***

                СОНЕТЫ

***
Чем дольше проживаю в мире этом,
Тем меньше смерть рассудок мой пугает,
Не потому, что где-то ждет другая –
Скучнее вечности, наверно, места нет.

Уверен – я не кану, уж, бесследно,
Раз здесь, в пространство, мыслей накидал.
Скучнее вечности, возможно, места нет,
Но там ничто не исчезает никогда.

Скорей всего, возник я здесь случайно,
Но, тем не менее, подошвы отпечаток,
Уже застыл, в базальте становлений.

И пусть рассудок растворится без осадка,
Но, вот, не вдумать, не вмечтать в него назад
Мысль, им случайно изреченную бесследно.
***
Нет, муза одинокая моя,
Я тосковать с тобой о прожитом не стану.
Давай ка, лучше примем по стакану,
За всю непостижимость бытия!

За те иллюзии, что промысел господний,
Дарует, лирикам, художникам, философам.
А если водка музе не угодна,
Так, закури, старушка, папиросу.

Я понимаю – ты скучаешь и тоскуешь,
Грустишь о чувствах прежних, в снах коротких.
И хочешь, чтоб я бредил наяву.

Но я давно закрыл дверь за порогом,
Не жду гостей, из прошлого, непрошенных,
И пью – за мудрость и всеведение божье.
***
Сказать Всевышнему сегодня снова нечего.
Что жить устал? – Так, знает Он об этом.
Мне незачем просить Его совета –
Душа привыкшая давно вочеловечена.

Нет ни тоски, ни страха, ни уныния.
Нет ни вопросов, ни желаний; нет проблем.
Судьба моя, теперь, – прямая линия,
Ни рок, ни выбор над рассудком не довлеет.

Жаль одного – не понял смысл счастья.
Хотя, холодными и тонкими лучами,
Оно мне изредка мерцало по пути.

Как призрачны  достигнутые цели,
Но и мечтам положены пределы,
Пока душа и плоть еще едины.
***
Дерзкий ветер опять облаками
Исписал небосклон на закате.
То-то он так свирепо сверкает
Ослепительными клыками.

И грохочет, о горизонт
Вымещая порывы гнева,
Разразившись ночной грозой,
Оскорбленная хлябь неба.

Вот посмотришь на гнев стихий,
В страхе вспомнишь свои стихи,
Тихо взмолишься к  небесам.

Но ведь я не высотный ветер,
И гордыню простит поэту
Тот, Кто первым Слово сказал.
***
Приятно творить пяткой левою,
Мысль случайную подобрав,
Поиграть, почудить с метафорой,
Бормотать, просто так, напев.

Не задумываться, моща мозг,
Ни о смыслах, ни целях истинных,
Песнь кабацкую отморозить,
Как хмельной удалой гармонист.

И послать, к Богу, вечность синюю,
И придумать такой континуум,
Где поэты хотели б жить.

Где бы мог я простить  ту женщину,
И попроще смотреть на вещи,
Или ход развернуть событий.
***
Ну, до чего ж пустая голова.
Да, и душа по человечески устала.
Ведь разум знал – ей для бессмертья слишком мало
Нанизывать на ниточки слова.

Что толку в образах, метафорах и рифмах,
Когда исчезла с миром горним связанность.
Да, и была ли прежде та незримая
Связь духа, плоти, космоса и разума.

Что наша жизнь, короткая – иллюзия?
А может, мир земной – то место встречи,
С другой душой, которую мы любим?

И только лишь в обличье человеческом,
Возможно единенье быстротечное,
Двух вечных душ, в таинственный союз?
***
Я не помню ни запах свежести,
Утра раннего, в центре города,
Ни московских двориков прежних,
Тихих улиц, ползущих в гору.

Я не помню кустов сирени,
На бульварах кварталов спальных,
Где моя размечталась тень,
В той забытой иной реальности.

И мне кажется, что живу я;
Что-то делаю наяву,
Существуя, в чужом пространстве.

Мне бы вспомнить то утро раннее,
И вернуться, в забытый день,
Где осталась, мечтая, тень.
***
Что нужно поэту, от этой вселенной?
Бессмертия, славы мирской и почета?
Да, нет – чтоб терпели стихи, скрыв зевоту,
И пива, к обеду – хмельного и пенного.

На что мирозданию нужен поэт?
Чтоб было кому, предъявить, за потопы?
Да, нет – чтобы выпил он пива, в обед,
И слушал, пол ночи, космический шепот.

Считал вдохновением шум еле слышимый,
Вопросами смех вызывал у Всевышнего,
И в краску вгонял молодых херувимов.

К несчастью, поэты должны быть ранимы,
Земная любовь, им дороже бессмертия,
И смех, в небесах, принимают за ветер.
***
Вот еще день мелькнул, без явлений суетных.
Тихо канул в ничто – мягкий, серенький, нежный.
Вроде, жил в этот день, а, как будто, и не жил;
Все о чем-то мечтал  до заката, с рассвета.

Может, этого дня не заметила вечность?
Или мой нежный день, почему-то был лишним?
Сколько ж их, этих лишних, лишь мною замеченных,
Промелькнув, исчезает, из памяти высшей?

Вот, наверно, и я так бесследно  исчезну.
Серым призраком кану, в ничто мрачной бездны,
Вместе с тихою, нежной  моею мечтой.

Но как чудно парить над мирской суетой,
Над замеченным вечностью хламом явлений,
До заката, с рассвета, мечтая весь день.
***
Прищурившись смотрю на этот космос.
Мерцают звезды, вертятся галактики.
Планеты стратосферы обволакивают,
Кометы угрожающе проносятся.

Мне ни смешно, ни грустно, ни обидно,
Я знаю: красота – и есть цель бесконечности.
Творец Бессмертный, несомненно сохранит,
Все, что восторгом Его гения отмечено.

Мне только жаль, моих угасших чувств,
Что некий угол мирозданья будет пуст,
И, может быть, нахмурится Создатель.

Молчите, черный человек и черный ворон!
Я помню, как прошла она сквозь двор,
Как,  в этом космосе, прищурилась звезда.
***
Мой голос охрип и устала метафора.             
Мой разум озяб, от прогулок по прошлому.
Быть может, не поздно, пока, эпитафию,
Придумать о жизни подобия божьего?

Как, все ж, до сих пор я остался тщеславен.
Ну, что те слова на кладбищенских плитах?
Я Богу давно уж отправил послание –
Судьбу и эпоху стихами отлитые.

Я в этой вселенной мелькнул тенью легкой
Пытался сочувствовать миру, как мог,
И, как понимал эту явь, так и прожил.

Ветрами страстей я дышал полной грудью.
Мой разум озяб, но не стыдно за прошлое.
Мне божий вердикт эпитафией будет.
***
Пока дышу я в этом мироздании,
Смысл бытия отыскивая тщетно,
В любви и долге, творчестве и чести,
Судьбу свою оценивать не стану я.

А, впрочем, есть кому, судить живых и мертвых.
Создатель Он, иль высший разум, только,
Из вечной памяти безжалостно вычеркивающий,
Несовершенное, и слишком своевольное.

Мне, вряд ли, что-то светит на том свете,
Скорей всего, Он, там, и  не заметит
Какого-то смыслоискателя ничтожного.

Но, может быть, весь смысл, в самом участии,
А в райских кущах тоже есть несчастные,
И будь, что будет – мысли так, как должен.
***
Наши души, свернувшись калачиком,
Натянув одеяло покоя,
На астральное тело нагое,
И в раю, иногда тоже плачут.

О погибшем мечтательном разуме,
Глуповатом и слишком доверчивом,
О ему до конца недосказанной,
Тайне миссии человеческой.

И о том, что Всевидящий Бог
Слишком к гордым творениям строг,
И о том, что любовь – краткий сон.

Что вне времени встречи не будет,
Что мечтают лишь смертные люди,
В тени снов безнадежно влюбленные.
***
Не хочу я писать про любовь.
И про счастье писать не стану.
Мне бы в этом объеме пространства,
Разобраться с любимым собой.

И понять, что во мне главней:
Дух, рассудок, инстинкты тела?
Что важнее мечта, долг, цель?
Что я чувствую ныне к ней?

Счастье – это фантом и призрак.
Опостылел мне романтизм.
Но не слаще  расчет и логика.

Но настолько ль фатален рок,
Или выбрать судьбу я мог, –
Не спросить, пока жив, у Бога.
***
Оставить имя в истории
Этой планеты? Даже, галактики?
Мечта ценою в пятак –
Гордыни наивный вздор.

Стихов моих жгучий холод,
Не для живых сердец.
О вечность душа глаголом,
Пытается опереться.

Я знаю – суда не будет.
Не создал Творец тех судей,
Ни здесь, ни во внешних сферах.

Мечтает душа поэта,
Пока вся судьба не спета,
В смысл жизни своей поверить.
***
Храни нас Всевышний от зависти близких,
От мести любимых и бывших друзей,
От милостей жаждущих счастия всем,
От мудрых советов вещающих истины.

Спаси от тщеславия самости опытной,
От веры в незыблемость принципов жизненных.
Презрения к глупости, злобы и жлобства,
От самодовольного идеализма.

О, дай мне, Всевышний, терпенья и воли,
И выбор свой сделать, в сей жизни, позволь,
Пусть, в строгих пределах судьбы и удачи.

По мере таланта сыграю ту роль,
Которая промыслом мне уготовлена.
Я верю – смонтируешь Ты сверхзадачу.
***
Почему этот дух в этом теле,
В этом  месте  и эту эпоху?
Если так, уж, всеведущ наш Бог,
То, наверное, знает, что делает.

И родился я здесь не случайно,
Пусть неведома цель бытия,
В нем невольно и вольно участвую,
И по силам мне участь сия.

Ведь не просто собрать во вселенной
Душу, разум, молекулы, гены,
Воедино, почти на столетье.

В этом месте и в эту эпоху,
Что-то сделать мне надо для Бога –
Потому этот дух, в теле этом.
***
Да, Господи, о памяти посмертной,
Конечно, думаю – ничто душе не чуждо.
Так о свободе думает осужденный,
Дописывая адрес на конверте.

Я не равняю этот мир с тюрьмою.
Подозреваю – и в раю свободы столько же.
Надеюсь, лишь, что прожитое мною,
Не просто так, без всякой цели, прожито.

Что новый суд Твой будет так же милостив,
И что душа не слишком нагрешила здесь,
И слово ей положено последнее.

Я приговор любой приму без ропота.
Да, минет, доля гениев с пророками,
В эпохах прошлого и будущих столетиях.
***
Гениально писать – еще мало,
Гениально жизнь выстрадать надо.
Отпускают поэтов из ада,
Что б они все сполна отстрадали.

Без любимых, потерянных, в прошлом,
И узнав, о изменах друзей,
Отстрадали предельно возможно,
Жуть судьбы гениальностью всей.

Искра та – божий дар или кара?
Мало кто дострадает до старости,
Что б себе, дать на это ответ.

И лишь память, за строчку награда.
Отпускают поэтов из ада,
Но и места, в раю, для них нет.
***
Больная душа дохромала,
До  входа в зеркальные  двери,
Глядит на себя и не верит,
Как мало от прежней осталось.

Как разум ее потихоньку,
Всю выжал, почти что, до капли.
Он скоро забьется в агонии,
И рухнет душа в зазеркалье.

Но что-то не так, в этот раз;
Никак искра мысли не гаснет,
В зеркальном мерцании  врат.

Казалось душе – все в ней пусто,
Откуда же воля и чувства,
Которые тянут обратно?
***
«Ничто не вечно, под луной».
Ну, а над ней – быть может всяко.
В ночь лунную скулят собаки,
О чем-то волки жутко воют.

Ее обратной стороны
Живущим на Земле не видно.
Душа, в подпитье, обронила,
Что, будто, в ад там вход отрытый.

Ходить по лунному лучу
Во сне, без страха, я учусь,
Под лай собак и волчий вой.

Пусть где-то вход, хоть, в ад, иль  в рай;
Пугает, что дойдя до края,
Я не увижу ничего.
***
Вдохновенье – явление странное.
А в предельном своем проявлении,
Вдохновение есть откровение,
Непосредственно разуму данное.

Да, уж, много чего есть на свете,
Что нам даже не снилось при жизни.
Как почувствовать жутко поэту
Вещих строк угрожающий призрак.

И я знаю об этом из опыта –
Сколько раз слышал вкрадчивый шепот,
Мне тревожно звучащий извне.

О, помилуй меня, наш Всевышний,
От пророчеств звучащих чуть слышных,
И оставь лишь фантазию мне.
***
Не верь поэту, что тяжелая работа,
Вставлять слова в рифмованные строчки.
Он слышит то, что нежно шепчет ночь,
И как поет, в мирах далеких, кто-то.

Конечно, слух поэта – божий дар,
Но не простой и с горечью полынной.
Порой, от божьих искр, сожжет пожар
Души и жизни больше половины.

Я рад за не пылавших в том огне,
За не тушивших искры те в вине.
За слышавших лишь голоса земные.

Но не откажешься от даренного Богом,
Придется душу выжечь слог за слогом,
Под взором пристальным скучающей луны.
***
Надо ж, вдруг, приснился ангел,
С нежной кожей, стройной ножкой…
Удивлен был ангел, тоже,
Но присел на край дивана.

Я не знаю – было это,
Наважденье или морок,
Иль, души уставшей, бредом,
Не любившей, с давних пор.

Почему ночная гостья,
Потянула к себе простыню,
Как-то робко взяв за край.

Был ли счастлив я во сне?
Или то – знак свыше мне?
Но, еще, не рано ль в рай?
***
Мозгам пока не нужен отдых,
А, вот, душа? Ее отдышку,
Я перед сном прекрасно слышу,
И, надо же, -- не просит водки.

Ну, потерпи еще родная –
Не знаю, как там встретит вечность,
Пока не выпила  до дна,
Ты нашу бочку человечью.

Мы не прошли судьбы весь путь.
Не весь мы съели соли пуд,
И пресны наши слезы с потом.

На зеркало ты не ворчи,
Известно, чем тебя лечить,
Пока мозгам не нужен отдых.
***
Что бы, там, не твердили физики,
Центр вселенной – в душе моей.
И я, вовсе, не сумасшедший;
Так свою понимаю жизнь.

Кто любил, ревновал всем сердцем,
Всею мощью страстей и сил,
Вряд ли верит, что просто вертится,
Его сердце вокруг светил.

Таких центров не счесть, конечно,
Но из них состоит та вечность,
Смысл, в которой, имеют жизни.

Да, и Бог, про себя, едва ли,
Я – Любовь есмь, шутя, сказал нам,
Как бы там не мудрили физики.
***
Верить ли в судьбу или не верить –
Нет, значения, по сути, никакого,
Есть ли Бог,  иль нет на свете Бога,
У Него спрошу я, после смерти.

А пока, шагай себе, в даль светлую,
Распахнув глаза души и разума.
Радуйся, что вертится планета,
И пока, пространство терпит нас.

Все, когда-нибудь, изменит свою суть,
И имеет ли значение твой путь,
Не гадай, шагая по дороге.

Ну, скажи – а есть ли разница тебе –
Волен иль не волен в той судьбе,
Если не участвует в ней Бог?
***
А что еще нам делать целый вечер,
Как не додумывать ушедший этот день,
Но если так устал, что думать трезво лень,
Придется поднапрячь измученную печень.

Сядь перед зеркалом – двойник плеснет в стакан,
И залпом выпьет, и закурит папиросу.
Кивнет, в упор, не разжимая губы, взглянет;
Тебя он понимает, без вопросов.

Кому другому, но ему не надо лгать,
Что  мы не мы, а сука-жизнь такая,
И спорить недостойно с дураками.

Да, не гляди презрительно и пристально,
Я тоже знаю, что не слишком много истин,
На дне опорожненного стакана.
***
Не сожалею я о прошлом.
И не хочу знать о грядущем.
А мысль, за временем бегущая, –
Почти всегда, мечта иль ложь.

По сути, время – есть иллюзия;
Все существует постоянно.
В мирах иных себе я снюсь,
То карликом, то великаном.

И возвращаюсь в эту явь,
Где жизнь, как будто, ждет моя,
Неведомой и властной силой.

Ну, вот, откуда эти сны,
Про воплощения иные,
Раз прежде никогда не жил?
***
За все уже в жизни заплачено.
И все получил я сполна.
Но, черт! – не моя ли вина,
Что осень, за окнами,  плачет?

Допустим, я здесь ни причем –
Такая попалась планета.
И, вот уж,  от глупого черта
Не жду никакого ответа.

Так что же скребется в груди,
Под черепом подло зудит,
Мешая спокойно заснуть?

Откуда вся эта тоска?
Конечно, жизнь, вовсе, не сказка,
Но в чем свою вижу вину?
***
Не пора ли все тайные двери,
Не души – только разума хитрого,
Перед зеркалом мне отворить,
И слегка подсознанье проветрить.

Задыхаюсь, уже, я в мирке,
Столько лет закупоренном плотно,
И устал мой скрипичный оркестр,
От повтора все тех же мелодий.

Но слабы сквозняки зазеркалья –
Видно, там тоже скрипки устали,
Отражать монотонные звуки.

Не о том ли души моей грусть,
Что, вдруг, смертный нежданно почувствовал,
Как Всевышний страдает от скуки.
***
Лучше пить чистый спирт, из хрустального кубка,
Чем коньяк многолетний, из чашки пластмассовой.
Не люблю старых истин, под новой гримасой;
Мне гораздо приятней изящная грубость.

Не люблю облеченной в метафоры чуши,
И талантливый бред, с ироничной улыбкой.
Да, я знаю – порой вдохновение душит,
Так что хочется, просто,  на небо повыть.

И мне нравится строгая форма сонета,
Неожиданность строчи и рифмы последней,
Как иллюзия чувства касания к истине.

Он и память шальную приводит в порядок,
И энергией образа будто заряжен,
И от шлака сомнений сознание чистит.
***
Мысль старую сказать по своему
Ну, и талантливо, желательно,
Предназначение писателя,
Такое, в общем-то, простое.

Не обязательно быть гением,
Философом или провидцем,
Но, вот, души своей смятению,
Ему приходиться открыться.

Поэт не может быть не искренним,
Его судьба – так душу выскрести,
Чтоб даже демоны заплакали.

Возможно, кисло Бог поморщится,
И возведет очами горе –
Какой он, все-таки, чудак.
***
Великие смотрят с небес,
А все остальные на небо.
А я, вот, болтаюсь нелепо,
Залез, но куда – неизвестно.

Любил – почему-то без ревности.
Мечтал – безрассудно и дерзко.
Придумывал истины древние,
Предчувствием новых истерзан.

Кто я, в этом мире – случайный,
Комок Чье-то вечной печали,
Себя осознавший нежданно?

Нет тех, кто бы мне указал,
Что нужно увидеть глазам,
И место мое в мироздании.
***
За строгий нравственный закон,
За интуицию  и чувства,
За разум, и дрожанье уст,
Спасибо, Бог, Тебе огромное!

Насколько мне хватило силы,
Ума, таланта, злости, воли,
Я по судьбе вверх восходил,
Из чащи сей, лишь, капли пролил.

Не ведаю кем был храним,
Архангелом иль серафимом,
На серпантине тропок горных.

Но мог ли путь пройти иначе,
Коней пустив по полю вскачь,
Вступив с  судьбою в наглый спор?
***
Что творчество мое? Рифмованный дневник?          
Глубинных чувств давно не обнажаю.
Непостижимый Высший Разум уважаю,
Не сомневаюсь в провиденье, ни на миг.

Как бы хотелось мне любить все человечество,
И восхищаться Мироздания величием.
И крепко засыпая каждый вечер,
Земными снами только ограничится.

Но снятся мне вселенные иные,
Абсурдно-фантастические сны,
И чувства, для которых нет аналогов.

И кажется, что творчество дневное
Лишь  тень того, что перечувствовано мною
Когда душа в том мире просыпалась.
***
Конечно, немного прижизненной славы,
Потешило б душу мою горделивую.
Но слава, как в море приливы с отливами,
Приятная мелочь, но в жизни не главное.

Зачем мы живем – некорректный вопрос.
Не знаю – я целей не ставил конкретных.
Но, может быть, что-нибудь, мне удалось,
По случаю, сделать, для мира не вредное.

Вот, что заставляло терпеть суету,
Вином согревая душевную стужу, –
Неужто греховная наша гордыня?

За то, что боролся я с призраком этим,
И тайно гордился душою поэта,
О, слава, Те, вечно, и присно, и ныне!
***
Рассудок мыслить постоянно обречен.
Душа – быть может, ждать любви и тосковать.
Отобразить они пытаются в словах.
Мерцанье  истины, туманной, неотчетливой.

О, вдохновение – сотворчества иллюзия.
Надежда тщетная постичь нетленный дар –
Дар бытия, в потоке вечной музыки,
Творящей из фантомов мироздания.

И кто был хоть мгновение причастным,
Мечтой коснулся призрачного счастья,
Звучит  в гармонии космической уже.

Каких еще желает разум истин?
Вглядеться обреченным бы попристальней,
В мерцанье звезд, в тоскующей душе.
***
Поэт – не призвание, но послушание.
Есть в бездне страстей для души монастырь.
За всех недолюбленных, преданных, сирых.
Там молится истово, в келье, душа его,

О, кто-то проходит по лезвию бритвы,
Кто дара прощения просит у Господа,
А кто и мелодий космических ритмы
Стихами глухим, от рожденья, доносит.

Поэт обречен на удел одиночества.
Он знает, как страшны поэтов пророчества.
И что, беспощаден  суд Высших инстанций.

Как трудно жить в мире с душою монаха.
На выбор ему – лишь забвенье иль «плаха».
Один монастырь, для рассудка, пристанище.
***
Мне снится мой двойник?
Иль снюсь я двойнику?
Влачу судьбу какую?
Кто ранее возник?

Здесь раздвоенья нет –
Мы личностью единой
Живем на этом свете –
По очереди спим.

Душа у нас одна,
Возможно, что она,
Все ищет точный образ.

Но нет меж нами споров –
В конце концов, который,
Для вечных мук отобран.
***
Мне не снится лихая эпоха,
Словно не жил на свете тогда,
Словно спал мутным сном, в те года,
А запомнить, что снилось, не смог.

На судьбе моей жирною кляксою,
Остаются года девяностые.
Даже, в чем-нибудь, толком, раскаяться
Не могу пред Всевидящим Господом.

Но не этим пугает посмертие,
Если ждут там какие-то черти,
Не страшней они собственных бесов.

Вдруг, я что-то в те годы не сделал,
Для чего человеческим телом
Был дарован, по воле небес.
***
Замолчал во мне внутренний голос –
Неужели, сказал обо всем?
Вряд ли был этот голос веселым,
Но гораздо грустнее безмолвие.

Чем-то душу обидел, наверно,
Что-то ляпнул про полный расчет.
За судьбу, вероятно, немеренно,
Должен нашему Богу еще.

Я, конечно, просил бы прощения,
Я иное, имел, вообще-то,
Говоря о расчетах, ввиду.

Но, уж если душа так обидчива,
Пусть, немного, во тьме помолчит она;
Свет зрачков притушу и задумаюсь.
***
Мне не снится лихая эпоха,
Словно не жил на свете тогда,
Словно спал мутным сном, в те года,
А запомнить, что снилось, не смог.

На судьбе моей жирною кляксою,
Остаются года девяностые.
Даже, в чем-нибудь, толком, раскаяться
Не могу пред Всевидящим Господом.

Но не этим пугает посмертие,
Если ждут там какие-то черти,
Не страшней они собственных бесов.

Вдруг, я что-то в те годы не сделал,
Для чего человеческим телом
Был дарован, по воле небес.
***
Скажи, душа, – ну, чем закусишь истину,
На дне бутылки, под названием судьба?
Что можешь обожженными губами,
Принять ты в свой астральный организм?

О, знаю – почти вечное похмелье,
Вновь, высший суд назначит в наказанье,
За то, что смертному никчемному отшельнику,
Уж, слишком многое о промысле сказала.

Но это там – где истин всех не счесть,
Где нет застывших, в одиночестве, ночей, 
Где все возможно, и не хочешь ничего ты.

Не хныч, родная – как всегда прорвемся.
Не закусить? Давай, тогда, курнем.
Да, и в Москве, ночь длится не пол года.