там.
Для наблюдений столб поставил,
Потом к машине подошёл.

И проводник уже вернулся,
Что – то рассказывал друзьям.
А при моём же появленье,
Вдруг, почему – то замолчал.

А Гриша, шофёр, улыбаясь,
Сказал: «Стращает нас Дархин,
Говорит, завтра прямо в лапы,
К бесу мы сразу ж попадём».

Спросил я: «Что такое, Дархин?»
Подсаживаясь к ним  к котлу,
Поставленный, тут на брезенте,
Что растянули на песке.

Старый монгол с мрачным тут видом,
Вдруг, на шофёра поглядел,
Пробормотал  тут же сердито,
На Гришу пальцем показав:

«Гришка всегда хохочет, беду совсем не понимает…»

Весёлый смех уже всеобщий,
Совсем рассердил старика.
Его, как мог, я успокоил,
Расспрашивать о пути стал.

Как оказалось, от монголов,
Он сведения получил.
И на песке, несколько линий,
Про этот путь он начертил.

Алтай монгольский распадался,
На горные группы уже,
Через песчаную равнину,
В полсотни километров путь.

К  Цаган – Тологой, путь к колодцу.
Оттуда до горной гряды,
Ноин -  Богдо. Путь не короткий,
Под 300 километров тот.

За этими горами дальше,
Путь до Китая уже шёл.
Пески Джунгарской уже Гоби,
Про них Дархин и говорил.

Безводные, безлюдны были,
И у монголов слыли те,
Зловещим местом, куда людям,
Было опасно попадать.

Про запад  Долон Хали, Гоби,
Тоже дурная слава шла.
Я старика там успокоил:
«Проскочим быстро мы её!

Колёса мощные, проскочим,
И долго мы не будем там.
Я только посмотрю на звёзды,
Обратно сразу же домой».

Дархин покачал головою,
На то ничего не сказал.
Ехать с нами не отказался,
Спокойно ночь эта прошла.

Поднялся я там до рассвета,
Разбуженный,  Дархином тем,
Мотор шумел. Я сел в кабину,
Закрыв окно, согрелся там.

Пейзаж не привлекал вниманья,
И скоро я начал дремать.
Но от толчков там просыпался,
Отметив компас – засыпал.

Шофёр остановил машину,
Я закурил, прогнавши сон.
Мы находились у подошвы,
Гор. Солнце уже  сильно жгло.

Все вылезли, чтобы размяться,
Гриша машину осмотрел.
Дархин всматривался в крутые,
Склоны. С них осыпи  шли в степь.

Природа гор тех, удивляла,
 Всё в красноватом свете там,
С густыми синими тенями,
Узоры фантастичны те.

И вот в ущелье мы попали,
С травой на дне. И встали там.
Нашли родник. Чай приготовив,
Сидели у подножья скал.

И вскоре мы уже заснули,
Чтобы набраться дальше сил,
Чтоб ночью ехать. Вдруг - проснулся,
Громко шофёр - Гриша кричал.

«Смотрите же, скорей, смотрите!
Боялся, что  проспите всё!
То, не увидите…». Проснувшись,
Я, осмотревшись, замер, вдруг.
 
И в самом деле, пейзаж этот,
Казался сновидением…
Невероятным по окраске,
В лучах солнца, в его закат.

В молчании мы все застыли,
Гриша очнулся первым тут:
«Попробуй, расскажи об этом,
Ведь, не поверит в то никто».

Мы покурили, чуть поели,
И в путь отправились опять.
До темноты уже добрались,
К колодцу Бор – Хисуты, там.

Третья часть.

Пропустим часть этой дороги,
Как добирались мы сюда,
В Джунгарскую Гоби, чтоб дальше,
Ехать к границе тех песков.

Тут подошёл Дархин и спросит:
«Проедем Гоби, мы
«Нет, я решил не ехать дальше,
Немного лишь проедем тут»

«Зачем? - монгол тут удивился:
Лучше не ехать нам туда.
Обратно хорошо поедем…»
Я от Дархина отошёл.

Мы ехали. Я задремал под песню,
Что напевал рядом шофёр.
Сквозь дремоту, всё же увидел,
Необычайный цвет песков.

И тут машина резко встала,
Стояли на бархане мы.
Выйдя с кабины на подножку,
Я огляделся тут вокруг.

Кругом огромные барханы,
Солнце, и воздуха поток,
Заставили принять барханы,
За горы, якобы, в дали.

Море песков лишь перед нами,
Можно было ехать назад.
Друзья мои повеселели,
Решенью рады моему.

«Коль поднажать, то доберёмся,
До Орок – нора, иль до скал» -
Блестя зубами сказал Гриша,
И тут раздался грохот, вдруг.

Радист стучал в крышу кабины,
Что – то пытался нам кричать.
Рукой показывал направо-
«Ну, что, у них произошло?»

С досадой тут сказал мой Гриша.
И резко, вдруг, затормозил:
Крикнув: «Смотрите же скорее!
Что, это?» - рукой показав.

Радист с ружьём на песок спрыгнул,
К склону бархана побежал.
А там на плоском  же бархане,
Что – то живое двигалось…

Толчками двигалось то, «что – то»,
Судорожными. Вверх и вниз.
То пополам почти сгибаясь,
То, выпрямляясь быстро там.

Толчки иногда прекращались,
И «то» катилось просто там,
По склону. А песок сползая,
Чуть ли не засыпал «того».

Но «оно» как – то выбиралось,
Из насыпи. Тут прошептал шофёр:
«Что же такое? Что за чудо?
Какая – то там «колбаса!»

И у животного, и правда,
Не было видно там и ног,
Ни даже рта, и глаз, к тому же,
Хоть издали, не разобрать.

Больше всего «то» походило,
Впрямь на обрубок колбасы.
Длиною около, там, метра,
Тупые оба, той, конца.

Где голова, разобрать трудно,
Где хвост, и вовсе не понять.
Этот – червяк большой и толстый,
Там извивался на песке.

Житель пустыни неизвестный,
Вид отвратительный имел.
Так же беспомощный какой – то,
В замедленных движеньях весь.

Хоть не зоолог я, но всё же,
Я сразу тут сообразил,
Животное «то» перед нами,
Науке - неизвестное.

«Да, пакостная штука, это!» -
Воскликнул Гриша. И сказал:
«Бегу ловить. Только перчатки
Надену. Ведь, противно же».

Схватив кожаные перчатки,
Радисту крикнув : «Стой, стой, стой!»
Стрелять, который, уж задумал -
«Живьём бери, еле ж ползёт!»

«Ладно. А вот его товарищ!» -
Радист крикнул. И опустил,
Ружьё. А тут и в самом деле,
Вторая «колбаса» сползла.

В эту минуту, уже сверху,
Из кузова раздался вопль,
Дархина. Видно он проснулся,
И что – то громко там кричал.

Крики его: «Оой  - оой…» там были,
Потом я сопоставил всё:
Видно: «Олгой – Хорхой», те звуки,
Теперь то, знаю, что, к чему.

Шофёр с радистом вниз сбежали,
С бархана. Быстро побежав,
Всё, что, произошло там дальше,
Дело одной минуты лишь.

Я тоже выскочил с кабины,
Лишь от машины отошёл,
Монгол тут кубарем скатился ж,
Из кузова. И вмиг ко мне.

В меня руками он вцепился,
Всегда ж спокойное лицо,
Его, тут страхом исказило,
И он тут дико закричал:

«Зови ребят скорей обратно!
Скорее же! Там смерть… Оой - оой…» -
Опять же завопил фальцетом,
Не оторвав мне чуть рукав.

И я крикнул шофёру с Ваней,
Чтобы они все шли назад.
Но, те бежать там продолжали,
К «животным неизвестным тем.

Я сделал, было, шаг к ним тоже,
Дархин, тянул меня назад.
Из его рук я вырываясь,
Всё ж за «животными» следил.

Друзья мои уж подбежали,
К «колбасам». Впереди радист.
Гриша чуть сзади. Я ж увидел,
«Черви» свились, каждый в кольцо.

Окраска  их, из жёлто – серой,
Вдруг, Фиолетово – синей там став.
И ярко – голубой те стали,
Там на концах обоих их.

Тут неожиданно, без крика,
На песок рухнул там радист.
Ничком. Оставшись неподвижным,


Услышал возглас я шофёра,
Что там к радисту подбежал,
Лежавший, рядом с «червяками»,
 В метрах там, в четырёх, всего.

Ещё ж секунда, Гриша так же,
Странно там изогнулся, вдруг.
И завалился тут же на бок,
Тело перевернулось там.

К подошве этого ж бархана.
Скатилось «то», скрывшись из глаз,
Я вырвался из рук Дархина,
И бросился бежать вперёд.

Дархин, как юноша, вмиг быстро,
Словно клещами ухватил,
Меня за ноги. И мы вместе,
Уже катились по песку.

И я с монголом стал бороться,
Стараясь вырваться из рук.
В порыве револьвер хватаю,
Направив на монгола тот.

И я спустил предохранитель,
И тут только после того,
Проводник отпустил мне ноги,
И на колени тут я встал.

Ко мне протягивать стал руки,
И раздалось с его груди,
Дыхание там вместе с криком,
Его: «Смерть! Смерть! Оой – оой…»

Я ж быстро на бархан взбегаю,
В руке же продолжал сжимать,
Свой револьвер. Этих – животных,
Не видно было там уже.

Тела товарищей лежали,
Там неподвижно на песке.
Изборождённый был следами,
Тех омерзительных «червей».

Тут подбежал монгол, увидев,
Что нет «червей» - бросился тут,
К спутникам нашим, что лежали,
На песке неподвижно, там.

Страшное горе сжало сердце,
Когда склонился я уже,
Над неподвижными телами,
Без признаков жизни уж те.

Полуоткрыты глаза были,
Лицо спокойно. Так, лежал,
Радист. Наоборот, у Гриши,
Лицо было искажено.

Гримасой там уже внезапной,
Ужасной боли. Лица их,
Синими были. Будто оба.
Задушены были они.

И все усилия там наши:
Растирать, Также применить,
Искусственное к ним дыханье.
Всё безуспешно было уж.

Дархин там даже попытался,
Пустить обоим также кровь.
Друзей смерть была очевидной,
И она оглушила нас.



За это время мы сдружились,
И даже там сроднились уж.
Смерть молодых людей всех этих,
Была потерей страшной мне.

Стало сознание всё ж мучить.
Меня. Своей вины за то,
Что не остановил обоих,
От той погони, «червя» взять.

Растерянный, почти без мыслей,
Молча стоял, смотря кругом,
Чтобы увидеть этих «гадов»,
И выпустить обойму в них.

Монгол на песок опустился,
Всхлипывал тихо. Понял я,
Как должен быть я благодарен,
Ему, за то, что спас меня.

Мы оба тела погрузили,
В кузов машины. Не могли,
Оставить их в песках тех страшных,
Лелеяли надежду всё ж:

Что, то, не смерть их посетила,
А оглушённые они,
Неведомой силой. Что смогут,
Ещё ж очнуться оба там.

Я сел уже на место Гриши,
Монгол уселся рядом тут,
Включая передачу, бросил,
Последний взгляд на, те пески.

Как легко, весело мне было.
Тут час назад. И как теперь,
Мне было очень одиноко...
Машину с места тронул я.

В тот день доехали мы только.
Там до ночной стоянки лишь.
Товарищей похоронили,
В них разложение уж шло.

Дорога трудная обратно,
Неопытному, как был я,
Шофёру. Силы отбирала.
Зато – мысли горя ушли.

На отдыхе, того монгола,
Тепло я поблагодарил.
Дархин был тронут, улыбаясь,
Мне доверительно сказал:

« Я кричал, смерть – ты всё равно бежал. Тогда я хватал тебя:
Начальник погибай – все погибай. А ты чуть не стрелял меня!».
Я ответил: «Я бежал спасти Гришу и Ивана. О себе не думал».

Про происшествие всё это,
Я у того проводника,
И у других, узнал, монголов,
Что же такое было там.

Там по повериям их, древним,
В самых безводных песках тех,
Животное водится это,
«Олгой – Хорхой», что было тут.

Оно не попадало в руки,
Ни одному искателю.
Ибо места были безводны,
И ещё ж страх пред ними был.

Этот страх, как я убедился,
Вполне был обоснован всё ж.
На расстоянье убивает,
Мгновенно. Этот там «червяк»

А что это, была за сила,
Что убивала там людей?
Иль электрическим разрядом,
Иль ядом брызгало оно.

Но, по рассказам очень многих,
Монголов тех в том правда есть.
В пустыне Гоби, в песках страшных,
Кто – то, и правда, там живёт.

Его можно видеть лишь редко,
В погоду жаркую лишь там,
В другое время спит он в норах,
Что прорывает там в песках.

Собрав все данные об этом,
Я написал этот рассказ.
Вымышлены событья эти,
«Олгой – Хорхой»  правдиво  дан.
    1942 – 1943 год.