Микроскоп коддингтона

1. ЗАНЯТИЯ 
 
 Крайст Колледж, Кембридж, 1829-/31


Встань, на мгновение, в центре, между колонн.
   Его жилище почти пустое, после ремонта.
лишь стол из махагона и резные двери -
   одна ведет в малюсенькую спальню,
а за другой -кирпичная стена. Камин из камня, высокий,
   как раз удобно, чтобы спину греть
 
в холодную погоду. Снаружи деревянные ступеньки
   ведущие наверх, с перилами
железными, чтобы хвататься, когда нетрезв.
   Мы здесь. Покров из древности и бытия.
Здесь обитал когда-то Уильям Пейли!
    Колонны, как  штыки,

а на верхушках - ионические главки, как группа
   филинов на страже.  'Я вскидывал свое ружье
к плечу, стоя пред зеркалом,
   и делал выстрел, целясь на кончик пламени
на свечке, которую мой друг держал в руке.

И если я прицеливался точно, то дуновением воздуха
   ее гасило.  Вот это филигранная работа!
Когда учитель был внизу, он думал, что отрабатываю я
     удар хлыстом.'
Ему двадцать один. И уже скоро он священник,
    который занимается наукой в свободное лишь время,

но пока мир был живым и ярким
 маковым ковром. Его сачок
свисал с перил, словно сосок
   кормящей суки. Круги отполированного дуба
отражали сияние бронзы микроскопа Коддингтона,
 самого первого научного прибора, которым он владел,

которым дорожил он больше, чем своим ружьем. Он подружился
    с преподавателями ботаники и геологии. Он весь в долгах. Читает Пейли -
конечно- и романы. Верхом он скачет в Фенс,
 чтобы ловить жуков. Его мечта - принять участие в научной  экспедиции
на Тенериф, перед тем, как занять должность пастора.


Давайте пройдемся с ним к нефритовой лужайке, алым гераням,
   и черным каменным стенам (сейчас уже очищенным и бесцветным),
знакомым, когда-то, Милтону. Все на своих местах:
    исторический факультет; законы Природы и Бога.
Огромное почтение к пониманию порядка
     ворошится в нем, как спящая птица. Птица Рух. Или
                Феникс.



THE CODDINGTON MICROSCOPE

1. HELD


Stand, a moment, in the centre of these panels.
   His room's empty now, being restored.
Just the mahogany table and carved doors -
   leading, if you open them, one to a tiny bedroom,
one to a brick wall. A stone fireplace, chest-high,
   just right for a gentleman to warm his backside


in icy weather. Outside are pale wood stairs
   and steps to an upper floor
with a vertical iron bar to grab when drunk.
   We're here. The mantle of antiquity, of always.
These rooms once belonged to William Paley!
   The panels are bayonet geometries
 

with Ionic capitals on top like a set
   of watching owls. A Bible and Latin books un-
opened on the desk. 'I used to throw my gun
to my shoulder before the looking-glass
   and fire with a cap on the nipple
at the flame of a candle held by a friend.


If my aim was accurate, the little puff of air
   blew it out. There was a sharp crack!
When the Tutor below he thought I had a taste
   for practising a hoarse-whip.'
He's twenty-one. Quite soon he'll be a parson
   pursuing natural history part-time


but now the world is vivid, a bright rug
  of dark-hearted poppies. His collection net
hangs from a pole like the dug
  of a breeding bitch. The circus of polished oak
reflects brass glitter on his Coddington's Microscope,
  the first read scientific instrument he's owned,


even more prized than his gun.  He's friends
   with Botany and Geology professors; he competes
for favour at their lectures. He's in debt. He reads Paley -
   of course - and novels. He rides out to the Fens
to catch beetles. He dreams of a natural history expedition
    to Teneriffe, before he gets down to parsoning.

 
Let's walk him out to the jade lawn, scarlet geraniums,
    and black stone walls (now cleaned and pale)
familiar, once, to Milton. Everything in its place:
    college history; the Laws of Nature and of God.
A great regard for understanding order
    stirs in him like a sleeping bird. A roc perhaps. Or a
                phoenix.




2. ОН ЧИТАЕТ, ЧТО МЕМБРАНА В ЯЙЦЕ ЩЕГЛА ЯВЛЯЕТСЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ БОЖЕСТВЕННОГО ТВОРЕНИЯ


Утверждение Пейли, 1802 года, что творение должно иметь творца, возродилось в 1980-х в виде "теории разумного начала".

Свидетельства атрибутов и существования Бога,
Собраны воедино в Естественной теологии
Уильяма Пейли. 'Артерии могут продолжать
пульсировать в руках и ногах до бесконечности.
Бог не мог создать это без инструментов и приспособлений!
Но как сделаны эти инструменты, как подобраны приспособления -
здесь проявляется творческий разум!
Бог прописал границы своей Власти,  чтобы совершать свою работу
в их пределах и так проявить свою мудрость! Он так же поступает с нами.


Ты не можешь поднять свою руку к голове, как бы просто это не казалось,
не будучи достаточно убежденным  в существовании Бога.
Поразмысли, сколько разных вещей требуется для этого действия!
Как все эти мышцы, нервы и кожа
могли бы быть связаны вместе без разума?
Кто бы мог разглядеть в яичном белке
оперение щегла? Кто, увидев красные полоски,
проклевывающиеся в мембране, разделяющей белок от желтка,
догадался бы, что они предназначены для костей и конечностей?'


2. HE READS THAT THE MEMBRANE IN A GOLDFINCH EGG IS PROOF OF DIVINE DESIGN


Evidences of the Attributes and Existence of the Deity,
Collected from Appearances of Nature
by William Paley. 'The Arteries might continue
shooting from their extremities indefinitely.
God could have done it without instruments or means!
But how instruments are made, how means become adapted -
that is where creative intelligence is seen!
God has prescribed limits to His power, to work His end
within them and so exhibit wisdom. He does the same with us.
 

You cannot lift your hand up to your head, simple as it seams,
without finding enough to be convinced of God existence.
Reflect how many things are requisite to that performing!
How could all this muscle, nerve and glint of skin
be stitched together without intelligence?
From the white of egg, would anyone look
for feathers of a goldfinch? Who, that saw red streaks
shooting in the membrane which divides the yolk from white,
would guess they were destined for bones and limbs?'






3. НА ПРОСЬБУ МУЗЕЙНОЙ ОХРАНЫ ПОВЕСИТЬ ЗАНАВЕСКУ НА ТИЦИАНОВСКУЮ ВЕНЕРУ

Дарвин часто ходил смотреть картины в Музей Фитцуильяма. Одна, которую он упоминал несколько раз в конце жизни, была Тициановская Венера: возможно это была Спящая Венера Падаванино, которая сейчас помечена, "по мотивам Тициана".
Музей натянул занавески на картины с обнаженными фигурами, чтобы не оскорблять чувств скромности и стыдливости посетительниц музея.
Кузинами Дарвина, живущими в деревне Мэйр, были Шарлотт, Фанни и Эмма Веджвуд. Старшую, Шарлотт, он называл 'несравненной'. 



Ее прикрытое тело. Лист простой бумаги, повешен горизонтально:
   скрещенные бедра и правая нога согнута в колене
 под голенью левой. Он знает все линии наизусть:
   ее пальцы согнуты и покоятся- ему не видно
их кончиков - на лобке. Одна рука под ее совершенной головкой,
    так что мышцы предплечья сливаются
   
 с правой грудью, сосок глядит на тебя
   как единственный открытый глаз. А еще там есть мягкий,
двухцветный спаниель, расположившийся на красном
атласе внизу. Эта собачка на страже, единственная, кто не спит,
ее влажный взгляд на тебе, как мокрый язык. Занавеска, не настоящая,
  которую натянул охранник, а написанная маслом драпировка,

защищает ее невинные завитки волос
  от спящего города позади ее. Но ее левая грудь,
с этим торчащим маленьким соском, врывается в пространство
   и глубоко внутрь его сетчатки. Непостижимая геология!
Он хочет зажать ее в своей ладони, защитить
  от любого наблюдателя, спрятавшегося в этом пурпурном пространстве.

Высокий силуэт дерева выталкивает колючие струны ветвей -
    тонкие, открытые - от горизонта
в оркестровую яму облаков. Именно так девочки выглядят
    снизу! Под лепестковой кожей и тафтой.
Что эти глаза под этими припущенными веками
    видят в зеркало. Шарлотт, в Мэйре -
или сестры Оуэн в их доме утех!
    Они зовут его "Лес"; он говорит 'Парадиз'.
'Как всякий добрый Мусульманин, я постоянно думаю об этом.
    Те гурии, при этом, плоть и кровь. По существу.'
Здесь нет припущенных век! Фанни дразнит его вопросами о жуках.
   Он подозревает, что она выискивает их названия в библиотеке своего отца.

Он выезжают верхом в лес. Она настояла, один раз,
   попробовать его ружье - и упала, ее нежное
плечико было в синяках от отдачи. Она флиртует, она дуется,
   они много хохочут. Я сделала из себя чудовище, сказала она,
на земляничных грядках. Под крахмалом
   и оборками здесь прячется Венера, ожидающая твоего прикосновения. 

 

3. ON ASKING A MUSEUM GUARD TO DRAW THE CURTAIN BEFORE TITIAN'S VENUS

Her hidden body. Bare vellum, horizontal:
  thighs crossed and lower knee flexed
below the upper calf. He knows the lines by heart:
  her fingers curving down and nestling - he can't see
the tips - in her crotch. One arm under her perfect head
  so the muscles of the under-shoulder melt

into her lower breast, the nipple looking at you
  like the only open eye. Except there's a soft,
bi-colour spaniel plonked on russet satin
  underneath. The dog sits sentinel, the only thing awake,
its wet gaze on you like a tongue. A curtain, not the real one
  the guard draws back but a painted drape,

protects her innocent circumflex of hair
  from a sleeping town behind. But her upper breast,
with that crisp little nipple, thrusts up into the landscape
  and deep inside his retina. Mysterious geology!
He wants to chamber it in his palm, shield
  it from any watcher hidden in that purple air.

The top-silhouetted tree pushed scratchy twigs -
   wiry, public - up from the horizon
into orchestra cloud. This is what girls look like
   underneath! Behind the petalled skin and taffeta.
What the eyes behind those lowered eyelids
   see in the looking-glass. Charlotte, at Maer -
or the Owen sisters in their house of frolic!
   They call it "The Forest"; he says 'Paradise'.
'Like any good Musselman , I am always thinking of it.
   Those Houris, though, are flesh and blood. Substantial.'
No lowered eyelids there! Fanny teases about beetles.
   He suspects she looks their name up in her father's library.

They take horses into the woods. She insisted, once,
   on trying to fire his gun - and fell, her soft
shoulder bruised by her recoil. She flirts, she pouts,
   they laugh a lot. 'I made a beast of myself,' she said,
'in the strawberry-beds.' Under the starch
   and flounce here's Venus, waiting for your touch.