Монокль. Повесть. ч. 2

        Владимир Попов

        МОНОКЛЬ

        (повесть)

        часть 2



        КРАСНЫЙ ЗОНТИК

        Я редко применяю «матерные» слова – но тут он меня просто достал! И мы с ним разругались вдрызг…
        Я принёс в подарок Дикому Фотографу свою выставочную работу «Красный зонтик». Всё как положено: в рамке и под стеклом.
        Он поставил «Красный зонтик» на свой дикий стол. Прислонил мой шедевр к чайнику, а чтобы картина не упала, снизу подложил паяльник.
        Долго ходил вокруг да около: то отойдёт к плите, то уйдёт к двери. И всё щурится, щурится и хмыкает…
        Я, конечно, долго терпел, но когда он вытащил фотографию из рамки и перерезал «Красный зонтик» пополам, моё терпение кончилось, и я начал орать. Матом!
        Ведь знал же, паскудник, что это моя любимая работа! Да ещё так нагло заявляет: «Ты только посмотри – когда мы убрали передний план, всю эту сырость и романтические извивы, картина встала на место. Прямо сущий Мане! Да и работа стала квадратной, словно картина. Да и зачем тебе эти длинные полосы, словно у Мунка: у Мунка работает цвет, а у тебя глухая синева…
        Он прислонил обрезок моей шедевральной работы к пустой бутылке, а снизу положил молоток – чтобы не упала.
        Д. Ф. долго бродил вокруг стола, восторгался «зонтиком» и отталкивал меня в сторону, чтобы я не мешал ему «ловить кайф».
        После такого насилия я собрал шапку в охапку и ушёл, хлопнув дверью.
        Я шёл домой против ветра и думал: «А может быть и вправду, сделать два варианта: один "дикий", другой – мой!»



        ЗАПОТЕВШИЙ НАТЮРМОРТ

        – Возьмите меня замуж, – сказала Люська с улицы Потехина, – я буду вместо кошки: вы меня погладите, а я вам песенку спою…
        – Всё, Люська! Похмелилась – и иди… Иди!
        Еле выпроводили…
        Нам было не до Люськи – мы проводили эксперимент! С запотевшим стеклом объектива.
        Освободили часть стола и быстренько соорудили натюрморт: бутылки, стаканы, банка килек, луковица. два куска хлеба, солонка и пепельница с окурками.
        К спинке стула прищемили светильник и направили на натюрморт под углом сорок пять градусов.
        Вместо задника поставили кусок фанеры.
        Чайник кипел, и из носика шёл пар. Мы сняли объективы со своих камер и подставили под пар. Стёкла запотели.
        Мы вставили объективы и начали фотографировать «Пьяный натюрморт». Работали как сумасшедшие: нужно было поймать весь процесс «протаивания»…
        Снимки получились превосходные! Примерно у каждого из нас по двадцать кадров, где происходит постепенное прояснение натюрморта: от неясных силуэтов до мягкой вуали на всех предметах. Некоторые снимки были просто классные! Градация цвета была полностью соблюдена: от белых пятен и до чёрных.
        Было жалко разрушать натюрморт, и мы продолжали свои «фокусы»: выходили с фотоаппаратом на улицу, курили и смотрели на звёзды, потом вбегали на кухню и запотевшими с мороза объективами фотографировали натюрморт.
        Потом ещё светлые линзы намазали вазелином и «щёлкали, щёлкали». Потом фотографировали через марлю…
        Потом устали и сели пить чай.
                Дикий вспомнил Люську
                с улицы Потехина:
                «Вы меня погладьте,
                а я вам помурлыкаю…»
                – А я вам песенку спою, –
                поправил я.


        ВОЕТ ВЕТЕР ПОД ОКНОМ

                – Господи!
                Какая дивная музыка
                зимней природы.
                Тысячи лет назад её слышали
                миллионы и миллионы людей,
                которые уже ушли в землю.
                Они лежат в своих могилах,
                а над ними завывает вьюга.
                Вечный реквием!
                Как дивно, величаво, мощно!
                И жутко!
                Не дай вам, Бог,
                сидеть одному
                в пустом доме
                и слушать завывание ветра…

        Злой Писатель поднял стакан с вином, хотел выпить, но рука задрожала, и он осторожно поставил стакан на стол.
        Дикий Фотограф ковырял вилкой в тарелке с картошкой. Тихонько качал головой, опустив глаза.
        И повернулся лицом к стене, чтобы мы не видели, что он плачет.



        ЧИСТЫЙ КАДР

        – Я люблю чистый кадр! – заявил Дикий Фотограф и набулькал себе полстакана «тройного одеколона». – Как ты думаешь, разбавить водой или так?
        – Если разбавить водой, то будет белое, как молоко. А лучше всего заедать селёдкой или сахаром.
        – А ты откуда знаешь?
        – А я прошёл весь Север с топором! – заявил я.
        – А! – сказал Д. Ф. и посмотрел на меня с уважением.
        Он хватанул полстакана одеколона, передёрнулся в судороге и вылетел на крыльцо: заедать снегом.
        А потом мы пили крепкий чай и возвращались к «чистому кадру»:
        – Я люблю чистый кадр, как у Альфреда Стиглица. Ты помнишь его «Пятая авеню зимой»?
                Я вышел на улицу
                и побрёл по заснеженной дороге
                к своему переулку,
                вспоминая «Пятая авеню зимой».
                Вьюга-метель
                пела заунывную песню.
                Под фонарём
                крупные снежинки кружились
                и танцевали дикий танец,
                словно мотыльки,
                которые слетелись на огонь.