Ленинградский уик-энд

ЛЕНИНГРАДСКИЙ УИК-ЭНД С ГИТАРОЙ, СКРИПКОЙ И ОДОЕВСКИМ
31 год назад я сидел в квартире одного питерского аспиранта кафедры востоковедения на Васильевском острове. Из Москвы приехал наш общий друг, флейтист и каратист-ушуист Серега, носивший фамилию известного академика. В книжных магазинах тогда только что выбросили сборник рассказов Одоевского. Мои чуть старшие друзья тут же купили себе по книжке и мне строго наказали ее приобрести. "Читай, Игорёчек, Одоевского, - сказал Серега с длинными волосами, аккуратной бородкой и непостижимой тоской в иконописно библейских глазах-маслинах, - это первый русский мистик!".
Я только в детстве читал "Городок в табакерке" и открыл для себя в ту зиму удивительный мир мистических произведений Одоевского. Пушкин со своей "Пиковой дамой" и Гоголь со "Страшной местью" и "Вием" нервно курили в сторонке, за углом у кафе "Сайгон", где мы брали себе кофе. Маленький двойной. И могли часами обсуждать новый альбом "Аквариума", особенности японских хокку и танки, а также недавний эротический, первый в СССР откровенный фильм с трахом, "Маленькую Веру". Как сказал художник нашего театра, где я ежеверчерне работал после целого трудового дня на стройке каменщиком, "Наконец-то народу показали как русская баба... смеется!". Правда, он использовал другой глагол, в более точном переводе означающий "совокупляться".
Слякотный Невский. Питерская полузима-полуосень. Московская девочка-хиппи в дорогой шубе, драных джинсах и с ленточкой на длинных волосах до попы. Студентка сценарного факультета ВГИКа. С неизменной гитарой за плечом. На два года младше меня, но уже успевшая выскочить замуж за бас-гитариста одной хэви-банды и развестись с ним. Странная девушка со странными песнями на стихи покойного сына одного московского режиссера с грузинской фамилией. Когда он, сын то есть, умер, ей передали тетрадку с его стихами, сплошь героиновыми и суицидальными мотивами. И стала девочка Эна, не любившая свое греческое имя Лена, белорусскую фамилию, и вместо нее откликавшаяся на английское прозвище "Трамп", петь немудрящие песни на вирши рано сгоревшего юноши.
Перестроечный ответ Джоан Баэз? Голос не такой сильный и проникновенный. И какая-то снегурочья холодность во всем ее естестве, мешавшая перейти дальше объятий в полуночном метро или на перроне Московского вокзала, где пролетарский парень со стройки, отслуживший в армии, всякий раз встречал столичную фифу с гитарой. Ночевки в самых странных местах, в обоссаных подъездах и вонючих бичевских притонах, где хозяева-алкаши не делали ремонта полвека, с еще доблокадных времен. Но эти бичарни были в самом центре исторического Ленинбурга с его дворами - заплеванными колодцами, и их, бич-флэтА любили снимать, точнее жить в них, платя хозяев водкой, мои друзья - уличные музыканты. Гитаристы преимущественно. С кем я подрабатывал по вечерам, свободным от театральных репетиций или по выходным.
Неплохое подспорье. Если зарплата каменщика составляла двести рублей и выше, в зависимости от выработки, то за час-два игры в переходах метро мы могли наиграть на двоих-троих по двадцать-тридцать, а то и по сорок рублей. И народ еще не обнищал благодаря горбачевским реформам, и милиционеры пока не сильно гоняли. Хотя пару раз забирали в обезьянник. Но не за музыку, а за отсутствие паспорта в кармане. Да и держали в клетке лишь часа два, потом отпускали. Сердобольные советские милиционеры. За час до окончания работы метро отпускали. Чтобы домой успели доехать.
И вот сидим на Васильевском у Сани с вьетнамской фамилией. Не то - Ли Си Цин, не то, Кис Ли Цин, не то Син И Цин, не помню уж точно, но какой-то он был товарищ из поднебесной династии Цинь. И Серега из семьи известного академика. Санина жена, такая же аспирантка, как и ее муж, в какой-то командировке недельной. Пятилетняя дочка на пятом этаже в квартире Саниной тещи. А мы, как три товарища ремарковских, или как мушкетеры, из которых двое опытных наставляют юного дартаньяна из провинции, весело коротаем вечер при свечах. Да-да, при свечах. Саня приготовил глинтвейн для нас, озябших в промозглой питерской мгле. Серега достал из кофра флейту и перестал быть похожим на одного из апостолов Христа, а словно бы вплел в длинные каштановые волосы страусиное перо и превратился в некоего шиваитского поклонника Кришны, отшельника из джунглей Индостана.
"Не смотри на Запад, Игорь, - сказал мне Серега, - Америка - это страна желтого дьявола, а свет истины в Индии, езжай туда, там вся сила, брат!". Саня хмыкнул и что-то пробормотал про Японию и Китай. Сам он специализировался в бирманской культуре и языке. Мы выпили по бокалу глинтвейна и погрузились в индивидуальное прочтение Одоевского. Ребята были старше меня лет на пять-шесть. Послужить им не пришлось, потому как военные кафедры в институтах позакрывал уже Андропов, а они поступили в вузы еще при Брежневе.
А я был простым смертным. Не столь искушенным в мистике и философии. Работал на стройке каменщиком. Чтобы иметь собственное койкоместо в пролетарской общаге за городом, в Петергофе. Правда, у меня было какое-никакое музыкальное образование. Да и по вечерам я работал в театре. Актером. Приехал в Питер поступать в универ, но после армии забыл всю школьную программу и недобрал баллов на экзаменах. Устроился в строительную компанию. А потом гулял по городу и увидел объявление о наборе в театральную студию. Пришел. Прошел отбор. Прочитал стихотворение, басню, прозаический отрывок и сделал этюд. Вместе с десятком других претендентов. Остальным сказали выйти в коридор и подождать, а меня попросили задержаться. И сказали, что берут прямо в труппу, а не в студию. И учиться азам сценического мастерства я буду непосредственно в самих спектаклях на ходу.
Первым моим вводом стала роль в древнегреческой трагедии "Антигоне". Потом был Азазелло в "Мастере и Маргарите". И понеслось. Я лежал на раскладушке на кухне у Сани и читал первого русского мистика. Серега оторвался от своего экземпляра, посмотрел на конверт пластинки группы "Моторхед", которую я приобрел у фарцовщика на Невском, возле магазина "Мелодия". Пластинку я оставил на столике с лампой. Зеленый абажур!
 Утонченный флейтист взял в руки конверт с клыкастым монстром, неодобрительно покачал головой и добавил: "Был я в Америке недавно. Там у меня дядька живет с 1974 г. Затхлая жизнь. И совершенно бездуховная страна. Не слушай рок, Игорёк. Не езжай на Запад. Обратись к Востоку. Свет истины только в Индии!". Положил пластинку обратно на столик. И снова уткнулся в Одоевского. На следующий день в букинистическом магазине на Невском я купил томик Эдгара По дореволюционного издания. Порывисто. Хотя не любил до этого читать тексты с ятями и ижицей. Но Эдгар По почему-то не нравился моим родителям. А я в детстве был пионер и атеист. Все изменилось после армии. И тут его готические ужасы и мистика оказались в самый раз, в жилу. В одном флаконе с Булгаковым.
Была суббота. На работу мне не надо было. Я встретил утренний поезд из Москвы. Обнял на перроне Эну. И повел ее сперва в "Гастрит" завтракать. А после сосисок с гречей, в "Сайгон" пить кофе. Маленький двойной. Рядом за стоячим столиком примостился несвежий помятый тип с трехлитровым балоном пива. "Будете?" - буркнул он, - не хотите, как хотите. А мне надо поправиться". И некстати добавил: "Вообще-то я в ДДТ работаю. Гитаристом. Не верите? И не надо". Эна улыбнулась своей загадочно-непостижимой улыбкой сфинкса, которой отличаются все женщины-тельцы, а у меня впоследствии было две жены того же знака, и шепнула: "Он на самом деле гитарист из ДДТ, и неплохой".
Выпив свой кофе, мы вышли, держась за руки на Невский. Сумеречное утро сменялось таким же пасмурным днем. Казалось, солнце окончательно забыло этот город, укрывшийся от неба за заплаканным одеялом туч. День прошел в музеях и церквах. Вечером поиграли с Майком и Джо, двумя друганами-хиппанами и гитаристами в переходе метро. Моя скрипка всегда со мной. Я вплетал свои восточные, мугамообразные бакинские импровизации в ритмичное рок-рубилово и блюзовые причитания гитаристов. Прохожие набросали нам денег.
А ночевать мы пошли в самую грязную и вонючую берлогу на Фонтанке, которую Миша-Майк, похожий на Брайана Мэя, отчаянный фанат "Куин", снимал у одного старого пропойцы. Усталая Эна сразу провалилась в сон. Захрапели оба мои со-музыканта. Старик-алкоголик выжрал бутыль водки, которую ему принес Майк. И заперся в своей комнате. А я до утра читал Эдгара По на помойной кухне, восхищаясь дореволюционной орфографией, всю прелесть которой я только тогда и ощутил. Утром в воскресенье мы вышли с Эной прочь из этой вони. Отвез ее к Сане на Васильевский, чтобы принять нормальный душ. Ко мне в Петергоф было ехать далеко. Еще один день в слякотном, промозглом Ленинграде. Вечером посадил ее на московский поезд, а сам вернулся в Петергоф. Надо было уже наконец выспаться. Перед новой трудовой неделей.