Под небом Орхея...

 
       ПОД НЕБОИ ОРХЕЯ.
      
          КНИЖНЫЙ ВАРИАНТ.


       ЮРИЙ СУББОТНИЦКИЙ
        ОДЕССА, УКРАИНА 

              СВЕТ ДАЛЕКОЙ ЗВЕЗДЫ - ФЕЕРИЯ СУДЬБЫ.
              ПОВЕСТЬ.               

   СОАВТОРЫ:
      
       ЕЛЕНА РОЙТБУРД 
             "ФЫЦКА" ИЗ ОРГЕЕВА.
              ЭССЕ.
              КИШИНЁВ, МОЛДОВА
         
       МЕЕР ГОЙХМАН 
             ОТ НИКОЛАЯ-2го ДО ОБАМЫ
             ПО 70-ой ПАРАЛЛЕЛИ СЕВЕРНОЙ ШИРОТЫ.
             ВОСПОМИНАНИЯ.
             СИЭТЛ, США 

    



    
      ЮРИЙ СУББОТНИЦКИЙ
               

                СВЕТ ДАЛЕКОЙ ЗВЕЗДЫ –
               
                ФЕЕРИЯ СУДЬБЫ

                ПОВЕСТЬ

               
               
                Посвящается светлой памяти
                Народной Артистки России,
                примадонны и королевы
                Московского государственного
                академического театра оперетты,
                одной из самых красивых женщин
                Советского Союза

                Амарфий Лилии Яковлевны.

               
    Проедем с тобой
    В золочёной карете               
    По грустным мгновеньям
    Минувшей любви.
               
            (Лариса  Рубальская)
               

          Мой уважаемый Читатель!
          Так уж получилось, что с детских лет и до конца отпущенного мне Судьбой срока моя жизнь была связана с ней, Лилей,  Лиличкой,  Лилианной, моим школьным другом, моей наивной любовью, моей несбывшейся мечтой.
         Для меня она была и останется путеводной звездой, освещавшей всю мою жизнь.
         Я  профессиональный моряк, первый помощник капитана судов дальнего плавания Черноморского морского пароходства, ветеран морского космического флота академии наук СССР.
          Одессит, родился в Одессе.
          По сложившимся  обстоятельствам 25 лет своей жизни я прожил в небольшом, уютном молдавском городке Оргеев (в современном молдавском написании   Орхей), который находится на расстоянии 45 км от Кишинева, от Одессы же, соответственно, в 215 км. 
          Оргеев – город моего детства и юности.
          В последние годы не так уж и часто у меня появляется возможность побывать в милой моему сердцу Молдавии.
          Приезжаю же я в Оргеев для того, чтобы навестить и привести в порядок могилы близких, а также вновь, затаив до резкой боли дыхание в груди, побродить по старым улочкам, в зыбком мареве зефира которых неприметно притаилась в затерянных лабиринтах ушедших лет хрупкая, полуистлевшая память обо мне.
          В то злосчастное лето я решил использовать несколько появившихся у меня свободных дней и отправился в Оргеев. 
          И именно тогда, и именно на старом городском кладбище я услышал от одноклассников ошеломляющую весть о безвременном уходе Лилички из этой земной жизни.
          Хочу честно признаться, с того момента, с той точки кошмарного отсчета времени прошло уже столько долгих лет, а я до сих пор не могу прийти в себя и до конца осознать, что Лилии, красавицы Лилички,  или, как я ее часто называл, Лилианны, больше нет в этом нашем мире.
           Приходят на память и бередят душу трагические стихи Марины Цветаевой:
         
         … Уж сколько их упало в эту бездну,
          Разверстую вдали!
          Настанет день, когда и я исчезну
          С поверхности земли.

          Застынет все, что пело и боролось,
          Сияло и рвалось.
          И зелень глаз моих, и нежный голос,
          И золото волос.
            
          И будет жизнь с ее насущным хлебом,
          С забывчивостью дня.
          И будет всё –  как будто бы под небом
          И не было меня!
            
          Ниже написаны слова, строчки, фразы, мысли, которые запечатлены только в моей памяти, свидетеля и участника этих непридуманных событий.
          Запечатлены также постепенно  ускользающие под неумолимым натиском песка времени хрустально-хрупкие мгновения  из  жизни Лили, ее детства, юности, зрелых лет, а также   нашей самой последней, неожиданной встречи.
          Встречи, которой суждено будет произойти на борту английского океанского пассажирского  суперлайнера "Silver whisper" ("Серебряный шепот") в  рейсе вокруг Европы из порта Сочи в Санкт-Петербург, спустя... почти сорок лет после описываемых событий. 
          Я  буду находиться в том рейсе как член экипажа, а Лиля с небольшой труппой Московского государственного академического театра оперетты будет  приглашена в этот круиз на борт судна для выступления перед пассажирами  с  концертными программами.
         Мне хочется  как можно подробнее рассказать о необыкновенных,  неповторимых, удивительных восемнадцати сутках совместного плавания. 
          Эти, возможно в какой-то степени наивные строчки воспоминаний я хочу посвятить пронзительно щемящей светлой памяти об этой удивительно красивой, чрезвычайно одаренной самим Господом Богом девушке, женщине с таким же прекрасным, как и название цветка, именем  Лилия, великой актрисе и певице, народной артистке России Лилии Яковлевне Амарфий.
          Хочу также искренне возблагодарить Бога, Провидение, Судьбу, Силы Небесные, которые даровали, именно даровали моей собственной жизни и судьбе пересечься, а вернее, соприкоснуться с жизнью Лилички.
          Эти, порой грустные, воспоминания как раз о той хорошенькой, навсегда запавшей мне в душу девочке, прекрасной девушке, блистательной Даме, которая для меня в этой жизни, в этом мире  была, возможно, дороже, чем сама Жизнь! Но это была моя жизнь, и я ее прожил именно так, как мне было суждено ее прожить.
          Хорошо, плохо ли, мне трудно судить. 
          Все же, думается, хотелось бы лучшего.       
          Эти воспоминания, мой дорогой Читатель, результат, как сказал поэт, ума холодных наблюдений и сердца горестных замет.
          Итак – "память мою словно ветром уносит"  более чем на полстолетия назад.   
          Но именно сейчас и прежде всего, мне бы хотелось, вспоминая, написать о Лиличке не как о знаменитой, популярной артистке, которая своим уникальным, неповторимым по палитре оттенков звучания голосом завораживала миллионы почитателей её таланта, а как о моем давнем друге, подруге, с которой мы учились в одной школе, жили на соседних улицах,  ходили в кино, катались на мотоцикле.         
          В своей автобиографии и воспоминаниях Лилия  Яковлевна вскользь упоминает о том, что в детстве она училась в музыкальной школе.
          Я более подробно остановлюсь на этом моменте.   
          Еще в детском саду у Лилии проявились дарованные ей природой уникальные способности – слух, голос, пластика и грация, а главное,  какое-то необыкновенное целеустремленное упорство, желание быть в центре внимания и выступать, выступать, выступать.
          Выступать и получать удовольствие от глубинного понимания того, что ее песни и танцы нравятся публике, доставляют зрителям радость и наслаждение.
          Воспитатели, а затем и преподаватели настоятельно рекомендовали родителям Лили уделить более пристальное внимание ее музыкальному развитию и образованию.
          Когда она подросла и стала ходить в школу, ее отдали учиться дополнительно и в школу музыкальную.
          Сначала была мысль обучать Лилю игре на ненавистной ей скрипке, но она яростно отбивалась от этого "нелепого", с ее точки зрения, предложения и соглашалась только на аккордеон.
          Тщательно все обдумав, взвесив и обсудив, материально поднатужившись и согласившись принять посильную помощь от многочисленных соседей, родители решили купить  для Лили аккордеон.
          В то время в нашем провинциально-патриархальном городке Оргеев жители в основном были знакомы между собой.
          Приезжих почти не было, при встрече все радушно здоровались друг с другом.
          А маленькая, хорошенькая Лиличка, можно сказать без преувеличения, была просто всеобщей любимицей. Ее часто называли "наша оргеевская куколка", а одесситы в этой ситуации, сказали бы  "наша лялечка".
         Весть о том, что  Лиле хотят купить аккордеон, разлетелась не только по улице Первомайской, где жила  семья, но и по всему Оргееву. 
          Соседи, которые жили рядом с домом Лилички, поделились этой новостью со своими соседями, те в свою очередь – со своими, и практически весь город принял участие в покупке этого вожделенного музыкального инструмента.
          Наша семья тоже приняла участие в этом мероприятии. Насколько мне помнится, я сам принес несколько рублей и отдал Лилиной маме. Так что в аккордеоне, на котором теперь играла Лиля, была и наша маленькая частичка, наш скромный взнос.             
          Решение о покупке именно аккордеона на все сто процентов оказалось правильным и удачным. Более того, этот инструмент сыграл очень важную роль в жизни Лилиной семьи.
          Уже занимаясь в старших классах общеобразовательной школы, Лиля, в качестве музыкального воспитателя, стала подрабатывать "на жизнь", обучая оргеевских ребятишек под этот аккордеон петь, танцевать, и таким образом приобщать их к прекрасному миру музыки.
          Отец Лили, Яков Фомович, умер рано, я его не помню и никогда не видел. И эти, далеко не лишние для  семьи деньги помогали  сводить "концы с концами". 
         Впрочем, в то далекое время все мы жили не очень-то сытно и достаточно сложно.
          Дом, в котором я жил, находился на улице Сергея Лазо и окнами выходил именно на эту улицу. В этом месте она спускалась с большим уклоном к обширному лугу, где летом паслись козы.
          А уже за  лугом, на улице Первомайской, на самом краю крутого обрыва холма  находился кукольно-крошечный домик, в котором жила Лилина семья. 
          Улицы  Лазо и Первомайская находились рядом.
          Жила Лиля с мамой, Марией Ефимовной (тетей Маней) и старшим братом от маминого первого брака, Владимиром.
          Родной брат отца Лили жил в Румынии, в городе Бреила, расположенном на Дунае.  Был он достаточно зажиточным, тем не менее достаточно скупым, и не очень-то приветствовал общение с бедноватыми оргеевскими родственниками.
          Мария Ефимовна недолюбливала его и осуждающе иногда говорила:
       – Сволочь такой  (это ее оригинальная речь), мог бы прислать девчонке  хоть какую-то "шмотку", племянница  ведь все же!
          А теперь на миг представьте себе такую картинку:  крохотная девчушка возвращается домой из школы. У нее за спиной на лямках огромный чемодан-футляр с аккордеоном.
          Зимой улица Лазо покрывалась льдом и превращалась, к неописуемой радости местной детворы, в настоящий каток.
          Лиля весьма оригинально использовала футляр аккордеона. Она садилась на него верхом и лихо скатывалась вниз, как на санках.
          Моя мама, бывало, говорила мне:
       – Юра! Быстренько-быстренько беги к окошку, там твоя невеста на "баяне" катается.
          Позже у меня появился пленочный катушечный магнитофон, большая редкость по тем временам, а со временем и неплохие записи.
          Я, точно зная время, когда Лиля будет возвращаться из школы, выставлял в открытую форточку динамик и таким образом транслировал музыку на улицу.
          Чтобы приобрести этот магнитофон и не просить денег у мамы, а лишних у нее и не было, я устроился подрабатывать на плодоконсервный завод, рабочим по сбивке деревянных ящиков, тары для фруктов.
          После уроков в школе я отправлялся на завод и отчаянно и не совсем умело колотил молотком и по гвоздям, и по собственным  пальцам.
          Презренно плакал и стонал от боли, но вожделенно представлял себе, как своими мелодиями этот магнитофон будет услаждать слух Лили.
          Иногда Лилия проходила мимо нашего дома, не останавливаясь, иногда задерживалась у наших окон и слушала музыку.
          Я же, спрятавшись за занавеской, любовался ею.
          Девочка была необычайно хороша своей какой-то загадочной, восторженной,  мечтательно-гриновской красотой.
          Употребив  современный одесский сленг, сейчас откровенно можно сказать: она  была, действительно, ну просто "обалденно" красива!
          И из сегодняшнего "прекрасного далека" можно сказать о той Лиле, о  Лиле того времени, словами Владимира Кузьмина:
          Она была прекрасна, как морской рассвет,
          Лучше девушки на свете не было, и нет!
          Да, так вот именно в этом случае и на этот раз Господь Бог решил не скупиться и при "создании" Лилички, кроме невероятно щедрых даров –  музыкального таланта, дивного  голоса, стройной фигурки, – он решил сделать для нее еще один прекрасный, изумительный подарок, как сказали бы в Одессе, "шикарный подарок". 
       Дарить так дарить,  согласовал и договорился сам с собой Всевышний и, махнув рукой на все божественные приличия, одарил Лилю изящной, утонченной, возвышенной красотой. 
          Красотой, которая потом будет сводить хоть раз увидевших ее мужчин
с ума. Повторюсь, от Лилички просто невозможно было отвести глаз!
          В конце концов, она не выдержала такого целеустремленного упорства и сдалась.
          Однажды в нашу дверь постучали.
          Открыла мама и каким-то необычным, напряженным и радостным  голосом произнесла:
       – Юра! К тебе гости!
          И... о чудо великое!
          Я не верил своим глазам!
          Наконец-то свершилось, воплотилось в реальность, произошло то, о чем   так долго мечталось!
          Вот она, вот она, эта долгожданная Жар-птица, Синяя птица, птица Счастья, ликовало и пело мое сердце!
          На пороге стояла Лиля. Она  смущенно произнесла:
       – Меня зовут Лиля. Из вашего окна всегда звучит такая красивая музыка.  Не могла бы я у вас ее немного послушать, если можно.
          Мама моя заметалась по квартире, буквально выворачиваясь наизнанку, не зная, куда посадить и чем угостить прекрасную гостью.
          Мы пили вкуснейший, наверное, самый-самый вкусный и ароматный чай в моей жизни с малиновым, затем абрикосовым, затем вишневым, затем айвовым вареньем и... наслаждались музыкой.
          Вот оно, вот оно, то счастливое мгновение, которое я буду помнить всю свою жизнь.
          Мой, как мне наивно думалось тогда, стратегический, хитроумно задуманный план  наконец-то сработал. 
          Так мы официально познакомились с Лиличкой.
          Впоследствии она стала все чаще  бывать у нас в доме, а я у них.
          Хорошо помнится, как ее мама, тетя Маня, когда я приходил в гости, а дочери не было дома, говорила мне:
       – Эта "фыцка"  (девчонка, подросток-сорванец; идиш,  авт.)  опять на репетиции и, наверно, снова поет и пляшет на сцене в ДК. (Так местные жители  называли новый Дворец культуры.)  – Иди туда и увидишь свою ненаглядную Лилианну.
          В Оргееве к тому времени, надо сказать, очень удачно и своевременно, был выстроен Дворец культуры, достаточно большой, из красивого местного белого камня-котельца, с просторным фойе, в котором  по субботам и воскресеньям устраивались танцы.
         Благодаря массовым мероприятиям, концертам и танцам, красавец-Дворец сделался своеобразным духовным центром города. Здесь работало также множество разнообразных творческих кружков.
         В это же время был организован вокально-инструментальный ансамбль, ВИА "Кодру"  (молдавский лес), душой, сердцем, яркой звездой, "вечным двигателем" и естественным центром, вокруг которого всё вращалось, конечно же, была Лиля. Она была воистину неистощимым генератором оригинальных идей, предложений, любопытных решений, творческих задумок и сумела-таки разбудить  вечно сонный,  провинциально-болотный Оргеев.
         Ансамбль все чаще стал выступать и давать уже полноценные
концерты. На них, а точнее сказать, именно "на Лилю", приходило зрителей все больше и больше.
         Вскоре выступления группы  стали настолько популярны, что каждое из них с новым репертуаром ожидалось горожанами уже с огромным нетерпением,
становилось событием для Оргеева, превращалось в яркий, надолго запоминающийся праздник.
         Мне особо запомнился  один концерт, на мой взгляд, как теперь бы сказали,судьбоносный.
         Была подготовлена очередная новая программа.
         Повсюду в городе были развешаны афиши, и публика, как будто предчувствуя нечто необыкновенное и неординарное, буквально валом валила на концерт.
         Вместительный зал Дворца культуры был полностью заполнен, забит до отказа. Зрителей было так много, что не оставалось свободного места даже в проходах вдоль стен, а массивный балкон едва ли не чудом выдерживал общий непомерный вес пришедших горожан.
         В то время была необычайно популярна мелодичная и веселая финская песенка, "Руды, руды – риц".
        Лиля вышла на сцену в костюме Красной Шапочки.
        На платьице был красный фартучек в белый горошек, на голове, естественно, красная шапочка, а в руках плетеная ивовая корзиночка, в которую юная актриса  должна была складывать расставленные на сцене грибы.
        В зале повисла напряженная тишина ожидания...
        Прозвучали первые аккорды…
        Допев песенку, Лиля, повертев в руках микрофон, а они тогда были шнуровые, и не найдя подходящего места, куда его положить, неожиданно засунула его в горловину саксофона, на котором виртуозно "выдавал" синкопы саксофонист Толя Жмурко (Тюля).
        Саксофон от такой наглости оглушительно взревел, взвыл, а мощные динамики буквально взорвались многодецибелльным усиленным звуком.
        Лиля же, как ни в чем не бывало, пустилась танцевать и собирать грибы.
        Зал сначала замер, затих, а затем охнул и разразился водопадом аплодисментов, восторженными криками, свистом, топотом ног.
        Присутствующие, потеряв самообладание, находились в полном экстазе, попав под влияние настоящего волшебства, которое струилось со сцены.
        А Лиля на "бис" пела и танцевала, пела и танцевала, еще,  еще и еще.
        Мне кажется, что именно тогда невообразимый рев динамиков и синхронный рев зала  как бы возвестил о рождении и отметил вспышку новой ярчайшей творческой звезды, имя которой – Лилия Амарфий.
        А ее искрометный многогранный талант впоследствии разгорелся и засиял в полную силу со многих высоких, престижных сцен, покорив сердца восторженных почитателей.
        И потом, когда Лилия приезжала с концертами в Кишинев, Оргеев, Черновцы уже в статусе народной артистки России и будучи примой Московского  государственного академического театра оперетты, это уже было событием республиканского, а позже и государственного масштаба.
        Я стал приходить в гости к Лиле все чаще и чаще.  И могу поклясться чем угодно, что наверняка все мужское население Оргеева, и совсем молодое, и не очень, хотело бы вместо меня постучаться в эту заветную Лилину калитку.
        Все были в нее влюблены.
        Оставаться равнодушным, смотреть на Лилию и не восхищаться, было  выше человеческих, и уж точно мужских, сил.
        К  Лилиному домику прилегал небольшой вытянутый треугольник огорода, в центре которого находился единственный водопроводный кран. Все бытовые удобства, естественно, были во дворе, а так как водопровода в доме не было, то воду  надо было приносить.
        На импровизированной кухне стоял обычный рукомойник типа "Мойдодыр", а под ним огромный бак для слива грязной воды, который своими размерами и внушительным весом вызывал содрогание, трепетное восхищение и уважение вроде:  Гей, славяне! "Вздрогнем – ухнем! "
        Присутствие гостей в доме приветствовалось, особенно особей мужского пола, и по достаточно прозаичной причине.
        О, этот бак!
        О, этот монстр!
        Его ведь надо же было иногда выносить!
        Тетя Маня менторским тоном говорила мне, когда я озадаченно смотрел на это чудовище: –  Юра, хочешь дружить с красивой девочкой, научись правильно за ней ухаживать. Да, да, и выносить грязную воду тоже. Причем научись это делать с радостью и сияющей улыбкой.
        Что я, тяжко вздыхая, беспрекословно и выполнял.

        Иногда перед глазами возникает четкая картинка одного дня из моей теперь уже такой далекой юности. Дня, навсегда исчезнувшего в бесконечности прошедшего времени. Об этом я, наверно,  буду помнить всегда.       
        Вдоль окраины Оргеева протекает река Реут. Тогда еще в ней можно было купаться, правда, пиявок там было немереное количество.
        Зато вода была очень чистая, и весь Оргеев летом ходил на собственный пляж.
        Сам пляж располагался в междуречье двух протоков Реута. Здесь было достаточно глубоко, и даже стояла вышка, с которой можно было прыгать в воду.       
        Однажды я с моим другом Эммануилом Малисом лежали на берегу, я спиной к воде, а Моня, приподнявшись на локтях, лицом к реке.
        Мы о чем-то вяло болтали.
        Неожиданно лицо Мони резко изменилось, он вскочил и невероятно огромными, просто какими-то звериными прыжками помчался к реке и с разгона прыгнул в воду. Я, еще не понимая, что произошло, но предчувствуя что-то неладное, ринулся за ним.
        Мони долго не было видно.
        Наконец, на поверхности воды появилось безжизненное, и казалось, бездыханное тело Лили, а затем и сам Эммануил.
        В ту же секунду я уже был рядом с ним, пытаясь помочь.
     – Давай! Давай! Давай!
        Быстрее! Быстрее! Быстрее!
        Счет пошел буквально на секунды, – орал я.
     – Не умничай, – огрызнулся Моня. – А ты где был?! Почему не усмотрел!        Я промолчал, мне возразить на это было просто нечего.   
        Когда мы вытащили Лилю на берег, тут уже инициативу в свои руки  перехватил я, и вот почему.               
        После шестого класса я часть лета провел в пионерском лагере на берегу реки Днестр, в небольшом молдавском селе Кошница, это напротив города Дубоссары.
        Однажды пионервожатые повели нас купаться.  Место для пляжа в тот раз было выбрано, прямо надо сказать, не совсем удачное. Когда-то именно здесь упала и разорвалась тяжелая авиационная бомба, под водой образовалась и сохранилась огромная воронка, что в сочетании с быстрым течением и изгибом Днестра являлось предпосылкой для возникновения быстрого водоворота.
        Один из ребят попал в этот водоворот, захлебнулся, и его затянуло под воду. Мальчишку успели своевременно вытащить и откачать.
        Я со стороны мог наблюдать, как взрослые опытные воспитатели старались вырвать его из цепких лап смерти.
        Тогда я и подумать не мог, что опыт, полученный таким образом, через несколько лет спасёт Лиле жизнь.            
        Я закричал:
     – Ребята! Быстро разбежались по ближайшим домам!
        Найдите тот, где есть  телефон, и вызывайте "Скорую помощь" сюда!
        Быстро! Срочно! Немедленно!
        Мы с Моней стояли на коленях.  Передо мной на земле без всяких признаков жизни лежала ТА, которая была для меня дороже, чем сама Жизнь.             Хочу сразу сказать следующее – одно дело смотреть со стороны, как спасают утонувшего человека, что и как для этого делают знающие люди, специалисты. И совершенно другое, делать это самому, неопытному мальчишке, повторить, не имея никакого практического опыта.
        Понимая, что именно я, что именно от меня, а не от кого-то другого зависит человеческая жизнь, что звезды расположились именно так, и что обстоятельства сложились таким образом, что именно от правильности и быстроты моих действий зависит "Да" или "Нет", "Быть или не Быть", "Жизнь или Смерть".
        Огромная ответственность совершенно неожиданно взвалилась на меня, легла всей непомерной тяжестью на мои плечи и душу. От осознания этого у меня затряслись руки. И весь я трясся в каком-то лихорадочном ознобе.
        Я пытался взять себя в руки, отбросить все эмоции, но... это никак не получалось.
     – Моня,  быстро,  быстрее  переворачиваем Лилю и осторожно кладем  животом мне на колено.
        Тут же из нее стремительным потоком хлынула вода.
     – Теперь, – продолжал я, – аккуратно переворачиваем и укладываем на спину.  Моня, сложи валиком одежду и быстро подсунь под голову. Слушай меня внимательно, по счету раз, два, три... семь, я буду надавливать на грудную клетку, а по счету восемь ты зажимаешь пальцами Лиле нос, глубоко вдыхаешь в себя воздух и, крепко прижавшись своими губами к губам Лили, вдыхаешь воздух в ее легкие.    
        Поехали!            
        Я положил свою ладонь на ладонь и начал по счету до семи попытку запустить сердце.
        По счету восемь должен был подключиться Моня.
        Но у него получалось не очень-то, он, как и я, сильно нервничал.
        Да, в этом случае дополнительно надо было сделать еще кое-что, но объяснять, именно что и как, времени уже не хватало.
     – Моня! Быстренько меняемся местами, – скомандовал я. – По счету  до семи работаешь ты, на счет восемь работаю я. Прошу, будь осторожней, не сломай Лиле ребра.
        Процесс пошел более размеренно.  Мы работали в бешеном темпе, как роботы. Но результата, увы, не было.
         Все это время  я, с каким-то неистовым, несвойственным мне фанатизмом, обращался к Всевышнему, при том, что мы с Моней и так  стояли возле Лили на коленях.
        Почему-то неосознанно и где-то глубоко у меня в подсознании присутствовала твердая уверенность, что ОН  поможет,  что ОН  должен помочь,  ОН не может не откликнуться на эту просьбу, на мой вопль-крик, исходящий, казалось, из сердцевины моей души, что Он не бросит, не оставит без ответа мою просьбу. Это было бы уж слишком  несправедливо.
     – Господи! Помоги! Спаси! Сохрани!
        Сохрани эту жизнь, ведь эта жизнь только-только стала расцветать.
        Помоги!
        Ну, что Тебе стоит это сделать!?
        Ты ведь все можешь!
        Все в Твоих руках! Сущее и не сущее! Все! Абсолютно все! Помоги!
        Ну сделай Это!
        Это ведь такая мелочь для Тебя!          
        Нервы у меня стали сдавать.   
        Мы старались,  мы выкладывались изо всех сил, а ситуация оставалась прежней! Драгоценное время стремительно утекало сквозь пальцы, как песок!
Я выл, стонал от горя, понимая, что непоправимое если еще не произошло, то вот-вот может случиться.
        Все это время мы с Моней так же стояли на коленях возле безжизненно распростертого на берегу Реута  тела Лили, почти по инерции продолжая бессознательные и бессмысленные уже попытки вернуть Лилю в этот мир…        Мельком взглянув на Моню, я увидел его опустошенные, сострадательно смотрящие на меня глаза и бессильно опущенные  руки.
         В этот момент ко мне пришло реальное осознание, что Лили уже нет в этом нашем мире, что она мертва и в человеческих силах ничего, абсолютно Ничего в этой ситуации невозможно изменить.  В следующую же долю мгновения появилось ощущение, что мною кто-то управляет, независимо от моей воли…
         Неожиданно моя правая рука как-то сама собой взмахнула и резко ударила по грудной клетке Лилички…
        Всевышний, очевидно, все же не выдержал и услышал мои неистовые просьбы о помощи, обращенные к Нему. 
        И… О, Чудо,  сердце Лили толчком запустилось.
        Сначала медленно, как бы нехотя, неуверенно, потом все четче и четче. 
        Появилось самостоятельное дыхание, тоже сначала неустойчивое, неровное.
        По телу Лили пробежала дрожь.
        Она на глазах  оживала, возвращалась в этот Мир, в эту Жизнь.   
        Но еще одна мысль непрерывно крутилась у меня в мозгу. Я прилагал неимоверные усилия, стараясь ее отогнать, не думать о ней, но она настойчиво, неутомимым дятлом долбила своим клювом  мой череп.       
        Если останавливается сердце, то кровь с растворенным в ней кислородом перестает поступать в головной мозг, и он, либо частично, либо полностью гибнет в первую очередь.  И даже если человека после этого удается вернуть к жизни, он превращается просто в "растение". На все  про все природа дает всего около пяти минут.          
        По векам Лили пробежала легкая дрожь, она наконец-то  открыла глаза. Взгляд был туманно-неопределенный, размыто-бессмысленный.
        Я наклонился к ней еще ниже, она смотрела на меня, не узнавая.
        Cтальная рука безжалостной хваткой сдавила мое горло и сердце,  было невероятно больно.
        В следующий момент, и я четко это увидел, ее зрачки сфокусировались.
        Наконец-то  Лиля узнала меня и слабо улыбнулась.
     – Где я? Что со мной?  –  чуть слышно прошептала она.
     – Лиличка! Милая! Все хорошо! Все, Слава Богу, хорошо! Ты вернулась! Ты здесь! Все обошлось! Все хорошо! Все будет хорошо! – твердил я.
     – Я – вернулась?!
        Вернулась откуда и куда?!
        И что будет хорошо?!       
        Я снова не смог найти ответ.
     – Мне на лицо что-то капает, – опять чуть слышно прошептала Лиля.
     – Ты что, плачешь, что ли? Почему?!      
        У меня окончательно сдали нервы, очевидно, сказалась нервная и физическая перегрузка.
     – Почему вокруг нас стоит так много людей?
        Почему они все на меня так странно смотрят?
        Почему я лежу?! – продолжала Лиля  слабым голосом.    
        В ответ я лишь несколько раз провел  ладонью по ее голове и рассыпавшимся по песку волосам.
        Наконец  Лиля уже стала реально понимать обстановку и взглянула на себя как бы со стороны.
        А увидела следующее: что лежит она на земле, двое мужиков склонились над ней, один массирует ей левую грудь, а другой "страстно целует" ее в губы.
        Она вскрикнула и рывком села, одной рукой отталкивая Монины трясущиеся руки, а другой мою голову, с тоже  трясущимися губами.
     – Да вы что, оба совсем очумели, что ли?!      
        Я облегченно вздохнул.
        Мозг Лили работал четко, отклонений и повреждений вроде  не наблюдалось, ее действия были адекватны ситуации.
        На мой взгляд, она действовала именно так, как должна была вести себя в этой ситуации девушка.
     – Все обошлось! – буквально пропел я сам для себя. – Значит все Слава Богу. Слава Богу, все удалось, все получилось, все обошлось. Хотя я окончательно  еще не верил самому себе.
     – Да уж, очумели, – запоздало пробубнил Моня.
        Толпа, в оцепенении плотным кольцом стоявшая вокруг нас и сосредоточенно наблюдавшая за происходящим, ответила облегченным нервным смехом.
        У кого-то нашелся термос с горячим чаем, у кого-то бутылка водки, которую я без сожаления и содрогания вылил почти полностью на Лилю и на махровое полотенце, которым тщательно растер ее.
        Наверно, все мы трое со стороны выглядели очень так себе.   
        Лиля сидела закутанная в шерстяной плед и пила горячий чай.
        Я, в каком-то полубессознательно-обморочном состоянии, петлял вкруг нее, время от времени прикасаясь к ней, чтобы убедиться, да, она теплая, она – живая!
        Через несколько лет мне на глаза случайно попалась фраза: "У Бога нет других рук, кроме рук человека".
        Тебе, мой уважаемый Читатель, самому предоставляется уникальная возможность решить, соответствует ли эта загадочная фраза реальной действительности, или нет!    
        Наконец-то, как и положено в таких случаях(!)  неспешно, переваливаясь на кочках и ухабах пляжа, минут через 150 появилась "Скорая  (нескорая) помощь".
        Из нее, так же не торопясь, вышел старичок фельдшер, странно натужно покряхтывая.
        А приехал он явно для констатации факта...
     – Это Вы, что ли у нас не состоявшаяся майская утопленница?! – обратился он к Лиле. – Да еще какая красавица!   
        Она вяло отреагировала на отпущенный комплимент.
        После беглого осмотра "медицина" вынесла свой вердикт:
     – Все обошлось, все хорошо. Будете жить долго, богато и счастливо! –  напутствовала медицина  Лилю  на дальнейшую жизнь.   
        (К сожалению, впоследствии долгосрочный прогноз "Скорой помощи" оправдался лишь частично.)
        А  в нашу с Моней сторону:
     – Молодцы, ребята!  Вы спасли жизнь человеку.
        И фельдшер поочередно пожал нам руку.
        А мне же в этот момент вспомнилось первое мгновение, когда я увидел безжизненное тело Лили, и то непередаваемо жуткое, липкое ощущение леденящего страха, отчаяния, одиночества и ужаса, охватившее меня. И то, как я осознал и ощутил себя беспомощной, бессильной, рабски зависящей от нелепости слепого случая, бесконечно малой, микроскопической песчинкой перед фатальной безжалостностью, "приветливо"  распахнувшейся двери равнодушно-жестокого потустороннего мира.         
        Когда же все и все наконец-то успокоилось, а мы, медленно приходя в себя, втроем  сидели на покрывале-подстилке, перед моими глазами опять появилась картинка, заставившая меня снова содрогнуться.
       Я увидел себя самого как бы со стороны и даже чуть сверху: как я, абсолютно беспомощный,  раздавленный четким пониманием происходящего, непоправимого и осознанием своей никчемности и полнейшей беспомощности,  стоял  на коленях  у распростертого на песке безжизненного тела девочки,  умоляя  Всевышнего даровать ей жизнь.
       Разве я в тот миг,  в тот момент мог подумать, смог бы даже  представить, что стремительно промчатся годы, и эта, фактически умершая девочка, станет народной артисткой России, примадонной Московского государственного академического театра оперетты, кавалером нескольких высоких правительственных наград!
    – Счастливый ты, Монька, – произнес я, обращаясь к своему другу, – тебе удалось, ты смог спасти жизнь Лиле.
    – Так в чем же дело? – невозмутимо и  даже как-то хладнокровно ответил он, задумчиво пожевывая какую-то травинку. – Давай снова ее утопим, и на этот раз уже спасать  будешь ты!               
       Я ошалело глядел на него, поражаясь такому, по-философски  рациональному и простому подходу к  решению этой сложной проблемы.
       Лиля, наконец, не выдержала и резко вмешалась в наш такой вот содержательно-предметный разговор:
    – Да вы что, совсем уже, что ли?!
      … Стремительный и необратимый поток Реки Времени унес, отодвинул это драматическое событие на 52 года в прошлое от текущего момента.
       Но я помню все, абсолютно все, что происходило, помню до мельчайших подробностей и нюансов,  причем вижу так четко, так ясно,  будто это было сегодня или, только вчера. 
       Все это время, все свои прожитые годы, я считал и до сих пор пребываю в твердой уверенности, что тогда, в тот момент, мне удалось нечто невероятное.  А именно, выпросить, вымолить у Всевышнего жизнь для Лили!          
       Здесь впору привести строчку из Евгения Евтушенко:   
      "Стать мертвым хоть на миг – это так... неосторожно".
            
       Мне повезло, мне  довелось побывать в самых святых местах планеты, святее или священнее вроде не бывает.
       Я трижды побывал в Иерусалиме, в Кувуклии Храма Гроба Господнего, в Гефсиманском Саду, у знаменитой Стены Плача, в Вифлееме, на месте рождения Иисуса Христа, в Церкви Рождества Христова, на Иордане, на месте крещения Иисуса Христа. Именно там надо мной провел обряд крещения (а я уже был в солидном возрасте) батюшка Иона Одесский.
       В Италии, в городе Бари постоял в смятении над усыпальницей Святого Николая Угодника.
       Побывал у Святой горы Афон.
       Приложился к мощам Святого Пантелеймона-целителя. 
       И естественно, как и любой прочий смертный в этих ситуациях, обращался к Высшим Небесным Сферам со своими проблемами и просьбами.         
       Но ни разу, ни разу и никогда более не получил реальной помощи, реального результата или ответа на мои просьбы.
       Ни разу!
       Очевидно, мною тогда, на пляже в Оргееве, был израсходован или даже значительно перерасходован весь лимит положенного мне ответа, отклика  на мои просьбы. Или, возможно, я просил как-то не так.  Не так, как просил когда-то, годы назад, о жизни для Лили.      
       И еще об иронии Судьбы.
       Через 11 лет после чудесного спасения Лили, Эммануил Малис, отдыхая у  друзей в Одессе, утонул, купаясь на городском пляже Ланжерон.
       Похоронен он в городе Оргееве на еврейском кладбище, первая могила справа, сразу же за кладбищенскими воротами. 
       Приезжая в Оргеев, я обязательно прихожу к этой могиле и по древней еврейской традиции оставляю на ней Камень Памяти.
       Таких камней здесь за все эти годы накопилось предостаточно.         
       Но это будет потом, позже.
       Гораздо позже.
       Спустя... 11 лет.
       А сейчас, сейчас сквозь пелену прошедших лет, вновь вижу тот день и час, когда мы пока еще сидели у Реута, радовались, что живы, что вся жизнь впереди, что она только-только начинается, и наивно надеялись, что нас всех ожидают счастливые, добрые времена.
       Какой же мерой счастья одарила меня Судьба? Здесь уместней сказать скорее о везении. К сожалению,  посчастливилось мне в этой жизни немного.
      "Многие хотели бы родиться в Одессе, но не всем это удается" – это слова моего земляка и "великого" одессита  Леонида Осиповича Утёсова (Лейзера Иосифовича Вайнсбейна).
       Мне же самым удивительным образом повезло дважды, хотя  и пришлось приложить для свершения этих грандиозных задач  невероятные усилия, смекалку и находчивость. 
       Я и родился в Одессе, и поступил в Одесское высшее инженерное морское училище (ОВИМУ), на местном одесском курсантском сленге  "Бурсу", голубую и розовую мечту всех романтически настроенных мальчишек Советского Союза.
       И уже будучи курсантом четвертого курса, получил письмо-приглашение, даже два, на свадьбу старшего брата Лилички – Владимира.
       Первое было от самого Вовы, второе о том же, но от Лилиной мамы, Марии Ефимовны.
       Вова после окончания кораблестроительного института  жил  и работал в Николаеве.
       Именно туда меня и приглашали.
       Более того, в Николаев  меня звали и для осуществления хитроумно разработанного Марией Ефимовной плана.
       Лиличка к тому времени тоже уже училась, в Москве, во ВГИТИСе.
       Мария Ефимовна назвала дату свадьбы сына и сообщила еще одну приятнейшую новость – Лиля из Москвы тоже обязательно прилетит на свадьбу к брату.               
       И более того, Мария Ефимовна, зная мои самые светлые, возвышенные чувства, которые я с самого раннего детства питал к Лиле, порадовала  меня, поистине магической фразой:
    – Думаю, что возможно на фоне свадьбы Вовы у тебя появится дополнительный  счастливый шанс серьезно переговорить с Лилей и, дай-то Бог, сделать ей, наконец-то, предложение руки и сердца. Я-то прекрасно помню, как ты весь светился, переливался  каким-то внутренним светом, когда находился рядом с моей "фыцкой"  или смотрел на неё. А с дочкой я предварительно переговорю.
       Здесь надо отметить и честно, без всякого лукавства признаться – я тете Мане нравился как  кавалер для дочки гораздо больше, чем самой Лиле, к моему бесконечному и горькому сожалению.               
       На легких крыльях предстоящего счастья я немедленно устремился в приемную начальника электромеханического факультета  Кима Павловича Котрикова и, применив все свои дипломатические  способности и ухищрения, все же смог убедить его, что мне срочно и,  более того, даже очень-очень срочно, по жизненно важным причинам и обстоятельствам необходим на 10 суток отпуск.
    – Что, так "приспичило", что ли?! – как-то по-особому внимательно и с лукавой хитринкой, он оценивающе  взглянул на меня.
       Ты пока еще только на четвертом курсе.
       Рановато еще, вроде бы!
       Обычно эта матримониальная эпидемия у курсантов начинается на пятом.
       А невеста, что, согласна?
    – Ким Павлович, она еще ничего не знает и даже не подозревает, что она... невеста.
    – Как?! Невеста не знает, что она невеста?!
    – Да вроде бы так.
       И я ему откровенно поведал о наших совместных с тетей Маней и братом Лилички тактических и стратегических планах на мое ближайшее будущее.
    – Ну, ты даешь!               
       А впрочем, мне кажется, в этом что-то есть такое, залихватское, по-курсантски бесшабашно-безоглядное,  лихое.
       Она, наверно, похожа на принцессу и очень красива?!
       Ах, как же эта магически, неотвратимо  влекущая красота юных девушек "пудрит" нам, мужикам, глаза и "дурманит" головы!
       Загораются глаза, разгорается пламя, воспламеняется костер любви.
       Естественно и желательно, чтобы избранный объект  воздыхания не был похож на "зеленого крокодила". 
       Но ведь пора бы и осознать, что юная девичья красота, увы, не вечна.
       Да и не так уж внешняя красота и важна.
       Хочется, конечно, хочется, чтобы девушка была прелестна!
       Почему нет?!
       Но, но все же, надо признаться, гораздо важнее внутреннее содержание и взаимная готовность обоих по-настоящему понять друг друга и дружно идти рядом по жизни.
       Внешняя красота  дается на весьма короткий промежуток времени.
       Яркий феерический праздник постепенно заканчивается.
       А потом, а потом наступают будни.
       Обычные житейские будни с множеством обычных житейских бытовых проблем.
       И вот тут-то на авансцену выходит не эта броская внешняя красота, а внутреннее, глубинное содержание и сердечная привязанность.
       И наконец, в свои реальные права вступает реальная семейная жизнь, которая порой бывает так сложна и так трудна!
       А без взаимного уважения и взаимного понимания –  семейная жизнь невозможна.
       Недаром существует устойчивое, проверенное многими поколениями, выражение:
      "Красота увянет, сорвана годами,
       Сердце не обманет, посудите сами".
    – Ким Павлович!
       Я, конечно, понимаю и принимаю вашу шутку и ваш скептицизм, но для меня она действительно принцесса, и она действительно очень хороша собой!
       И она очень талантлива...
    – Талантлива?! Талантлива в чем?!
       Она прекрасно поет, у нее дивный голос.
       Лиличка  и актриса, и певица.
       Учится в Москве, во ВГИТИСе...
       У нее большое, грандиозное театральное будущее! Я в этом уверен.
    – Да-а, – протянул Ким Павлович. – Любопытно, Одесса и Москва, моряк                и актриса…  Какое сложное сочетание ты себе выбрал.
       Ох, какой это сложный вариант!
       Ты ведь себе ещё этого даже и не представляешь!
       Неужели у нас в Одессе нельзя было подобрать себе подходящую пару, подходящую партию! Ты же видишь, на каждом курсантском вечере отдыха в училище – море, море невест. Выбор богатейший, на все вкусы. К вам на танцы приходят девушки из самых престижных институтов Одессы. Их столько, этих невест, что места для танцев всем не хватает. Столпотворение такое, прямо как на толчке или Привозе за свежими бычками.                Девчонки приезжают даже из других городов: Кишинёва, Тирасполя, Бендер, Николаева, Херсона, Очакова, Каховки!
       Вы, курсанты ОВИМУ, сами себя недооцениваете, что ли. У вас прекрасные перспективы, престижная, хорошо оплачиваемая работа, дальние плавания во все морские страны мира.
       Вы после окончания училища будете работать в крупнейших пароходствах страны. Запомни, вы на редкость завидные и желанные женихи!
       Признаюсь, не совсем тебя понимаю!
    – Ким Павлович!
       Мне нужна... только ОНА!
   –  Ну, раз так обстоят твои личные дела, – сдался Котриков, – приглашай свою ненаглядную красавицу на светлый тур вальса жизни!
       Искренне  хочу пожелать вам обоим простого  и настоящего человеческого счастья, причем, желательно на всю оставшуюся жизнь!               
       У нас в училище не принято и никогда такого не было, чтобы начальник факультета "гулял" на свадьбе курсанта. А ты меня "зацепил за сердце", заинтриговал.               
       Ведь были когда-то и мы рысаками!               
       Приглашай на свою свадьбу, непременно постараюсь быть.               
       Уж очень хочется взглянуть на твою Ассоль, на вас обоих, и узнать, что из этого всего получится!               
       Получив в училище такое, по-отечески нужное и желанное "Добро!", я немедленно отбыл на дизель-поезде "Одесса – Кишинев" в Оргеев.
       Вечером того же дня мы встретились с Марией Ефимовной и договорились, что утром выезжаем в Николаев.
       К тому времени я уже был "бывалым" моряком – совершил свой первый заграничный рейс на учебно-производственном  судне ОВИМУ – "Горизонт".  Побывал в Стамбуле, Пирее, Венеции и на Мальте в порту Ла-Валетта.
       И уже смог самостоятельно заработать кое-какие "морские" деньги на необходимые карманные расходы. В данном судьбоносном случае я решил не скупиться и блеснуть всей широтой одесской морской души.
       Ранним утром я подогнал такси к дому тети Мани и настойчиво позвонил в заветную калитку.
       Мария Ефимовна внимательно и оценивающе посмотрела на меня и одобрительно произнесла:
    – Молодец, моя школа! Да, теперь ещё раз могу убедиться, ты хороший ученик и, быть может, из тебя все же еще кое-что путное да и получится.                Прибыли мы в Николаев с шиком.
       На следующий день я помчался в аэропорт, причем, сознательно один.
       Морская курсантская форма, тщательно подогнанная, отутюженная и ослепительно сияющая на солнце золотом якорей, внушала мне твердую и так необходимую уверенность в совсем близком уже планируемом успехе.   
       Все, абсолютно все, до тончайших мелочей, отвечало канонам, правилам и требованиям, проверенным десятилетиями и поколениями социума, объединенного общей фанатичной любовью к морю и морской тельняшкой, то есть соответствовало ситуации для молодого морского джентльмена, отправляющегося на свидание с Прекрасной Дамой.               
       Отполированная пряжка брючного ремня (простите, "бляха") с рельефным силуэтом звезды, пылающей бритвенно острыми гранями на фоне морского якоря, соперничала с хищным блеском глаз пикирующего сокола сапсана.
       В результате длительных, сложнейших дипломатических (и не очень) переговоров с охраной николаевского аэропорта, подкрепленных щедрой дружеской раздачей заморских сувениров в виде повсеместно приветствующихся на территории СССР венецианских зажигалок, я получил право на нарушение множества служебных инструкций, в том числе и на доступ прямо на взлетное поле, непосредственно к самолету.
       Как отважный капитан, я, стоя на верхней площадке трапа, пришвартовался к борту прибывшего московского рейса. Синий с тремя белыми полосками гюйс – воротник белоснежной морской рубашки-голландки, бодро трепетал под порывами южного ветерка, как добрые, заботливые крылья ангела-хранителя.
       Все эти морские курсантские атрибуты, надо сказать, придавали мне твердую уверенность в успехе моего предприятия.   
       Итак, я стоял на верхней площадке трапа с огромным букетом пылающих, как моё сердце, роз в руках.
       Люк самолета распахнулся, и я в таком роскошном виде предстал перед изумленными глазами стюардесс, которые очень быстро сориентировались в ситуации и заулыбались мне.
       Пассажиры начали выходить. Наконец, появилась в проеме выходного люка и Лиля. Увидев меня, она изумленно ахнула:
    – Господи! Юра! Как ты здесь?!
    – Да вот, встречаю тебя на нашей гостеприимной николаевской земле.
       Свадьба удалась.
       Было весело, непринужденно, вкусно и пьяно. Очень пьяно!
       Мы много пели и танцевали.               
       На следующий день мы с Лилей выбрались погулять по Николаеву.
       Прошлись по удивительно красивой центральной улице города –  Проспекту Корабелов. Затем зашли в кофейню.
       И Лиля, и я очень любили кофе. Я сделал заказ.
       От пирожных Лиля, глубоко вздохнув, отказалась, с тоской вспомнив о необходимости  соблюдения такой, весьма немаловажной для театральной сцены вещи, как фигура, но попросила принести несколько тонко нарезанных долек лимона, посыпанных сахаром.               
       Если я скажу, что  немного нервничал,  это будет значить, что я ничего не сказал. Я нервничал – и... очень!
       Лиля, очевидно, тоже. Похоже было, что мама с ней уже предварительно переговорила, ложечка в ее руках как-то уж очень тревожно позванивая, билась о фарфор.
       Она, внимательно всматриваясь, вопросительно поглядывала на меня.                Я, как римский гладиатор перед боем, "зажав нервы в кулак",  собрался с духом, с покидающими меня силенками, а также вспомнил их традиционный боевой клич:
    – Ave Caesar! (в моем случае  "Ave Liliya!")
       Morituri te salutant!
    – Слава Цезарю! То есть, Слава Лилии!
       Идущие на смерть приветствуют тебя!               
       И, глубоко вздохнув, заплетающимся заледенелым языком начал, наверное, самые важные, как мне казалось на тот момент, переговоры в своей жизни.
       Однако мне удалось произнести всего лишь одно слово:
    – Лиличка!
       Лиля тут же стремительно положила свою руку на мою.
    – Юра, подожди!
       Я догадываюсь и прекрасно понимаю, о чем ты мне хочешь именно сейчас сказать. Но давай вместе чуть-чуть хорошенько подумаем и все обсудим.
       Ты всегда мечтал стать моряком, и насколько я помню, наверно, чуть ли не с самого раннего детства.
       Мы оба с тобой фанатично, до предела преданы мечтам, надеждам и планам юности о своем будущем, о своей дальнейшей жизни и судьбе.
       Так уж было суждено, так сложились обстоятельства, что ты в Одессе, а я в Москве. Эти города, к сожалению, находятся на большом расстоянии друг от друга, и за прошедшее время мы отдалились  друг от друга как географически, так и душевно. 
       Уже ничего изменить нельзя, да и, откровенно говоря, ничего менять не хочется.
       Помнишь, когда-то ты прочитал мне стихотворение Эдуарда Багрицкого.
       Теперь наступил мой черед прочитать его.

       Кто услышал раковины пенье,
       Бросит берег и уйдет в туман,
       Принесет ему покой и вдохновенье
       Прокаленный солнцем океан,

       Кто увидел дым голубоватый,
       Поднимающийся над водой,
       Тот пойдет дорогою проклятой,
       Звонкою дорогою морской.

    – Вот видишь, вся твоя сущность в этих строчках.
       Море и дальние плавания – это осуществление твоих грез, твоей и детской, и юношеской мечты!
       Море для тебя  все, и ты не мыслишь себя без него!
       Пойми!
       Для меня сцена  – тоже моя жизнь!
       Только со сценой я связываю своё будущее!
       Должен признаться и сказать, что был до глубины души невероятно изумлен!
       Да, действительно, около восьми  лет назад я прочитал это стихотворение для Лилии.
       Но даже не мог бы себе  представить, что тогда она смогла мгновенно его запомнить.
       Как великолепно поет Лиля, я знал, но что она, с таким чувством, с таким глубоким пониманием смысла стихотворения, на этот раз и в такой ситуации, прочитает его для меня.
    – И пойми меня, –  продолжала она, –  я  актриса, я  певица.
       Мир театра, мир сцены – это мой мир!
       Моя мечта, мое призвание – жить, именно жить в этом мире!
       Я мечтаю и хочу работать на большой московской сцене.    
       На высокой сцене.
       Без театра  свою дальнейшую жизнь я не мыслю.
       И об этом я тоже мечтала, как и ты, с детства!
       Думаю, что это мой жизненный выбор, мое кредо – еще с детского садика.
       Ты сам прекрасно знаешь и прекрасно понимаешь, что в этом плане Москва и Одесса, ну,  никоим образом... не совместимы.
       Ты хороший, умный, добрый, красивый, – продолжала Лиля, – ты  прекрасный друг.
       Но, пойми, только друг, только друг, к моему великому  и горькому сожалению.
       Ну, постарайся это все реально понять! Постарайся понять меня и  простить.       
       Наверно, со стороны я в этот момент  представлял собой жалкое, невероятно убогое зрелище. В кафе на Проспекте Корабелов напротив Лилии сидело нечто аморфное, бесконечно никчемное, ненужное, безликое, бесформенное, раздавленное горечью отвергнутого признания.
       И  это нечто было очень похоже на выброшенную морской волной на прибрежный песок медузу, бесследно растекающуюся под беспощадными лучами жаркого южного солнца.
    –  Юра! Юрочка! – услышал я как будто издалека.
    –  У тебя сейчас такие глаза, такие глаза, что мне завыть хочется от горя и боли, которыми  я сейчас оглушила тебя! У меня самой слезы вот-вот польются.
Ну, пойми, я не героиня твоего романа, а ты, соответственно, не герой моего.
И будет лучше, если я скажу тебе это прямо сейчас, чем буду морочить тебе голову напрасными надеждами.
       На что я рассчитывал?!
       Как сказано в песне, "дельфин и русалка – не пара, не пара, не пара".
       Положа руку на сердце, я и сам, конечно, все отлично понимал.
       Да, безусловно, прекрасно понимал всю утопичность своих иллюзий!
       А одесситы в такой ситуации выразились бы более определенно:
    – Шановный  Юрий, в этом направлении вам абсолютно ничего не светит, и Вы, элементарно, пролетаете, как фанера над Парижем!
       Ну, как тут не вспомнить "вещие" строки Е. Евтушенко:

       Может, я не вышел рылом,
       Может, просто – обормот.
       Но ни "девушка", ни рыба
       Ко мне в руки... не идет.
               
       Так-то вот.  А было мне в ту пору всего 23 года.
       И я любил, я надеялся…
       Да, надо честно признать, что моя судьбоносная миссия в Николаев с треском провалилась.
       С гордо поднятой головой и окаменевшим лицом, на котором я усилием воли не позволял проявиться бушевавшей внутри меня адской буре, я с Марией Ефимовной  отбыл восвояси в Оргеев, причем, с тем же "шиком", с каким и приехали.               
       Насколько же точно и красиво выразил мои чувства и мое состояние одесский поэт Леонид Пермилов:

       Любовь, ты  ангел или дьявол?
       Тебя боятся все и ждут,
       Твои загадочные грёзы
       Бальзамом сладким сердце жгут.

       А Киму Павловичу, начальнику электромеханического факультета Одесского высшего инженерного морского училища, моему куратору и руководителю моего дипломного проекта так и не довелось нарушить субординацию официального негласного запрета командному составу лично присутствовать и "погулять" хоть раз на свадьбе своего курсанта.
       Уже потом, через несколько лет после окончания ОВИМУ, находясь в дальнем плавании, выйдя из Панамского канала, пересекая  Тихий океан, попутно совершив заходы на Маркизские Острова, Таити, Окленд и Веллингтон (Новая Зеландия), а затем, взяв курс на Австралию, на Мельбурн, я собрался с силенками и заставил себя  "положить на стол перед собою лист бумаги чистой и карандаш, что к ней судьбой навек причислен".
       В том рейсе я еще раз с помощью работы над текстом воспоминаний мысленно вернусь к этим печальным событиям, переосмыслю их и заново  переживу.
       Пользуясь многодневным океанским переходом и обилием свободного времени, сменившись с вахты, я безвылазно, как отшельник, сидел в своей каюте и писал, писал, зачеркивал, перечеркивал и рвал в бессильном бешенстве испорченную бумагу.
       В  результате неимоверных творческих и умственных  усилий появился текст повести, эссе, а еще точнее, рассказа, посвященного Лиличке и той романтично-драматической  поездке в Николаев.
       Были отпечатаны три копии.
       По приходу в Мельбурн, авиапочтой в Москву полетели два увесистых письма-пакета.
       Одно было адресовано в редакцию очень популярного в то время журнала для молодежи "Юность", на имя главного редактора Андрея Дементьева, а второе – Лилии, в общежитие ВГИТИСа.
       Единственная копия осталась и хранится у меня до сих пор.
       Свое повествование, не мудрствуя лукаво, я назвал простодушно и наивно –   "Маленькая и грустная повесть о морских дорогах, судьбе и любви".
       К сожалению, или к счастью, оно  опубликовано не было.
       Вернувшись в Одессу, я получил от редактора, Андрея Дмитриевича, рецензию на свой опус.
       Рецензия была половинчатая.
       Вроде бы редакция соглашалась на публикацию, но надо было доработать, переработать, дополнить, переписать и... переосмыслить.
       Желания что-либо переделывать и менять не было никакого.
       Я махнул на эту затею рукой.
       Получила ли Лиля мою повесть, читала ли ее, я так и не узнал.
       И уже не узнаю никогда!

       Несмотря на неудачную "свадебную" встречу в Николаеве, мы с Лилей, как это ни странно, продолжали переписываться.
       Она окончила очередной курс. Вместе со студенческой труппой Лилия отправилась подрабатывать в Сибирь и на Дальний Восток, а заодно покорять своими талантами новых зрителей и слушателей.
       Я также окончил свой учебный год и отправился на плановую плавательскую практику.
       На этот раз мне удалось устроиться на штатное место судовым электриком теплохода "Пула"  (на молдавском языке название теплохода звучит достаточно... неэстетично!!!).  В этом, в моем первом кругосветном плавании за свой  труд я получал уже реальную морскую зарплату и командировочные в валюте.
       Мы, как говорят моряки, быстренько-быстренько "сбегали" через Суэцкий канал в Японию, в Токио, с заходами в Порт-Саид, Бомбей, Сингапур, Гонконг, и через три с половиной месяца вернулись в Одессу.
       В промежуточных портах заходов для бункеровки, для получения снабжения и питьевой воды, а именно в Сингапуре и Владивостоке, меня ожидали два великолепных подарка, одно письмо от мамы из Молдавии, а второе  из Москвы, от Лили.
       Почти к самому концу рейса я неожиданно получил от Лили радиограмму.
В ней она извещала меня, что после гастрольной студенческой поездки она предполагает приехать в Оргеев, примерно месяца через полтора.
       Насколько я смог понять, возможно, или даже весьма вероятно, Лиля на тот момент еще колебалась и не приняла окончательного решения по поводу моего предложения руки и сердца.
       То есть, дотла сожженные "сердечные" надежды вроде бы стали вновь чуть заметно прорисовываться, просматриваться и искрить в куче пепла. 
       И на этот раз ситуация складывалась тоже весьма удачно.
       Я невольно стал сам для себя просчитывать и мысленно просматривать различные варианты дальнейшего развития событий, выстраивая их в логическую цепочку.
       Попутно мне вспомнилась весьма мудрая старая поговорка:  "Если гора не идет к Магомету, Магомет сам идет к горе! " 
       Но на тот момент я, к сожалению,  еще не знал, что в реальной действительности существует и дополнительный вариант, продолжение этой поговорки. И хитрющая судьба-злодейка чуть  позже мне его откровенно и назидательно откроет.
       Да и не следовало бы мне  так самозабвенно и поспешно увлечься радужными картинками предполагаемого недалекого будущего и при этом неосторожно забыть еще две поговорки из сундука-копилки проверенной веками народной мудрости: не стоит заранее делить шкуру неубитого медведя, и не говори "Гоп", пока не перепрыгнешь.
       А мне же тогда думалось следующее: раз Лиличка не может приехать ко мне в Одессу, в таком случае мне самому после окончания училища надо будет при распределении на работу попроситься в Московское речное пароходство.
       Да, реки Волга и Москва, конечно, не голубые океаны и не синие моря.
 И при этом придется пожертвовать мечтами о дальних плаваниях и таких же дальних и заманчивых странах, которые так вожделенно хотелось увидеть.
 Но если Лиля не может без московской сцены, то уже именно мне необходимо будет решительно сделать этот первый шаг навстречу!
       Да, немного неожиданная и непредвиденная ситуация, но зато мы уже будем с моей Лилианной вместе, навсегда рядом и  пойдем по нашей дальнейшей совместной жизни, крепко взявшись за руки!
       Так вот, теперь я откровенно поделюсь таинственным секретом, который приготовила и открыла лично для меня Жизнь, и как на самом деле должна бы звучать та  народная мудрость: "Если гора не идет к Магомету, в таком случае Магомет сам идет к горе, но только при одном существенном условии, если гора пожелает, чтобы Магомет к ней пришел! "
       После  завершения рейса я получил в бухгалтерии пароходства достаточно серьезные деньги.  И к счастью или к несчастью, это станет ясно чуть позже, в это же самое время в главном универмаге Одессы появилась в продаже заветная мечта всех мальчишек Советского Союза, а именно чешский мотоцикл – яркая красавица двухцилиндровая "Ява-350" изумительно красного цвета, с отливающим хромом баком и двумя, ракетного вида глушителями. 
       Собственно говоря, мне мотоцикл был совершенно не нужен, но я его купил для того, чтобы покатать Лилю.
       К тому времени городской пляж  из Оргеева с берега реки Реут  уже был перенесен на озеро, расположенное между холмами, поблизости от села Иванча.
       Городской транспорт туда не ходил никакой, и добираться до пляжа было достаточно сложно. Но там было очень чисто и уютно.
       И я уже реально предполагал и зримо представлял себе, как буду возить на "озерный" оргеевский  пляж ненаглядную  Лиличку.
       Купив мотоцикл, я на своем транспорте добрался из Одессы в Оргеев.
       В Оргееве я оказался раньше Лили и отправился  встречать ее с гордым чувством собственного достоинства. Как же, собственная "Ява", купленная за свои трудовые "курсантские", в море заработанные деньги.
       Более того, я гордился еще и тем, что смог себе позволить приобрести за "бешеные" деньги  то, о чем многие ребята всей огромной страны могли только мечтать! Это вам не какой-то пленочный магнитофон.
       Итак, я прибыл в кишиневский аэропорт уже на личном транспорте.
       Лиличка прилетела из Москвы с багажом, а на мотоцикл я мог посадить только  ее одну. Поэтому  багаж мы загрузили в рейсовый автобус "Кишинев –  Оргеев", а сами на "Яве" чинно-благородно следовали за ним.
       Это была самая восхитительная и романтичная поездка в моей жизни.
       Поразительно, Лиля была рядом, и этого было вполне достаточно, чтобы мир вокруг разительно преобразился, засветился, засверкал особой лучистой энергией.
       Все, абсолютно все вокруг радовало глаз.
       Я управлял красавицей "Явой", сверкающей полированным хромом.
       За моей спиной, крепко обхватив меня руками и прижавшись ко мне, сидела самая прекрасная девушка в этом подлунном мире.
       Да еще она при этом негромко напевала,  вернее, мурлыкала что-то опереточно веселое, очень похожее на "частица черта в нас заключена подчас".
       Я вез свою Ассоль.
       И все 45 километров от Кишинёва до Оргеева были буквально освещены и переполнены неземной, райской радостью.
       Вокруг раскинулись неповторимые по красоте ландшафты Молдавии.
       То тут, то там возникали и исчезали холмы, покрытые аккуратными, стройными рядами виноградников и пальметных садов, тщательно ухоженных и выпестованных заботливыми руками.
       Мы ехали по дороге, вдоль которой раскинули свои мощные кроны дубы и тополя, посаженные самим Григорием Ивановичем Котовским.
       Мы проезжали мимо озер, мимо леса, мимо реки Реут, проезжали мимо села Романешты,  в котором находятся виноградные плантации, когда-то принадлежавшие царской семье, и откуда поставлялись великолепнейшие вина к столу его Императорского Величества Николая II.
       Село Романешты и получило свое название от фамилии царской династии, и называется так до сих пор. Как это ни странно, его почему-то еще не переименовали…    
       Все, что мы видели с "борта" "Явы", соответствовало весьма известному в Молдове того времени лозунгу: превратим родную Молдавию в цветущий сад Советского Союза!
       Да! Все  было именно так!  Молдавия была в то время истинно цветущим садом великой страны.
       Мне казалось, что мы двигались не по дороге, не по земле, а летели, буквально парили в гондоле дирижабля или в корзине воздушного шара, где-то там, среди облаков, расцвеченных палитрой всех цветов радуги. Это была частичка небесного Рая... на отдельно взятом мотоцикле.
       На кишиневском промтоварном толкучем рынке (толчке-барахолке), я по случаю приобрел хромированную фигурку оленя, эмблему, вернее, фирменный знак автомобилей "Волга-21", которая, небезосновательно предполагаю, была стремительно похищена с неосторожно оставленного лохом автомобиля.
       Это был родной брат того оленя, которого "Балбес" (Юрий Никулин в кинофильме "Кавказская пленница") временами прикручивал к капоту своего ободранного "Запорожца".  Я, проникнувшись гениальностью полета  фантазии "Балбеса", проявил смекалку  и находчивость. И, как "Балбес-2" (Юрий Субботницкий), продвинул эту идею далеко вперед. А именно,  "присобачил" фигурку на переднее крыло (на защитный щиток переднего колеса) своего мотоцикла.               
       Таким образом, красавец-хромированный олень с берегов далекой Волги  добавлял собой определенный шарм нашей поездке.
       Более того, Лилия также весьма одобрительно отозвалась и о моей сногсшибательной идее, и о самом рогатом красавце.
       Мы вместе часто гоняли на "Яве" по улицам Оргеева, шокируя и приводя в смятение местную публику. А водителей и пассажиров автотранспорта, двигающегося  и по встречному, и в  попутном  направлении, приводили в "бешеный" восторг именно этим гордым красавцем-оленем, замершим в прыжке и стремительно рассекавшим встречные потоки воздуха!         
       Надо признаться, я еще не очень уверенно водил мотоцикл, но водительские права у меня уже были.
       Однажды Лиле захотелось прокатиться куда-нибудь подальше. И мы отправились в путь по Бельцкой трассе в сторону Теленешт.
       Совершенно неожиданно возникла сложная дорожная ситуация, в которой мне еще раз удалось чудом спасти жизнь Лили, а заодно и свою собственную.
       Впереди нас двигался огромный грузовой "КамАЗ" с прицепом, доверху загруженный досками.
       Возле местной оргеевской мебельной фабрики он неожиданно резко затормозил и остановился, чтобы пропустить  встречный транспорт и затем повернуть налево. Но при этом почему-то не сработал, не включился световой сигнал торможения  и левого поворота.
       Скорость  нашей "Явы" была достаточно большая.
       Острые края-торцы свисающих с прицепа досок стремительно надвигались на нас. Я левой рукой изо всей силы выжал ручной тормоз и, привстав, правой ногой надавил на ножной. Однако скорость мотоцикла падала предательски медленно. Стало  понятно, через какие-то доли секунды на асфальте будут валяться два обнявшихся обезглавленных трупа, так как досками нам бы просто оторвало головы...
       Лиля вцепилась в меня и, крепко прижавшись, закричала.
       Я заорал:
    – Опусти голову насколько это только возможно и наклонись вправо!
       Рядом с трассой был когда-то проложен придорожный ров, который за давностью лет превратился в обычную сточную канаву с пологими склонами, густо заросшими травой.
       В этой ситуации я принял единственно верное решение и, резко повернув  руль вправо,  мотоцикл наклонил  влево.
       Наша "Ява" стала соскальзывать по склону вниз. Доски пролетели над и чуть в стороне от наших неразумных голов.
       Я прилагал невероятные усилия, помогая торможению... своею собственной левой ногой.
       Впереди нас по канаве, спасаясь от погони жутко грохочущего двухколесного чудовища, которое очевидно хотело схватить ее за хвост, неслась, используя все внутренние резервы и ресурсы беленькая козочка. За ней волочилась веревка с вырванным колом, к которому она была привязана.
       По дну спасительной канавы струился хилый ручеек. Грунт был болотистый, вязкий, что тоже способствовало резкому уменьшению скорости.
       Перед нами по курсу движения, а вернее, полета, оказался джутовый мешок, туго набитый травой, которую собирала на корм той самой  козе старушка.
       Бабушка мгновенно и трезво оценила  сложившуюся ситуацию и, очень хорошо осознав, что главной ценностью в этом подлунном мире является собственная жизнь, максимально бодро перебирая старческими ногами и помогая себе руками, резво карабкалась вверх по противоположному склону.    
       Этот процесс происходил настолько быстро, что она спортивным стремительным броском взлетела на верх склона, попутно  осыпая нас проклятиями на мелодичном молдавском языке:
       Сволочи!
       Обнаглели совершенно!
       Катаются на мотоциклах по канавам и не дают спокойно бурьяны рвать!
       Когда же я немного пришел в себя, то обнаружил, что уютно расположился в болотце, резко попахивающем сероводородом.
       Ботинок на мне  не было (канава самостоятельно содрала их), носки были порваны, ступни ног сильно исцарапаны и кровоточили.
       Левая нога адски болела, но, слава Богу, как потом выяснилось, лодыжка не была сломана,  только лишь вывихнута.   
       Левая щека была стерта до крови, но глаз остался цел.
       Кожа на левой руке между большим и указательным пальцами была разорвана и тоже сильно кровоточила.
       Лиля устроилась более комфортно. Она картинно восседала у меня на спине, а вернее, на шее, а еще точнее, на затылке и напоминала  гоголевскую прекрасную панночку-ведьмочку из повести "Вий".
       Мне же, очевидно, по сценарию, написанному самим Провидением, была отведена, то есть уготована роль бурсака Хомы Брута. Таким образом, моя голова весьма экзотично и импозантно выглядывала откуда-то из-под Лили.
       Думаю,  со стороны мы оба представляли прелюбопытное, невеселое, но весьма экзотическое зрелище, особенно для пассажиров проезжающего мимо транспорта.
       Вдалеке же, на достаточно безопасном расстоянии стояла коза, бдительно и настороженно рассматривающая нас и готовая в любой момент пуститься  дальше наутек.
    – Какие-то странные эти двое, –  возможно, "думала" коза.
    – Один лежит, а второй... уютно и торжественно восседает на нем.
       Похоже, это ловушка, и они разрабатывают хитроумные планы моей поимки. Но им меня –  не поймать! Не тот случай!
       Перевернувшаяся и заглохшая "Ява" валялась за мешком с травой, фара была разбита, левая подножка согнута, переднее крыло-щиток сильно деформировано и превратилось в "гармошку". Так обожаемая мною фигурка хромированного оленя, до сих пор гордо парившая над передним колесом в стремительном прыжке, беспомощно и безвозвратно валялась рядом, реально "отбросив копыта".
       Как не очень приятное воспоминание об этом полутрагическом- полукомическом инциденте, который (слава Богу, этого не случилось) мог привести к фатальным последствиям, я до сих пор бережно храню этого "бездыханного" оленя. 
       На следующий же день многострадальную "Яву" я продал, не задумываясь и не колеблясь ни минуты, по сходной цене.
       Эти деньги нам очень пригодились.
       Мы с Лилей и друзьями серьезно и непринужденно отметили радостное событие очередного воскрешения, а именно мое второе рождение, и Лилино, уже третье (!), в "шикарном" местном ресторанчике "Весна".
       За руль я больше никогда не садился.
       Никогда!
       Ни мотоцикла, ни автомобиля.
       Хотя очень часто предлагали.
       А Лиля, совсем наоборот. Позднее она увлеклась ездой на картах, маленьких гоночных машинах. Это было время, когда  "элитная" молодежь, особенно в Москве, очень заинтересовалась этим новомодным видом спорта.
      Лиля даже прислала мне свою фотокарточку, где она интригующе восседала на карте в гоночном шлеме, из-под козырька которого очень мило выглядывали ее прекрасные глазки.
       Какой все же разновекторный результат той поездки на мотоцикле, нашей последней встречи в Оргееве и предпоследней в этом мире. Впрямь по Тургеневу:

       Веселые годы,
       Счастливые дни –
       Как вешние воды,
       Промчались они!..

       Лето заканчивалось, приближался новый учебный год.
       Мы разъехались, или, как говорят в Одессе, разбежались в разные стороны. Каждый отправился в свой город, Лиля  в Москву, я в Одессу, так ни о чем и не договорившись и ничего определенного на будущее не решив.
       Через моих друзей и знакомых до меня потом обрывками долетали слухи, и я  узнавал, что Лилию после окончания ВГИТИСа приняли на работу в труппу Московского академического театра оперетты. Что ее "звездная" популярность набирает обороты и что внимание к ней, к спектаклям с ее участием даже у привередливых и искушенных столичных зрителей также возрастает.
       С той невероятно далекой поры незаметно  пролетело... еще почти 40 лет.
       Почти целых сорок лет!          
       Здесь уместно упомянуть, и не буду лукавить, я часто вспоминал  Лилю,  а вернее сказать, помнил о ней всегда, постоянно, везде, где бы только  мне ни приходилось бывать,  куда бы переменчивая судьба моряка и распоряжения отдела кадров Черноморского морского пароходства ни забрасывали меня.
       Положа руку на сердце, могу признаться, не так уж я и пристально следил за личной жизнью Лили, но знал, что у нее не все ладилось и получалось, что она не один раз выходила замуж, и что у нее родился сын Александр.
       Знаю и то, что после нескольких неудачных матримониальных попыток Лилия обрела свою настоящую любовь, настоящее счастье. Она "окончательно" вышла замуж и обвенчалась в церкви с успешным и красивым молодым  человеком, Алексеем, сыном известного киноартиста Юрия Яковлева, внуком знаменитого Аркадия Райкина.
       Однако мысленно я часто, очень часто представлял себе, как мы нечаянно встретимся когда-нибудь и где-нибудь с моей детской мечтой, моей первой, такой смешной и наивной  любовью, Лиличкой Амарфий.
       Она  красавица, известная актриса и певица, а я  бывалый, "обветренный и просоленный" морской волк, в "блестящей" форме моряка пассажирского флота, декорированной золотыми эполетами, наградами,  регалиями и знаками отличия. 
       И вот...
       Моя, вечно колеблющаяся из одной крайности в другую, судьба решила все же преподнести мне настоящий подарок!
       Еще раз свершилось! Свершилось Чудо!               
       Я устроился работать по контракту на пассажирский океанский лайнер "Silver whisper"  ("Серебряный шепот") английского судовладельца.
       Черноморское морское пароходство (ЧМП) к этому времени физически перестало существовать, безвременно кануло в Лету.
       Крупнейшее, трижды  орденоносное пароходство, в состав которого входило 396 новейших морских судов разнообразных типов и назначения, несколько крупных портов, заводов, комбинатов, судоремонтных доков, "на шару" доставшееся при дележе СССР  Украине, из-за недальновидности и при попустительстве первого Президента Украины, г-на Леонида Кравчука было в кратчайшие сроки разворовано до последнего винтика и клочка писчей бумаги.
       Результат был убийственно печален.               
       Около 20 тысяч моряков плавсостава, высококлассных специалистов разных морских профессий и примерно такое же количество "береговых" работников и сотрудников пароходства лишились хорошей, высокооплачиваемой, достойной  работы. Все они были безжалостно вышвырнуты в объятия Одессы-мамы, "обалдевшей" от  такого финала просуществовавшего более полутора веков лучшего пароходства страны Советов.
      И каждому работнику пароходства, выброшенному безразличной чиновничьей волей на берег и оставшемуся без средств к существованию,  пришлось воплощать самостоятельно в реальную жизнь шуточную  морскую поговорку, "Спасение утопающих  – личное дело самих утопающих", и пытаться найти себе работу, где только можно  и какую  только можно.
      Исторически сложилось так, что пароходство и морской порт  являлись градообразующими предприятиями Одессы со времени ее основания.
Эти предприятия плюс торговля давали средства для существования и дальнейшего развития Одессы. И именно так оно было почти два столетия.
       Новоявленные "факиры и фокусники" мгновенно сориентировались в мутной воде представившейся лакомой ситуации и настолько изощренно и молниеносно провернули свой "гешефт", что все, созданное и наработанное во благо и для блага родного города несколькими десятками поколений трудолюбивых одесситов, почти мгновенно исчезло, испарилось как бы в никуда!
       В настоящие дни нет, физически не существует Черноморского морского  пароходства, как будто его  никогда и не было.
       Дикая, нелепая фантастика.  Но это так.
       Нет воров, никто не пойман, никто не наказан.
       Фактическое же исчезновение ЧМП самым негативным образом отразилось и на финансовом состоянии города, и на экономике всей Украины.
       Я прекрасно помню, как на многих собраниях разных уровней произносилось магическое: миллион долларов, заработанный моряками, обходится стране в несколько раз дешевле, чем при добыче золота из недр планеты!  Моряки! Так давайте будем трудиться еще интенсивнее, еще эффективнее и  еще вдохновеннее в этом направлении. Давайте возьмем на себя новые повышенные трудовые обязательства!..
        Согласно каноническим законам физики вернуть прошедшее время невозможно, но вернуться в него можно, сердцем, памятью…
 

    ...Красавец-лайнер хоть и принадлежал английской круизной компании, но согласно контракту  в том году работал с пассажирами России и стран СНГ.   
       Экипаж же был укомплектован в основном одесскими моряками.                Согласно судовому расписанию "Silver whisper" должен был выполнить несколько круизов по Средиземному морю и два основных, 18-суточных рейса из Сочи вокруг Европы, с заходами в Лондон, Венецию, на Мальту, в порт Ла-Валетта,  Барселону, Гибралтар,  Касабланку, Копенгаген, Осло, Стокгольм, в Санкт-Петербург и обратно в Сочи.
    ...Белоснежный и стремительный, как морская чайка,  лайнер, после докового ремонта в Германии, тщательно выдраенный нашими титаническими стараниями "до слепящего блеска",  стоял у причала сочинского морского вокзала.               
       Граница и выход в город экипажу уже были закрыты.               
       Я сменился с очередной вахты и прогуливался по верхней палубе, наслаждаясь панорамой весеннего Сочи.
       Шла обычная рутинная посадка пассажиров.
       Неожиданно, по громкой судовой трансляции раздался голос капитана:
    – Вниманию членов экипажа, задействованных на посадке пассажиров!
       К борту судна приближается народная артистка России Лилия Амарфий с труппой Московского театра оперетты. Прошу быть особо внимательными и обходительными.               
       Я обомлел, не поверив своим ушам.
       И в ту же секунду уже стремительно мчался к бортовому леерному ограждению пеленгаторной палубы.  Перегнувшись через планшир, в нарушение всех требований морского  Устава и законов судовой этики, я завопил истошным голосом  первое, что пришло на ум:
    – Лиля! Лиля! Моряки-оргеевцы приветствуют тебя! 
       И так как она отлично владела румынским языком,  продолжил орать уже на румынском:
    – Лилиана!  Бунэ зиуа! Вэ салут!
       Бине аць венит пе "Silver whisper".
       Лиля!
       Здравствуй! Приветствую тебя!
       Добро пожаловать на наш теплоход!
       Лиля от  такого "радушного, пролетарского приёма"  оторопела и замерла на месте и, еще не понимая, кто это орет, машет руками и прыгает где-то там наверху,  приветственно помахала  рукой в пространство.
       Через несколько часов в моей каюте раздался телефонный звонок.
       Звонила Лиля.
    – Юра! Я в судовом бюро информации "вычислила" тебя! Это просто чудо какое-то! Ты работаешь именно на том пароходе, на который я  попала совершенно случайно!
       У меня завтра встречный концерт, приходи обязательно. Мне будет  очень-очень приятно тебя увидеть, и я говорю это совершенно искренне.
       Я ответил, что члены экипажа во время круиза не имеют права без служебной необходимости появляться в пассажирских помещениях и местах отдыха туристов, тем более в музыкальном салоне. Запрещено категорически!                – Не волнуйся, это мои проблемы, – ответила Лиля.
       Дело в том, что на время выполнения круизных рейсов всегда специально приглашаются на лайнер артисты, певцы, музыканты, а также широко известные, интересные люди. Это делается для того, чтобы свободный досуг пассажиров проходил в более  "комфортной, занимательной и уютной" обстановке.
       Как правило, на второй день после отхода судна в рейс и за день до прихода в конечный порт даются, соответственно, встречный и прощальный концерты.
       Именно для таких концертов и была приглашена Лиля с труппой Московской оперетты.
       В возникшей ситуации она сориентировалась мгновенно.            
       Через некоторое время вновь раздался звонок.
       На этот раз звонил капитан и сообщил: – Юрий Дмитриевич. Тут такое дело, вы приглашаетесь на встречный концерт, тем более что об этом лично просила ваша знакомая (на слове "знакомая" капитан  сделал особое ударение).          Какие у Вас, Юрий Дмитриевич,  оказывается, интересные знакомства, да еще в таких сферах!  А условие и требование к вам одно, прибыть в музыкальный салон заранее  в парадной форме.
    –  Все, абсолютно все прекрасно понял! Будет выполнено в наилучшем
виде, –  радостно ответил я.            
       На концерте пассажиры встретили Лилию очень и очень доброжелательно.
       Ее выступление всем невероятно понравилось.  Восторженные пассажиры долго, много и охотно аплодировали. Вызывали Лилю на "бис" снова и снова.
       А затем она неожиданно обратилась к публике:
    – Сейчас в нашем судовом музыкальном салоне присутствует мой давний школьный друг, земляк из славного молдавского города Оргеева, а ныне член экипажа. Я хочу специально для него исполнить песню из кинофильма "Призрак оперы".
       Юра, – добавила она, – поднимись, пожалуйста, и покажись.
       Присутствующие тоже бурно мне захлопали, что было очень приятно, хотя заслуг моих в данном случае не было никаких.         
      Далее Лиля вместе с известным  и весьма почитаемым мной  "звездным артистом" Львом Дуровым, помните, он снимался в роли капитана мушкетеров в фильме "Три мушкетера", и который тоже был приглашен в этот круиз,  исполнили  несколько великолепных миниатюр, в их числе совместный коронный шуточный номер-сценку  "Аидише мама".
       С Львом Давыдовичем мы были знакомы по предыдущим нескольким круизам и однажды даже "содержательно", по-мужски и не торопясь, провели время в обществе друг друга в уютном припортовом баре Марселя за занимательной беседой.
       На следующий день, когда теплоход  уже подходил к Стамбулу, мы встретились с Лилей более обстоятельно.
       Я  попросил ее внимательно выслушать меня.
    – Лиличка!
       Ты отправилась в круиз еще и для того, чтобы передохнуть, развеяться.      И я это прекрасно понимаю.  Мне же, безусловно, хочется больше и дольше  пообщаться с тобой.  Даже просто побыть  рядом, ведь мы не виделись целых сорок таких долгих и так стремительно промелькнувших лет.
       Почти полстолетия!
       Боже милосердный! Целых сорок лет!
       Как  все же неумолимо летит время, и как стремительно промелькнула жизнь!   
       Постарайся вникнуть в суть того, о чем я тебе сейчас скажу.
       У меня абсолютно нет никакого желания превратить твой отпуск в кошмар и повторить, едва ли не в реальности, ситуацию рассказа Александра Куприна "Гранатовый браслет".
       Помнишь ли, хотя бы приблизительно, фабулу повествования?
    – Юра! Ты меня просто обижаешь!
       Могу тебя либо огорчить, либо обрадовать. Конечно же! Мне нравилось и нравится творчество Куприна!  Я хорошо помню этот рассказ. Ты, наверно, думаешь, если я стала, скажем так, известной артисткой, так сразу же и безнадежно поглупела, что ли?!
    – Я  так не думаю и спросил  только  потому,  что не хочу, не дай Бог,  быть приторно навязчивым, как тот бедняга телефонист.         
       Мне хотелось бы обратить твое внимание, объяснить и сравнить нашу ситуацию именно с той, какую описывает Куприн. А эти ситуации, на мой взгляд, так поразительно схожи!..
       Мы нашли консенсус и договорились, как только у нее, да и у меня тоже, потому что я все-таки член экипажа, а не свободный турист, появится возможность и подходящее время (да и желание тоже), Лиля сама позвонит мне.
       Лиля заверила, что в случае, если я буду отсутствовать  "дома",  в каюте, она меня сама обязательно найдет.
       Здесь надо заметить, что по особому распоряжению капитана  любая ее просьба выполнялась безотлагательно.
       Действительно, меня  разыскивали и находили достаточно быстро в любой, даже в самой отдаленной точке судна,  "вытаскивали" даже из-под  пайол, как только  у Лили появлялась минута, свободная от экскурсий и постоянных репетиций. Кстати, спешу пояснить, пайолы – это металлические рифленые листы в машинном отделении, точнее говоря, пол, по которому передвигаются механики и мотористы.  А что уж находится  и творится под этими листами, лучше не говорить, настоящая преисподняя!
       Хочу привлечь особое внимание Читателя: этот, казалось бы совсем никчемный разговор будет иметь совершенно неожиданное и содержательное продолжение ровно через четыре года.
       Как обычно незаметно промелькнут эти четыре года, и я неожиданно получу к своему очередному дню рождения, а он у меня седьмого июля, небольшую посылочку-бандерольку из Москвы.
       В ней я обнаружу очень красивое и затейливо изготовленное серебряное кольцо-перстень.
       Даже на первый взгляд будет ясно, что это работа высококлассного мастера.
       Орнамент  перстня  – искусная кабалистическая вязь, а центр печатки  украшает ограненный кристалл  граната, переливающийся и пылающий искрами кровавого, темно-красного цвета в обрамлении золотой накладки в виде загадочного филигранного узора.
       И я невольно улыбнусь, вспомнив  наш разговор о "Гранатовом браслете".
       Красивый, дорогой подарок, который,  насколько я смогу понять, будет хранить в себе особый тайный смысл.
       Тайный для непосвященных.
       Еще внутри бандероли я найду аккуратно сложенный листок с текстом стихотворения. Его я привожу ниже.
       Бандероль оказалась от Лили.
       Причем,  как выяснится потом, она будет отправлена почти  ровно за год до ухода Лилички из жизни.

       В путах лести сладкой,
       Иногда украдкой
       Вспомни обо мне!
                Рассекая волны   
                Под луною полной,
                Вспомни обо мне!
       И шагая браво
       За высокой славой,
       Вспомни обо мне!
                С пира возвращаясь,
                С милою прощаясь,
                Вспомни обо мне!
       Руки есть белее
       И уста алее,
       И друзья милее,
       Больше искр в вине,
                Летом, в час закатный,
                Розы ароматной      
                Шелест еле внятный               
                Слыша в тишине,
       Но за чашей винной,
       За беседой длинной
       Вспомни обо мне!
       Вспомни обо мне! 
                На заре росистой,
                В час прохлады чистой         
                Вспомни обо мне!
       Осенью безбурной
       Под листвой пурпурной
       Вспомни обо мне!
                В час тоски и сплина
                Ночью у камина
                Вспомни обо мне!
       Запоет ли скрипки
       Ласковый и гибкий
       Голос про улыбки
       Солнца по весне,
                Вспомни, как бывало
                Я тебе певала.
                Вспомни обо мне!
       Вспомни обо мне!
       Вспомни обо мне!

       Какие же мелодичные, певучие, исполненные светлой печали стихи!
Для меня  так и останется загадкой, написала Лилия сама эти прекрасные строки  или это поэтическое творчество  неизвестного автора…

       Постепенно судовая жизнь вошла в свой размеренный режим.
       Экипаж теплохода трудился, выполняя свои рутинные обязанности, вахты сменялись вахтами, а всем довольные пассажиры  активно отдыхали,  предаваясь радостям круиза.
      Специфика морской работы, и особенно на пассажирских лайнерах, предоставляет уникальные возможности посетить самые экзотические места земного шара, побывать там, где вряд ли бы смог, имея обычную сухопутную профессию.  Более того, появляется также возможность познакомиться с неординарными людьми, которые в обычной суетной  жизни бывают практически недоступны.
       Однажды, когда мы в очередной раз встретились с Лилей на верхней палубе, я решил развлечь ее и рассказал  прелюбопытную историю, произошедшую со мной в одном из круизных рейсов.
       Тогда я работал на флагмане советского  пассажирского флота турбоходе "Максим Горький" (бывший немецкий "Hamburg"). 
       Михаил Горбачёв, пребывая с визитом в Германии, заприметил  его.
 Судно выглядело весьма впечатляюще – огромное, с большой пассажировместимостью,  красивыми стремительными обводами, прекрасным и удобным внутренним дизайном. Оно действительно вызывало восхищение.
       Турбохода такого класса в СССР еще не было. И Министерство морского флота, не откладывая дело в долгий ящик, начало переговоры о приобретении турбохода.
       Сначала немцы и слышать о том не хотели, потому что для Германии это судно тоже было гордостью и такой же "иконой", как для Франции в свое время  "France". 
       Но  интенсивность переговоров нарастала, а предлагаемая сумма увеличивалась.
       В конце концов, практичные немцы все хорошенько просчитали и взвесили. "Гамбургу" к тому времени было уже более десяти лет, а за предложенные деньги вполне можно было построить новейший современный лайнер.
       Немцы для приличия  и "накрутки" цены поторговались, но сдались.
       "Hamburg"  после капитального ремонта и частичного переоборудования на верфях того же Гамбурга получил гордое пролетарское имя  "Максим  Горький". Правда, моряки между собой говаривали о нем: "Белый пароход –  черная жизнь", так как приходилось трудиться, осваивая судно,  не покладая рук.
       Мне повезло, я получил очередное назначение в отделе кадров пароходства и начал плавать на "Максиме".
       Работали мы в тот туристический сезон, выполняя фрахт с английскими, немецкими, французскими и итальянскими туристическими фирмами и пассажирами.
       Однажды, а это было воскресенье, судно пришло в Исландию и ошвартовалось у причала Рейкьявика.
       Сменившись с вахты, я отправился погулять по городу.
       В воскресные дни все города Европы и Северной Америки, как, впрочем, и многих других стран, пустеют, народ после  напряженной трудовой недели заслуженно отдыхает.
       Рейкьявик не очень большой город.
       Я побродил по центральной части.
       Затем подошел полюбоваться на монументальную 75-метровую Хадльгримскиркью,  главную городскую кирху. Заодно осмотрел находящийся здесь же величественный памятник национальному герою Эрику-завоевателю: подарок народа США народу Исландии за предоставленные порты как базы Военно-морского флота США во время Второй мировой войны.
       А далее, перевалив через небольшую сопку, неожиданно оказался у побережья чистейшей лагуны с изумительной темно-синей водой.
       Вдали высились живописные горы, с покрытыми вечным льдом вершинами.
       Пейзаж был сказочно красив!
       Совсем близко от берега стоял такого же сказочного вида двухэтажный аккуратный домик. И что самое странное, мне показалось, я его уже где-то  видел, хотя в Рейкьявик попал в первый раз.
       Возле домика на высоких флагштоках развевались огромные полотнища флагов трех стран – Советского Союза, Исландии и Соединенных Штатов Америки.
       На граните оснований флагштоков были установлены бронзовые памятные доски на трех языках – русском, исландском и английском.
       Надпись на русском оповещала:
      "В этом здании 11 и 12 октября 1986 года состоялась историческая встреча между Генеральным секретарем ЦК КПСС Михаилом Сергеевичем Горбачевым и Президентом Соединенных Штатов Америки Рональдом Рейганом, положившая конец "холодной войне" между СССР и США".
       Так, значит, это и есть тот самый дворец Хофди Хаус, в котором и происходила знаменательная встреча представителей двух противоборствующих миров, двух противоборствующих мировоззрений!
       И вот почему это здание было мне  знакомо,  его фотографии в те дни наперегонки печатали все газеты мира.
       Возле меня в этот момент не было ни одного человека. Стояла задумчивая вселенская тишина. 
       Я несколько раз обошел вокруг "дворца", затем снова вернулся к флагам и бронзовым мемориальным доскам.
       Еще немного постоял, затем, на прощанье, вернулся к высокому крыльцу, по которому когда-то поднимались  Михаил Горбачёв и Рональд Рейган.
       Неожиданно негромко скрипнула дверь, и на верхней площадке крыльца появился полицейский в форме. Внимательно и оценивающе посмотрев на меня, он взмахнул дубинкой.
       Этот жест означал одно – стоять и не двигаться, что я беспрекословно и  исполнил.
       Полицейский спустился ко мне с крыльца и попросил показать документы.
       Я протянул ему паспорт моряка и пропуск на выход в город.
       Рассматривая их, он попутно задал мне несколько  вопросов, кто я и что здесь делаю.
    – Понятно, Вы русский моряк с русского парохода. Я давно наблюдаю за Вами. Вы так тщательно и заинтересованно все осматривали, что мне самому было интересно наблюдать за Вами. 
       Вообще-то это категорически запрещено, но я для Вас сделаю исключение.
 Если есть желание, я могу устроить Вам небольшую экскурсию.
       Повторяю, это категорически запрещено, но именно для Вас я сделаю исключение.
      Уверен, что Вы не откажитесь от моего предложения!
       Я, естественно, не отказался! Еще бы, такой уникальный шанс увидеть все собственными глазами! Тем более что здесь разворачивались события исторической важности, и здесь встречались Президенты двух  великих держав.
       Мы поднялись по тем же самым ступенькам, по которым поднимались и Горбачев, и Рейган. Я  даже реально представил себе, как они поднимаются именно по этим самым ступенькам, по которым я иду сейчас, и как они стоят на верхней площадке, пожимая друг другу руки.
       Внутри все было по-спартански просто.
       Посредине длинный стол. С  одной его стороны, очевидно, сидела делегация СССР, на столе, напротив центрального кресла, стояла табличка –  Михаил Сергеевич Горбачев, Президент СССР, Генеральный секретарь ЦК КПСС.
       С другой стороны стола табличка: Ronald Ragan – President of the USA.
       Справа, в небольшом углублении, возле огромного панорамного окна также стояли отдельно два кресла, над которыми висели два небольших флага  –  СССР и США.
      Оказывается, именно в этих креслах сидели Президенты напротив друг друга, но на сей раз без сопровождавших их делегаций, и уже четко в формате "один  на  один" вели дискуссию и рассматривали фотоальбомы.
       Мой  "гид" обратился ко мне с весьма неожиданным и заманчивым предложением:
    – Хотите посидеть в кресле на месте Президента Соединённых Штатов Америки?
       Отказаться было просто невозможно!
       Шутка  ли,  ощутить себя...
    – А теперь  на месте Президента СССР?
       Я с достоинством воссел и в это кресло…
    – Ну как?!
       Я со вздохом только развел руками, в такую, уникальную и совершенно непредсказуемую ситуацию я еще не попадал.
       Поздним  вечером "Максим" отошел от причала Рейкьявика и взял курс сначала на остров Ян Майен, а затем на норвежский архипелаг Шпицберген, на бухту Святой Магдалены, где пассажиры смогут полюбоваться на сползающий в Северный Ледовитый океан ледник, а если повезет, то и увидеть, как от него откалываются огромные ледяные глыбы и таким образом превращаются в плавающие айсберги.
       Я еще долго стоял на верхней палубе, любуясь великолепной панорамой и огнями удаляющегося Рейкьявика, продолжая находиться  под впечатлением прошедшего неповторимого дня и обилия переполнявших меня впечатлений.
       Случайное счастливое стечение обстоятельств дало мне возможность побывать там, где происходило это историческое событие мирового масштаба, прикоснуться и почувствовать на краткий миг свою сопричастность к нему…
       Лилия, молча выслушав мой рассказ, улыбнулась:
    – Тебе просто удивительно везет на необычные ситуации, из которых ты выносишь  множество ярких, красочных впечатлений! Ты ведь всегда хотел именно этого, добивался этого и наслаждаешься такими моментами!
       Я обратила внимание на выражение твоего лица, ты прямо-таки  жил тем,    о чем  рассказывал. Может, тебе тоже следовало бы подумать о театральном поприще, либо попробовать себя в журналистике?  Вот тебе уже удалось и в амплуа  Президента побывать, причем одновременно двух государств! Да еще каких!
       Чтобы отблагодарить Лилю за концерт, я решил сделать встречный, широкий джентльменский жест и вступил в сложные дипломатические переговоры с очень важными и почитаемыми людьми на пассажирских лайнерах, а именно – с директором ресторана, заведующим производством, то есть шеф-поваром, и заведующим продовольственным складом.
       О! Это весьма и весьма уважаемые и значимые люди на пассажирском флоте! 
       Консенсус был достигнут в кратчайшие сроки, и я получил возможность в течение всего круиза, а он продолжался 18 суток, к каюте номер 207, в которой "обитала"Лилия  весь круиз, приволакивать ночью , именно ночью и именно приволакивать, потому что унести дары из самых сокровенных закромов судовых продовольственных складов – солидный мешок с тропическими фруктами, ресторанными вкусностями и зарубежными застольными
радостями,  –  было просто невозможно.
       Весь экипаж знал о моих ночных таинственных маневрах, на судне от всевидящих зорких глаз спрятать ничего невозможно, как ни старайся. 
А так как круглосуточно охранять этот мешок с дарами физической возможности не было, то содержимое к моменту утреннего выхода Лили из каюты значительно, а то и более чем наполовину, опустошалось ночной вахтой.
       Единственное, отчего мне должно было быть,  по логике, приятно и успокаивало в данной ситуации, это то, что ночные заступающие и сменяющиеся вахты наверняка благодарили меня за вкусные дополнительные подарки и за то, что мы так счастливо встретились с Лилей в этом круизе. По крайней мере, я на это надеюсь. 
       Я неплохо знал устройство судна и решил для Лили организовать познавательную экскурсию. После переговоров на эту тему, было получено разрешение и достигнута  договоренность с капитаном и старшим механиком.
       Обладая специальным морским образованием и морской технической терминологией английского языка, я научился на неплохом уровне  организовывать и проводить экскурсии по судну, часто выступая и в ипостаси гида тоже.
       Мы начали экскурсию с машинного отделения. Я открыл массивную герметичную дверь.
       На нас пахнуло нестерпимым жаром (температура здесь, особенно в тропиках, достигает 50 и даже больше градусов), и хотя работают мощные вентиляционные системы, и вдувная, и вытяжная, четырехчасовую вахту очень тяжело отработать.
       Добавьте к этому тяжелый едкий запах сильно разогретых масел, мазута, солярки.
       И… адский, иначе не скажешь, грохот работающих разнообразных механизмов.
       Лиличка, с мученическим видом полной обреченности, посмотрела на меня. Я протянул ей в упаковке новые, приготовленные для такого случая,  глушители-наушники.       
       Думаю, что не смог бы даже  себе представить, как эта дикая звуковая какофония воспринималась ее абсолютным музыкальным слухом.
       Проведя специальный вступительный инструктаж о необходимых правилах поведения в судовом машинном отделении, я первым  стал спускаться по крутому металлическому трапу, чтобы подстраховать Лилю и успеть подхватить, если она вдруг не удержится и сорвется вниз с огромной высоты на  металлическую палубу, то есть предупредить и не допустить возможности печального сценария.  О таком варианте развития событий даже подумать было страшно.
       Процедура, похожая на альпийский горный спуск, прошла успешно и, к счастью, все обошлось!
       Лиличка же дополнительно продемонстрировала присущую ей с детства смелость, выносливость и стойкость в любой неожиданной ситуации.
       К нам подошел главный механик, как истинный джентльмен  поцеловал Лиле руку, уже слегка испачканную машинным маслом, и после дополнительного краткого инструктажа разрешил ей подержаться за рукоятку ручного запуска одного из главных двигателей. Затем прима московской оперетты уже самостоятельно запустила в работу сепаратор масла и насос откачки льяльных вод.
       Постепенно Лиля освоилась в этой преисподней, быстро вошла в роль и уже не шарахалась испуганно от жутких механических монстров, неожиданно возникающих то здесь, то там.
       Закончив процесс изучения непосредственно механических систем, мы плавно перешли к электрическим и поднялись в центральный пульт управления,  где нас уже встретил старший электромеханик.
       Представительница театральной богемы была просто поражена обилием приборов, шкал, стрелок, рукояток, мнемосхем и десятков мигающих приветливо и даже очень неприветливо сигнальных лампочек-индикаторов.
       Лиличка своей рукой, которая находилась в моей руке, запустила синхроноскоп и четко ввела на параллельную работу второй запасной дизель-генератор. И  этот запуск получился также удачным с первого раза.
       Так что ей уже смело можно было бы выписывать в конторе Капитана порта диплом судового электромеханика первого разряда.
       Покинув царство хитроумных механизмов, мы поднялись на капитанский мостик.
       Весь штурманский состав, по такому случаю в белоснежной парадной форме, выстроился по линейке. 
       Народная артистка России торжественно подходила к каждому офицеру,
капитан  представлял его, а тот, в свою очередь, прикладывал в приветствии руку к козырьку. Это было особое, приятное исключение, так как в  морском гражданском флоте рука в приветствии к козырьку не прикладывается.
       После еще одного вступительного инструктажа, проведенного на этот раз самим капитаном, по его распоряжению режим управления судном  был переведен с автопилота на ручное управление.
       Старший матрос-рулевой сдал вахту, а Лилия с явно выраженным чувством собственного достоинства и ответственности  приняла ее. И уже самостоятельно взявшись за рукоятки штурвала, приступила к непосредственному управлению гигантским пассажирским лайнером!    
        Смотрелась она очень и очень импозантно.
        На голове у нее экзотично и лихо красовалась капитанская фуражка с позолоченной кокардой-крабом. Восторженные глазки Лилички прикрывали темные очки, а на шее на кожаном ремешке висел тяжелый штурманский бинокль со словом "Капитан", это был персональный бинокль нашего капитана.          Внимательно поглядывая на картушку гирокомпаса, народная артистка России "уверенно управляла" огромным океанским лайнером, который был до отказа "нафарширован" пассажирами и членами экипажа  (общее количество  1025 человек) и шел полным ходом курсом на Лондон.
       Наблюдая со стороны, с каким упорством, прилежностью и сосредоточенностью "практикант-капитан" управляет  теплоходом,  и таки "Да" со стопроцентной  вероятностью можно было спрогнозировать, что "Silver whisper" точно и согласно судовому расписанию достигнет берегов Туманного Альбиона и, поднявшись по Темзе вверх по течению, пришвартуется у причала Докленда в назначенное время, согласно круизному расписанию.
       Лиличка в своем "залихватском" виде смотрелась  настолько забавно, что все присутствующие на ходовом мостике едва сдерживались, чтобы не засмеяться, в данный момент это было бы просто неуместно и недопустимо!
       Безусловно, она и сама  прекрасно понимала всю комичность этой ситуации, которая была специально для нее смоделирована и  срежиссирована мной, но не подавала вида, великолепно и деликатно справляясь и с такой заготовленной для нее ролью, еще раз продемонстрировав свои высокие актерские и сценические способности к воплощению любой заданной режиссером идеи и перевоплощению себя в любой образ. Что скажешь, талант!
       Действительно, было просто удивительно видеть, с каким достоинством и очаровательной улыбкой она выбиралась из этой предложенной ей ситуации.
       Присутствующие на ходовом мостике офицеры со смесью определенной доли иронии  и нескрываемого одобрения любовались неожиданным театральным мини-спектаклем, развернувшимся перед  их глазами.
       Мое предельно краткое и объективное резюме нашего посещения капитанского мостика: народная артистка России Лилия Яковлевна Амарфий с блеском справилась со спонтанно доставшейся ей ролью и достойно представила на фоне Атлантического океана Московский государственный академический театр оперетты! 
       Ох, если бы о том, что происходило тогда на ходовом мостике, узнало руководство судоходной компании, не поздоровилось бы ни капитану, ни мне…
И скорее всего, мы бы оба улетели из ближайшего порта захода первым же рейсом любой авиакомпании в сторону стран СНГ.   
       Посторонний человек, абсолютно не имеющий представления об элементарных правилах управления судном, тем не менее уверенно управлял новейшим пассажирским суперлайнером.
      По судовому локатору Лилия определила расстояние до ближайшей точки земли. Это оказалась самая юго-западная оконечность Португалии, мыс Сент-Винсент.
      Далее Лиля по дисплею прибора "Магновокс", подключенного к системе GPS, то есть глобальной спутниковой навигационной системы, рассчитала позиционирование объектов на координатной сетке глобуса земного шара с точностью до долей географической минуты. Она также сверила полученные данные с курсом судна, проложенного  лично капитаном на штурманской карте.
       Все было идеально.
       Все совпадало.
       Оказалось, Лилия Яковлевна  была прирожденным штурманом-мореходом, но скрывала от всех свои таланты, отвлекая, как сирена, общественность от этой мысли своим дивным сценическим голосом.
       После столь напряженных минут несения вахты и управления лайнером, мы в сопровождении капитана спустились во владения директора ресторана, который, радостно потирая руки, так же радостно нас приветствовал.
       Здесь, в его уютном "будуаре" уже находились главный механик, старший механик и старший электромеханик, к тому же уже "достаточно" весёлые.
       Капитан расстарался и приказал достать из своего "секретного" капитанского фонда пару заветных бутылок настоящего великолепного французского коньяка "Камю".  Директор ресторана, не дрогнув и не моргнув глазом, ответил встречным широким жестом истинного моряка – извлек на cвет  божий пару бутылок настоящего французского шампанского "Вдова Клико" и "Дон Периньон".
       Первый тост поднял Капитан.
       Он решил блеснуть "морским" юмором и произнес витиевато закрученный флибустьерский тост:
    – Да будет шуметь Мировой Океан!         
       Второй тост провозгласил я:
    – Предлагаю поднять бокалы за присвоение народной артистке Российской Федерации  Лилии Яковлевне Амарфий внеочередных и досрочных званий "Капитана дальнего плавания", "Старшего механика", "Старшего электромеханика!"
    – И "Директора ресторана" тоже, – с поспешностью добавил хозяин и поднял бокал "Клико".
       Вышколенные официанты, "по струнке" стоявшие вдоль переборки с согнутыми левыми руками, на которых красовались накрахмаленные полотенца, благоговейно взирали на происходящее.
       Мы пировали. Пили коньяк и шампанское, закусывали черной икрой, гвинейскими ананасами, а великолепное кофе по-турецки – черным английским шоколадом.
               
       "Серебряный шепот" все более удалялся от побережья Испании, от порта Бильбао и все дальше и дальше входил в царство Бискайского залива.
       Качка постепенно усиливалась.
       Да и боковой ветер продолжал набирать силу.
       Мы с Лилей поднялись на пеленгаторную палубу.
       Нельзя сказать, чтобы здесь было очень уютно, но полюбоваться на  взбесившийся  Бискай  того стоило.
    – Долго ли  будет продолжаться эта болтанка? – спросила Лиля. – Красиво, конечно, но гораздо лучше, когда палуба из-под твоих ног не пытается ускользнуть.
    – Такое "приятное состояние" будет продолжаться примерно двое суток, – разъяснил я. – В зависимости от волнения поверхности океана и силы ветра.
 А после этого испытания и достаточно неприятного промежутка времени, мы войдем в английские проливы  Па-де-Кале и Ла-Манш. Там уже будет поспокойнее, наконец-то качка уменьшится, и ты сможешь созерцать очертания берегов такого желанного Туманного Альбиона.  Когда же увидим меловые Дуврские уступы, это будет предвестием близкого устья Темзы.   
       Таким образом, по курсу движения нашего лайнера будет, как минимум, полуторасуточный переход через Бискайский залив.  Это достаточно неприятный район для мореплавания. Здесь всегда сильно качает, так как постоянно идет ритмично выматывающий бортовой океанский "накат", крупные волны Атлантики методично бьют в борт судна и валяют его безбожно с борта на борт.
       Причем  это при спокойной погоде, а если еще и штормит, то Атлантика "играет" кораблем, как игрушкой, и  он качается во всех плоскостях –  с борта на борт, с носа на корму и обратно.
       Очень похоже, что  таким образом в данной ситуации теплоход исполняет роль "ваньки-встаньки".
       В таких случаях моряки употребляют следующее словосочетание:              "штивает" Бог знает как.
       В этом районе даже бывалые моряки порой укачиваются от размеренного наката волн Атлантического океана, потому  с глубокой неприязнью относятся к Бискайскому заливу.
       Не принайтованные к палубе стулья и не закрепленные "по-штормовому" предметы так и норовят  запрыгнуть на кровать к хозяину каюты, если он находится в данный момент в "люлечке", а его самого  нахально вышвырнуть из уютного  облюбованного лежбища на палубу. И именно в такие моменты  книги, до сих пор мирно стоявшие на полках, стремятся упасть, причем, "по закону подлости" прямо на голову хозяину. Всю эту омерзительную вакханалию завершает хитрая настольная лампа, которая пытается как можно больнее ударить того же хозяина, к тому же опять-таки по голове.
      Предметы, неудачно закрепленные нерадивыми матросами на открытой палубе "по-штормовому", в мгновение ока смываются и улетают за борт, навсегда исчезая в безбрежных океанских просторах Атлантики.
      Эти "счастливые" полтора – двое суток ожидают абсолютно все суда, следующие курсом с юга, направлением на Англию, страны Скандинавии и Балтийского моря, равно как и суда, следующие в обратном направлении.
      А что же Лиля?! Она снова показала себя прирожденной морячкой!
Абсолютно не "укачивалась" и чувствовала себя достаточно комфортно.
      Многие пассажиры  в данной ситуации даже и подумать не могут, чтобы пойти на обед в судовой ресторан. Их и без еды выворачивает наизнанку.
      Удивительно распорядилась матушка-природа:  примерно пятьдесят процентов туристов, когда находятся на судне во время шторма, не могут в такой ситуации нормально поесть.  А для других пятидесяти процентов наступает настоящий "жор", им постоянно и много хочется есть. И для этой счастливой половины наступает приятный период настоящего праздника: она, эта половина,  пирует и за себя, и за того парня, и за друга того парня, и за всех, кто должен бы находиться  в ресторане за столом, но по изложенным выше причинам длительно отсутствует, "пластом" отлеживаясь на койке. Более того, эта несчастная половина всеми мыслимыми и немыслимыми словами поминает и проклинает тот самый миг, когда у них только-только появилась, только лишь начала зарождаться идея  отправиться в морской круиз.
      К слову сказать, я тоже отношусь к тому привилегированному сословию славной когорты моряков, с чувством собственного достоинства и "величия" пирующих во время шторма!
      Таким образом, как выяснилось, бушующий океан явился прекрасным стимулом для здорового аппетита народной артистки  Лилии Амарфий и для ее приподнятого настроения.
      Миновав беспокойный Бискай,  "Silver whisper" вошел в спокойные воды Английских проливов, и мы, наконец-то, традиционно встретились с Лилей на пеленгаторной палубе.
      На сей  раз мне пришла мысль рассказать еще об одном круизном рейсе на теплоходе "Карелия" с туристами Англии, Германии, Франции и Италии.
      В этом рейсе произошел  инцидент, который  мог бы закончиться трагично – гибелью или в лучшем случае тяжелыми травмами для девочки-англичанки.
 Но  благодаря просто фантастическому ее везению,  этого не случилось!
      Да, все благополучно обошлось, если не считать  испуга ребенка, испуга родителей, нескольких неприятных минут для пассажиров, уютно сидевших в шезлонгах вокруг судового бассейна и на глазах которых все и произошло, а  также моей разорванной, накануне отутюженной белоснежной рубашки с золотыми "эполетами", напрочь испачканных форменных брюк  и добротных ссадин на моём лбу и щеке. 
      Дело в том, что на всех современных пассажирских лайнерах на кормовой палубе  расположены плавательные бассейны, причем есть бассейн  для взрослых, он глубокий,  и детский – неглубокий.
      А на крупных лайнерах бассейнов бывает даже несколько, в зависимости от категории судна.
      Наличие бассейнов на морских судах – идея просто великолепная!
      Представьте себе, по лазурному океану плывет белоснежный лайнер, ярко и ласково светит солнышко,  рядом с судном выпрыгивают и резвятся задорные дельфины, порхают летучие рыбы, вокруг экзотические острова, а вы на этом теплоходе беззаботно плещетесь в бассейне!   
      Вот, наконец-то, она – заветная, когда-то казавшаяся неосуществимой, давняя  светлая мечта  детства,  воплощенная в реальность!
     На таких судах обязательно на нескольких языках вывешены объявления:
     Мокрая палуба – скользкая! Будьте осторожны!
     Просьба  не носить  обувь типа шлепанцы-вьетнамки и, особенно, при подъеме по трапу!
      Объявления-то висят, но их, как правило, никогда не читают!
И совершенно  напрасно.  Это действительно очень опасно!
      Поэтому,  для дополнительного напоминания предусмотрены регулярные объявления по громкой судовой трансляции.  Хотя и это, как показывает практика, не срабатывает. 
      Так вот, я, надев форменную одежду, поднимался  на ходовой мостик.
      Обычно я иду совсем другим путем, но на этот раз, неожиданно даже для самого себя, почему-то изменил свой привычный маршрут и пошел именно так, мимо бассейнов и отдыхающих в шезлонгах пассажиров.
      Детвора шумно резвилась в детском бассейне. Естественно, палуба вокруг была залита водой.
      Какой-то мальчишка погнался за девчонкой и она, убегая и визжа от восторга, как и положено в таких случаях, стала быстро подниматься вверх по трапу. Причем, именно во вьетнамках.
      На одной из ступенек девочка умудрилась зацепиться шлепанцем за ступеньку, не удержалась и с воплями полетела вниз. Я же, к невероятному везению для девочки, как раз подходил к началу трапа. Еще не понимая в чем дело, не успев даже поднять глаз, лишь услышав истошный детский крик, почувствовал, как на меня сверху что-то стремительно с воплями падает, и инстинктивно выставил руки. В следующее мгновение ребенок рухнул точнехонько прямо в них. 
      Это чудом спасло ей жизнь!
      Линдси, Lindsey Wolles, так звали девочку, оказалась  англичанкой. В этом круизе на теплоходе находилась небольшая группа англичан.
      Не окажись я по воле Судьбы именно в этот момент и именно в этом  месте, девочка, и это можно сказать с большой долей вероятности, могла бы либо погибнуть, разбившись, либо, остаться инвалидом на всю оставшуюся жизнь.
      Удар от падения пришелся на меня.
      Таким образом, я собой смягчил, самортизировал этот удар.
      Но все же он оказался такой силы, что я не удержался на ногах, и мы в обнимку с Линдси рухнули на мокрую палубу.
      Все это произошло на глазах  отдыхающих туристов.
      Поднялся неимоверный шум, крики, возгласы… Русский офицер-моряк спас английскую девочку!
      Многие поспешили к нам, стали помогать подняться, ощупывать, целы ли мы.
      Линдси отделалась всего лишь испугом, на ней не было ни царапинки!
      В этой сумятице к нам буквально пробились родители Линдси – Дэйвид и Хилари, и брат Роберт.
      Меня стали благодарить.
      До конца круиза Линдси не отходила от меня.
      Мы часто прогуливались с ней по палубам.
      Пассажиры поглядывали на нас и о чем-то перешептывались.
     Линдси, на время превращаясь в требовательного учителя, совершенствовала мои познания в английском языке, а я, в свою очередь, давал ей уроки русского.
     Да, кстати! К моему удивлению, в их школе почему-то изучали именно русский язык. Так что нам всегда было о чем поговорить.
     По моей настойчивой инициативе мы все чаще стали совершать налеты на  судовые бары, где я угощал Линдсиньку ее любимыми пирожными и коктейлями.
    Тощенькая она была все же! 
    Сами понимаете, Англия. За фигурой здесь следят с детства!
    Пирожные стремительно исчезали, глаза ребенка сияли и прямо пропорционально исчезнувшим пирожным разгорались детским благодарным радостным светом.
     С английской девчушкой и ее семьей мы подружились, а в конце круиза обменялись адресами и затем долго еще переписывались.
     В дальнейшем Линдси и ее родители трижды приглашали меня к себе в гости в Англию. Жили они недалеко от Лондона.
     Их бунгало, так семейство  Wolles  называло свой дом, находилось всего в тридцати километрах от Лондона и совсем близко от старинного городка Колчестер.   
     У всех членов семьи, как это и положено в доброй старой Англии, было по автомобилю.  И у Линдси тоже. Ей к тому времени исполнилось уже шестнадцать лет.  Юбилей серьезный, и по такому случаю ей  подарили новенький "Фольксваген".
     Я же, приурочив свой визит на Туманный Альбион к этой знаменательной дате, привез всем членам семейства столь высоко  ценимые англичанами изделия из прибалтийского янтаря.
     Для Линдси – желанное ожерелье, Хилари – невероятно модную в то время брошь-паук с огромным янтарным "пузом", Дэйвиду и Роберту – янтарные запонки.  Всем угодил, все остались довольны.
     Наличие семейного парка автомобилей, естественно, устраняло проблему свободного перемещения  по стране, и это дало мне возможность увидеть и узнать поближе Англию и англичан, как бы с другой, именно английской стороны.
     Однажды мы совершили весьма длительную поездку по Англии в Шотландию, в Эдинбург.
     Какое  же это было восхитительное, незабываемое путешествие!
     Более десятка раз я заходил в  дальнейшем на разных судах в порты Англии – в Лондон,  Тильбери,  Саутгемптон и Глазго.
     Я  заранее предупреждал Линдси о дате и о порте захода.
     И всегда семейство Wolles в полном составе приезжало меня встречать.
     Безусловно, это было приятно!
     Но один-единственный раз встретиться не удалось.
     После восьми месяцев работы в США  и Канаде  на теплоходе "Грузия", мы,  команда судна, из Монреаля возвращались домой самолетом через аэропорт Шеннон, Ирландия и далее  через Цюрих в Киев.
     Туда, в Шеннон лететь  семейству было далековато. Да и времени для свидания было бы в обрез.
     Так что в тот раз традиционная встреча  не состоялась.
     Когда же "святое семейство" Уоллес находилось в очередном морском круизе по скандинавским странам с заходом в Санкт-Петербург, лететь на встречу с дружественной семьей на этот раз пришлось мне. Двое суток я водил их по дивному городу, показывая и рассказывая все, что сам до этого видел и знал.               
     Последний раз я прилетал в лондонский аэропорт Хитроу, когда Линдси стала мамой.
     Естественно, что постепенно наши встречи и переписка сошли  на нет и полностью прекратились.
     Лилия внимательно слушала мой рассказ, не проронив ни слова.
     После долгой паузы она, наконец, сказала:
  – Да, любопытная все же у тебя судьба, спасать молоденьких, причем, надеюсь, и очень красивых девочек, в том числе  англичанок.
  – Да, странная у меня судьба, –  как бы в унисон ответил я, – спасать молоденьких  красивых девочек, а потом прилетать, чтобы поздравить их с появлением на свет маленьких ангелочков. Правда, к сожалению, от других мужчин.  Лучше меня они, что ли, эти их мужики?!
     Хотя, хотя да!
     Наверно, лучше!
     Естественный отбор, этим все сказано. 
     Лилия внимательно взглянув на меня, коротко подытожила.
  – Какой красивый, мужской, героический поступок!  Молодец! Спас девочке жизнь.  Как ей, этой Линдси, повезло! Удивительно, это же надо!
     Просто, чудо какое-то!   
     Я думаю, твой  подвиг не прошел не замеченным?!
     Мне, признаться, было приятно слышать такую высокую оценку той давней истории. Как мне показалось, мой рейтинг значительно возрос в ее глазах.
  – Лиличка, ты совершенно и абсолютно права. Я тоже очень надеялся и рассчитывал, что меня  представят, как минимум,  к званию не ниже Героя Советского Союза, –  отшутился я.
  ... Когда до окончания рейса и прихода "Серебряного шепота" в Питер оставалось двое суток, Лиля позвонила мне и попросила, если я свободен от дежурства, подняться на верхнюю палубу.
     Мы уютно расположились на диванчике.
     С левого борта виделась чуть заметная полоска земли.
  – Юра! Проинформируй меня, что это там виднеется на горизонте, и где мы сейчас находимся? – попросила Лиля.
  – Мы следуем курсом вдоль южного побережья острова Борнхольм. Это территория Дании, –  охотно пояснил я. –  Сейчас находимся в Балтийском море, в которое вошли через датские проливы   Большой и Малый  Бельты, они соединяют Северное море с Балтийским  и отделяют Данию от Швеции.
     От административного центра Борнхольма – городка Ренни до Санкт-Петербурга  750 морских миль.   
     Наш теплоход идет со скоростью 24 узла. Узел, это морская миля в час.
 Морская миля составляет 1852 метра.
     Если произвести нехитрые расчеты, то скорость движения нашего судна приблизительно будет составлять 40 – 44 километра в час.
     Следовательно,  мы подойдем к Санкт-Петербургу через 34 – 38 часов.
     Но, независимо от любых обстоятельств,  наш теплоход пришвартуется к причальной стенке питерского морского вокзала точно в семь часов утра.
  – Господи, да ты просто ходячая морская энциклопедия.
  – Можно сказать и так. Я окончил, не знаю, помнишь ты или нет, знаменитую во всем морском мире "Бурсу", так ласково в мое время называли нашу альма-матер,  Одесское высшее инженерное морское училище, заветную мечту мальчишек не только Одессы, но и всего Союза.
     Таким образом, у меня  отнюдь не самое плохое высшее инженерное морское образование, вернее, у меня их два.
  – Юра, к сожалению, наш совместный, неожиданный и такой прекрасный круиз подходит к концу, – задумчиво проговорила Лиля. – В память об этом событии и нашей нечаянной встрече я хочу подарить тебе свой новый  музыкальный диск "Москва – Париж – Москва".  Я приготовила и подписала для тебя свой новый альбом ещё в Барселоне. Возьми его.
     На красочно оформленной обложке альбома  с фотографией Лили было: "Лилия Амарфий – Мисс Само Совершенство".
  – Юра! Там, внутри, на обороте обложки есть мой автограф и несколько слов специально для тебя.  Прочти прямо сейчас, пожалуйста!
      Открыв крышку контейнера диска, я увидел написанные знаменитым "театральным" Лилиным почерком следующие слова:
     "Милый Юра!  Песни, которые записаны на этом диске и которые ты  сейчас слушаешь, я пою в данный момент только для тебя и вспоминаю наш милый, добрый, старый Оргеев.
      Испания. Барселона.
      23.06.2005
                Л. Амарфий."               
      И еще Лиля вручила мне несколько своих концертных и театральных афиш.
      Бесконечно и горько сожалею, что не сообразил попросить ее оставить автографы на этих драгоценных и таких раритетных теперь афишах!
      В свою очередь я тоже вручил  ей памятные подарки, специально приобретенные для нее в Италии и во Франции, а также уникальные сувениры, изготовленные искусными  "золотыми" руками судового токаря, с выгравированными памятными словами о нашем круизе от имени всего экипажа теплохода.
      Чтобы немного "разрядить" определенную печальность прощальной обстановки, я решился  чуть поерничать:
   – Лиля, хочу немного пошутить, извини.
      В предыдущем круизе, а ныне в твоей каюте, жил Ефим Шифрин.
      Так что можно сказать, ты сейчас живешь в каюте Фимы. И с полным основанием говорить, что ты спишь в Фиминой постели.
   – Да уж, действительно смешно! Всегда знала, что у тебя весьма буйная фантазия!
      Я очень долго колебался, стоит ли приводить в этом моем повествовании последующий "блок" нашего прощального разговора, но, поколебавшись, все же решил эту дилемму положительно.
      Рассказывать, так рассказывать.
      Я прекрасно знал и понимаю, что никогда не следует задавать женщине идиотский вопрос об ее  жизненном опыте, личной жизни.
      Никогда!
      Но, каюсь, все же... задал.
   – Лиличка! Прости, пожалуйста, я слышал, ты несколько раз была замужем?
      И уже в следующий момент понял, свалял дурака, полез в чужую душу, в те самые сокровенные сферы, куда соваться, ну, никоим образом, ни при каких обстоятельствах не следует.
      Тем более  в минуты прощального разговора!
      Я постарался сразу же поправить ситуацию  и извинился за свою бестактность.
      Лиля отстраненно и задумчиво посмотрела на меня.
   – Мой настоящий, единственный  муж – Леша.
      Я постарался быстрее перевести разговор в другое русло.
   – Лиличка!
      Мы с тобой так далеко сейчас от родной Молдавии и от нашего Оргеева, и так долго не виделись, почти полжизни.  А по совершенно удивительному стечению обстоятельств, именно в этом круизе встретились два оргеевчанина, да еще... более чем знакомых друг с другом. Согласись, шанс мизерный, чтобы он имел место быть в реальной действительности.  У меня такое впечатление, будто сама Судьба четко рассчитала все во времени и устроила эту встречу!
   – Да, абсолютно согласна с тобой. Это действительно невероятное, просто необычайное совпадение!
      Повторюсь, я на все сто процентов согласна с тобой! Так далеко от Оргеева, да еще бывшие соседи и старые друзья.
      Она как-то особо выделила  сочетание этих слов, "старые друзья".
   – Да, Лиличка. Мне вот еще о чем хотелось бы  вместе с тобой поразмышлять.
      Подумай, возможно, я  единственный в этом мире или, быть может, один из немногих, кто видит в тебе не только умопомрачительно  очаровательную женщину, не только знаменитую и успешную приму  Московской оперетты, народную артистку России, а ту крохотную, бедновато одетую девчушку с раскрасневшимся от мороза задорным личиком, лихо съезжающую на футляре с аккордеоном внутри по ледяному склону оргеевской  улицы.
   – Господи! – воскликнула Лиля.
   – А ведь это именно так!   
      Боже! Как давно это было!
      Это действительно любопытно и действительно в этом что-то есть. Юра, неужели ты все это так четко помнишь?
   – Да, помню, как будто это было только вчера. И, знаешь, еще чуть-чуть романтической ностальгии…
      Я в течение всего этого рейса, да и, положа руку на сердце,  без этого круиза прекрасно  помню, вернее, у меня постоянно стоит перед глазами картинка из нашего с тобой, такого далекого детства.   
      Помнишь ли знаменитый летний зал кинотеатра "Красный Октябрь"?!
      Вокруг него в изобилии росли огромные старые липы, настоящие патриархи Оргеева.  Во время цветения они благоухали невероятно пряным, удивительным медово-зефирным ароматом. Воздух был настолько настоян на этих запахах, что зрители, приходившие на вечерние киносеансы, буквально купались в этом аромате. Он со всех сторон втекал внутрь зала, заполнял его и уже оттуда, переливаясь через высокий забор, струился  полноводной рекой сначала по оргеевскому бродвею –  улице Гоголя, а затем вниз по улице Лазо... к твоему дому.
      Я четко помню тот вечер, когда мы пошли смотреть новый фильм. О нем с неописуемым восторгом "гудел" весь город. Посмотрев его, зрители затем приходили еще и еще. Фильм назывался "Римские каникулы".
      Это была упоительно красивая, заставлявшая неотрывно следить за развитием экранных событий, голливудская мелодрама, киносказка  с таким задевающем сердце сюжетом.
      Фильм действительно оказался классным, смотрелся "на одном дыхании", тем более что в нем снимались  знаменитая  Одри Хепберн и не менее популярный Грегори Пек.
      Зрители,  околдованные волшебством происходящего на экране, да еще опьяненные ароматом лип, как бы невесомо растворялись в лучах кинопроектора, почти реально переносились на полотно экрана и уже незаметно для себя сами перевоплощались в героев киноленты.
      Не миновала эта участь и нас с тобой. И мы тоже в продолжение всего фильма, переместившись на экран, жили,  существовали в том экранном гениально придуманном волшебном мире.
      Ты тогда, поддавшись магии происходящего, неожиданно положила голову мне на плечо и, не отрывая глаз от экрана, прислонилась ко мне...
      А я, я несмело, ожидая твоего сопротивления, обнял тебя!      
      Те мгновения  рядом с тобой были для меня вершиной человеческого счастья. Такого недолгого, такого хрупкого.
      Но они, эти невероятно короткие мгновения, были, были в моей жизни.
   – Помнишь ли, запомнилось ли это тебе? – повторил я свой вопрос.
      Лилия как-то инстинктивно отодвинулась и каким-то странным, отсутствующим, буквально внутренним взглядом посмотрела мне в глаза.
   – Господи!.. Не может быть! – едва ли не закричал я.
   –  Неужели, неужели и ты помнишь, вспоминаешь тот наш поход в кино!
   – Да, – не сразу откликнулась Лиля.
   – Возможно, ты  не поверишь, но и я отлично помню тот вечер. Как же мне было хорошо и спокойно тогда рядом с тобой!
      И она, снова надолго уйдя глубоко в себя, замолчала.
      Я смотрел на нее.
      Я смотрел на нее и... любовался.
      Думаю, это было то самое состояние, когда мужчина  смотрит на женщину и не может, не в силах наглядеться! 
      Лиля сидела рядом со мной, совсем близко. Я мог протянуть руку и прикоснуться к ней.
      Но я видел, я чувствовал, что она была в текущий момент ой как далеко и от этой мокрой палубы нашего теплохода, и от этих вспененных  гребешков волн, свинцово-серых безбрежных просторов Балтики.
      Лилия, я четко понимал, мысленно просматривала зрительные картинки воспоминаний, своеобразный фильм, отснятый судьбой, о ее детстве и юности.
      В какое-то последующее мгновение мне показалось, что я "подключился" к ее сознанию и понял, где она...
      Возможно, именно сейчас Лилия бродила  по Оргееву, возможно,  находилась в оргеевском летнем кинотеатре, а может, прогуливалась по Корабельному проспекту  Николаева, а быть может, стояла у могилы отца на городском кладбище Оргеева.
      Я протянул руку и коснулся  Лилиного плеча.
      Она вздрогнула и словно от сильного  толчка качнулась в сторону, пришла в себя, вернулась  в текущую реальность, на палубу  теплохода, восемнадцатидневный круиз которого завершался, стремительно подходил к концу.   
      Удивленно глядя на меня, Лиля неожиданно  улыбнулась.
      А у меня, у меня  резкая  боль ожесточенно кольнула в сердце.  К горлу подкатил горький комок, который я никак не мог проглотить.
   – Юра, –  так же, с улыбкой, произнесла Лиля, – мне сейчас вспомнилась твоя мама, Галина Васильевна. Я ей так нравилась. Она всегда так внимательно, так заботливо относилась ко мне.
      Да, я прекрасно понимала, что она, как и моя мама, искренне хотела, чтобы мы были вместе, чтобы у нас с тобой все сложилось!
      Но... просто не получилось, не сложилось! Не суждено было нам с тобою быть вместе.
      Я, я тогда стала встречаться с Валерой Наметкином.  Помнишь его?
   – Да, еще бы! Конечно... помню.  И еще как хорошо помню!
   – У нас тогда уже была своя дружеская компания – Лариса Кавковская, Алла Минтуш, Маня Шатхина, Толик Табанский.      
      Однажды, когда тебя не было дома, наш разговор с твоей мамой зашел о тебе.
   – Обо мне?
   – Да, говорили мы в тот момент именно о тебе.
      Галина Васильевна обычно говорила, как и ты иногда тоже, на несколько
странном языке, с прелюбопытнейшими словами, которые я никогда до этого не слышала.
      Многие слова запомнились мне. Я хорошо помню их и  до сих пор.
      Первое, оно о тебе: "У него хоть кол на голове теши, а он все свое делает". 
        Второе: "Долдонишь ему, долдонишь, а от него все как горох от стенки отскакивает".
        Или вот третье: "Ухныбится в эти свои семечки, обложится книжками и читает, читает.  Может всю ночь напролет читать, не оторвешь!"
        Здесь мне придется кое-что прояснить. Мои бабушка и мама – донские казачки (и во мне, естественно, половина казацкой крови).
Они в Молдавию привезли с собой с берегов Дона,  из столицы донского казачества, Новочеркасска, и станицы Криничная речь, на которой изъяснялись в нашей семье, и которая так поразила Лилю.
        Нельзя сказать, чтобы донские казаки были из принципа тяжелые люди, но то, что они принципиально "упертые", это точно.  Впрочем, думаю, я тоже такой.
        Здесь, в память о моем героическом деде, Василии Алентьеве, которого никогда не видел, хочу добавить от себя и... с невероятной горечью.
        Бравого полковника Войска Донского, совершившего доблестный поход со своим полком в составе русской армии в Париж (моя мама, Алентьева Галина Васильевна  родилась в Варшаве, а ее младшая сестра, моя родная тетя, Алентьева Людмила Васильевна – в Париже), предательски убили выстрелом в спину на верхней ступеньке его же собственного дома в станице Криничная.
        Убили свои же станичники, одураченные и "оболваненные" тогдашней пропагандой, "красные" казаки.  Моя бабушка, Алентьева Надежда Семеновна, урожденная Казачинская, выказывая свое горе по поводу подлого убийства мужа, говорила об убийцах  коротко:
     – Проклятые "красюки" (красные). Будьте вы прокляты и ваше потомство тоже!!!

        Мой уважаемый Читатель!
        Великодушно прости меня, я немного отвлекся. Вернемся к нашему разговору с Лилей.
     – Лиля! У меня почему-то такое тяжелое и странное предчувствие, что мы с тобой видимся в последний раз и больше уже никогда, понимаешь, никогда, не встретимся и не увидимся! И в душе у меня сейчас какое-то жутковатое чувство пустоты и одиночества.
     – Ну, что это ты захандрил! Жизнь продолжается. Будешь в Москве, приходи к нам в театр на спектакли с моим участием.
      Несказанно буду рада.
      Это – честно!
      Завидев проходящего мимо нас судового фотографа, филиппинца Сунарио,
я попросил его сделать несколько снимков.
      Мы с Лилией сфотографировались у кормового борта теплохода на фоне красного спасательного круга с названием судна и на фоне эффектной белой вспененной дорожки, бесконечно тянущейся за движущимся судном, так называемого кильватерного следа. Такие снимки  получаются весьма интересными и колоритными.
      Лишь позднее, поздно, очень поздно, я узнал от старых опытных моряков, что именно так фотографироваться никогда не следует – плохая примета. Такой снимок грозит обернуться длительным расставанием, разлукой, возможно даже навсегда, и какими-то личными неприятностями.
      Лиля попросила прислать эти снимки в Москву.
      Однако вскоре  выяснилось, что в тот момент с фотоаппаратом что-то приключилось. Ни один, ни один снимок, к моему ужасу и горькому сожалению, не получился.
      Удивительно, невероятно, но точно так же, по какому-то фатальному стечению обстоятельств, фотографии, на которых мы были отсняты с Лилей в самом начале круиза, были испорчены.
      Испорченными оказались снимки и в Барселоне, а затем на фоне скалы Гибралтар, когда наш теплоход выходил из Средиземного моря в Атлантический океан, во Франции и в Лондоне.
      Реальная нереальная фантастика!
      Ни один наш совместный снимок отпечатать не удалось!..
      Ни один!..
      Создается стойкое впечатление, будто "нечто" злобное вмешалось и сверхъестественным путем пытается изменить, нарушить текущий ход событий.
      Но ведь такая цепочка последовательно неудачных  попыток сфотографироваться  с Лилией по логике не может происходить в реальности, потому что это противоестественно!
      Полный абсурд. 
      На теплоходе мы с Лилей фотографировались почти ежедневно, как я уже упоминал, но всякий раз по моей инициативе.
      Сама Лиля не проявляла особого желания, но и не отказывалась, если я ее просил об этом.
      Фотографии на протяжении всего круиза  выполнялись разными людьми и разными фотоаппаратами. И пленочными, и цифровыми.
      В ряде случаев кадры были либо полностью, либо частично засвеченными.  Причем, именно те, где мы были вместе.  В других случаях снимки оказывались такими нечеткими, нерезкими, что сделать фотоотпечатки с них было просто невозможно.
      И, естественно, судовая фотолаборатория заказ с такими кадрами к исполнению не принимала.
      На цифровых фотоаппаратах происходило тоже нечто подобное – карточки памяти не выдавали изображения, и воспроизвести желаемый снимок было невозможно.
      Во все, сказанное выше, верится с трудом, однако это было именно так!
      Удивительно, не правда ли?
      В контексте фантасмагоричности  ситуаций, которые неизменно складывались при попытках сфотографироваться с Лилей, я хочу рассказать более подробно о следующем случае.
      Это было 30 июня 2005 года, 12 часов дня.
      Наш теплоход подходил к Гибралтарскому проливу.
      С этим проливом у меня, да и наверно, у многих наших моряков, связана масса, именно масса позитивных впечатлений.
      Пролив достаточно узок.
      Ширина составляет всего около восьми морских миль, это примерно 14 километров.
      Движение судов здесь невероятно  активное.
      Одни корабли входят в Средиземку, другие выходят в Атлантику. Третьи пересекают пролив из Европы в Африку и, наоборот, из Африки в Европу.
      Гибралтарский пролив очень сложное в навигационном отношении место.
Монументальный вид скалы Гибралтар, моряки так ее и называют, "Скала", очень живописен, особенно когда судно подходит к этому месту либо ранним утром, и в этом случае "Скала" начинает как бы вырастать из-за горизонта в морской дымке, либо вечером, когда она расцвечена гирляндами переливающихся огней.
      И сам Гибралтар, и прилегающая территория принадлежат Великобритании.
      Вершина "Скалы" буквально утыкана разнокалиберными антеннами и чрезмерно любопытные англичане ведут дотошный круглосуточный разведывательный контроль за всем, что подлетает и пролетает по воздуху, и за  всем тем, что плывет и по воде, и под водой.  Контроль тотальный.
      С другой стороны Гибралтарского пролива, на африканском берегу четко напротив  Гибралтара, расположились два крупных африканских города – испанская Сеута и марокканский Танжер.
         И в одном и в другом таких контролирующих антенн тоже предостаточно.
         Гибралтарский пролив с 1967 по 2005 год я проходил десятки раз.   
         Моряки,  да и пассажиры, всегда стараются не пропустить этот момент. Даже если теплоход проходит пролив глубокой ночью.
         По моим просьбам, чтобы в очередной раз я мог полюбоваться на "Скалу", меня специально поднимала дежурная вахта.
         Удивительное, волшебное зрелище! .               
         В первые годы моих плаваний изощренно заминированный израильтянами Суэцкий канал был закрыт.
         По всей протяженности канала в нем было затоплено предостаточно грузовых судов, то есть он стал несудоходен.
         Это были  суровые последствия "быстрой" войны Израиля и Египта.
         Все грузовые и пассажирские суда Черноморского пароходства шли во Вьетнам, Индию, Японию и на советский Дальний Восток вокруг Африки, мимо мыса Доброй Надежды и Кейптауна.
         Время плавания значительно увеличивалось.
         Это были невероятно нудные, длительные  океанские переходы и по Атлантике, и по Индийскому океану. 
         К примеру, рейсы "Новороссийск – Калькутта (Индия)" или "Батуми – Бомбей" продолжались 35 суток, без захода в промежуточные порты.
         Если же рейс был в Японию и Владивосток, да в дополнение к этому еще и с  заходами  в  Сингапур, Гонконг, Манилу, Джакарту, порты Персидского залива и Красного моря, то рейс удлинялся до 5 – 7 месяцев.
         Проход через Гибралтар и выход в Атлантику у меня лично всегда сопровождался  угнетенным состоянием. Потому что, как обычно, предстоял очередной многомесячный рейс, в нем будет много проблем, сложностей и очень тяжелых минут и часов.
         Более двух десятков раз мне довелось даже зайти непосредственно в порт Гибралтара или в рядом расположенный испанский порт Альхесирас. И всякий раз, при очередном заходе сюда, я поднимался на уединенно-скрытое в густых зарослях старых деревьев местное кладбище, на котором похоронены английские моряки, погибшие во время исторически знаменитого морского сражения при Трафальгаре.
         В Лондоне на Трафальгарской площади в честь этой великой победы англичан над  испанцами установлена величественная колонна адмиралу Нельсону.
         Теперь  вернёмся на "Silver whisper", который  подходил к Гибралтару.
         Мне вдруг, совершенно неожиданно, захотелось запечатлеть этот момент очередного прохода Гибралтара, причем, чтобы мы с Лилией стояли именно на фоне "Скалы".   
         "Скала" приближалась.
         Лилю найти быстро не получалось, а время для "эффектного" фотографирования  на фоне географической достопримечательности очень непродолжительно.
         Я заметался по судну.
         Лиля, как назло, в поле зрения не попадала.
         Я бросился в бюро информации и попросил дежурного администратора объявить по громкой трансляции, чтобы ее срочно пригласили  на кормовую палубу.
         Прибежал на корму – Лили нет. 
         Все же мне удалось обнаружить ее. Лиличка, оказывается, совсем рядом  беспечно и беззаботно плескалась в бассейне и, естественно, объявления не слышала.
         Мне пришлось вытаскивать  ее оперативно из бассейна и упрашивать расположиться именно так, как мне хотелось.
         На этот раз нас фотографировал оказавшийся с нами в круизе англичанин Джордж, профессиональный фотокорреспондент английской газеты "Times".
         Фотография должна была быть, по задумке, прелюбопытной. Мы наконец-то удачно расположились на фоне Гибралтарской скалы, в огромной растекающейся луже, я в морской форме, Лиличка, извлеченная мною из бассейна, в мини-бикини.  С нее ручьями стекала вода, для переодевания времени уже не оставалось.
         Зрелище, очевидно, было весьма живописным.
         Находящиеся на палубе рядом с нами пассажиры, посмеиваясь, с любопытством поглядывали на нас.
         Джордж, улыбнувшись, сделал несколько снимков и поднял большой палец. Похоже было, что и он оценил масштаб моей идеи.
         Через несколько  дней я ненавязчиво поинтересовался у него насчет судьбы нашей фотосессии.
         Увы! Фотографии в очередной раз – не получились!               
         На мой немой вопрос, а я догадывался, вернее, точно знал, какой будет ответ, он только смущенно развел руками: “Невероятно! Моя японская аппаратура впервые дала сбой”.
         В данном случае почему-то не срабатывала кнопка спуска затвора.
         Все сделанные Джорджем в тот по всем признакам исторический момент наши с Лилей снимки наложились один на другой.
         Вспышка срабатывала, а камера – нет.
         Мне пришлось заставить себя лишь кисло улыбнуться в ответ.               
         Всех этих памятных желанных фотографий нам с Лилей так и не было суждено ни увидеть, ни подержать в руках. 
         Такие вот дела...


         За день до прихода в Петербург я позвонил Лиле в каюту и попросил еще раз встретиться со мной.
        Я прекрасно понимал, что больше вот так спокойно, с глазу на глаз, поговорить нам вряд ли получится, в обозримом ближайшем будущем времени для общения у нас уже не будет, ни минуты.
        Как потом выяснилось... уже никогда...
        День прихода судна в конечный порт назначения, равно как и в
день отхода, это нервный, сумасшедший день и для экипажа, и для пассажиров.
        Высадка-посадка – это сотни крупных и мелких проблем.
        Лиля пришла. Согласно сложившейся за этот рейс традиции я  приволок прощальный мешок со всякими вкусностями – директор ресторана и шеф-повар расстарались уж от всей хлебосольной морской души!
        Для Лилички же!
        Лиля охнула и всплеснула руками:
     – Юра! Ну, зачем ты так "выворачиваешься наизнанку"! Ты окружал меня такой теплотой, заботой и вниманием, что и теперь мне на глаза наворачиваются слезы.
     – Лиличка, весь рейс я всемерно старался сделать все возможное, чтобы об этом  круизе у тебя  остались  самые добрые воспоминания. Тем более, что это было не только мое внимание, но и признательное отношение всего экипажа. 
        Да, я инициировал, организовывал то или иное мероприятие, составлял нечто похожее на сценарий, сам редактировал его, проталкивал и "педалировал" процесс.  Но, поверь, это были более чем приятные для меня хлопоты.
        Согласись со мной, нам было, право же, о чем вспомнить.
        Прошу тебя, вспоминай и впредь, хоть иногда, наше совместное детство и юность.
        Ну, возьми хоть что-нибудь.
        Ну, возьми хотя бы вот эту банку варенья. Это невероятно вкусно…
 И будет еще один, дополнительный повод посидеть с мамой у нее на кухне за чашкой чая. И еще дополнительный раз вспомнить обо мне! Мне будет приятно, что обо мне кто-то и где-то там, в Москве, помнит. И этим  загадочным "кем-то" пусть  будешь ты!
        На пятилитровую банку турецкого абрикосового варенья она, вздохнув, согласилась. Таким образом, мне еле-еле удалось, как сказали бы в Одессе,  "уболтать"  ее на этот "подвиг".
        Неожиданно  Лиля произнесла фразу, которую я привел  в самом начале текста  этих моих воспоминаний. А именно,   "я искренне благодарен Судьбе и Богу, которые создали или смоделировали необыкновенную  возможность моей жизни пересечься с Лилиной."
        Лиля же произнесла, привожу дословно:
      "Юра! Я благодарна Судьбе за знакомство с тобой, за нашу дружбу, которая длится более половины столетия, за твое такое потрясающее, романтическое отношение ко мне и за то, что, похоже, все эти годы ты помнил обо мне".
        Через сутки, точно в шесть часов утра по Пулковскому меридиану "Silver whisper" пришвартовался к причальной стенке Питерского морского вокзала.
        Портовые власти дали "добро", и пассажиры стали выходить на берег.
        К этому времени я уже занял исходную выжидательную позицию и находился на верхней палубе возле борта, причем на том же самом  месте, где стоял всего лишь восемнадцать дней назад в Сочи и ликовал от радости, увидев Лилию почти через сорок лет.
        Покидая судно и сойдя с трапа, Лиля, догадываясь, что я буду обязательно стоять на палубе, провожая ее, остановилась и, отыскав меня глазами, прощально, как чайка крылом, взмахнула рукой.
        Это был июль 2005 года, 9-е число, 13 часов 25 минут.
        Тогда, в те минуты, абсолютно ничего, кроме моих неосознанных тревожных предчувствий, не предвещало, что уже совсем скоро случится непоправимое, произойдет страшная беда!
        Случится  это через пять лет, 28 сентября 2010 года. 
        Разве мог бы я подумать в тот момент, хотя бы на миг предположить  и представить себе дальнейший кошмарный вариант развития событий, что именно тогда для меня истекают последние минуты, даже не минуты, а мгновения моего общения с Лилей в этом мире.
        И что на этот раз мы расстаемся с Лилей навсегда, и никогда, никогда больше мы с ней, живой, не увидимся вот так – глаза в глаза!
        Лишь сейчас, спустя  и эти прошедшие годы, я пронзительно, до самой глубины своей души понял, что не наговорился, не наслушался, не насмотрелся на нее, не нарадовался счастью быть знакомым с Лилей, быть с ней рядом и одновременно так далеко. Не переставал удивляться  нашему такому необычному, странному общению с ней, когда наши судьбы то переплетались и тут же "расплетались", и нашей дружбе, продолжавшейся всю Лилину жизнь.
        Думается, это общая большая беда – понять, какой изумительный, неповторимый человек находился рядом с тобой лишь тогда, когда он уже покинул этот мир. Какое страшное это слово – поздно!
     ...На пассажирском причале морского вокзала Санкт-Петербурга и на прилегающей площади, где только что, всего полчаса назад, бушевали страсти пассажиров, прибывших в конечный пункт назначения, сделалось непривычно тихо и пустынно. 
        Неожиданно стал накрапывать противный дождик, будто специально засланный по такому случаю из Финляндии.
        Ах, этот нежданный и нежелательный петербургский дождь!
        То ли от дождя, то ли от чего-то другого, а скорее все же от дождя, я ощутил на лице предательскую, соленую  влагу.
        Через какое-то время я буквально заставил себя спуститься с мокрой верхней палубы к себе в каюту.
        Надо было начинать готовиться к посадке очередной смены пассажиров и к очередному круизу вокруг  всего Скандинавского полуострова,  с заходами в Осло, Берген, Хамерфест, с поездкой на самую северную оконечность Европы –  мыс Нордкап и далее в глубинные воды Северного Ледовитого океана, на архипелаг Шпицберген, с заходом на рейд бухты Святой Магдалены, а затем ещё дальше – к границе Вечных льдов, как можно ближе к мистическому Северному полюсу.
        Далее,  согласно расписанию, нам предстояло выполнить несколько круизов по Балтике и дополнительный круиз с заходом в Исландию, в Рейкьявик.
        А уже в самом конце навигации нас ожидал обратный рейс из Питера в Сочи, соответственно, тоже вокруг Европы, но только на сей раз наш лайнер подставит океанскому накату Атлантики  в Бискайском заливе свой правый борт.

        Неожиданно, у меня появилась мысль пройти, как бы прощаясь, мимо каюты 207, как делал это многократно в течение всего круиза. Еще раз остановиться перед  дверью уже бывшей Лилиной каюты.
        Ну, ну просто пройтись…
        Навстречу мне стремительно бросилась стюардесса Лена, которая курировала эту каюту.
     – Юрий Дмитриевич! Юрий Дмитриевич! 
        Я Вас везде разыскиваю, сбилась с ног, но нигде найти не могла.
        Лилия Яковлевна, покидая каюту, попросила меня передать Вам вот это письмо. А еще попросила от ее имени поблагодарить Вас за внимание, за заботу, за теплоту и попросила прощения за что-то еще, о чем я уже, за этой суматохой  с приходом в порт и отходом, забыла и уже не могу и вспомнить.
        Кажется, просила Вас не обижаться на нее.
        Просила ее простить, а за что, я не знаю.
        Мои пальцы тряслись и отказывались повиноваться.  Мне все никак не удавалось вскрыть неподатливый конверт.
        Наконец…
      "Милый Юра!
        Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет на теплоходе.
        Я даже не смогу себе представить твое одиночество и опустошенность, которые, догадываюсь, прекрасно  зная тебя, тебя охватят.
        За время круиза я настолько привыкла к твоей такой необычной, романтично-поэтичной манере общения со мной и  твоему, какому-то просто удивительному образному мышлению, что в первое время пребывания на судне, просто  терялась, не зная, как выстроить свою линию поведения с тобой.
        Мы так долго не виделись. А когда встретились, появилось ощущение, что мы виделись совсем-совсем недавно.  Но, тем не менее, совсем незаметно промелькнула целая жизнь.
        Почти вся жизнь!
        Я постараюсь написать это письмо как бы в твоем стиле.
        Юра! Прежде всего, большое, огромное спасибо за теплоту, которой ты  одаривал весь круиз, заботу, в стиле славянского гостеприимства, и обо мне, и о моей труппе.  Спасибо!
        Я так люблю море!
        Я люблю купаться в нем, таком теплом, голубом, любоваться им всегда, и с берега, и с палубы круизного теплохода.
        На утренней палубе, когда на ней почти нет пассажиров, люблю любоваться восходами солнца и не менее волшебными закатами.
        Возможно, мое трепетное отношение к морю связано именно с тобой. Ты с детства, начитавшись Грина, грезил о море и своей восторженной мальчишеской мечтой невольно пробудил и во мне любовь к нему.
        Как только у меня появляется малейшая возможность отправиться в морской круиз, я настойчиво, целеустремленно пытаюсь реализовать ее.
        Но этот круиз был какой-то с самого начала особенный, необычный. Я бы сказала, событийный.
        И запомню я его на всю оставшуюся жизнь. Возможно, потому, что ты был рядом.
        В этом круизе, когда ты находился рядом, мне было так спокойно, так радостно, так интересно.
        И... так тревожно!
        Наша встреча в этом круизе была настолько невероятной, совершенно не прогнозируемой, что поверить в ее случайность почти невозможно!
        Такая случайность совпадения, наугад скажу, примерно одна на миллион.
        Просто не могу не высказать свое мнение о тебе – ты не совсем обычный человек, явно выделяющийся из  массы моих поклонников.
        Ты оригинальный, штучный, креативный продукт, прости, если можно так сказать о человеке.
        И что мне нравится в тебе, так это то, что ты все время что-то придумываешь, выдумываешь, изобретаешь, предлагаешь, воплощаешь. Ты, наверно, в какой-то степени, в хорошем понимании этого слова, немного авантюрист.
        Думаю, что я не авантюристка, но многое в твоем характере созвучно мне, созвучно моей натуре.               
        В этом плавании у нас с тобой было предостаточно времени и для общения друг с другом, и для того, чтобы посидеть за чашечкой кофе, рассказать друг другу, как у кого сложилась жизнь, в том числе и личная.  А заодно мы обсудили множество тем и проблем "мирового" масштаба!
       А еще у меня сложилось такое впечатление, что я, сама того не желая, и это  говорю искренне, невольно являюсь причиной и источником многих твоих жизненных проблем и сложных ситуаций.
        Мне думается, твоя проблема еще и в том, что тебе все же  кажется, что ты любишь меня с детства, любишь всю свою жизнь. И все же ты любишь не меня такую, какая я есть на самом деле, а моего двойника, эфемерный фантом, придуманный самим же тобой.
        Ты всю жизнь любишь ту оргеевскую девчонку Лилианну, которой уже давно нет, физически не существует в этом мире.
         Да была ли вообще эта девочка?!
         Хорошо, пусть уж будет так. Пусть была.
         Пусть даже, так и быть, она  существовала, эта твоя юная молдавская красавица-певичка.  Но была ли она именно такой, какой ты ее сам для себя придумал?
         Вряд ли!.. 
         И, представь себе, я знаю и даже абсолютно уверена в том,  что если бы мы сейчас, когда ты читаешь это мое письмо, разговаривали  друг с другом, ты бы все равно ответил так: допустим, в какой-то мере ты и права. Пусть она, та юная молдавская красавица-девочка и не совсем такая, как хотелось бы!  Но для меня это и не столь уж и важно. Потому что я ее, то есть тебя, вижу именно такой.
         Согласись, ты бы ответил именно так или очень близко к этому.
         И пусть ты сегодняшняя, теперешняя, тем более не такая, но я-то тебя вижу другими глазами. А вижу я то, что мне бы хотелось увидеть. 
         Ну что я могу поделать с тобой, если ты видишь то, что тебе хотелось бы видеть, а не то, что есть на самом деле.
        Есть такая категория людей – однолюбы.
        Ты один из этой категории.
        Мне, наверно, надо тоже воспринимать тебя таким, какой ты есть на самом деле, воспринимать как данность и как мое наказание, что ли…
        Мне просто надо пережить твою любовь, претерпеть это мое наказание!
        Но так как я изменить тебя не смогу и поделать с собой тоже ничего не могу, то, наверно, ты – это мой крест.
        И мне придется его покорно нести.               
        В этом письме, думаю, в какой-то степени похожем на письмо Татьяны к Онегину, я пользуюсь в отношении тебя твоими же словами, то есть я сейчас говорю как бы от твоего имени – любовь, любишь, любил, но их можно заменить более демократичными словами, а именно  – завышенным вниманием ко мне.
        На мой взгляд, ты всю свою жизнь любил не ту.
        Очнись, проснись, приди в себя, вернись в эту реальную  жизнь.
        Ты любил девчонку, которая на самом деле никогда для тебя не существовала.  Еще раз постарайся понять это.
        Жизнь у меня отстабилизировалась, говорю уже твоим "морским языком" (видишь, я чему-то научилась от тебя), устоялась, успокоилась.
        И моя жизнь, наконец-то, сложилась, думаю, достаточно удачно.
        Для нас с тобой, именно для нас с тобой, уже ничего нельзя исправить, изменить.
        Наши жизни, моя и твоя, в этом мире  всегда уже будут именно такими, какие они есть на самом деле, а не  придуманными  в придуманном тобой мире.
        Прости меня великодушно!
        Ты ведь способен на это!
        Правда!?
        Прости, отпусти эту ситуацию!
        Не мучай ни себя, ни меня.
        Всего тебе самого доброго!
        И дай Бог тебе, наконец-то, счастья в личной жизни.
        И ещё...
        Помнишь? Наш теплоход зашел в Испанию.
        Вечерняя Барселона.
        Мы на бульваре Рамблас.
        Причудливо переливается свет разноцветных фонарей и витрин сквозь ветви платанов.  Мы стоим с тобой возле одного из львов, окружающих памятник Христофору Колумбу.
        Надо отдать тебе должное, ты четко просчитал возможную ситуацию и выбрал самый подходящий и удобный момент. И очевидно вдохновившись монументальным видом первооткрывателя Америки, ты прочитал мне прекрасное стихотворение так почитаемого тобой Константина Симонова.                Там были такие строчки:

        Желтые иголки
        На пол опадают.
        Все я жду, что с елки
        Мне тебя подарят.

        Юра! Я ведь не игрушка, меня подарить невозможно.
        Да и никто, никогда меня тебе не подарит, а тебя – мне!
        Прими это как данность!
                Твоя Лилианна."

     – Ага! – сказал я сам себе. Одесситы бы в этой ситуации сказали бы так – 
"А-ХХХАААА...!", причем,  это надо произнести  с непередаваемым одесским шиком, акцентом и выражением.
        Так вот, оказывается, в чем заключается корень моих проблем, моих неприятностей, источник моих неурядиц.
        Оказывается, я всю свою жизнь любил не ту, которую  мне хотелось бы любить.
        Вот в чем, все же, была проблема!
     – Юрий Дмитриевич! Юрий Дмитриевич! – будто откуда-то издалека донесся голос бортпроводницы Лены.
        Хотя она все это время стояла рядом со мной.
     – Что с Вами?!
        Вам плохо? Что, не очень хорошее письмо?
        Плохие новости?!
        Вы дрожите так, словно стоите на айсберге, и такое впечатление, что Вам очень холодно. Я сейчас сбегаю, позову врача.
     – Нет, Лена, нет! Я в порядке, уже все в порядке.
        Все, абсолютно все в порядке!
        Так, как и должно было быть!
        Все, абсолютно все, нормально!
        Врача не надо, да и никакой самый распрекрасный врач мне тут уже не поможет, –  произнес я, вырываясь из гипнотического транса, навеянного письмом.
     – А новости?
        Не такие уж это и новости. Я об этих "новостях" и так знал всю свою жизнь, еще полстолетия назад.         
       "C'est la vie" (такова жизнь, – франц.) – как обычно, неизменно участливо, сказали бы у нас в пригороде Одессы,  именуемом  малым Парижем, тем более что в настоящем Париже мы побывали всего 9 дней назад.                Это был июль 2005 года, девятое число.
 Ничто, кроме моих тяжелых предчувствий, не предвещало будущей, скорой, нежданной беды.
        Осознание того, что я почти всю свою жизнь что-то делал не так, не так как надо, поступал глупо, нелогично, неправильно, не то сказал, не так объяснил и, как результат, оказался в глухом тупике, охватило меня.
        Через 4 месяца я принял окончательное решение списаться с теплохода и сойти на берег, на этот раз уже навсегда.
        На этом мои морские плавания и странствия заканчивались, я уходил на заслуженный отдых, то есть на пенсию.
        Пора! Пора!
        Хватит! Достаточно испытывать госпожу Судьбу!
        Прощаясь с судном и окончательно с морем, я подошел к бортпроводнице Лене, которая убирала каюту номер 207, где в том памятном круизе жила Лиля, и попросил у нее ключ с этим номером на память.
       Его я всегда ношу с собой.
        Постоянно! Это память!
        Ведь к этому ключу когда-то прикасались теплые Лилины руки.
        Это как бы символичный ключ от ее сердца, которое так и не распахнулось мне навстречу, не вспыхнуло ответным, ярким пламенем.
        Ничего уж тут не поделаешь!
        Видит Бог, как я ни старался, как ни извивался в танце бабочки, приколотой булавкой к картону, на котором был начертан план моей жизни, пытаясь соскочить с этой булавки, повернуть ход событий в другое, нужное мне русло, это не представилось возможным.
        И вот именно так, именно таким образом и никак не иначе, и именно в таком варианте, и именно в такой последовательности легли на зеленое сукно  игрового стола жизни карты наших с Лилей судеб.
        Как правило, раз в году, чаще не получается, я приезжаю в Оргеев и выполняю своеобразный ритуал.
        От городской автостанции я подхожу к школе, в которой мы когда-то учились с Лилей.
        Затем спускаюсь по бывшей улице Сергея Лазо.
        Подхожу к нашему дому, в котором мы жили с мамой и бабушкой.
        Дом есть, а вот того окна и той форточки, которые были так связаны с моим детством, юностью и Лилей, уже давным-давно нет.
        Вместо окна дверь, а в квартире, где умерла моя мама, расположился магазин по продаже автозапчастей.
        Вот здесь, именно на этом месте когда-то, в уже почти нереальном прошлом, стояла Лилия и слушала музыку из моего магнитофона.
        А по склону этой улицы маленькое ясноглазое, задорно смеющееся чудо каталось по льду на футляре с аккордеоном.
        Я спускаюсь по улице дальше и подхожу к месту, где прежде находился дом, в котором жили Лиля с мамой. Этого дома  уже нет, снесли. На его месте теперь молдавский вариант российской девятиэтажки. Его жители даже и не подозревают, что именно здесь родилась, выросла и отсюда отправилась в путь к вершинам  театрального искусства и к таким заманчивым сценам крупнейших городов планеты неповторимая, неподражаемая, Богом одаренная, будущая народная артистка России.
        Прохожу мимо Дворца культуры, на сцене которого с блеском выступала юная Лиличка, и поднялась к высотам новая театральная звезда.
        Здесь уже почти ничего не напоминает о проходивших когда-то великолепных концертах.
        Затем я поднимаюсь к центральной площади Василия Лупу, откуда бывало, разносился веселый, задорный смех раскрасневшейся юной красавицы, восторженно носящейся по площади, играя с подружками в "жмурки".
        Далее поднимаюсь на вершину холма, где находится городское кладбище. Тут нашли  последний покой и пристанище моя мама и бабушка.
        Недалеко от главных входных ворот, с левой стороны центральной аллеи, стоит памятник, к которому я непременно тоже подхожу и надолго задерживаюсь.  На стеле памятника овальная фотография, с нее на меня смотрит элегантный молодой франт в шляпе, чем-то напоминающий молодого Александра Вертинского. 
        Ниже надпись. "Амарфий Яков Фомович"
        Это отец Лилии.


        Я профессиональный моряк.
        Мне довелось в составе экипажей пассажирских круизных лайнеров и транспортных судов плавать в водах всех мировых океанов, побывать в семи кругосветных плаваниях, посетить множество портов всех континентов Земного шара, включая  Антарктиду.
               Трижды пришлось пережить  кораблекрушения. Один раз на турбоходе "Максим Горький" в Северном Ледовитом океане возле норвежского архипелага Шпицберген, у границы Вечных льдов. Из-за непродуманного маневра капитана, льдиной был пробит корпус судна в районе носовых отсеков.  Отсеки стремительно заполнялись водой.
        Пассажиров-немцев снимали с турбохода вертолетами норвежские спасатели, а экипаж в это время боролся за жизнь судна.
        В тяжелейших условиях Арктики, прилагая невероятные усилия и демонстрируя чисто славянскую изобретательность, экипажу удалось установить на пробоины "цементные ящики" и тем самым спасти турбоход  от гибели.
        Почти второй Титаник.
        Второй раз – тонул на теплоходе "Белоруссия" у побережья Сингапура.
        Третий – в Атлантике, на Канарских островах в порту Санта-Крус.   
        В Эгейском море "горел" на греческом танкере.
        В качестве члена экипажа и в должности второго электромеханика работал в отряде научно-исследовательских судов  (НИС)  Академии наук СССР.
        В то время Советским Союзом был создан  так называемый "морской космический флот". Этот отряд насчитывал  10 специализированных судов, в него входили в том числе уникальный флагман-красавец "Космонавт Юрий Гагарин" (КЮГ) и теплоход "Бежица", на котором я работал.
        Мы принимали участие в выполнении программ по запуску пилотируемого космического корабля "Союз-12", впервые в мире с тремя космонавтами на борту, управляемых межпланетных космических станций "Марс-4, 5 и 6", "Венера-5, 6 и 7", искусственных спутников Земли серий "Космос" и "Молния".
        Бог, очевидно, хранил меня!  После четырнадцати месяцев работы на "штрафном" пароходе ЧМП – "Адмирал Нахимов" на Крымско-Кавказской линии я сошел с него в долгожданный отпуск. Сошел ровно за девять суток до отхода  в последний, так трагически закончившийся  затоплением парохода рейс,  унесший  с собой на дно Цемесской бухты в братскую могилу 432 человеческих жизни!
            В составе нескольких экипажей транспортных и пассажирских судов принимал также участие в выполнении "специальных заданий" Правительства СССР в самых напряженных и горячих точках планеты – Вьетнам, Йемен, Сирия, Ливан, Египет, Эфиопия, Эретрия, Куба, Гаити, Ангола.
       С самого раннего детства, прочитав бесчисленное количество книг (меня до глубины души потрясли и "зацепили" повести и рассказы Александра Грина, его полузагадочный стиль письма и романтическая восторженность его феерий), я наяву грезил о дальних экзотических островах, морях с ласкающими глаз названиями, о неведомых заморских странах и городах.
        Эта пронзительно заманчивая  юношеская мечта осуществилась. А жажда увидеть что-то новое, побывать там, где еще никогда не был, не остывала. Это было словно какое-то наваждение!    
        Со временем я понял также, что работа на пассажирских океанских лайнерах дальнего плавания предоставляет еще одну удивительную возможность  – редкую возможность познакомиться с необычными, знаменитыми, талантливыми, яркими, неординарными людьми. Эта особая  категория практически недоступна для рядовых смертных в обычной жизни.
А в море, в круизе все совершенно по-другому.  Море невероятно сближает людей, упрощает отношения. Во время круиза и экипаж, и пассажиры становятся одним целым, четко слаженным механизмом. 
       Жизнь подарила мне также удивительное знакомство с польским моряком Клеменсом Ладзяком.
        Плавали мы вместе на греческом пассажирском теплоходе, носящем внушительное имя – "Ocean exploer -1"  ("Исследователь океанов-1").
        Клеменс, мы его еще с дружеской непосредственностью называли Климом, или, совсем запросто, Клёмой, писал великолепные стихи.
        Творческий процесс выглядел так: он писал на родном польском языке,
затем переводил с польского на английский, а я  уже – с английского на русский.
        В конечном счете, после многочисленных переводов первоначальный вид, плавность и размер стихов несколько  искажались, и они постепенно превращались в "белые стихи". А вот глубина мысли, яркая образность, эмоциональность передавались без искажений.
        И кому бы из моряков я ни читал стихотворения Клёмы, все однозначно утверждали: да ведь это настоящий гимн морской профессии, морской судьбе, морю, морякам!
        Воспроизведу одно из стихотворений Клеменса Ладзяка, которое я постарался наиболее бережно и близко к авторскому тексту перевести и адаптировать. Оно так и называется, "Старый моряк"
      
      Там за туманом, там за горизонтом,
      Там, где простирается огромный безбрежный океан,
      Как бесконечная голубая равнина,
      Ведь Там, за непроницаемым небосводом,
      Я оставил свою молодость, свои несбывшиеся наивные надежды,
      Свою будущую судьбу, которая дала возможность плавать и побывать
      На дальних океанских торговых маршрутах,
      Под небом тропического солнца,
      Под ледяными ветрами севера,
      В морях востока и запада,
      И на великих реках, несущих свои воды в безбрежный мировой океан.
      Судьба непрерывно бросала мне новые вызовы,
      Преподносила жестокие сюрпризы и коварные удары.
      Невозможно было предугадать, что от нее ожидать в последующий момент.
      Она наносила то стремительные, как ураган, удары,
      То вдруг, неожиданно, открывала новые фантастические возможности.
      Я старый морской волк,
      Виски и ром когда-то вместо крови текли в моих венах,
      И я бросал смелые вызовы всем проблемам, препятствиям и невзгодам.
      Старая морская соль
      Уже не пересекает и не бороздит океаны и моря,
      Но, как мощный порыв ветра, откуда-то неожиданно, из-за горизонта
      Я порой все еще слышу "Песню Голубых Волн",
      В ярости разбивающихся о прибрежные скалы.
      Моя тоска усиливается.
      И, когда-нибудь, Судьба унесет меня
      В вечные и бесконечные новые скитания.
      Я оставлю позади родных и близких,
      Всех, кого любил и люблю.
      И наконец-то подойду и пристану к Вратам Вечного Порта,
      Где смиренно буду молить Звезду Морей
      Навсегда принять меня в свой экипаж...
      
        Эти  слова Клеменса Ладзяка  сказаны  как будто  обо мне и для меня, да и для всех морских побратимов.
        Как правило, воспоминания о рейсах всегда остаются незабываемыми.   
        Эти воспоминания остаются в памяти пассажиров одним из самых ярких впечатлений в их жизни, что побуждает многих из них еще и еще возвращаться на борт круизного лайнера, чтобы вновь провести прекраснейшие минуты в морской экзотике.
        Именно всему этому я и посвятил свою жизнь.               
        Всегда и везде, где бы мне только ни приходилось бывать, я постоянно помнил о Лиле.   Она всегда была со мной, как добрый ангел-хранитель.
        Я часто вел с ней мысленно  беседы, что-то рассказывал, даже бывало, советовался с ней, как мне поступить в той или иной ситуации.
       Может сложиться впечатление, у человека "поехала крыша" от неразделенной любви.
        Да нет же, вовсе не так.
        Естественно, мне давно стало предельно ясно, Лилия давно упорхнула из сферы  моих возможностей как объект воздыхания. Я был и оставался для нее однозначно только верным и преданным другом. А мне хотелось большего.
        Понимал я и то, что проиграл эту битву, как Наполеон, когда он окончательно понял, что проиграл войну за покорение России! 
        Хотя – аналогии здесь неуместны.
        И все же я неотвязно, постоянно ощущал, что-то Важное, Главное, Прекрасное не случилось, не произошло в моей жизни, то единственное и самое Заветное, что бывает только раз, один только раз и – навсегда.
        Когда-то я то ли прочитал, то ли услышал удивительно красивую, поэтическую фразу, которая запала мне в душу и запомнилась:
      “Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев!”
        Очень похоже, что это было  сказано о нас с Лилей.
        В данный момент я сижу за своим уютным огромным письменным столом и перезаписываю из своей памяти на электронные носители информации хрупкие, полуистлевшие, полупрозрачные, стремительно ускользающие в небытие обрывки воспоминаний из далекого прошлого, которыми владею только я один.
       Мне надо, непременно надо выполнить свой долг перед светлой памятью  Лилии Яковлевны Амарфий и восстановить то, что я еще четко помню.
Я понимаю, с моим уходом из этого мира навсегда растворятся, растают, исчезнут  запечатленные только в моей памяти мгновения  ее и моей жизни.
       Работая над текстом этой повести, я будто вновь прожил свою юность, отрочество, зрелые годы.
       Вспоминая и анализируя минувшее, я с полным откровением могу сказать, что самым ярким, самым светлым и самым прекрасным воспоминанием, главным событием и главной составляющей моей жизни было знакомство с Лиличкой Амарфий.
      Повторю то, с чего  начинал свое повествование,  четверостишие Мирры Лохвицкой:

          О той, которую любил,
          Теперь вздохну с печалью тяжкой.
          Я жизнь твою боготворил
          И назову ее прекрасной...
         
    

                Послесловие

7 июля 2012 года
 Одесса

         Как, все же, сложилась моя судьба?
         Удачно ли?
         И да и нет.
         Всю свою жизнь я отдал и посвятил морю.
         Дальние же, многомесячные плавания – это длительные расставания с родным берегом, домом, семьей. Не все моряцкие семьи выдерживают этот жесткий и невероятно сложный во всех отношениях ритм жизни – и распадаются. Страдает и одна сторона и другая, но в первую очередь дети.
         Эта специфика морской профессии является проклятием моряков.
         Когда-то я читал Лилии стихи Эдуарда Багрицкого, где есть строчки:
                "Моряк пойдет дорогою проклятой,
                Звонкою дорогою морской".      
        Так оно и есть. Недаром в среде моряков существует устойчивое выражение "белый пароход – черная жизнь".
        Анализируя события, которые реально происходили, и другие  их варианты, какие могли бы произойти, прихожу к выводу: Лилия приняла единственно верное и мудрое решение.
        Если бы она составила мое счастье и приняла бы предложение моей руки и сердца, то не стала бы Той, кем она стала.
        Провинция просто безжалостно убила бы и задушила ее талант.
        Я же на тот период, кроме своей руки и сердца, ничего более  осязаемого, существенного и реалистичного, увы,  предложить  не мог.
        Народная артистка России – и первый помощник капитана судов дальнего плавания Черноморского морского пароходства –  несоразмерные, несопоставимые величины.  Как говорят у нас в Одессе, "это абсолютно две большие разницы". 
        У Лилии с детства сформировался бойцовский характер и  редкая  целеустремленность. Она создала, изваяла саму себя,  подарив миру высокое театральное имя –  Лилия Яковлевна Амарфий.   
        Если уж она ставила перед собой какую задачу, то всемерно старалась ее достичь, затем подняться на новую высоту, установить новую планку и опять стремиться ее покорить, опираясь на свой особый природный дар и трудолюбие.
        Она всегда могла и готова была защитить себя и отстоять свою правоту.
        Мне рассказывали ее бывшие одноклассники, что когда она уже училась в Москве, произошел как-то трагикомический случай с ее участием.
 В общежитии на кухне она что-то готовила себе на ужин.  К ней стал грубо и нагло приставать старшекурсник.
        Лиля, ни секунды не раздумывая, тут же огрела его горячей сковородой…
        А еще, в детстве, когда она возвращалась домой из школы, к ней тоже стали приставать старшеклассники. Лиля, отбиваясь от них, применила в качестве орудия защиты  школьную чернильницу, доверху заполненную. Можно только с улыбкой представить себе физиономии несостоявшихся ухажеров. 
        Часто, очень часто, когда я приглашал Лилю куда-нибудь пойти, она, вздохнув, извинялась:
      - Хочу! И очень хочу!  Но не могу, мне надо на репетицию!
        Она четко разделяла понятия хочу и надо.
    
       Мои воспоминания и записки подходят к завершению.
       Как бы мне хотелось, чтобы все написанное  смогла прочитать Лиля!
       И как бы мне хотелось в этот момент посмотреть ей  в глаза!..
       Но разве это возможно?
       Законы Вселенной непреложны. 
       Многие законы физики аксиоматичны.
       Согласно им время движется (течет) вперед, только вперед – ни секунды назад, только вперед. Никаких петель и витков, хотя вроде бы существует и даже аргументирована версия, что это и не совсем так. 
       Точно известно, что невозможно дважды войти в воды одной и той же реки.
       Известно также и то, что говорили средневековые мудрецы:
       Extra presencia nones existencia – вне настоящего нет существования.
       Реальная жизнь существует только в данный отрезок времени.
       Ни прошлого, ни будущего в данный момент не существует…
       Вспоминая события более чем полувековой давности, я думаю, действительно так думаю, более того, глубоко убежден и твердо уверен, что мне удалось все же, каким-то чудом, каким-то невероятным сверхъестественным образом, преодолеть законы физики и своей волею, а может, и не совсем своей, на доли мгновения  нарушить их.
       Да-да, на какие-то неизмеримо малые мгновения мне несмотря ни на что удалось вернуться в прошлое и  еще раз "проехать вместе с ней в золоченой карете по грустным мгновеньям минувшей любви"…
       Любви, как мне казалось, такой неповторимой, такой "гриновской", такой своеобразной  и, к горькому сожалению, такой...   
       Эти мелькнувшие мгновенья забыть нельзя, а вернуть невозможно!
               
              Ты  Память дней, которых нет!
              Ночей, которых не случилось,
              Моей души погасший свет,
              Судьбы награда и немилость.
                Ты это я, но без меня,
                Ты в сердце пустота и осень,
                Взгляд глаз, которые "молчат"
                И больше ни о чем не просят.
              Я не увижу этих глаз,
              Ни их улыбки, ни насмешки,
              И только память всякий раз
              Их воскресит из тьмы кромешной!
                Того, что было как во сне,
                А может быть и вправду снилось,
                И предначертано не мне,
                И лишь на время очутилось
              В моей судьбе. И лишь на миг
              Мне приоткрыло счастья бездну,
              Меня несбывшимся манит,
              Настойчиво и безнадежно!
                (Игорь Бобылев)

       Спасибо автору этих стихов.
       И – огромное спасибо Алле Борисовне, которая так проникновенно спела  именно  для меня  "Но в его жизни была песня волшебная... грёз... "
               

               
    О той, которую любил
    Теперь вздохну с печалью тяжкой.
    Я жизнь твою боготворил
    И назову ее прекрасной.
               
                (Мирра Лохвицкая)

               
    И сколько ни промчится лет,
    Под голубыми небесами
    Твоей улыбки будет свет.
               
                (Ю.С.)

   17 марта 2013 года
   Прощеное Воскресенье
   11 часов утра
   Москва
   Троекуровское кладбище
   Аллея артистов


              Пустынно,  одиноко и неимоверно грустно. 
              Я стою с огромным букетом цветов, как стоял в трепетном волнении когда-то  давным-давно в Николаеве, на верхней площадке трапа возле борта только что прилетевшего из Москвы самолета, ожидая, когда же появится Лиля в проеме открывшегося люка.
              Я уже далеко не молодой человек.
              Мне 70.
              Господи! Неужели я уже старик!?            
              Жизнь, так, по-воровски, промелькнула, проскользнула мимо меня, на цыпочках прокралась за моей спиной, на краткое мгновение вспыхнув ярким, многоцветным фейерверком юности, смелых замыслов, надежд и так рутинно-бесцветно подходит к своему логическому концу.   
            
              В альбоме старом, позабытом
              Есть фотография одна.
              С неё красивый, умный мальчик
              С тревогой смотрит на меня.

              Жизнь пролетела, обманула,
              В ней было мало так тепла,
              И с фотографии забытой
              С тоской смотрю я на себя.
               
                (Неизвестный автор)         
            
               Седина щедрым серебром покрыла мою голову, как сказали бы у нас в Одессе,  седой насквозь.               
              Действительно, у меня давно на волосах лежит, не тая, снег, и цвет волос, и цвет волос, увы, с весной не возвратится.  Увы!

              Я стою у беломраморного памятника.
Аккуратно, бережно и как-то по-особенному осторожно и нежно выбираю из принесенного букета и раскладываю у подножия цветы, которые так любила ОНА.
              Перед поездкой в Москву я съездил в Молдавию, в небольшой городок Оргеев, в котором прошло наше с Лилей детство.
              Цель поездки – посещение городского кладбища, для того, чтобы взять горсть земли с могилы Лилиного отца, привезти в Москву и таким вот символичным образом воссоединить, сблизить отца и дочь. Сократить  то огромное расстояние, которое разделяет их.
              Вздохнув, я так же бережно рассыпаю над могилой привезенную землю.
              И еще одну ответственную миссию мне предстоит сейчас выполнить.
              Но сначала предистория.
              Я  моряк.
              Тридцать семь лет моей жизни отданы морю, работе в составе экипажей пассажирских  лайнеров дальнего плавания  Черноморского морского пароходства.
              Как члену экипажа,  мне довелось  выполнять специальные рейсы-круизы с паломниками.  Это дало мне достаточно редкую и прекрасную  возможность побывать в самых  "святых" и экзотических местах планеты.
В одном из таких рейсов мне посчастливилось познакомиться с широко известным  среди православных верующих одесским  иеросхимонахом   батюшкой Ионой.
              Для меня до сих пор остается загадкой, почему, по каким  только ему  ведомым  критериям, из всего экипажа он выделил именно  меня.
              Знакомство это со временем, а мы совершили совместно двенадцать паломнических рейсов на протяжении пяти лет, я – как член экипажа, а батюшка Иона – как приглашенный монах, переросло, если так можно сказать в данном случае, в своеобразную дружбу Учителя и Ученика.
              Необходимо отметить, что без его присутствия на судне не выполнялся ни один подобный рейс.
              Мы часто и подолгу беседовали, если и у него и у меня  выдавалось свободное время.
              Я узнал от батюшки много интересной и дотоле совершенно неизвестной и недоступной мне информации. За что  ему премного благодарен!
              Когда мы встретились и разговаривали с ним в последний раз на "Карелии", то оба понимали, что  увидимся очень нескоро, ему предстояла длительная поездка в Грецию  для служения  в русском монастыре  на Афоне, а затем погружение в глубокую схиму.
              На прощание  батюшка подарил мне крохотный флакончик.
           – Георгий  (так звучит мое имя на церковно-славянском языке),   обратился ко мне отец Иона, – здесь несколько капель  смеси елея и мирры  из всех святых мест, которые мы посетили. Запомни, одной такой капли достаточно, чтобы освятить все Черное море.
              Дарю тебе и думаю, что рано или поздно содержимое тебе пригодится.
              Прошло девятнадцать лет.
              Ни одна из драгоценных капель не была израсходована.
              Здесь и именно сейчас, на Троекуровском кладбище Москвы, сбылось прозорливое предвидение батюшки Ионы.
              Я достаю из кармана заветный флакончик. 
              Одна капля падает на надгробие Лилички, вторая – в центр захоронения.               
              Кроме цветов, которые так боготворила Она, я привез с собой еще один подарок из Южной Пальмиры. Это лежащий в верхнем кармане моей куртки, рядом с сердцем, аккуратно сложенный вчетверо листок глянцевой бумаги.
На нем каллиграфическая вязь строчек стихотворения, которое написано  на одном дыхании моим другом, известным одесским поэтом  Анатолием Яни.
               Это стихотворение было  специально написано Анатолием в качестве дара для Лилии перед моей поездкой в Москву.
              Текст я помню наизусть, но слегка дрожащими неподатливыми пальцами я достаю и разворачиваю его.
              Слова, которые я собираюсь сейчас произнести на пустынном
кладбище  – посвящение актрисе, обладавшей дивным сценическим талантом и чарующим волшебством палитры божественного голоса, истинного дара Всевышнего, примадонне Московского государственного академического театра оперетты, народной артистке России,  кавалеру нескольких высоких правительственных и престижных наград – Лилии Яковлевне Амарфий.
              Всего несколько строк, а в них  Альфа и Омега вспыхнувшей, как  яркое пламя факела, звездной театральной судьбы.
              Ее гастроли, ее голос и то дивное  перевоплощение, творящееся в моменты, когда она появлялась на сцене, срывало оглушительные аплодисменты зрителей едва ли не на всех континентах.

            ЛИЛИЯ АМАРФИЙ

         Имя – цветок белоснежный,
         Фамилия – словно сон.
         Она говорит нам с нежностью
         (Голос – серебряный звон):

        "Оперетта – не скуки ошейник,
         Мне веселье даёт она в дар.
         Друзья мои и волшебники –
         Кальман, Штраус, Легар.
 
         Они  как родные братья –
         Шостакович, Жак Оффенбах.
         Хочу их с собою взять я
         В разведку на всех фронтах!"
 
         С чем мне сравнить ланиты?
         С пыльцой мотылька золотой?
         Она в "Поцелуе Чаниты"
         Чарует своей красотой.
 
         Глаза у неё – софиты,               
         Губы – карминный коралл.               
         Я слышу песнь Танголиты,         
         Устроен в Савойе бал. 
               
         А вот она в шёлковом шарфе
         Напомнила мне снегиря.
         Поёт  и танцует Амарфий,
         Как солнце, улыбку даря.

         Всю жизнь и в стихах, и в прозе
         Её лишь писал бы портрет! 
         О, Лилия! О, Примадонна
         Прекраснейших оперетт!
 
         Все это любви орбита
         И наших сердец полёт.
         Танцовщица Танголита
         На бал маркиза зовёт.
 
         Готов перед ней преклониться,
         Даря ей себя, как букет,
         Она – оперетты царица,
         И в ней – нашей жизни свет.
   
         Всю жизнь бы стихи ей лил я,               
         Как пламя сердечных сил!
         И Сильву играет Лиля –               
         Нет в мире прекрасней Сильв!
               
         Мираж мой! Марьяж! Амарфий,
         Как  песни твои хороши!
         Нет в мире прекрасней магий,
         Чем магия этой души!

             Я глубоко признателен Анатолию за эти строки! Как верно они отражают дивный образ Лили! 
             Вокруг меня стоит какая-то по-особому  "звенящая", напряженная тишина. Впечатление такое, что все находящиеся рядом печальные атрибуты кладбища и плотно сконцентрированные пространство и время чутко прислушиваются к моему голосу, следят за мной и за тем, что здесь происходит.
             Вложив свиток со стихами в армейскую гильзу, я закапываю ее в могильную землю у основания памятника, на  лицевой стороне которого в белый мрамор врезано:

                ЛИЛИЯ АМАРФИЙ
                08.11.1949 – 28.09.2010
 
             На обратной стороне надгробия  начертаны строки, смысл которых, кажется, проникает в самую глубину сердца:

               Не надо плакать обо мне,
               Душа подвластна только Богу,
               Она отправилась в дорогу
               По неизведанной стране.

               Там царство света, царство звезд,               
               Там царство мировых гармоний.
               Так отними от глаз ладони
               И улыбнись – не надо слез.

            Я панически боялся и всячески трусливо оттягивал до последнего это мгновение, эту своеобразную точку отсчета, точку невозврата.
            Но вот все же оно наступило, это неизбежное следующее мгновение, трагическому смыслу которого я не давал, не позволял проникнуть в глубину моего сознания,  потому что именно с данной точки пришло бы реальное понимание того, что Лили уже действительно нет в этом мире.
            До этого мгновения факт ухода Лилички из жизни, сам факт произошедшего был за гранью моего восприятия реальной действительности.
            В оперетте, где Лилия играла Сильву, звучали слова:
          "Это жизнь! Это жизнь! Ты держись!
            Ты держись! Ты держись! Это жизнь!"
            Интуитивно,  у меня возникло чувство, что Лиля сейчас именно этими словами как бы пытается поддержать, приободрить меня в этот момент. Я будто слышал ее голос.
            Возможно, никогда реально мыслящий человек не сможет осознать неизбежность, неотвратимость своего ухода из этого мира в Небытие, в Никуда.
           Нет,  Лиля и Небытие – это же так несовместимо, так нелогично, так противоестественно!
            И не понять мне никогда, почему Лиличке было отмерено жизненного пути так несправедливо  мало...
            Совсем недавно, ну ведь совсем недавно, кажется, вот только что, мы сидели вместе в судовом баре белоснежного  океанского лайнера "Silver whisper", поглядывая в иллюминатор на разбушевавшийся Бискай и попивая ароматнейший кофе "по-турецки", наслаждались интеллектуальной беседой  и обществом друг друга.
                Ведь это только что было!
                ТОЛЬКО ЧТО!!!
                Кажется, секунду, мгновение назад!               
                И вот сейчас... 
                Лили уже нет.               
                Совсем нет!               
                И уже не будет в этом мире               
                НИКОГДА...
               
            Как можно такое окончательно осознать?!               
            Лиличка всегда была великим оптимистом.
            Ее воистину фантастическая энергетика невольно охватывала, заряжала, завораживала окружающих людей и ее благодарных зрителей.
            У нее неизменно было отличное настроение, даже несмотря на возникающие невзгоды и препятствия.
            Она верила в себя, в свои силы, в свою творческую одаренность, в свой талант!
            Она всегда была лидером, центром притяжения, неистощимым генератором все новых и новых идей.
            До этого предстоящего тяжелого мгновения я невероятным усилием воли заставлял себя не поднимать глаз, боясь встретить ЕЕ взгляд!
            И вот, принуждая себя,  все же медленно поднимаю веки.
            На меня пристально смотрят удивительно прекрасные, загадочные
глаза Той, которая в этом мире, в этой жизни была для меня наверное дороже, чем сама жизнь.
            Задумчивые, мудрые глаза, из которых, как мне в смятении кажется, лучисто струится свет, и созвучно ему звучит сжимающая сердце негромкая печальная мелодия церковного органа.

            Лик луны туманной
            Выплыл из-за туч,
            И проник мне в сердце
            Благодатный луч.
            Свет лучей волшебных
            Вспомнил я сейчас,
            Что лились когда-то
            Из прекрасных глаз…

                (Борис Херсонский)


            В моих бесконечных странствиях, начертанных судьбой, мне покровительствовали и освещали жизненный путь три маяка. Это Одесский портовый Воронцовский маяк; воистину фантастическая, непередаваемая словами магия сияния созвездия Южный Крест и глаза Лили.
            Ее глаза… Они, как  ясные путеводные звездочки, светили мне всю жизнь, помогали, вели меня и поддерживали в самые наитруднейшие моменты.
            Увы и ах!
            Эти глаза светили-светили, манили-манили, вели-вели, да так и не привели меня в уютную тихую гавань, к надежному причалу. И ничего, абсолютно ничего поделать тут было невозможно.
            Так сложилась жизнь, так случилось. Причудливый калейдоскоп Судьбы сложил именно такую конфигурацию наших с Лилей судеб.               
            И к моему невероятно горькому сожалению далеко не совсем такую, как хотелось, о чем мечталось…
            А ее равнодушному Величеству госпоже Судьбе было угодно не согласиться, не посчитаться, не принять во внимание мое мнение, мои пожелания.               
            Она небрежно и рассеянно отбросила их, даже не рассматривая мои "деловые предложения" в качестве запасного варианта-версии, "запасного парашюта".
            И видит Господь, как я ни старался, как ни извивался в танце бабочки, приколотой булавкой к картонке, на которой был начертан план моей жизни задолго до моего появления на божий свет, соскочить с этой булавки, повернуть ход событий в другое, нужное и желанное  русло, мне так и не удалось, не представилось возможным.
            И вот именно так, именно таким образом и никак  иначе, и именно в таком варианте, и именно в такой последовательности легли карты наших с Лилей судеб.
            Сердце Лилианны так никогда и не распахнулось мне навстречу, не зажглось ответным пламенем.               
            Да, не сложилось у нас.               
            Но она всегда, повсюду незримо была со мной, как добрый ангел-хранитель.          
           Неожиданно вспомнились слова, которые произнесла Лилия в одном из наших последних разговоров на палубе теплохода в Балтийском море.
        – Ты меня просто придумал.
           На самом деле я совершенно другая!
           Ты меня придумал, как Александр Грин свою прекрасную Ассоль!  А ты придумал свою Лилию Амарфий! Да, я тоже Лилия Амарфий, но я не та, я совершенно другая. И именно я – настоящая!
           Да, возможно и придумал, но ведь действительно считал, что мой вымысел – это реальность, в которую хотелось верить.
           Федор Иванович Тютчев!..
          Вот чьи певучие, печальные слова, как нельзя лучше выражают и передают мое душевное состояние в этот трудный  момент. Я вспоминаю их с благодарностью к поэту:

                Еще стремлюсь к тебе душой,               
                И  в сумраке воспоминаний
                Еще ловлю я образ твой,
                Твой образ милый, незабвенный,                Со мной повсюду и всегда
                Недостижимый, неизменный,      
                Как ночью на небе звезда.          

         Друзья!
         Великодушно простите!
         Теперь я хочу остаться с Ней наедине.               
         Постоять рядом.
         Помолчать.
         Еще что-то очень нужное и важное мне необходимо здесь и сейчас сказать Лиличке мысленно, а что-то и произнести вслух.
         Вдруг услышит!
         Затем медленно пройтись по пустынной аллее, сначала в одну сторону, затем в обратную.
         Остановиться, оглянуться.
         Опять вернуться к Ней.
         И еще, и еще, и еще раз отойти и снова вернуться.
         И еще, и еще раз попрощаться.
         И еще, еще раз вернуться.
         И снова, и снова побродить вокруг белоснежного надгробия.
         И опять молча, печально склонив голову, постоять.
         Ах! Как же мне по-славянски наивно хочется, чтобы произошло чудо, реальное чудо, как ни парадоксально и противоестественно это ни звучит.
         До чего же  мне истово захотелось в тот момент, чтобы чудодейственным образом исчезло, сгинуло это кладбище с его переизбытком горя, морем горьких слез.
         А на этом месте появился цветущий парк, где бы отдыхали и радоваться жизни веселые, беззаботные, нарядно одетые люди.
         Очевидно, нервы у меня стали предательски сдавать.
         Я еле сдерживал себя от непреодолимого желания остановиться посредине аллеи и, не обращая внимания на редких посетителей, подняв голову к небу, в диком отчаянии завыть по-волчьи от безысходности. Как когда-то давным-давно выл и рыдал над безжизненным телом вытащенной из воды едва не погибшей девочки на речном пляже Оргеева.    
                Похоронив Любовь, 
                Я сам себя обрек               
                Быть памятником ей.
                Над свежею могилой
                Сам на себя я вывел пару строк,
                Посмертно написав их через силу.
 
                Как камень, я стою среди могил,
                Моля лишь об одном,
                Не трогайте руками!   
                И посторонних надписей на мне,
                Прошу! Не делайте!               
                Я все-таки не камень
                (Константин Симонов)
         

          Неожиданно в сознании возникла пульсирующая мысль:  "Ну, вот и все!.. Я сейчас уйду с кладбища, улечу из Москвы, а Лиля останется здесь, останется лежать в земле навсегда". Она  ужаснула меня своей откровенной  реалистичностью.
          А следом:  "Вдруг данная текущая реальность на самом деле реальностью не является, а все происходящее здесь и сейчас на самом деле фантасмагорическая иллюзия?!"
          Лиличка! Твоя смерть – это же ведь так несправедливо!
          Так не логично!
          Ну не должно же так быть!
          Ну, ну не может этого быть!
          Ни в коем случае не должно иметь место быть!
          Тебя, невесомо порхающей по театральной сцене в ярких лучах прожекторов-софитов представить живой так легко, что  в то, что ты так неожиданно, так  стремительно ушла из жизни, покинула этот мир, поверить просто невозможно!.          
          Лиличка!               
          Ты так всегда светилась внутренним особым светом, как будто внутри твоего сердца постоянно пылал загадочный, мистический факел.
          Слова "Шахерезады" в исполнении Муслима Магомаева, голос которого ты так любила, как будто обращены к тебе самой:

                Ты как будто вся из света,
                Вся из солнечных лучей
                Прима милой оперетты,
                Дивный голос дивных дней.

           Так все же, может, кладбище, на котором я сейчас нахожусь, это сон!
           Просто сон.
           Тяжелый сон. Нелепый.
           Сон, который должен исчезнуть, раствориться под яркими лучами восходящего солнца нового дня.
           Солнца, свет которого обещает право на жизнь!   
           Проникнуться бы глубиной гениальных строк Омара Хайяма:

                Не оплакивай, смертный,
                Вчерашних потерь.
                Дел сегодняшних
                Завтрашней меркой не мерь,
                Ни былой, ни грядущей минуте – не верь,
                Лишь минутой текущей
                Будь счастлив теперь!

           Проникнуться-то хочется, да не получается.
           И наверно именно потому, "жизнь стекает горькими слезами по кривому зеркалу души".
           Всю мою жизнь, уже после знакомства с Лилией, меня преследовало устойчивое, навязчивое ощущение, будто какое-то недоброе, злобное, ирреальное Нечто выполняет чье-то  волевое решение – изменить, нарушить естественный ход событий и физических процессов.            
           Наша общая беда – в недоступности к своевременному  пониманию того факта, какой неповторимый человек в данный момент рядом с тобой.                И неожиданное "озарение", как и адекватная оценка, приходит  лишь тогда, когда этого человека уже "навсегда" нет рядом, его не вернуть, он покинул этот наш подлунный мир.
          Скорбя у надгробия Лилички, я как будто заново прожил свое детство, юность, зрелые годы.
           Вспоминая и анализируя оставшийся позади путь, я с полной  откровенностью могу сказать:
         "Самым ярким, самым светлым, самым прекрасным воспоминанием, главным событием и главной составляющей моей жизни  было знакомство с Моей бегущей по волнам памяти Ассоль".
           Я искренне благодарен госпоже Судьбе за этот бесценный и волшебный подарок!
            А завершить свои записки мне хочется стихами Александра Розенбаума, к творчеству которого я обратился, как и к ряду других поэтов, в разное время задевших мою душу, поселившихся в ней, созвучных моему миропониманию и восприятию жизни.
         
           Если можешь, старик, то прошу, возврати мне любовь,
           Сумасшедшую, ту, по которой тоскую.
           Чтобы в меди трубы вдруг услышал надтреснутой вишни гобой,
           Чтобы понял слепых, что картины рисуют.

           Если можешь, старик, помоги овладеть ремеслом,
           Ну, хотя бы настолько, чтоб жить не напрасно,
           Чтоб оно хоть кого-нибудь где-то от смерти спасло,
           Чтобы вера моя укрепила несчастных.

           Если можешь, старик, то прости, отпусти мне грехи.
           Я хочу здесь начать свою новую жизнь
           От истоков ее, от младенческих дней, от сохи,
           А по старой с небес слезы дождиком брызнут.

           Если можешь, старик, разреши мне увидеть все то,
           Что другие не видят, и дай мне услышать
           Песни те, что еще мне в ночи написать суждено,
           Те, которые будут тобою дарованы свыше.
               
      Одесса – Москва – Одесса               
      17 марта 2013 года               
      Прощеное Воскресенье.
          
       
           Две точки на Земле незримо всегда со мной, и обе они, к горькому моему сожалению, являются территориями скорби – это два кладбища, оргеевское в Молдавии и московское Троекуровское.
           Они, эти точки, постоянно кровоточат, как гвозди вбитые в мое распятие.
           И боль... всё не отпускает. 

           P.S.

           В этих воспоминаниях мною воспроизведены, полностью или в отрывках, стихи авторов, в разное время поразившие меня, запавшие в душу и поселившиеся в ней надолго, а многие навсегда.
           Строчки, глубинный смысл которых созвучен моему образу мышления, внутреннему миру и восприятию жизни.
           Спасибо им.
           Спасибо тебе, мой Читатель, за то, что выслушал меня.
           И надеюсь, понял.
               


     ЕЛЕНА РОЙТБУРД
         

                ЗЕМЛЯКИ - "ФЫЦКА" ИЗ ОРГЕЕВА.
               
                ЭССЕ.
       
               
         Её появление в Кишиневе было молниеносным и блистательным. Спектакль «Крепостная актриса» в рамках нынешнего международного фестиваля «Мэрцишор» подарил любителям музыкального театра давно забытое ощущение встречи с подлинным искусством только на первый взгляд легкого жанра. На сцене вновь блеснула наша землячка - ведущая солистка Московского академического театра оперетты, народная артистка России Лилия Амарфий.

                А идише пролетариат.

       Улица Первомайская в Оргееве носила еще одно, неофициальное, название – «А идише пролетариат». На ней селились в основном евреи, впрочем, встречались и молдаване, семья Амарфий, например. Вообще жили все в городке, который тогда, в 50-60-х годах прошлого века, представлял собой самое настоящее еврейское местечко, мирно, никаких национальных проблем не возникало. Евреи прекрасно говорили по-молдавски, молдаване на идиш (вот и отец Лилии, потомственный портной, считавшийся одним из лучших в городке, много общался с коллегами, большинство из которых традиционно составляли евреи, и очень скоро свободно овладел их языком), в семейное меню людей разных национальностей одинаково входили юх и мамалыга, лейкех и чорба, штрудл и голубцы.

       Население Оргеева дружно отмечало праздники и одного, и другого народа, и те, и другие обычаи воспринимались естественно и совсем не казались чем-то чужеродным. Сегодня подобная атмосфера полной межнациональной гармонии, к сожалению, повсюду утрачена, а в те времена, пожалуй, никто и не представлял себе, что возможны иные варианты. Именно такой добрый микроклимат во многом сформировал яркую, самобытную индивидуальность будущей знаменитости.

       Родители Лилии встретились в эвакуации. Ее мать Мария, хоть и была совсем молода, успела к тому времени овдоветь: незадолго до войны она, вопреки воле родных, по большой взаимной любви вышла замуж за еврейского юношу, который, увы, очень скоро погиб на фронте. Старший брат Лили Володя родился в Средней Азии, увидеть своего отца Александра Половецкого ему было не суждено. Лилия появилась на свет уже в Оргееве, откуда родом ее отец Яков. Очень артистичная натура (не от него ли передался талант дочери?), жизнерадостный, остроумный человек, что называется, душа общества, он, к сожалению, ушел из жизни, едва девочке исполнилось четырнадцать. Тогда и кончилось ее детство.

       Но начало жизни было счастливым. Весь Оргеев звал ее артисткой. Девочка была так очарована фильмом «Большой вальс», что, взобравшись от полноты чувств на дерево, решила воспроизвести пение героини. На взгляд девятилетней Лили, получилось очень похоже. Во всяком случае, послушать ее рулады собрались все соседи. То был первый в жизни успех. Вскоре юная певица сама себя определила в музыкальную школу. Правда, подбирать разные мелодии на аккордеоне (пианино было семье не по карману) девочке нравилось куда больше, чем ходить на занятия, и ее хватило лишь на два года музыкалки.

                На штурм Москвы.

      Бог щедро наградил Лилию умом, красотой, талантом. И твердым характером. Именно ему тысячи восхищенных зрителей обязаны тем, что сегодня на подмостках блистает звезда по имени Лилия Амарфий. После смерти отца жизнь семьи резко изменилась. Мама, до этого занимавшаяся только домом, устроилась поварихой в детский сад, Лиля перевелась в вечернюю школу и пошла работать в тот же садик музыкальным воспитателем (вот когда пригодился аккордеон и основы музыкального образования!). Одновременно девушка попробовала себя на концертной эстраде – выступала с очень известным тогда не только в Оргееве ансамблем «Кодру» под руководством Василия Асауляка.

       Пела эстраду, джаз, народные песни, гастролировала с коллективом по селам и в Кишиневе. Ей даже довелось представлять республику на Днях молдавской культуры в Москве. Поездка и решила Лилину судьбу: она поняла, что должна учиться только в этом городе, и только на актрису. Там же, в столице , услышала и запомнила девушка необычайно понравившуюся ей песню, которую посчитала восточной. И когда ее попросили выступить для делегатов комсомольского слета, Лиля, ничтоже сумняшеся, решила исполнить именно эту мелодию. Что, вы думаете, она спела? «Хава нагила». И сразу стала национальной героиней среди евреев Оргеева. «Мадам Амарфий, вы слышали, как ваша дочь поет «Хава нагила»? – Нет. – Так вы не мать!», - такие диалоги в те дни не раз звучали на оргеевских улицах.

        Случай этот не забылся. Когда десятилетия спустя, в 1994 году, Лилия приехала на гастроли в Израиль, ее импресарио впал в панику. В каждом городке зал в основном заполняли выходцы из Оргеева, и концерты приходилось поминутно прерывать: все хотели засвидетельствовать землячке любовь и признательность.
А в 1967-м мама совсем не пришла в восторг от намерения дочери уехать так далеко. Однако девочка с малых лет отличалась редким упорством. Одолжив денег на дорогу, Лилия отправилась в Москву, вовсе не задумываясь, что и как там получится, нисколько не сомневаясь в успехе. Себя, тогдашнюю, она сравнивает с Элизой Дулиттл, которая сумела всех покорить только потому, что у нее полностью отсутствовал комплекс неполноценности. К тому же земляк Анатолий Рэзмерицэ, студент ГИТИСа, обещал устроить в общежитие. Земляка, правда, на месте не оказалось, пришлось ночевать на вокзале.

        В ГИТИС ее приняли… за красивые глаза. Классической манерой пения (другой на отделении музыкального театра не признавали) Лилия не владела, танцевала довольно тяжеловесно и всё на манер «Молдовеняски», а её акцент повергал в ужас преподавателей сценической речи. И все же, как сказала ей позже выдающаяся певица и педагог, в прошлом солистка Большого театра, народная артистка СССР, профессор Ирина Масленникова, «тебя невозможно было не принять, ты так мечтала стать актрисой – у тебя просто глаза горели!». То, что Масленникова взяла Лилию в свой класс, было своеобразным экспериментом, который едва не закончился полной неудачей. Три года девушка практически не пела: просто не получалось ничего, кроме народных песен. Но она знала, что обязана выполнить поставленную самой себе задачу и стать артисткой.
        И однажды неожиданно для всех и для неё самой голос зазвучал: «Соловей» Алябьева в исполнении Амарфий привел в восхищение окружающих. Счастью Лилии не было границ, она тут же накупила пластинок Марии Каллас и пела так, что слышало все общежитие. Расплата не замедлила себя ждать: голос исчез столь же внезапно, как и появился, на связках образовался узелок. Неумеренное усердие стоило Лиле долгого нелегкого лечения. Но испытания на этом не кончились. За ее спиной не было, как у сокурсниц-москвичек, надежного тыла в виде уютного дома, заботливой мамы, вкусного обеда.

       Студенческие годы в общежитии запомнились ощущением постоянного голода. И Лилия, еще понятия не имея об «Унесенных ветром», подобно Скарлетт, дала себе клятву: устроить жизнь так, чтобы никогда не голодать. (Этой клятве она верна до сих пор, холодильник у нее всегда ломится). А еще Лилия чувствовала огромный духовный вакуум – следствие своего провинциального происхождения. И потому в первый же год в Москве обошла все театры и музеи, жадно впитывая всё для себя новое и интересное.

                Я не примадонна!

          В Московский театр оперетты ее пригласили почти за год до окончания института. Хотя к тому времени Лилия уже представляла себя оперной певицей. Но такова, видно, была ее судьба: связать жизнь с жанром, дарящим людям радость. Подобно своей любимой героине Сильве – простой деревенской девушке, – она стала звездой оперетты. Когда-то, то ли в шутку, то ли всерьез, взяла она «соцобязательство»: исполнить главные роли во всех классических опереттах. И хотя более чем за три десятилетия творческой деятельности в репертуаре Лилии Амарфий почти тридцать спектаклей, выполнить обязательство пока не удалось. Артист, увы, профессия очень зависимая, его желанием мало что определяется. Это абсолютно противоречит характеру Лилии, но она приняла правила игры.

           Однако смириться с ними до конца не смогла. Наверное, поэтому создала собственную антрепризу, с которой выступает в разных городах и в расчете на которую заказывает постановки (сейчас, например, идет работа над спектаклем «Сказки Венского леса»). Кстати, именно благодаря антрепризе кишиневцы смогли увидеть «Крепостную актрису» и, к чести Амарфий, надо признать, что работает возглавляемый ею коллектив, в отличие от многих подобных, без халтуры, «в полную ногу», не делая скидок на то, что изголодавшийся зритель проглотит всё.

          С чем еще ей не удалось примириться, так это с манерой москвичей надевать на себя своеобразную защитную маску, когда в толпе почти не встретишь открытых, дружелюбных лиц – все замкнутые, отстраненные. Для Лилии, выросшей в городке, где все друг друга знали, такая манера себя вести до сих пор не стала нормой жизни. И она, по собственному признанию, ходит по Москве улыбаясь, создает своеобразный психологический микроклимат. «Меня в Оргееве звали «фыцкой» - живой, веселой, шустрой девчонкой. В душе я такой и осталась», - говорит Лилия.

          Она действительно настоящая звезда оперетты, хотя категорически не соглашается, когда ее называют примадонной. Настаивает на том, что в их театре была, есть и будет только одна примадонна – народная артистка СССР Татьяна Шмыга. В ней Лилия видит свой идеал и замечает: «Мы с ней очень похожи, она в душе такая же «фыцка». В Амарфий нет ничего от звезды – ни капли жеманства, никаких капризов («Ах, не снимайте, я сегодня так плохо выгляжу!»). Она очень контактна, с удовольствием отвечает на вопросы, охотно рассказывает о сыне Александре. И только в подробности своей личной жизни предпочитает никого не посвящать, хотя там, как можно понять, случались такие перипетии, что бледнеет фантазия романиста. Зато о жизни творческой готова говорить без конца.

          Строго говоря, у Лилии Амарфий нет еврейской крови. И со своим нынешним мужем, Алексеем Яковлевым (кстати, родным внуком Аркадия Райкина), она венчалась по православному обряду. Но на вопрос: «Ты еврейка?» всегда с гордостью отвечает: «Да!». Она считает для себя за честь, что её относят к этому народу, среди которого выросла, все лучшие качества которого восприняла с детства. «Люблю эту богом поцелованную нацию за то, что её представители безумно талантливы во всем, чем бы ни занимались. Даже не представляю, как бы я жила, если б в моей жизни не было общения с евреями. Конечно, я стала бы неизмеримо беднее, потеряла многое из того, чем сегодня обладаю».
приехали.               
       Насколько же точно и красиво выразил мои чувства и мое состояние одесский поэт Леонид Пермилов:

       Любовь, ты  ангел или дьявол?
       Тебя боятся все и ждут,
       Твои загадочные грёзы
       Бальзамом сладким сердце жгут.

      



      МЕЕР ГОЙХМАН               
       СИЭТЛ, США

                ОТ НИКОЛАЯ - 2-го ДО ОБАМЫ

                ПО 47 ПАРАЛЛЕЛИ СЕВЕРНОЙ ШИРОТЫ
         
                ВОСПОМИНАНИЯ О ПРОЖИТОМ.

 
          Посвящаю эти мои воспоминания
          моим детям Алику и Алле (невестке),
          моим внучкам Анне и Соне,
          моей правнучке Лиле,
          моему правнуку Джону Илаю.

          В память о моей жене Соне.
          В память о моей жене Симе.

         «…Ведь грустным солдатам нет смысла в живых оставаться»

         В поисках информации об одной знаменитости я совершенно случайно набрел в Интернете на воспоминания Мирона («Гала»)  Гойхмана, и через несколько минут чтения искомая знаменитость отошла для меня на второй план: я почувствовал необходимость дочитать простое повествование Мирона Яковлевича до самого конца… С каждой страницей становилось всё более очевидно, что этот человек одарен способностью с документальной точностью воспроизводить детали более чем полувековой давности, и, воспроизводя их, очень простым и доступным языком, безо всякой идеологической или какой-то иной заданности воссоздавать картину сложнейшего времени. Он снял литературный слепок с исковерканной тиранами эпохи, но не погрешил против истины, сказав, что у этой эпохи были и прекрасные черты, о которых он пишет также хорошо - душевно и с улыбкой на устах. В его рассказе нет сложных конструкций, композиционных изысков, литературных аллюзий. Здесь – простое повествование от  первого лица о том, как это было на самом деле…

Мирон Гойхман принадлежит к поколению моих родителей, думая о которых, я всегда задаюсь одним и тем же непростым вопросом: как эти люди выжили? Их судьбы были исковерканы войной, ссылками, недоеданиями, «борьбой с космополитами», убогим бытом и фактически – полным бесправием. А они – они считали себя счастливыми, хотя бы потому, что выжили. Они работали с утра до ночи, рожали детей, воспитывали внуков, ни на секунду не прекращая мечтать о том, что их детям, внукам и правнукам выпадет лучшая чем им самим доля.

В этом смысле Мирону Гойхману здорово повезло: он начал жизнь еще во времена Российской Империи, а сейчас – живет в Сиэтле, наслаждаясь обществом своих детей, внуков и правнучки. «От Николая II  до Обамы» – шуточный подзаголовок его повести. Но для меня в этом подзаголовке таится глубокий смысл: да, выжить в этих обстоятельствах и прожить долгую жизнь было везением, но по моим меркам – еще и геройством, если, выживая, ты не предавал, не терял ни друзей, ни чувства юмора, ни чувства меры. Мирон Гойхман выжил именно так.

Помните строчку из  знаменитого стихотворения Бориса Слуцкого «Иван воюет в окопе – Абрам торгует в рабкопе?» А вспомнив, прочтите у  сержанта Гойхмана «о повседневной работе солдата-сапера по обезвреживанию мин противника, по минированию переднего края обороны, ночью, на ничейной земле, где до траншей противника другой раз менее полукилометра, и кругом свистят пули и надо устанавливать противотанковые мины». «Если я остался жив, - пишет Гойхман, - и почти невредим (если не считать 15 дней пребывания в военном госпитале в Ростове с обмороженными пальцами ног) – это не только потому, что сапер может ошибиться только один раз, а больше всего благодаря богу, который в самых казалось безвыходных ситуациях посылал мне спасательный круг...»

Его рассказ подкупил меня своей искренностью. Я не жалею, что, забыв о своей «знаменитости», на несколько часов увлекся историей жизни этого необычного человека. Теперь радость заочного общения с ним предстоит и вам.

Юрий Голигорский
Радиожурналист (Великобритания)
Лондон, декабрь 2010


          Содержание

      Мои родители, Янкель и Молка.
      Кто они были, где жили и чем занимались.
      Детство и школьные годы.
      Мои школьные учителя.
      Мои соученики (с 1-го по 8-й классы гимназии).
      Годы 1936 – 1940. До прихода Советов.
      Война.
      Соня Франт–Гойхман.
      Сима Клейман–Гойхман.
      Алик, Алла - внучки.
      Молдавия в советское время.
      Воспоминания о людях, влюбленных в строительное дело.
      Моя родня.
      О других родственниках, не только евреях.
      Страна – Америка.
      Заключение.
      Дополнения 2014.
      Дополнения 2015
      Жизнь в Оргееве.
      Еще о войне.
      И ещё...немного обо мне.
 

      Мои родители, Янкель и Молка.
      Кто они были, где жили и чем занимались.

      Мои родители жили в маленькой деревне Курлены, в 18-ти км. от уездного города Оргеева Бессарабской губернии.
      Бессарабия – это территория в Восточной Европе, между реками Прут и Днестр, которая до 16-го века была частью княжества Молдовы. Начиная с 16-го века эта территория принадлежала Молдове, Оттоманской Империи, России, Румынии и наконец Советскому Союзу. Россия, чьи интересы в этом районе, сформировались в 18-м веке, пять раз оккупировала Бессарабию в период с 1711 по 1812 годы. Наконец (в 1812 г.) она окончательно ее завоевала и сохранила эту территорию до Первой мировой войны. В ноябре 1917 года, после Октябрьской революции, Национальный Совет Молдавии (Сфатул Цэрий) провозгласил независимость Бессарабии, а в январе 1918 года проголосовал за обьединение с Румынией. В октябре 1918 г. Парижский Договор утвердил это обьединение. Таким образом, когда мне было всего пять месяцев, я стал гражданином Румынии.

После 1812 года, когда Бессарабия стала частью России (Бессарабская Губерния), на эту территорию не распространялся закон оседлости, и тогда много евреев начали переселяться сюда из Польши, Латвии, Волынии и других регионов России. Среди них наверное были дедушки и бабушки моих родителей. Фамилия Гойхман происходит от немецко – идишского слова – Hoichman – высокий человек. В словах немецкого происхождения при переходе на русский язык буква «H» в начале слова произносится как «Г». Например, Хоровиц – Горовиц, Хомер – Гомер, Херодот – Геродот, Хоспиталь – Госпиталь. Таким образом Hoichman стал Гойхман. Этим вопросом занимается наука семантика (часть грамматики). Фамилия Гойхман встречалась в городах Бессарабии: Оргееве, Бельцах, Хотине и в местечке Рашков.

        Я хорошо помню родителей моего отца. Они жили в районном центре Киперчены, всего в 5-ти км. от нашего села Курлены. Дед Аврум-Обы был низкого роста с большой бородой, а бабушка Перла была намного выше его ростом. Но это не помешало им иметь 9 детей: 5 братьев и 4 сестры. Янкель (мой отец) - самый старший, Моисей (Миша), Арон, Исаак (Ицык) и Срул. Сестры: Ривка (эмигрировала в Америку до первой мировой войны), Хинка, Бася и Сарра. Все акушерки. Эта профессия была тогда очень востребована. Электричества еще не было, ложились спать рано. В среднем у каждой семьи было 5 – 6 детей. Тетя Хинка принимала меня, когда я родился. Сколько раз я с ней ни встречался, она всегда говорила: «Если не я, ты бы на свет не появился». По ее словам я родился не в инкубаторских условиях нашего времени, а на земле, в соломе.Может быть по этой причине матушка земля меня не отпускает, а держит пока на поверхности.

        Большинство евреев, которые переселялись в Бессарабию, осело в городах, но некоторые обосновались в деревнях. Их основным занятием было табаководство и выращивание овощей. Мой отец был огородником. Он работал бригадиром в большом огородном хозяйстве у помещика в селе Курлены. После перехода Бессарабии к Румынии,  в 1920-м году там произошла аграрная реформа. Все крестьяне получили земельный надел. Моему отцу, бывшему бригадиру, досталась часть помещичьего огорода. Это был участок в 3 гектара, примыкающий к небольшой речушке, вода из которой шла на полив огорода. Мои родители были практически неграмотными людьми. Они тяжело работали от рассвета до заката. Выращивали они помидоры, перец, капусту, баклажаны и другие овощи.

        Я и моя сестра помогали им в этой работе. Мы жили на природе и наше благополучие всецело зависело от ее капризов. В сухие годы, когда по несколько месяцев не бывало дождей, весь урожай пропадал. С другой стороны, когда проливные дожди шли целыми днями, речушка заливала наш огород и весь наш труд пропадал впустую. В одном году, я помню, как будто небо раскрылось, и начался страшный ливень с крупным градом – все залило, весь урожай пропал. Это было в начале августа. Мать плакала, отец был как убитый.

        Я хорошо помню нашу небольшую деревню. Среди 300 молдавских семей были только 2 еврейские. Вторая была семья брата отца – дяди Миши. Он был самым грамотным из всех братьев. Его жена, тетя Рива, была сестрой моей матери. Так что два брата имели женами двух сестер. Дядя Миша получил такой же участок огорода, как и мой отец. Одно время они вместе обрабатывали свои огороды – маленький колхоз. Но видимо такой вид ведения хозяйства оказался нерентабельным, вскоре они разделились и каждый отдельно занимался своим хозяйством.

        Я помню, как однажды на наш огород приехал представитель «Джойнта» . Его цель была – посмотреть как живут и трудятся евреи на земле. Он дал нам некоторые агрономические советы по выращиванию рассады для овощей, которые мы культивировали. По ночам наша деревня погружалась в темноту и лишь изредка в каком-то окне вспыхивал огонек. Всю ночь был слышен лай собак, которые честно сторожили дома своих хозяев. Не могу забыть красоту ночного неба, когда видны все звезды и созвездия. С этого времени у меня появилась любовь к астрономии, которую потом мы изучали в средней школе. Жалко, что в Сиэтле не бывает таких ночей. Я бы мог как и тогда разобраться в ночном небе, тем более что Сиэтл и наш Кишинев находятся на одной и той же 47 параллели Северной широты. Сразу нашел бы и Полярную звезду (первую в созвездии Большой Медведицы), созвездия Малую Медведицу, Орион, Вегу, Млечный Путь.

        К вечеру на улице всегда было пыльно и шумно. Стада коров и овец возвращались с пастбища. Каждый хозяин выходил и ожидал у ворот своих коров или овечек. Во дворе у каждого был виден костер, на котором в чаунке варилась мамалыга – хлеб насущный молдавских крестьян. Еще помню, как каждое лето на окраине деревни появлялся табор молдавских цыган, которые прибывали на покрытых брезентом повозках. Сразу по прибытии молодые цыганочки с вплетенными в волосы украшениями в виде больших монет (Пушкинские Земфиры), расползались по деревне заниматься своим промыслом, гаданием по ладони. Мужчины цыгане разворачивали свои кузнечные и литейные хозяйства. Крестьяне приходили к ним ремонтировать сельскохозяйственный инвентарь, подковать лошадей, запаять дыры в ведрах, бачках и других металлических емкостях. Такой табор имел право оставаться в деревне не более 4-х дней. С места они снимались ночью, и крестьяне с близлежащих дворов часто после этого недосчитывались куриц, уток, поросят, или из чего-то другого, что плохо лежало во дворе.

        Продукцию нашего огорода надо было продавать на базаре (по-молдавски – ярмарок) в базарные дни, или на улицах по соседним деревням, где надо было громко кричать, чтобы люди услышали. Чтобы приехать рано утром (расстояние примерно 10 – 15 км), мы выезжали сразу после полуночи на двухконной повозке, куда погружали весь наш товар. Часов не было, время мы определяли по расположению Большой Медведицы. Она крутится вокруг Полярной Звезды (фактически вращается естественно Земля). В те же ночи, когда небо было затянуто тучами, часами нам служило пение петухов. Интересно, что продукцию мы продавали за деньги, либо обменивали на яйца или кукурузную муку. Приносит к примеру хозяйка миску муки. Количество определяется на глаз, без весов. И это обменивается на 30 перцев или определенное количество помидор. Все без весов, на глазок.


        Наши отношения с молдаванами были очень хорошие. Мы дружили с семьями попа Чакира, директора школы Беленко, дьячка Бунеску, учителя Петра Крэчун, с другими семьями более культурных крестьян - Профира Миху, Петра Мырзу, Василия Писару, Николая Костровец и др. Директор школы Беленко изрядно любил выпить, особенно водку. Кроме этого он еще очень любил красивую учительницу Женю Бунеску, жену дьячка. Жена директора, женщина с неуравновешенной психикой, часто устраивала Жене скандалы прямо во время уроков, в присутствии учеников. А вот дьячок, муж Жени, относился к этим вещам совершенно равнодушно.

        В каждом селе церковь носила имя какого – то святого или религиозного праздника. Этот праздник назывался «Храм». В нашем селе это праздновалось в день религиозного праздника Чуда. Из других деревень приезжали родственники и знакомые жителей нашей деревни. Гуляли три дня подряд. Нас приглашали со всех сторон. В вине не было недостатка, самым популярным блюдом были голубцы (голуште по-молдавски, сармале по-румынски).

       Недалеко от нашей деревни, в городе Оргееве жили наши родственники Виники, тетя Маня (сестра матери) и дядя Герш. Он был управляющим в имении помещика Феди Багдасарова в Иванче (10 км от Оргеева). Были Виники зажиточными людьми и детей они не имели. Ко мне и к моей сестре Циле они относились как к собственным детям. Они помогли моим родителям перебраться в Оргеев, уступив им часть своего дома (флигелек во дворе). Когда заканчивался сезон овощей и начинались занятия в школе, мы переезжали в город на зимовку. Как только снег начинал таять, отец тут же возвращался в деревню и начинал работать на огороде. Там было маленькое парниковое хозяйство, где он начал выращивать рассаду для овощных культур. А мать, я и сестра переезжали в деревню, когда заканчивались занятия в школе. И так год за годом.

       Когда началась война, мои родители и сестра эвакуировались. А тетя Маня и дядя Герш не смогли эвакуироваться, так как тетя Маня была очень больна и не могла вставать с кровати. Они были расстреляны фашистами. Меня в это время уже не было дома, так как я был мобилизован. Уже после окончания войны об этом нам рассказали соседи молдаване. Во время эвакуации родители и сестра жили в глубоком тылу в Киргизии. Они работали в совхозе, где также выращивали овощи. Работали много, но были в безопасности и еды на жизнь хватало. Я был мобилизован и они о моей судьбе ничего не знали. Естественно, они посылали запросы, пытались узнать что-то обо мне. На один из запросов они получили такой ответ: «Ваш сын Гойхман Меер Янкелевич, уроженец Бессарабии, г. Оргеев, в бою за Социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив героизм и мужество, пропал без вести в декабре 1941 года». Эта страшная новость перевернула всю их жизнь. Они горько оплакивали потерю их единственного сына. По завершению войны они вернулись в наш город Оргеев в Бессарабии. Вся их жизнь прошла в труде и любви к детям.

         Мать умерла в 1953 году – ей было 63 года.
         Отец умер в 1956 году – ему было 73 года.
         Вечная им память...
 

                Детство и школьные годы.

          Мои первые воспоминания относятся к возрасту 5 лет. Недавно я обнаружил, что помню маленький стишок, наверное первый, который я декламировал в том возрасте. Именно за этот стишок отец всегда хвалил меня, когда мы были в гостях у знакомых крестьян из нашей деревни. По-молдавски с русским алфавитом он звучит так:
     Кэцелуш ку пэру крец
     Фурэ рацэ дин котец
     Ел се журэ кэ ну фурэ
     Дар лам принс ку рацэ ын гурэ.

        В переводе на русский звучит так:

     Маленькая собачка с мохнатыми волосами
     Крадет утенка из курятника.
     Она клянется, что не крадет,
     Но я поймал ее с утенком в зубах.

          Помню, как ходил в детсадик (по-румынски – грэдина де копий). Воспитательница была мадам Минчунэ. У нас был альбом, где были нарисованы контуры птиц и домашних животных. Мы иголками прокалывали эти контуры, а потом иголкой с ниткой обшивали его через проколотые дырки. В этот же детсадик ходил и мой двоюродный братик, Элик Галбинский, сын Неси, сестры матери. Я хорошо помню, когда он просился в туалет, то всегда хотел, чтобы и я пошел с ним тоже, потому что сам он не мог застегивать пуговицы.

          Хорошо помню, как первый раз пошел в школу, в первый класс начальной школы. Учительница, мадам Кроитору, знакомилась с учениками. Дошла очередь и до меня. – Кто Гойхман Меер. – Я молчу. А тебя как зовут, спрашивает она меня. Я отвечаю – Гойхман Хайм. Пускай придут родители. Вскоре все выяснилось. Когда я родился, меня записали Меер. Как принято, по имени дедушки отца. Потом я сильно заболел. Докторов не было, лечили по иному. Достаточно было дать другое имя. Мне его изменили на Хайм (здоровье). Ну а по документам я - Меер Янкелевич. Позже уже взрослым после всех метаморфоз стал Мироном Яковлевичем. Для родителей, близких родственников я остался Хайм –Хаймалы. В дальнейшем мне добавили еще одно имя – Гал. Дело в том, что я был самым лучшим бегуном в школе. А в то время в Румынии победителем марафона стал один спортсмен по имени Гал, и одноклассники стали и меня так называть. Таким образом для всех моих друзей это имя укоренилось навсегда. Для моих племяниц я - дядя Гал, так как их родители учились в той же школе. Дело доходило до курьезов. Получаю поздравительную телеграмму из Москвы, от Лени Франта (брата Сони). Он передал текст телеграммы по телефону. А телефонистка рассудила: как так, дорогой Гал, наверное Галя. И я получаю телеграмму. Дорогой Гал (или Галя). Поздравляем и т.д.

          В первом классе начальной школы, я помню имел двух друзей. Саня Барбарош и Володя Мирошниченко. Они меня называли Хаймом. Володю Мирошниченко после войны я встретил в Кишиневе. Он пошел по полиграфической линии и стал главным инженером большой типографии в Москве.

          Еще я помню, что посещал одно заведение, которое в еврейской лексике называлось "хейдер". Частный учитель, обычно это был старик, организовывал у себя дома что-то вроде класса, где он обучал маленьких мальчиков читать и писать на идиш. Он держал в руках палочку - указку (называлась она "татл"). Он указывал ею на буквы еврейского алфавита, а ученик должен был повторить за ним название этой буквы. Эти учителя назывались "меламед". В Оргееве были два таких хейдера.  В хейдере, где я занимался, учителя звали "Эршл дер Меламед".  Учителя второго хейдера звали "Мендэлэ дер Какер".  Это был низкий старик с большой рыжей бородой. Одежда на нем была почти такого же цвета от грязи и жира, скопившихся на ней за много лет.

          Из детских впечатлений еще помню, что было принято, когда рождался мальчик, то его родители устраивали мероприятие, которое называлось "Крышмылейнын".  На него приглашали учеников одного из хейдеров и каждому ребенку вручался пакетик, который назывался "батл" и в котором были дешевые конфеты, несколько орешков и домашнее печенье.  Некоторые дети говорили, что у них дома есть еще маленький братик, и тем самым выпрашивали еще один батл.
          В хейдере я научился читать и писать на идиш.
   
          В Оргееве имелись и еврейские организации, финансируемые Джойнтом.
ОЗЕ - организация, где оказывали медицинскую помощь, проводили некоторые физиотерапевтические  процедуры, которые были известны в то время. Для девочек там были также профессиональные классы шитья, а для мальчиков - специальный цех, где учили столярному делу, из которого вышли все профессиональные столяры  Оргеева.

         Было в Оргееве и другое учебное заведение, которое называлось "Талмутойре" (Талмуд Тора). Фамилия директора была Шерман. Здесь учили иврит (лушенкойдиш) и основы еврейской истории. Учились там в основном ребята, которые не поступили в гимназию (румынская средняя школа). В свободное от занятий в гимназии время, я один год тоже учился в этой еврейской школе.
         До сих пор помню много слов из иврита:
         йелед - мальчик,
         йолда - девочка,
         маим - вода,
         яин - вино,
         лэхэм - хлеб
         и много других слов.
         Правда говорить на иврите я не научился, так как мало посещал эти лекции.

         Кроме того в городе были люди, которые хорошо знали иврит и которые давали частные уроки на дому детям более состоятельных родителей. Моя жена Соня занималась у известного оргеевского учителя  по фамилии Махлис и она довольно сносно говорила , читала и писала на иврите (лушенкойдиш).

         Сейчас немного о городе Оргееве, где прошли мои школьные и юношеские годы.
Оргеев (по еврейски - Уриф) был уездным городом Бессарабской губернии (это до румын). По ориентировочным данным население Оргеева составляло 15 тысяч. Из них примерно половина – евреи. Остальные – молдаване, немного русских, украинцев, считанные греки и один турок, Хаджи-Коле, который был вратарем футбольной команды Оргеева. Молдаване жили на окраине города. На главной улице, Александровской, жили румынские чиновники. На ней же находились государственные учреждения, мужская и женская гимназии. В конце улицы была тюрьма, которую называли острог. Остальные улицы: Торговая, Бессарабская, Почтовая, Николаевская - были заселены евреями. При доме свой бизнес: продуктовый магазин, закусочная, ресторанчик, оптовые магазины, которые снабжали товарами весь уезд, мануфактурные магазины, обувные, галантерейные и т.д. Мастерские: сапожные, портняжьи, шляпочные, прочие; большой базар, две мельницы, две маслобойки, 12 синагог, кафедральный собор и еще 2 церкви, около 30-ти адвокатов, два десятка докторов. Я их всех помню по фамилиям. Мы с Симой, уже живя здесь в Сиэтле, как-то пересчитали их всех по фамилиям.

           На главной улице, Александровской, находился большой ресторан, который почему-то назывался Клуб. Это было место, где румынские офицеры по вечерам играли в карты. Богатые люди справляли здесь свадьбы, устраивали балы, отмечая знаменательные даты жизни. В городе был один кинотеатр (хозяин – Рабинович). Позже появился еще и летний кинотеатр под открытым небом. Называли его Буф. Кино в то время было еще немое. Картины шли в основном американских киностудий - Голливуд, Fox Movieton, Metro Goldvin Meyer. Все это показывалось в начале картин, в титрах. Показывали и советский фильм "Буря". Участвовали в них артисты: русский Иван Мозжухин, всемирно известная Грета Гарбо, Марлен Дитрих, Мая Вест (женщина с полными формами), Сильвия Сидней, Шарли Темпл (актриса с детского возраста, родом из Австралии). Шли картины Чарли Чаплина – "Огни большого города" и др. Шли и французские картины, где были заняты актеры: Шарль Буае, Даниэль Дарье, Морис Шевалье и др. Когда появилось звуковое кино, шло много картин, где главные роли исполняли артисты – певцы. Жан Кипура из Вены и всемирно известный Иосиф Шмидт родом из небольшого местечка в Черновицкой области. Шмидт был очень низкого роста, но голос имел необыкновенный. Еще с юных лет оказался в Берлине, а затем в Америке. Сделали с ним несколько фильмов, где по сюжету он купается в богатстве, но не везет ему в любви из-за его маленького роста. Я до сих пор вспоминаю чарующие звуки его вальса из фильма “Когда ты молод, тебе принадлежит весь мир”. Часто напеваю песенку “Саразетта”:
     Саразета, Саразета, Ла марина,
     Петрована ла мурата,
     Зангаропа, Зангаропа, Пешларара,
     Саразета Ле Руве,
     Тиритомба, Тиритомба,
     Тиритомба Ле руве.

       Песни в его исполнении можно было услышать по всем радиостанциям мира. Особенно часто передавало их радио Берлина, так как он пел в основном по немецки. Когда я писал эти строки, я спросил сына Алика, слышал ли он про Иосифа Шмидта. Он ответил, что нет. Ведь все это происходило лет за 15 до его рождения. Он попросил меня подождать, и где-то через пару минут дал мне распечатку на трех страницах с подробной биографией Иосифа Шмидта с такими деталями, о которых я раньше и не догадывался. А еще минут через десять на экране компьютера я увидел и услышал как Иосиф Шмидт поет Саразету (ссылка). Через несколько минут мы увидели, как эту же песню исполняют Муслим Магомаев с Тамарой Синявской (ссылка). И все это называется Интернет – чудо нашего века, с помощью которого можно узнать многое из нашего прошлого реального мира, а также виртуально смотреть на будущий мир.
Что касается Иосифа Шмидта, то он обьехал с концертами все страны Европы, Америку, часто посещал свои родные Черновицы. Пел во многих фильмах, но вскоре они были запрещены в Германии. Скончался он в 1942 году в возрасте 38 лет в лагере для перемещенных лиц в Щвейцарии, откуда он не смог выбраться в Америку.

 
         Другие достопримечательности города Оргеева – река Реут, гора Иванос, городской сад, который назывался Питомник. В городе также имелись 2 официальные аптеки и много аптечных магазинов, которые не имели права изготавливать лекарства по врачебным рецептам, но тем не менее изготовляли.
Из докторов самым знаменитым был доктор Ниренберг, бывший полковник медицинской службы в царской армии. В одно время в городе появился доктор хирург Лашку, который имел небольшую клинику. Он делал самые сложные для того времени операции. Ему ассистировала его жена – медсестра. Все свои операции он проводил естественно без современных лабораторных анализов. В то время даже не знали, что такое кровяное давление. У его клиники днем и ночью дежурили повозки с больными из деревень, которые ждали очереди на операцию, так как записи на прием (appointment) еще не было и в помине. Не думаю, что у него был телефон. В то время было принято детям вырезать гланды. Помню хорошо, когда родители привели меня и сестру на эту операцию. Я оттуда выскочил и бежал без остановки до нашего дома, который находился в другом конце города. Сейчас доказано, что в этом не было необходимости, так как эти гланды выполняют определенную задачу в здоровье человека. В то время еще шла большая война между детьми и родителями по поводу приема рыбьего жира (фиш-шмольц). Дети очень не любили его пить. Они выпрашивали и добивались от родителей выполнения всех своих просьб за согласие проглотить заветную ложку рыбьего жира.

          Был еще доктор Бурд, который говорил с каким-то женским еврейским акцентом, за что он нравился всем больным старушкам и был известен по всей округе. После войны он жил в Кишиневе в соседнем доме, и мы часто видели там бывших оргеевцев, которые приходили посоветоваться со старым опытным доктором. Его дочь с семьей живет сейчас в Сан-Диего.

         Помню еще доктора Берковича, веселого бедняка, который имел мало посетителей, мало волос на голове и мало денег в кармане, но всегда шутил и никогда не унывал. Когда заходил разговор о лысине, он говорил – "У тебя тоже лысина, но она покрыта волосами". Как и другие врачи, он не избежал репрессий и умер где-то в Сибири.
         В старые времена жители Оргеева имели странную репутацию. Про Оргеев говорили, что там живут одни сумасшедшие. Ходил даже такой анекдот. Спрашивает один человек другого – Ты из Оргеева? – А тот отвечает – Ты сам сумасшедший.

         Телевидения не было и в помине. Радиоприемники были только у богатых людей. Известия получали из газет, которые выходили в Бухаресте: "Диминяца" (Утро), "Адеверул" (Правда), "Юниверсул" (Вселенная). Они были рупором основных политических партий.
         В Кишиневе выходила одна газета на русском языке – "Бессарабское Слово".

         Срочные правительственные постановления, приказы местных властей передавались следующим образом. На пересечение двух улиц приходит полицейский с одним барабанщиком, который начинает стучать двумя палочками по маленькому барабану. Жители ближайших домов, которые слышат этот стук барабанщика, собираются вокруг полицейского и он зачитывает им все эти постановления и приказы. Затем они переходят на другой перекресток и так далее, пока не обходят весь город. Именно так сообщали все это еще и потому, что большинство людей были неграмотные или полуграмотные и газет вообще не читали.

         Другие срочные известия передавались следующим способом. Продавец газет ходил по городу и кричал:  «Экстренная телеграмма» и продавал листочки с этим срочным сообщением. Я помню среди таких новостей следующие: Линдберг впервые совершил беспересадочный перелет на самолете из Америки в Европу; дирижабль «Гинденбург», прилетевший из Европы в Америку, загорелся в момент причаливания на станции прибытия (около Нью-Джерси), и 60 пассажиров из 90 сгорели вместе с ним. После этого случая больше не стали использовать дирижабли для перевозки пассажиров. Правда в наше время об этом снова стали говорить.

         Другой случай, который ярко остался в моей памяти, это столкновение двух пассажирских поездов на станции Фрикэцэй. Я вспоминаю этот случай в связи со следующим обстоятельством. Примерно в 1935 году под влиянием уже гитлеровской Германии, в Румынии появились партии и организации прогитлеровской ориентации. В связи с этим король Карл II обьявил в стране чрезвычайное положение и прекратил действие конституции. Во всех уездных городах Румынии вместо префектов были назначены военные. В наш город был направлен подполковник Миронеску, герой Румынии в 1-ой Мировой войне. (Обратите внимание, я – Мирон, а он – Миронеску). Это известие также было сообщено экстренной телеграммой. Вечером в городе прошла манифестация в поддержку действий короля. Перед народом появился никому неизвестный подполковник Миронеску, кавалер высшей румынской награды – ордена Михая Витязу. Это была белая пелерина с вышитым крестом, в середине которого была инкрустация: маталлическая позолоченная часть ордена. Посланник короля выступил с речью перед народом, обьяснил сложную политическую ситуацию в стране, просил народ подчиняться законам. Вскоре он начал везде внедрять военные порядки. Это было где-то в ноябре, декабре. А на рождество он собрался домой, в г. Галац, чтобы провести праздник в кругу семьи. Он выехал из Оргеева в Кишинев на автомашине префектуры и там собирался сесть на поезд Кишинев – Галац, но опоздал, поезд уже отошел. Тогда Миронеску приказал шоферу догнать поезд на станции Ревака. Шоссейная дорога здесь идет рядом с железной дорогой. Водитель на максимальной скорости сумел обогнать поезд и Миронеску успел в него сесть. А примерно через час пришла экстренная телеграмма. Два пассажирских поезда столкнулись на станции Фрикэцэй. Газеты потом писали, что Миронеску был зажат между двумя вагонами, кричал, чтобы его застрелили, и умер вскоре после освобождения из этой ловушки.

Другой случай для экстренной телеграммы. Король Румынии Карoл II развелся с женой, греческой принцессой Еленой, и отослал ее домой в Грецию. Вскоре он отказался от престола в пользу своего сына Михая, которому было 12 лет. Пока Михай подрастал, страной должен был руководить Регентский Совет из трех человек. Младший брат Карoла принц Николай, патриарх Румынии, а также председатель Верховного суда Буздуган. Сам же король Карл II уехал за границу, прихватив с собой мадам Лупеску, еврейку с румынской фамилией. История их знакомства такова. Говорили, что она ежедневно гуляла перед королевским дворцом, который находился в центре Бухареста, на главной улице «Calea Victoriei”. Это заметил секретарь короля, и вскоре она предстала перед королем в королевском дворце уже в другом амплуа.
Лет через пять король Карoл вернулся в Румынию и снова стал править Румынией. Видимо, все это были маневры политических партий. Восьмого июня, день возврата короля, стал национальным праздником в Румынии. Перед началом войны он вынужден был снова оставить трон в пользу сына Михая, которому было уже 19 лет. Но все это время Карoл оставался с мадам Лупеску. Они были вместе до конца жизни и умерли где-то в Португалии.

Я хорошо помню и другое событие, о котором мы также узнали из экстренной телеграммы. Король Англии Эдуард YIII вдруг отказался от престола. Дело в том, что он женился на разведенной американке мадам Симпсон. По канонам англиканской церкви король не мог жениться на разведенной женщине. Но любовь оказалась сильнее, она перевесила престол самой великой в то время империи мира. Королем Англии стал его младший брат Георг YI, чья старшая дочь Елизавета - нынешняя королева Англии Елизавета II. А бывшего короля Эдуарда назначили губернатором Багамских островов. Эта территория Англии состоит из около 300 небольших островов, разбросанных в Мексиканском заливе, недалеко от берегов Флориды. Последние годы жизни они провели во Франции.

Все эти события были поводом для экстренных телеграмм. Если посерьезнее вдуматься, то приходишь к выводу, что быть королем еще не значит быть счастливым. Я думаю, что последний царь России Николай II вряд ли был счастливым человеком. С одной стороны, он должен был до конца выполнить роль самодержавца России, с другой стороны, все это происходило в условиях социальных потрясений начала 20-го века. Вряд ли это принесло ему счастье.
Мне вспоминается по этому поводу одно стихотворение из нашего школьного учебника немецкого языка. Я до сих пор помню его наизусть. Если перевести его на русский язык, то подстрочник будет звучать примерно так:
   Стоит церквушка в деревне,
   вдоль дороги галдят курицы,
   с поля едет воз с сеном,
   наверху сидят Ганс и Лиза.
Поэт кончает стихотворение такими словами,-
   будь я королем,
   я бы взял себе к трону этот воз с сеном.
Понятно, что Ганс и Лиза счастливее короля. То же и в песне Пугачевой,- «Все могут короли. А жениться по любви не может ни один король». Я думаю, что в наше время вообще никто не женится по любви, а женятся по интернету, и не по одному разу.

Еще про один случай, который заслужил экстренную телеграмму. После прихода Гитлера к власти в Германии (1933 г.) в Европе шла большая дипломатическая работа по сколачиванию блока коллективной безопасности во главе с Францией. В него должны были войти Италия и Малая Атланта (Югославия, Румыния и Чехословакия). С этой целью югославский король Александр отправился пароходом во Францию. В марсельском порту его встретил министр иностранных дел Франции Луи Барту. Королева сразу поехала поездом в Париж, а король Александр и министр Барту направились в центр города Марсель, где должна была состояться официальная часть встречи. Недалеко от центра города, кортеж был обстрелян террористом. Король Александр и министр иностранных дел Франции были убиты. Уже здесь в Америке я где-то прочитал, что это покушение было совершенно под непосредственным руководством Геринга. Газеты тогда детально описывали, как это трагическое событие было сообщено королеве, которая находилась в поезде на пути в Париж. После этого последовали убийства канцлера Австрии Дольфуса и двух премьер министров Румынии, о которых я пишу в другом месте. И все это дело рук гитлеровской Германии.

Сейчас пора упомянуть о королевах красоты. В те годы, более чем 70 лет тому назад, также ежегодно избирали Мисс Мира. Это мероприятие проходило в американском городе Гальвестон (Galveston), что на берегу Мексиканского залива, недалеко от города Хьюстона, штат Техас. Насколько я помню, это было в 1934 или 1935 годах. Одна красавица из нашего города Оргеева, ее звали Тамара Далаква, поехала в Бухарест, где выбирали Мисс Румыния. В том году Мисс Мира стала красавица из Австрии. Представительница Румынии Магда Думитреску заняла второе место. Так как телевидение в то время находилось в эмбриональном состоянии, то все эти новости мы узнавали из газет или экстренных телеграмм.

В кинотеатрах был такой порядок. Сеансы повторялись непрерывно, один за другим. Если ты купил билет, то можешь прийти в середине сеанса и находиться в зале сколько хочешь. Места не были пронумерованы. Садились там, где было свободно. Это связано видимо было с тем, что тогда жизнь не была так расписана по минутам, как сейчас, и прийти точно к началу сеанса было проблематично. Приезжали в город еврейские театральные труппы с артистами. Сиди Таль (в советское время она стала Заслуженной артисткой Украины), Джина Златая, Иосиф Лейбович и др. Сюжеты постановок переплетались с песенками из еврейского шансона. Некоторые из них я помню до сих пор. Их гастроли продолжались по 2 – 3 недели.

В это время я уже давал частные уроки по математике и имел свободную копейку, так что покупал себе абонемент и ходил на все представления. Приезжали разные фокусники и факиры. Помню одного из Индии, по фамилии Кинг. Он демонстрировал один сногсшибательный номер. С ним работала женщина, которую он называл «медиум». Говорили, что это была его жена. Движением рук вокруг ее головы, он доводил ее до состояния, когда она становилась как мертвая, тело становилось твердым, как доска. Два человека из публики поднимались на сцену, клали ее голову на спинку одного стула, ноги на спинку другого стула. Она лежала как доска, затем человек из публики садился на ее живот. После этого ее как бревно подымали. Затем факир манипуляциями рук, как будто с трудом, выводил ее из этого состояния. Лицо ее становилось синее, она начинала очень тяжело дышать. Он демонстрировал и другие номера, которые я потом видел в репертуаре Мессинга.

Приезжали борцы во главе с русским богатырем Иваном Заикиным, чемпионом мира по русской борьбе. Между прочим, после революции он, как и многие другие артисты, певцы и работники русской культуры, остался за границей. Иван Заикин нашел убежище в городе Кишиневе. Улица, где находился его дом, потом была названа его именем. После его смерти в доме был организован музей его имени. Он показывал разные эксцентрические номера. Забивал гвозди в доску голой рукой. Из прута железа завязывал галстук вокруг шеи. На его грудь клали деревянный щит, и машина проезжала по нему. Уже после войны, в Кишиневе, помню, он приходил на Ильинский базар (недалеко от дома, где мы тогда жили). Уже старый, осунувшийся, с толстой палкой, инкрустированной красивой резьбой. Вокруг него собирались люди, угощали его стаканом молодого вина, которое крестьяне продавали на базаре прямо из бочек.

          Итак, после окончания начальной школы, я поступил в первый класс гимназии (средняя школа). Называлась моя школа – Лицеул Василие Лупу, по имени Воеводы Молдовы Василия Лупу, летняя резиденция которого находилась в Оргеевской крепости (начало 17 века). В 30-годы прошлого века румыны возвели ему в Оргееве величественный бронзовый памятник, чтобы продемонстрировать принадлежность к Румынии этой спорной территории, Бессарабии. В 1940 году, когда Советы оккупировали (вернули себе) Бессарабию, они быстро убрали этот памятник из центра города и пристроили его во дворе кафедрального собора, который между прочим был возведен в 17-м веке также воеводой Василием Лупу. После этого краткого экскурса в историю, вернемся к нашему лицею, где я проучился 8 лет. Порядок и дисциплина здесь были, можно сказать, строгие. Униформа – обязательна. Каждый лицей имел свой цвет формы и фасон шапки. На левой руке из куска красного материала был вышит личный номер гимназиста, который оставался неизменным до окончания школы. Мой номер был – 70. И выглядело это так:
          LVL-70
          Это обозначало: Liceul Vasile Lupu – 70.

          Коль зашла речь о дисциплине, то будет уместно упомянуть и следующее. После того, как в 1918 году Бессарабия перешла к Румынии, мужская и женская гимназии стали называться лицеями. Среди учащихся сохранился русский обычай: за 100 дней перед окончанием школы выпускники мужской и женской гимназий собирались на общий вечер. Мероприятие это называлось: "стодневка". Румынские учебные власти видели в этом русском обычае нарушение школьной дисциплины. Поэтому эта встреча проводилась в секрете от дирекции гимназий, на квартире одого из учеников или учениц. Мы проводили это мероприятие по всем правилам секретности на просторной квартире ученика Исаака Шапошника. Играл патефон, мы танцевали, было скромное угощение, без спиртных напитков.   Короче говоря, веселились до утра. Перед уходом сфотографировались на ступеньках дома. К сожалению, эта фотография не сохранилась. В общем, все прошло благополучно. Но за год до нашего выпуска такая встреча закончилась плачевно. Одна из учениц предательски сообщила дирекции дату и квартиру, где все это будет происходить. В разгар гуляния на место события прибыли директор мужской гимназии Василий Васильевич Маху и директриса женской гимназии мадам Ангел. Они констатировали нарушение школьной дисциплины и естественно последовало наказание. Оба класса, и мужской и женский, были в полном составе исключены из школы на месяц. Тогда выпускникам было по 19 лет, и выходит, что они не имели права собраться и погулять, даже не в ресторане, а на частной квартире. В то время и в помине не было понятия о правах человека, тем более - об организациях по защите  прав этого человека.

 В гимназиях средней школы преподавателей называли – профессор. В университетах их называли – университетский профессор. Кроме преподавателей, была еще и должность "педагог", что-то вроде воспитателя. Они следили за порядком во время перемен, чтобы в классах соблюдалась тишина, во время отсутствия профессора. Кроме того, педагоги посещали дома учеников, которые отсутствовали в школе, чтобы убедиться, что ученик болеет, или просто прогуливает. В 1918 году, когда Румыния оккупировала Бессарабию, в нашем городе Оргееве были две гимназии, мужская и женская. Все преподаватели были русскими, и они остались на месте. Они не торопились в Россию, где произошла революция. Из Бухареста посылали только преподавателей румынского языка и литературы. Все русские преподаватели были выпускниками московских, санкт-петербургских и киевских университетов. В 1928 году, когда я поступил в лицей (среднюю школу), они все уже сносно говорили по румынски.

Оценки знаний – отметки выставлялись по 10-ти бальной системе. Каждый ученик имел право в течение четверти один раз по каждому предмету отказаться от ответа. Называлось это – Refuz (отказ). Об этом он должен был сообщить преподавателю в начале урока. По каждому предмету была в каждой четверти письменная контрольная работа, о которой преподаватель обьявлял заранее, и одна письменная работа без предварительного обьявления, “extemporal”. Средняя отметка по устным и письменным работам определяла среднюю оценку по данному предмету за четверть.
Оценки 5 – 6 - удовлетворительно.
7 – 8 - хорошо
9 – 10 - отлично.
Ниже 5 – это непроходной балл, это было плохо.

Я вообще-то учился не плохо. Оценки имел: 5-6-7 иногда 8, по успеваемости был примерно в первой десятке. В класе было 25 человек. Никогда не получал оценку ниже 5. Но один раз случилась беда. Это было на уроке румынского языка у профессора (учителя) Константина Вартик. Речь шла об одном румынском летописце Ионе Некулче (Jon Neculce), который жил в 16 веке. Отвечал я не у доски, а с места. Я рассказывал о каком-то историческом событии, которое произошло в 1598 году от Христа. Последовал вопрос учителя: от рождения или от смерти Христа. Как сейчас помню, я собирался ответить правильно: от рождения. Но где-то на долю секунды, до того как я ответил, с задней парты последовала подсказка: « от рождения». Получилось, что я повторил то, что мне как-бы подсказали. Учитель отреагировал моментально: «Садись, двойка» . И в классном журнале против моей фамилии появилась цифра 2. Она же появилась и в моем дневнике. В моей голове уже вырисовывались далеко идущие последствия этого события. Если в четверти будет ниже 5, то и средняя годовая может оказаться ниже 5, а это значит, что перед началом следующего учебного года, мне предстоит переэкзаменовка по всему годовому курсу этого предмета. Т.е. все лето надо готовиться к этому. В народе это называлось: передержка. Как в старое время, когда Бессарабия еще была в составе России. А если не сдашь эту передержку, то оставляли на второй год в том же классе. Отставать от своих классных друзей – стыд и позор. Вот что творилось тогда в моей голове. Пришел домой как убитый. Мне было тогда лет 14. Сначала рассказал это по секрету моей старшей сестре Циле, а уже затем и матери. В пятницу вечером приехал из деревни (с огорода) отец. Все это стало известно и ему. Никто меня не ругал, наоборот, все старались меня успокоить. От родителей я вообще никогда не слышал громких и грубых слов. Из их слов мне больше всего запомнилось одно: Хаймалы. Отец подумал и решил, чтобы разобраться в этом вопросе надо пойти домой к профессору господину Вартик. По лицу, по одежде и по простому молдавскому языку отца, учитель увидел, что перед ним обыкновенный трудовой человек, и видимо почуствовал к нему симпатию. Он сказал: пускай ваш сын хорошо учит уроки и не слушает подсказок одноклассников. Так и произошло. Я получил хорошие оценки по письменным тестам, один раз он еще вызывал меня к доске, и за четверь я получил желанную 5. Это был единственный срыв по успеваемости за все время учебы в школе.

После окончания гимназии (средней школы), для того чтобы поступить в университет и получить высшее образование, надо было сдать один очень серьезный экзамен и получить диплом бакалавра. Для этого по всей Румынии создавались специальные комиссии по приему этого экзамена.  За каждой комиссией было закреплены определенные школы. Выпускники нашей оргеевской школы были закреплены за комиссией, которая находилась в Кишиневе. Председателем комисси был университетский профессор, а членами комисси были профессора (преподаватели) из гимназий. Но ни один из них не мог быть из тех гимназий, которые были прикреплены к данной комиссии.   Членами комиссии были преподаватели других гимназий Румынии, а местных отправляли в другие комиссии. Состав приемных комиссий публиковался в печати за день до начала экзаменов. Это делалось во избежание злоупотреблений и сдачи экзаменов "по блату". Я успешно сдал этот экзамен и был квалифицирован 12-м из 40 получивших диплом бакалавра в нашей группе. Те, кто не смог сдать этот экзамен, могли продолжать учебу и получить специальное образование в средних учебных заведениях, вроде наших техникумов, либо найти себе применение в жизни на другом поприще.

            Мои школьные учителя.

            Директор школы Маху Василий Васильевич, руссифицированный молдаванин, родом из Бессарабии.
            Он хорошо говорил по румынски. Он преподавал математику и астрономию. Носил маленькую, острую бородку и большие усы, которые часто подкручивал руками. Приличный животик, всегда подтянутый. Шел размеренными шагами и при каждом шаге как будто нагибался вперед. Всегда прилично одетый в синий костюм, летом – в белый. Вместо галстука носил большой бант, чтобы не сказать бабочку. Во время обьяснений часто по окончании предложения, выговарил слово «Ну,с». Особенно я любил тригонометрию. До сих пор досконально помню все ее основы и смог бы и сейчас выдержать любой экзамен по этой дисциплине. Его лекции по астрономии заложили мою любовь к небу. Если в ясную ночь я поднимаю глаза к небу, то сразу нахожу Полярную звезду и другие созвездия Северного полушария. Об это я уже писал раньше.

Филипенко, преподаватель физики и химии, чудаковатый старичок.
Все что он зарабатывал – расходовал на путешествия. Был почти во всех странах Европы и Северной Африки. По тем временам – это было очень много. И он по первой просьбе с охотой рассказывал, что он там видел. Про коммунизм он имел такое определение: «Если ты сказал слово коммунизм – это тоже самое, что ты сказал слово бандитизм». Он говорил, что знание на оценку 10 имеет только бог. Он, учитель знает только на 9. Самый лучший ученик класса по фамилии Кроитору, знает на 8. Все остальные «смертные» ученики знают на оценку от 1 до 7. Бывало вызывает ученика к доске, а тот не знает, что отвечать. По сигналу от него, мы сочувствуя ему, начинали задавать вопросы учителю. Он охотно отвечал нам, и это тянулось до звонка. А потом он говорил ученику у доски - «ты имеешь счастье, что они заняли меня вопросами». Иногда ученик просился выйти из класса по нужде, потом второй, третий, четвертый и т. д. Тогда он говорил: «Больше никого не пускаю. Вы что хотите, чтоб я один остался в классе?» Несмотря на все эти его странности, его лекции были интересными и поучительными и возбуждали у меня любовь к химии. Знания ее основ свежи в моей памяти до сих пор.

Мадам Похоацэ, преподавательница немецкого языка.
Старая дева, всегда как будто улыбалась. Фигура неидеальная, крупные черты лица. У нее были какие-то немецкие корни. За ней ухаживал педагог Донцу. Я очень любил этот предмет в таком виде, как она его преподавала. Очень много о немецкой литературе, много стихотворений, которые мы должны были знать наизусть. Я помню некоторые из них до сих пор. По этому предмету я получал оценки не ниже 8 (что соответствует сегодняшней 4). Вообще знание немецкого языка пригодилось мне во время войны и может быть по стечению обстоятельств и спасло мою жизнь. Но не все ученики, особенно лентяи, имели о ней хорошее мнение. Кто-то из старших классов составил о ней песенку в неприличных тонах, где ее называли Кримхильдой, отрицательным персонажем из немецких сказок. Перевод на русский язык примерно такой:
   Когда в классе появляется Кримхильда
   С сумашедшею улыбкой на устах,
   Тревога овладевает учеником,
   И он навсегда теряет надежду.
И кончается словами:
   Кримхильда, уходи, уезжай, уезжай.
   Ты в нашей школе – большой скандал.


Вартик Константин.
Преподаватель румынского языка и литературы, психологии и логики. Мужчина среднего роста, смуглое лицо, маленькие усики на ширину носа. Такие усы были распространены среди румын, особенно политических мужей. Он был идеалом серьезности, с которым он относился к преподаванию своих предметов, и справедливости в определении знания учеников. Удивительно скромный человек. Это было видно даже по тому, как он расписывался. Он просто писал «C. Vartic» Калиграфически выводил свою фамилию, без закруглений, хвостиков и т.д. Его уроки проходили на одном дыхании, все случали его внимательно.
Позже он пошел на большое повышение, стал генеральным инспектором Управления образования всей Бессарабии.

Николай Александрович Александров, учитель рисования.
Знал слабовато румынский язык. Приносил на урок гипсовую птицу, ставил ее на стол. Мы должны были ее рисовать. После этого он обходил всех учеников и смотрел, что они там натворили, и говорил: «Смотри на птицу и скажи, клюв у нее должен быть немного больше или немножко-немножко меньше?» Попробуй угадай, и если отвечал неправильно, он говорил: «Не забудь, что смотреть – это еще не значит видеть».

Шамрай Владимир, учитель физкультуры.
Родом из нашего города Оргеева, выпускник Бухарестского университета физической культуры. Когда мы были в последнем классе школы, по просьбе группы учеников, он организовал кружок бальных танцев (за дополнительную плату). Он нас учил танцевать танго, вальс, фокстрот, шимми, румбу.

Мадам Наврод.
Преподавательница французского языка, жена прокурора. Маленький острый носик. Всегда красиво одетая и накрашенная, она могла нравиться не только господину прокурору.

Руссу Феоктиста Георгиевна.
Преподаватель истории. Очень добродушная старушка.

Лукин, преподаватель латынского языка.
Педант первого класса. Когда мы читали стихи на латынском (например из Овидия), он ногой выстукивал ударный слог (дактил, трохей, ямб).
Кроме того, в латинском языке есть 24 предлога, после которых имя существительное должно принимать форму родительного падежа (genetiv) и эти 24 предлога надо было знать наизусть. Я их помню до сих пор, но по-латынски:
Ante, apud, ad, adversus, circum, circa, citra, cis, erga, contra, inter, extra, infra, intra, iuxta, ob, penes, pone, post, preter, supra, versus, ultra, trans.

Хобец, преподаватель географии, одно время и латыни.
Очень эрудированный человек, но русский язык ему не давал покоя и часто он вместо румынского слова употреблял русское. Вместо «Soarele nostru» он говорил «Солнце ноастрэ» и т.п.

Горчак, молдаванин с польскими корнями.
Преподавал естествознание (ботаника, зоология). Всегда одет просто, без галстука. Его уроки были какими-то серыми и неинтересными.
 
               Мои соученики (с 1-го по 8-й классы гимназии)

1. Анестиади Николай Христофорович. Молдаванин с греческими корнями. Из небольшого села Сэрэтены, Оргеевского уезда. Невысокого роста, тихий, замкнутый парень. Сидел в классе на последней парте. Был одним из лучших учеников класса, особенно по математике, латыни, короче говоря по всем предметам. Все думали, что он пойдет по линии точных наук, а он выбрал медицину. Поступил на факультет медицины Ясского университета (еще при румынах). В советское время он продолжил учебу во Львовском мединституте. Во время войны – полевой хирург, демобилизовался в звании капитана медицинской службы.

               После войны остался жить в Кишиневе. Скоро стал кандидатом, а потом доктором медицинских наук, заведующим кафедрой хирургии Кишиневского мединститута. Сделал первую в Молдавии операцию на сердце. Поздно женился, все не было времени, занимался только наукой. Умер в возрасте 52 лет, от обширного инфаркта. Скончался в машине скорой помощи по дороге в больницу

              Я с ним дружил со школьной скамьи. Мы оба были деревенскими парнями. Очень скромный, всегда готовый помогать своим бывшим соученикам, когда те нуждались в медицинской помощи, содействовал в медицинских учреждениях. Помню, когда бывал у него дома, вспоминали за стаканом чая школьные годы. Много курил, папиросу за папиросой, что видимо и повлияло на ухудшение его собственного здоровья. Он поставил на ноги своего младшего брата Василия Анестиади, который впоследствии стал ректором Кишиневского мединститута. Сейчас кафедра хирургии Кишиневского мединститута носит имя Николая Анестиади. Его именем названа и улица в Кишиневе, где он жил в последнее время. До таких высот поднялся низкого роста, тихий, скромный мой соученик Коля Анестиади, гордость молдавской медицины.

2. Виноградский Мойше. Слабый ученик. После войны командовал в каком-то винном заведении в Кишиневе. Остался верным своей фамилии – ВИНОградский.

3. Банд Лео (Лейбл).  Один из моих близких друзей и завсегдатай нашей компании. После войны стал преподавателем истории в Оргееве. Преподавал он в той же самой школе, в которой мы учились при румынах. Умер рано. Кажется даже не дожил до 70 лет.  Его дети, сын и дочь,  насколько мне известно, живут в Израиле.

4. Грекулов – тоже самое.

5. Гойхман Меер – нижеподписавшийся.

6. Гольденберг Исаак (Изя). Главный латинист класса. Стал учителем молдавского языка, а потом преподавал латынь на кафедре романских языков Кишиневского Госуниверситета. Эмигрировал в Израиль. Мне больше ничего не известно о его судьбе.

7. Гимельфарб Давид. Стал учителем математики. Умер в Израиле.

8. Гримальский Вячеслав. Родственник директора гимназии, староста класса. Красивый парень, больше с ним не встречался. Видимо после войны осел в Румынии.

9. Жовна Исак, стал учителем математики. Последнее время жил в Нью-Йорке. Практически ослеп.

10. Жовна Иосиф. Стал учителем. Мне неизвестно каких наук.

11. Мучник Ефим. Жил в семье без матери. Завербовался в какой-то международный легион и впоследствии оказался майором в Израильской армии.

12. Койфман Зелман (Сема) – тоже деревенский парень. Хороший ученик. Дошел до должности главного инженера треста в городе Сумгаит, Азербайджанской ССР. С помощью интернета мой сын разыскал его в Лос-Анжелесе. Мы с Симой гостили у него. Затем он приехал к нам в гости в Сиэтл. Умер лет 7 назад от рака печени.

13. Кроитору Василий. Отличный ученик. Любимец преподавателя химии. По некоторым сведения он стал в Румынии университетским профессором по истории.

14. Пионтковский Борис. Главный шалун в классе. О нем нет никаких сведений.

15. Леки Леонид. Красивый мальчик, занимался хорошо. После войны стал полковником в Генштабе Румынской армии.

16. Пагис Натан. Сын официального раввина. (Это не Рэбе, а официальное лицо, он вел записи гражданского состояния, вроде загса). Один из лучших друзей моих школьных лет. Мы жили близко друг от друга и целые дни коротали за шахматной доской с ним и с его отцом, Йосифом Йойлевичем. Он стал врачом ухо-горло-нос. После войны еще долго служил в армии, на Дальнем Востоке. Демобилизовался в дожности подполковника медицинской службы. Сейчас живет с детьми в канадском городе Торонто. Кажется, он автор моего имени Гал. С ним веду переписку.

17. Братья Рекис Миша и Рекис Дава. Из интеллигентной семьи. Отец был главным бухгалтером префектуры (вроде уездного исполкома). Миша стал главным бухгалтером военторга в городе Бельцы. Умер рано, когда мы еще были в Кишиневе. Дава стал строителем. Умер тоже рано в городе Баку.

18. Зельцерман Борис. Один из лучших моих школьных друзей. Жил в районном центре Киперчены, что в 5-ти км. от нашей деревни Курлены. Летом во время каникул мы часто встречались, так как в Киперченах жили моя бабушка и мой дедушка с большой бородой. Горячий сторонник идей социализма и коммунизма (при румынах). После установления Советской власти сильно в этом разочаровался. Погиб в первые дни войны, где-то под Львовом, где он учился в мединституте.

19. Чуменко Гриша. Из старообрядцев. Голова продолговатая, как один из видов арбуза. Всегда при разговоре имитировал повадки и голоса наших учителей. Самый неуспевающий ученик класса. Все время был занят изготовлением шпарагалок, а при письменных работах так устраивался, чтобы видеть, что пишут его сосед по парте и даже тот, кто сидел впереди него.

20. Шапошник Исаак. Из семьи среднего достатка. Единственный в классе, кто имел ручные часы и во время уроков показывал пальцами, сколько минут осталось до звонка. Их было три брата и две сестры. Отец владел печами по изготовлению извести (по-румынски – варница).

21. Слепой Борис. Самый тихий спокойный ученик. Ни в какой компании не состоял. Всегда дома, с девочками не встречался. После войны стал инженером по радио связи. Поздно женился и рано умер.

22. Хаймович Давид (Дудл). Еще со школьных лет стал пламенным борцом за идеи сионизма, т.е. построения еврейского государства на территории Палестины. Бросил учебу с 6-го класса и отправился в Палестину. Учитель Филипенко говорил о нем, - мальчик с идеей.
 
             Надо сказать, что в это время много молодых людей оставляли насиженные места, родителей, братьев и сестер и стремились в Палестину, несмотря на то, что знали какая тяжелая жизнь их там ждет, но готовы были отдать жизнь за идею, в которую верили. В это время Великобритания по решению Лиги наций имела мандат над Палестиной и всячески препятствовала этому. Для того, чтобы привыкнуть к тяжелому физическому труду, на территориии Бессарабии были организованы хозяйства, где эти люди в течение года занимались сельскохозяйственными работами, уходом за скотом, и другими работами совсем не в домашних условиях, а на лоне природы. Их называли «Халуцим». Лишь после этого соответствующие сионистские организации организовывали их переезд в Палестину. Многие из них (я имею в виду лично знакомых мне молодых людей) отдали там жизнь в борьбе с арабами за осуществление идей, в которые они верили. Моральный дух общества в то время был намного выше теперешнего.

Сейчас хочу коснуться других случаев, которые не имеет ничего общего с вышесказанным, но относятся к воспоминаниям школьных годов. Недалеко от нашей мужской гимназии находилась женская гимназия. В нашем классе, я имею ввиду в том же 5-м классе женской гимназии, была соученица, девочка необыкновенной красоты. Есть в еврейском языке поговорка (она такая красивая, что ей в лицо смотреть нельзя). Такая красивая была эта девушка, соученица моей первой жены Сони. Звали эту красавицу Танюша Тульчинская. Когда ей было 16 или 17 лет она отравилась. Говорили, что выпила какой-то порошок. Мать у нее была врачом. Тогда толком никто не знал как это произошло, но это событие, которое произошло 75 лет тому назад, я хорошо помню. Гроб с ее телом положили в церковь, и все ученики из нашего класса по очереди дежурили по 4 человека возле гроба до следующего дня, когда состоялись похороны. Учителя избегали разговоров с нами об этом случае. Видимо, она страдала каким-то психическим заболеванием.

Другой случай. Жил в Оргееве парень по имени Яша Амарфий. Он вырос в квартале, где жили одни евреи и с малых лет он так хорошо освоил еврейский язык, что несмотря на то, что был молдаванином, говорил на еврейском лучше любого еврея, а на молдавском хуже любого молдаванина. Он дружил только с еврейскими мальчиками и девочками. Был он на класс моложе меня. Вскоре он бросил учебу и вместе со своим старшим братом занялся портняжным делом. В то время была мода, что пиджаки костюмов не шили, как сейчас, свободного покроя, а шились они по талии. Яша и его брат были мастерами экстра класса по этому делу. Вся молодежь города стояла в очереди, чтобы попасть к ним. После войны Яша женился. Их дочь Лилия Амарфий – известная актриса оперетты, народная артистка России. Горжусь тем, что она из моего родного города Оргеева.

                Годы 1936 – 1940. До прихода Советов.

             Каждый год после окончания занятий в школе, я с сестрой уезжали в деревню трудиться на огороде и помогать родителям. Сразу по приезду снимал обувь, и бегал в течение трех месяцев босой с утра до вечера, часто ногами в воде при поливе огорода, согнув спину при уборке урожая. Как только возвращался в город Оргеев, сразу же одевался по городскому - надевал мои белые парусиновые туфли, которые я чистил зубным порошком, и быстро направлялся в центр города встречаться с друзьями. Так проходил год за годом.

После окончания гимназии в 1936 году, успешно сдал экзамен на бакалавра, что давало право поступить в высшее учебное заведение (университет). Я хотел стать доктором, но здесь я должен сказать следующее. В Румынии в то время жили 1 миллион евреев. Многие родители евреи мечтали, чтобы их дети стали докторами. В Румынии тогда было всего 4 университета (Бухарест, Яссы, Клуж и Черновицы). И только 3 из них имели медицинский факультет. Политика правительства Румынии поощряла всеми способами поступление на медицинский факультет коренных румын, способных студентов, особенно из крестьянских семей. Поэтому установили негласную норму, процент для поступления студентов - не румын (Numerus Clausus). Так они придумали медицинский осмотр и таким образом также отсеивали не румын, желающих стать докторами. В общем они нашли, что мое здоровье неважное и недостаточное, чтобы стать доктором. Живя уже в Сиэтле, я познакомился с доктором Шнивайс (Schneeweiss), который много лет был моим фамильным врачом. Родился он в Кейптауне, Южная Африка, где его родители нашли убежище, уехав из Австрии в момент прихода в Германии Гитлера к власти. Он там вырос, окончил университет и стал доктором. Затем практиковал как врач 10 лет в Израиле, после этого переехал в Америку и стал профессором в University Washington Мedical School. Мы с ним были не только как пациент – доктор, но стали настоящими друзьями и много раз вели дискуссии на разные медицинские темы. Он говорил мне, что из меня мог бы выйти хороший доктор – диагност. Я ему рассказал историю с медицинским осмотром при поступлении в медицинский институт. Он ответил на это, что с определением моего здоровья (70 лет назад) они ошиблись!

              Евреи, которые поступали на медицинский факультет, имели либо большой блат, либо большие деньги. Учеба на доктора вообще требовала больших расходов, и вряд ли это было бы по карману моим родителям. Достаточно сказать, что студентам евреям разрешали практиковать анатомию только на трупах еврейских покойников. Надо было найти евреев, которые бы продали труп умершего родственника, а затем транспортировать его из другого города. Все это стоило большие деньги. Богатые евреи посылали своих детей учиться на доктора во Францию или Италию. Были случаи, когда бедные парни женились и в качестве приданного получали деньги для образования за границей , а в придачу и очень далекую от красоты невесту.

Раз мы заговорили о приданном вообще, то были случаи когда очень красивые парни из очень бедных семей женились на очень некрасивой деве (сверх упитанной) с большим приданным, чтобы спасти семью родителей от бедственного положения. Одна наша близкая знакомая, очень красивая девочка, но из очень бедной семьи, вышла замуж за богатого холостяка, который был ее намного старше, из таких же соображений. Я должен сказать, что в то время в нашем городе было очень много бедных семей, у которых было очень много детей. Работать было негде, так как промышленных предприятий почти не было. Эти люди жили на какие-то временные заработки, которые позволяли кое-как перебиваться и кормить семью в течение недели. Затем снова где-то одалживали, чтобы каким-то образом прожить еще неделю. Покупали что-то рано утром на базаре а затем перепродавали подороже, чтобы хоть что-то заработать на пропитание на неделю. Те, кто имели какой-то бизнес – худо-бедно существовали, а остальные бедствовали.

Соня, которая потом станет моей женой, поступила на литературный факультет Ясского университета, а я проучившись год в Яссах, перевелся в Бухарест, на инженерно-строительный. В Бухаресте жил в общежитии еврейских студентов (“Caminul Suler”). Руководство общежитием осуществляли студенты, избранные на общем собрании. В комнате жили по три человека. Оплата за койку была небольшая, но если ты не заплатил вовремя, то койку убирали. Оставшиеся два студента придвигали свои койки близко друг к другу, что позволяло неуплатившему спать на щели между двумя койками. Щель по еврейски называется «шпалт». Оттого студентов, которые не заплатили за койку, называли шпалтистами. Кроме того, в общежитии была столовая, где готовили завтраки и обеды. Группа бедных студентов, среди которых числился и я, исполняли функции официантов, и за это получали завтрак и обед бесплатно, а также на ужин для этой группы студентов кухня давала каждому по одному большому пирожку с брынзой (по румынски - брынзойка). Когда финансовое положение этой организации еврейских студентов давало трещину, студентов откомандировывали в их родной город для сбора средств. Так я помню, меня послали на зимние каникулы в мой город Оргеев. Здесь с помощью комитета из женщин и молодежи организовали благотворительный бал в самом большом ресторане города, который назывался «Клуб». Этот женский комитет обходил квариры зажиточных людей и распространял билеты на этот вечер. Каждый, кто мог, в дополнение к стоимости билета, делал еще и пожертвования. Другие женщины пекли торты, которые продавали во время бала. Таким образом собирали определенное количество денег.

В наше общежитие приходили родители, безусловно не бедные, искать репетиторов для своих детей. Так и я стал репетитором у мальчика, отьявленного лентяя, который сам ничего не хотел делать, даже написать чистовик в тетрадь. Они жили в двухэтажном особняке с лифтом. Такой дом назывался коттедж (вилла). Студенты евреи, дети более богатых родителей, снимали частные квартиры с питанием. Для студентов румын были бесплатные общежития, и они получали стипендию.

Вообще настроения среди румынских студентов были националистическими. А после прихода к власти в Германии Гитлера они стали профашистскими и антисемитскими. Появилась субсидируемая из Германии профашистская организация «Железная гвардия». Она имела свою газету ”Porunka Vremii” (Призвание времени). На первой странице было написано большими буквами: «Жиды в Палестину». Еврею появиться в районе, где они располагались было небезопасно. Во главе Железной гвардии стояли Кодряну и Хория Сима. Это была террористическая организация. Они убили лидера Либеральной партии Румынии, большого демократра Иона Дука, когда он выходил из Зимнего королевского дворца, где король ему поручил сформировать новое правительство после победы на выборах. Вскоре убили следующего премьера Арманда Калинеску, который принял строгие меры против этой организации. Затем при загадочных обстоятельствах скончался выдающийся румынский дипломат, видный деятель Лиги Наций, министр иностранных дел Румынии, Николае Титулеску, который вел профранцузскую и проанглийскую политику. Тогда говорили, что его отравили каким-то порошком, действующим через белье.

Сейчас несколько слов о профессуре высших учебных заведений Румынии. Университетские профессора были демократами, националистами, а некоторые явными антисемитами. Они могли на лекциях выражать свое политическое кредо. Первый урок, который читал профессор какой-то дисциплины, особенно гуманитарных наук, был открытый урок, на котором кроме студентов могла присутствовать и посторонняя публика. Я специально пошел на такой урок не нашего факультета. Когда преподаватель, явный антисемит, зашел в аудиторию, он сказал «Господа жиды, займите последние ряды».

Помню, что мы, бедные студенты собирались в оперном театре перед началом спекталя, и нас пускали бесплатно. Таким образом я посмотрел несколько опер, один балет. Наименования их уже не помню. Один раз попал на концерт всемирно известного в то время французского скрипача Жака Тибо. Так проходила жизнь в Бухаресте, который в то время назывался Маленький Париж.

Жизнь шла своим ходом до 26 июня 1940 года. В этот вечер в Бухаресте появился слух о том ,что СССР предьявил ультиматум Румынии выйти из Бессарабии. Для этого был дан срок 3 дня. Я не долго думая, взял мой чемоданчик из плетеной лозы и помчался на Северный вокзал Бухареста. Успел сесть на уходящий через пол-часа поезд на Кишинев. Я не успел сдать все экзамены, а также оставил все мои документы об образовании, и поэтому позднее мне пришлось сдавать некоторые экзамены повторно, когда я получал диплом инженера – строителя в Московском ВЗИСИ (Всесоюзный заочный инженерно-строительный институт).

Бессарабцы, которые не успели в течение этих трех дней выехать из Румынии, подвергались затем большим оскорблениям, порой избиениям. Им удалось выбраться из Румынии только через пару месяцев. Когда я прибыл в Кишинев, вокзал был забит народом. Это были румыны, которые хотели побыстрее покинуть Бессарабию. Когда я выходил из вагона, туда собирался зайти Митрополит Молдавии Гурие и его свита, уезжавшие в Бухарест. Вдоль всей главной улицы Кишинева, Александровской (затем при Советах она была переименована в улицу Ленина), с обеих сторон стояли румынские войска, которые обеспечивали безопасность отьезжающих. Три дня я не мог добраться из Кишинева в Оргеев, так как весь транспорт был мобилизован румынами и шел только в одном направлении. Так у нас установилась Советская власть. На третий день на улицах уже были советские танки, вскоре появились представители советской власти: председатель уездисполкома и другое начальство. На улицах было много агитаторов в военной форме, которые описывали райскую жизнь, ожидающую нас на нашей новой родине (где я потом прожил 50 лет, больше половины моей жизни). Новая власть установила сногсшибательный курс валюты. Один рубль равнялся 40 румынским леям. Это дало возможность новым правителям и посланцам из СССР за несколько дней за гроши очистить все продовольственные и промтоварные магазины. Они закупали мешками сахар и крупу, рулонами ткани и т.д.

В Оргееве собрали всю грамотную молодежь. Желающих посылали в деревни учительствовать. Среди тех, кто поехал в село были Соня и Сима. Многие из них выбрали себе эту профессию и стали учителями в средних школах, заочно заканчивая пединституты. Все учителя нашей гимназии уехали в Румынию в течение первых трех дней. Только директор гимназии Василий Васильевич Маху остался. Я его как-то встретил на улице. Он сменил свой черный бант – бабочку на ярко красный, что его не спасло. Он был репрессирован и погиб где-то в Сибири.

                Война.

              Начиная описывать этот период моей жизни, я чувствую, что он будет очень обширным. На фронте каждый день был заполнен событиями, которые остались яркими в моей памяти до сегодняшнего дня, несмотря на то, что с того времени прошло более 60 лет. На войне эмоциональное состояние организма притупляется и стресс, как реакция организма на самосохранение, уже не появляется. С другой стороны эти четыре года – были временем, полного одиночества и душевной пустоты. Я ничего не знал о судьбе моих родителей, сестры и лучших друзей и подруг, и не мог себе представить, что будет со мной, если даже выйду живым из этого кошмара, который называется война.

Когда Красная Армия вошла на территорию Бессарабии (июнь 1940 г.) мне было 23 года и я практически не знал русский язык, так как среднее и высшее образование получил в Королевской Румынии. По правде сказать, я еще плохо ориентировался в событиях, которые происходили в СССР, чьими гражданами мы неожиданно стали в течение одной ночи. Через год началась война. В первые дни войны я находился в Кишиневе. Атмосфера тогда в городе была очень тревожная. По радио непрерывно напоминали о светомаскировке. 22-го июня немецкие самолеты, которые возвращались после бомбардировки Севастополя, сбросили бомбу на радиостанцию, которая находилась между улицами Кузнечной и Садовой, где сейчас находится здание Кишиневского Университета. Ночью снова бомбили город. Бомбы упали на электростанцию и находящиеся рядом жилые дома. В городе было много осведомителей, которые ракетницами указывали ночью цели для бомбардировок. Через несколько дней я вернулся к родителям в Оргеев. По видимому, из интересов безопасности - нас, бессарабцев, которые прожили только один год при советской власти, в армию не призывали.

Не помню точно как, но нам сообщили, что всем молодым ребятам надо собраться в военкомате. Туда пришло около ста человек, только евреи. Из молдаван никто не пришел. Им ничего не угрожало. Под командованием старшины, без обеспечения питания и обмундирования, начали двигаться на восток. Куда, никто не знал, даже наш старшина. Дошли до райцентра Криуляны, и ночью через мост бегом перешли на ту сторону Днестра. Все делалось очень быстро, бегом, чтобы как можно больше людей смогло перебраться через мост, через Днестр. Питались как могли. Ночевали в колхозных клубах, где наш старшина добивался, чтобы нам давали хлеб и кое-какие продукты. Так мы дошли до Александровки, районного центра Одесской области. Здесь наш старшина исчез, и мы все разошлись кто куда. На базарной площади огромное количество эвакуированных на повозках, телегах. Вдруг я встречаю моих родителей и сестру на двухконной повозке, куда они погрузили продукты питания, что были у них дома. Я присоединился к ним. Остальные из моей команды в товарных вагонах продолжили путь на восток и вскоре оказались в глубоком тылу. Это я узнал уже после войны. Мы с родителями тоже двинулись на восток, но на переправе через реку Южный Буг стоял заградительный отряд и меня забрали. Отец им говорит, что мы из Бессарабии, и меня в армию не призывали. Ответ был: мы ничего не знаем.

Попрощался с родителями и с этого момента потерял с ними связь. А они закончили свой путь эвакуации в Киргизии, о чем я узнал уже после войны.

На один из своих бесчисленных запросов они получили ответ, что я пропал без вести на фронте в декабре 1941. Они горько оплакивали потерю любимого сына, а я в это время в качестве рядового сапера прошагал через весь юг Украины, Северный Кавказ, а потом назад до Сталинграда. Потом была Белоруссия, Польша, Восточная Пруссия и последняя точка Кенигсберг (Калининград).

Если я остался жив и почти невредим (если не считать 15 дней пребывания в военном госпитале в Ростове с обмороженными пальцами ног) – это не только потому, что сапер может ошибиться только один раз, а больше всего благодаря богу, который в самых казалось безвыходных ситуациях посылал мне спасательный круг.

А сейчас все по-порядку. Перейду к событиям, которые происходили более 60 лет тому назад, и которые, благодаря тому же богу, сохранились свежими в моей памяти.

Сначала я попал в саперный батальон, который формировался где-то в Одесской области. В этой части я оказался единственным уроженцем из Бессарабии. Красная Армия в те дни не могла удержать натиск немецких войск и отступала на восток. В один из дней отступления мы сделали привал на ночлег на окраине деревни, которая находилась на берегу Днепра. Я тогда не знал, что мы уже были в окружении. Севернее немцы уже вышли к Днепру, а южнее мост в Берислав уже был разбит. Короче говоря, мы были прижаты к Днепру. До появления немцев оставались может дни, а может часы. Утром, когда я проснулся, вокруг никого не было, ни командиров, ни батальонного обоза. Я один между небом и землей. Сзади немцы, спереди – широкий в том месте Днепр. Видимо командир батальона, оценив положение и чтобы избежать плена, предложил всем ночью раствориться среди гражданского населения, а мне об этом никто ничего не сказал. После длительных пеших переходов последних дней, я спал как убитый, и когда проснулся, никого уже не было.

Спускаюсь через лесок к берегу Днепра, а там мужчина верхом на лошади собирается переплывать Днепр. Он говорит мне – "садись на вторую лошадь". Я быстро снял обувь и с вещмешком на спине прыгаю на лошадь. Так началось форсирование Днепра вплавь. Моя лошадка фыркала по уши в воде. Мне казалось она вот-вот уйдет под воду. А мужчина кричит – "Держись крепко за лошадь руками и ногами". Течение уносило нас в сторону, но в конце концов мы достигли другого берега Днепра. Это был районный центр Большой Лепатых, кажется Днепропетровской области, севернее Каховки. Сейчас там Каховское водохранилище и Каховская ГРЭС. Именно на дне этого водохранилища я мог бы очутиться. Оказавшись на другом берегу, я быстро отправился в военкомат, затем маршевая рота и через несколько дней я уже в другом, 525 отдельном саперном батальоне.

Мне вспоминается один любопытный эпизод, который случился, когда я служил в этом батальоне и когда мы отступали на территории Украины. Наш батальон имел обоз из конных упряжек, в котором перевозили продукты питания. И вот один возчик, который, видимо, был родом из этих мест, преднамеренно отстал и свернул в сторону, т.е. дезертировал вместе с повозкой. Его поймали. Разумеется, никто кроме командиров, этого не знал. В одно утро весь батальон был построен позади каменной стены одного длинного сарая. Выводят этого дезертира к каменной стене. Комиссар батальона зачитывает решение не помню какого военного совета, что этот дезертир приговорен к смертной казни. Командир взвода командует моему отделению: - «на-право, шагом марш!». Мы подошли поближе к приговоренному к смерти дезертиру. Последовала команда: - «По изменнику родины – огонь» и пули из 11-ти стволов винтовок сразили дезертира. Так как я стоял крайним в строю отделения, ко мне подошел уполномоченный СМЕРШа (смерть шпионам), молоденький лейтенант, взял у меня винтовку, чтобы лично выстрелить в дезертира, лишив меня таким образом возможности лично стрелять в предателя родины.

Зимой 1941-42 года мы оказались на берегу Таганрогского залива со стороны Ростова, где копали системы траншей и строили огневые точки. Потом снова ночное отступление через г. Ростов. Отчетливо помню – непрерывный поток движущихся танков, артиллерии, пехоты. В небе светят прожектора, висит аэростат, и никакой стрельбы. Как я разобрался уже после войны – это мы оставляли Ростов без боя. После Ростова двигаемся через Батайск на юг. Потом наша часть стояла в казацких станицах Ставропольского края. К лету 1942 мы уже отступили до Грозного, потом Гудермеса, Хасавюрта. Последняя остановка – город Буйнакс, это уже Дагестан, подножие Кавказких гор. Идет подготовка к переходу в Грузию, через горы и ущелья. Все было готово. За каждой ротой закреплены проводники из местных жителей. Утром – построение перед отходом. И вдруг все отменяется. А произошло это потому, что после окружения под Сталинградом, немцы начали быстро отступать из Северного Кавказа, чтобы не попасть в новый мешок. И вот мы уже двигаемся на север, по тем же местам, где недавно отступали на юг. Хорошо помню, как мы проходили через освобожденный Сталинград. В памяти остались груды кирпичей разрушенных зданий. Вскоре погрузка на вагоны и поездом до узловой станции Кинель, близ Куйбышева. Так как наши ряды сильно поредели – нам передано пополнение из Сибири, и готовят нас здесь на Северный фронт. Постоянные марши по 25 км на лыжах по пересеченной местности, последние 5 км в противогазах. И это все при 35 градусах мороза (зима 1943). Мы в ботинках, валенки есть, но их держат для фронта. И вот пришло время ехать на северный фронт. На одной из станций по пути следования - команда, сдать валенки и лыжи.
В связи с изменением положения на фронтах, нас направляют в Белоруссию.

Мы именуемся уже 929 отдельный корпусной саперный батальон 70-го стрелкого корпуса (командующий генерал-лейтенант Терентьев) 49-ой армии 3-го Белорусского фронта. После прибытия на станцию назначения, мы двигаемся с боями по территории Белоруссии. Не доходя 20 км. до Днепра (тот же Днепр, но уже в Белоруссии) - остановка. Обьявляют, что есть приказ Командующего фронтом форсировать Днепр с ходу на любых плавсредствах. Как только дошли до Днепра, ночью оборудовали КП для командира корпуса. На второй день, рано утром, началось форсирование Днепра. Долго описывать, как все это произошло, но к исходу дня весь наш корпус уже был на другом берегу. Выходит, что я форсировал Днепр два раза. Один раз сам, когда отступал на Восток, а второй раз сейчас, но в обратном направлении, на Запад. После этого участвуем в боях за освобождение г. Могилева, где немцы упорно сопротивлялись. Наконец ликвидирован последний очаг сопротивления, вокзал, где взято в плен несколько сотен немцев. Здесь же не обошлось и без курьезов. В городе был захвачен огромный фронтовой продовольственный склад немецкой армии. Все в виде консервных банок. По наклейкам видно, что они изготовлены во всех странах, оккупированных немцами. Командование хотело взять склад под охрану и выставило у ворот несколько танков. Но ничего не получилось. В своих стрелять же не будешь. Преследование немцев застопорилось, пока солдаты не заполнили вещмешки, автомашины, повозки. Каждому хватило потом консервов на пару недель.
К этому присоединились и местные жители, которые после стрельбы вышли из укрытий.
Вспоминается еще такая деталь. Среди этих консервов была большая жестяная банка, весом наверное килограммов 10. Один солдат сразу открыл ее, там оказался мед. Все сразу кинулись на большие банки. Но оказалось, что точно такие же банки были и с соленой капустой. Кому как повезло.

Наш корпус с боями наступал на запад южнее Минска. Запомнилось название населенного пункта: Вылковийск. Вскоре мы подошли к реке Неман, южнее Гродно. Река там не глубокая, но широкая. На берегу реки – сколько видишь глазами – огромное количество танков, орудий, войск. Видимо здесь части целой армии. Немцы отступили, надо их преследовать, кругом суетятся генералы. Принимается решение: разобрать дома, сараи, постройки рядом стоящей деревни и строить деревянный мост. В работе участвуют несколько саперных батальонов. Через каждые 20 метров стоит командир и кричит: "Бегом, бегом, быстрее". Группа взятых в плен немцев забивают сваи деревянными «бабами». Другие уже укладывают балки, прогоны, настилы и т.д. Мост растет как на дрожжах. К вечеру пехота и артиллерия уже переправлялись через Неман. Потом участвуем во взятии крепости Осовец (Польша). Нашему батальону, который особенно отличился в этой операции, присвоено звание «Осовецкий». Я тогда был награжден медалью «За отвагу». В Польше мы, насколько я помню, долго стояли в обороне.

За эти 4 года я не получил ни одного письма. И никому не писал. Все связи с родными были потеряны. Но в глубине души теплилась надежда, что еще увижу своих.  Здесь будет уместно вспомнить следующий эпизод. Когда мы стояли на станции Кинель, нам давали читать местную районную газету. От состояния безнадежности, в котором я находился, я решил написать письмо в редакцию этой газеты, где изложил ситуацию одиночества, в котором находился. Через несколько дней почтальон принес мне целый вещмешок с письмами (более 100). Безусловно, от тружениц тыла. В письмах они сообщали свой адрес и приглашение после войны, если останусь жив, приехать к ним. Я читал эти письма, сортировал и в конце оставил несколько наиболее привлекательных. Позже и эти несколько потерялись. Не знаю, уместно ли упомянуть о пошлой и аморальной песенке о труженицах тыла, которая была популярна среди военных:

Ты грустишь одиноко и тревога растет,
Твое сердце тревожно страдает.
И надежда, что кто-то замуж возьмет
Постепенно в тебе угасает.
Еще годик войны, меньше станет мужчин
И на фронте убьет их немало,
И на тысячу женщин лишь будет один,
Хоть бы ты их десяток желала.
И настанет для женщин такая пора
В хвост придется тебе становиться.
За мужчиной ты будешь стоять до утра,
Постоянно страдать и томиться.

Это было в Польше, где одно время долго стояли в обороне и во втором эшелоне. Тогда при штабе корпуса организовали вечер, что-то вроде бала. Для обслуживания взяли группу более грамотных солдат из нашего батальона, в том числе и меня. Помню, играли в такую игру, американская почта. Я держал коробку и кто хотел бросал в ящик записку с указанием, кому надо ее передать. Я хорошо помню, что ко мне подошла наш батальонный врач, одесситка по фамилии Сокальская, и попросила проследить, кому из женщин написал записки ее муж, высокий татарин, полковник (фамилию не припомню), командуюший артиллерией корпуса. Безусловно, на этом вечере было много женщин, которые могли вызвать чувство ревности. И вот на этом вечере, ведущий, какой-то старшина с хорошим голосом, спел эту песню. Конечно в этой песне много реального, но есть что-то унижающее наших подруг, их подвиг, их труд в тылу и на передовых позициях на фронте, к которым я отношусь с огромным уважением. Я хотел только воспроизвести ту атмосферу моральной деградации, которая была создана войной.

Я вспоминаю еще одну песенку, которую пели немецкие девушки, работавшие в комендатуре города Ортельсбурга.
В переводе на русский это звучит примерно так:

Роза Мунда, разреши тебя поцеловать.
И знай, что я люблю тебя всем сердцем.
Как свет далеких звезд засверкает наша любовь,
Когда ты станешь моей..

Проходи мимо, проходи мимо.
Ты ведь только ефрейтор.
А нас интересуют
Только офицеры из штаба.

Говоря о войне, я перечислил только масштабные события в моей жизни. Я не упомянул, сколько раз я попадал под артиллерийские обстрелы и бомбовые удары из самолетов. Я хочу упомянуть еще только один запомнившийся мне случай. Это было где-то на Украине, когда мы все время отступали. Я стоял на посту во дворе дома, где располагался штаб нашего батальона. Рядом была выкопана узкая неглубокая траншейка. Вдруг начался налет немецкой авиации. Я еле поместился вместе с винтовкой в это укрытие. Я еще и сейчас, по истечении стольких лет, как будто слышу визг приближающейся с воздуха бомбы и потом страшный металлический треск разрыва. Когда налет кончился и я вылез из траншеи, то не поверил своим глазам. От моей траншеи до края воронки разорвавшейся бомбы было не более одного метра. А сколько еще таких случаев, когда смерть как молния проносилась мимо меня и меня не трогала.

Я почти не упомянул о повседневной нашей работе, работе солдата - сапера по обезвреживанию мин противника, по минированию переднего края обороны, ночью, на ничейной земле, где до траншей противника другой раз менее полукилометра, и кругом свистят пули и надо устанавливать противотанковые мины. Я ничего не написал о тех многочисленных эпизодах, где только благодаря богу остался жив и невредим и избежал судьбы моих боевых товарищей - саперов, которые погибли на войне. Не могу здесь не упомянуть о помкомвзвода, бесстрашном сибирском парне Золотареве, который погиб в Польше. Нас было 9 человек во главе с Золотаревым. Наше задание было – выйти на место, где на опушке леса лежали на земле примерно 30 немецких противотанковых неизвлекаемых мин (это мины, которые взрываются при нажатии, а также при подьеме) и уничтожить их можно только методом подрыва.

К несчастью, Золотарев зацепил веревку до того, как успел уйти в укрытие. Прогремел страшный взрыв. Сверху сыпались ветки толстых деревьев, за которыми мы укрывались. Это было уже под вечер. Начали кричать и звать: Золотарев. Но ответа не было. Из нашей группы только я и Абдуллаев остались нетронутыми. Остальные ранены легко. Недалеко от этого места в лесу жили какие-то поляки, которые прятались от линии фронта в лесу. У них была подвода и пара лошадей. Мы с Абдулаевым попросили их довезти на подводе раненых до полевого госпиталя, который находился недалеко. Мы проходили мимо него, когда шли на задание. Поляки отказались, но под дулом автомата все же согласились. Мы посадили более серьезно раненых на телегу и так дошли до военно-полевого госпиталя. На себя погрузили их автоматы и добрались пешком до расположения нашей части уже поздно ночью. На второй день мы с командиром батальона и роты поехали на место происшествия. От Золотарева нашли только часть его тела. А на одной из веток дерева кусок гимнастерки с карманом, где находился его комсомольский билет. Похоронили его во дворе дома, где был расположен штаб батальона. Так погиб этот бесстрашный еще совсем молодой парень из Сибири. Я вспоминаю, как ночью мы шли на задание минировать передний край обороны. Он всегда выходил первым из траншеи и там, где свистели пули и ракеты освещали все вокруг, он ходил как по Питерской, давал руку и помогал выйти из траншеи остальным. До сих пор я сохраняю память об этом бесстрашном сибирской породы парне.

Однажды вызывают меня срочно в штаб батальона: "Сдай быстро оружие. Сейчас машина едет в штаб армии, в Белосток. Мы направляем тебя на курсы мл. лейтенантов". Через день – приемная комиссия, генерал, несколько полковников. – "Откуда родом, сержант Гойхман?" – спрашивает генерал. – "Из города Оргеева, Бессарабия" – отвечаю. Меня подзывает к себе один полковник из комиссии (видимо контрразведка) и спрашивает, не состоял ли я в сионистских организациях, Апоэл а Цион, Ашомэр а Цоир, Гордония. Отвечаю – нет. – Учиться хочешь? – Отвечаю – да. Но этого, видимо, было недостаточно, чтобы внушить доверие, и на следующий день я увидел себя первым в списке недопущенных, несмотря на то, что у меня было высшее образование. Внизу была приписка, получить сухой паек и догнать свою часть. А наш батальон в это время уже пересек границы Восточной Пруссии. Догонять пришлось на попутных военных машинах. Машина остановилась у только что организованной военной комендатуры приграничного немецкого города Ортельсбург. На улице возле комендатуры военный комендант майор Романенко слушает рассказ немца из местного населения. Я прислушиваюсь. Майор, с явным украинским акцентом, говорит "не понимаю". Я был рядом и говорю "Разрешите товарищ майор, я переведу вам. Он говорит, что пришли солдаты и забрали у него корову" – "Скажи ему, что мы разберемся. А ты что здесь делаешь, сержант?" – "Догоняю свою часть и хочу узнать в каком направлении она двигалась." – "Считай, что ты догнал свою часть. Останешься здесь в комендатуре в качестве переводчика." (Я по-немецки свободно говорил, читал и писал).

Здесь меня и застало 9-го Мая и окончание войны. Помню как сегодня. Я был на пару вместе с зам. коменданта дежурным по комендатуре. Вдруг зашел комендант, тот же самый майор Романенко, и приказывает остановить военные машины, которые почти непрерывно проезжали мимо комендатуры. После этого он вышел на улицу и громко обьявил это радостное известие. Началась стрельба в воздух, обьятия. У всех появилась надежда вернуться домой, к своим родным и близким.

              Примерно в июне 1945, после передачи этой части Восточной Пруссии Польше, я был направлен в распоряжение Главного Управления Военных комендатур 3-го Белорусского фронта. Я знал, что Бессарабия уже была освобождена. Я обьяснил военному коменданту майору Романенко мое положение, и он дал мне отпуск на 8 дней, чтобы я сьездил в Бессарабию и попытался узнать что-либо о судьбе моих родителей. После этого я должен был вернуться в Кенигсберг, по месту нового назначения. Мне выдали все необходимые документы для бесплатного переезда. И вот я вернулся в свой родной город Оргеев. С двумя чемоданами в руках я вышел из автобуса. По моей просьбе водитель остановил его как раз у того места, где мы жили. Дом был полностью разрушен (фронт стоял здесь 3 месяца). Кругом пусто, никого не видно. К счастью, вскоре на улице появился один из бывших наших соседей, молдаванин Исидор Бутучел. Я его сразу узнал, он меня тоже. Он рассказал мне, что родители мои уже в Оргееве, сестра Циля тоже здесь, она работает на почте главным бухгалтером. «Жди меня здесь, я пойду на почту, скажу ей». Примерно через полчаса вижу, по улице бегут мать, отец и сестра. Не могу найти слов, чтобы описать как произошла моя встреча с ними у руин нашего дома через 4 года после того, как они меня похоронили. Я только помню, что уже дома они всю ночь напролет не сомкнули глаз, охраняли мой сон, смотрели, как я сплю. Вспоминаются слова из песни « Не тревожьте солдат. Пусть солдаты немного поспят» .

Сейчас я хочу поделиться некоторыми воспоминаниями со времен службы в военной комендатуре г. Ортельсбурга. Здесь я впервые пришел в соприкосновение с гражданским немецким населением. Все ругали, как только могли, Гитлера. Все говорили, что они или их родственники были коммунистами. Некоторым можно было верить, ведь на выборах 1933 года, когда Гитлер пришел к власти, семь с половиной миллионов немцев голосовали за коммунистов. Сразу бросилось в глаза, что немцы любят порядок и дисциплину. Во дворе идеальная чистота. Колотые дрова аккуратно сложены в штабеля. На деревянных туалетах в конце двора обязательно висит табличка, что это туалет. Там же внутри обязательно висит зеркало. Населенные пункты соединены асфальтовыми дорогами. Фермер из ближайшей деревни утром выносит бидон с молоком и оставляет его на остановке. Машина с молочного завода проезжая мимо, забирает бидон. Затем на обратном пути она оставляет на том же месте пустой бидон, а в кармашке, прикрепленном к бидону, деньги за молоко. Эти, а также и другие факты произвели на меня такое впечатление, как будто мы попали в другой мир. Помню, в один прекрасный день приехала какая-то воинская часть. Точного названия ее не помню, видимо МГБ. Всех мужчин немцев согнали в тюрьму, а это были в основном старики, молодые все были в армии. Там оформляли какие-то документы, а потом их всех отправляли в Советский Союз на работу. Так как у них переводчиков не хватало, то мобилизовали и меня из комендатуры им в помощь. Так я увидел немецкую тюрьму изнутри. Больше мне никогда не довелось быть в тюрьме.

При комендатуре имелась гостиница, где могли переночевать военные и гражданское начальство, которые ехали в сторону фронта. Помню, один раз после того как я выписал пропуск одному постояльцу, он пригласил меня после окончания моего дежурства зайти к нему в номер. Мы разговорились, он достал бутылку спиртного. Налил мне полный стакан. Я думал, что это водка и выпил залпом. Оказалось – чистый спирт. Можете представить, что со мною стало после этого. Я тогда Вас не знал, мои дети, внуки, правнуки и друзья. Но если бы я вас знал, то в тот момент я был уверен, что больше вас никогда не увижу. Тем более, что за несколько дней до этого поляки (из Армии Краевой) распространяли отравленную водку, было несколько смертельных случаев. Но в тот раз я выжил. Вот еще о водке. Первое предприятие, которое восстановили и запустили – был заводик по производству спирта. На складе комендатуры находилось несколько бочек с этой жидкостью, которую потом отправляли. кажется, в штаб фронта. Ключи от склада комендант доверял только мне. Ранее один наш славянин до того напился, что начал с балкона второго этажа палить из автомата и ранил немца, который убирал двор комендатуры. Получил за это штрафбат.

Помню один раз, перед вечером зашел в комендатуру высокий красивый брюнет, дважды герой Советского Союза, летчик полковник Таран, и хотел переночевать в гостинице. Я дежурил в тот вечер вместе с заместителем коменданта, уже не молодым низкого роста старшим лейтенантом. Я выписал пропуск и даю ему на подпись. Он, видимо не шибко грамотный, начал медленно выводить каракули своей подписи. Полковник Таран смотрел сверху на него и говорит, - Ой, старший лейтенант, тебе бы на червонцах расписываться надо. После войны я нашел случайно книжку про полковника Тарана, дважды Героя Советского Союза.

Хорошо помню немца с большим горбатым носом - часового мастера, который жил недалеко от комендатуры. Он должен был ремонтировать часы только по записке из комендатуры. Приходит к нему однажды военный и просит отремонтировать часы. Немец естественно просит записку из комендатуры. Тот вынимает пистолет из кобуры и говорит – брось все работы и ремонтируй мои часы. Пришлось уступить. С этим часовым мастером я жил хорошо. Его жена часто приходила в комендатуру и говорила мне на немецком: "Господин переводчик (Her Dolmetscher), заходите к нам вечером на чашку чая, я испекла вкусный кекс."

Вспоминается другой случай. Военные проходят через деревню. Находят старосту (бургомистра). Привязывают его к дереву и не отпускают, пока не отдадут им двух коров. В советской зоне оккупации были и более серьезные случаи. Иногда они доходили до западной прессы. В армии вышел тогда приказ, что в части, где произойдет такого рода нарушение дисциплины, будет снят командир части, вплоть до командира дивизии. Конечно, такое поведение временами можно было понять после того, что творили немцы в Советском Союзе. Способствовали этому и зажигательные статьи Ильи Эренбурга в газете «Правда», которые призывали к возмездию. Были, например, такие заголовки: «Дорога на Берлин идет через пух перин». Чтобы поставить конец таким призывам в «Правде» вышла статья Александрова «Илья Эренбург упрощает».

Помню еще такой случай. Пришла в комендатуру немолодая уже немка, принесла пилотку и партийный билет, и говорит, что офицер ее изнасиловал. Оказалось, что эти вещи принадлежали летчику, майору из воинской части, расположенной неподалеку от города.

Возможно, кто-то помнит, что вскоре после Победы состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Я был назначен членом избирательной комиссии. Командовал немцами, обьясняя, как надо оборудовать избирательные кабины и сами избирательные участки. Вечером на окраине города приземлился самолет (кукурузник), и мы передали им протокол с результатами голосования.

Еще свежо в памяти такое событие. Однажды утром, мимо комендатуры двигалась огромная масса людей. Это были французы, которые находились на принудительных работах в районе Кенигсберга. Говорили, что их было 5,000.Они своим ходом возвращались в Париж. Было жалко смотреть на этих людей, исхудавших, одетых как попало. Многие из них шли рядом со своими подругами и толкали самодельные приспособления в виде колясок, в которых находились плоды их любви, маленькие детишки. И тогда и сейчас я не могу понять, как эта масса кормилась и отдыхала в дороге. Ведь этот марш не был организован властями, которых в эти первые после победы дни вообще еще не существовало. А если где –то власть и существовала, ей было не до этого.

Помню также, что в городе были специальные бригады по демонтированию оборудования деревообрабатывающего комбината; по демонтированию счетчиков из оставленных квартир; бригады, которые собирали велосипеды. Может все это можно было оправдать после того, что немцы разрушили тысячи городов и сел в Советском Союзе. Но обращение со всем этим имуществом велось не по-хозяйски. Это все бросали в товарные вагоны, и вряд ли они смогли принести какую-то пользу в будущем. Все делалось в спешке, так как надо было все загрузить в вагоны до определенного срока. Все, не отправленное или не погруженное в вагоны, оставалось полякам, к которым переходила южная часть Восточной Пруссии. Помню встречу с польской стороной, которой передавали власть в городе. Комендант майор Романенко сидел рядом с водителем, а я на заднем сидении держал знамя СССР. Мы выехали на окраину города. Вскоре появился кортеж из трех машин, на которых прибыли представители новой власти. У них в руках было знамя Возродившейся Польши. Так закончилась моя служба в комендатуре города Ортельсбурга. Майор Романенко был направлен командиром штрафного батальона. Я отправился в отпуск искать моих родителей, о чем я писал уже раньше. После отпуска я вернулся для продолжения службы в г. Кенигсберг (Калининград). Служил переводчиком в Кенигсберге, в Палмникен (сейчас Янтарное), в Куменен, откуда был демобилизован в декабре 1945 года.
 
              С моей первой женой Соней Франт я познакомился на именинах моего одноклассника Миши Рекиса, когда нам было по 14 лет.

              Там было 4 мальчика: Миша и Давид Рекисы, Натан Пагис и я, и 4 девочки: Ита Молдован, Муся Пагис, Дора Ханцин и Соня Франт, девочка моей мечты, моя будущая жена, которой она стала только через 14 лет, когда нам было 28. Так распорядилась судьба. Мы были в одном классе, я в мужской гимназии, она в женской. Соня выделялась своим ясным и острым умом. Первая ученица в классе, всегда жизнерадостная и приветливая. В ее семье было 4 сестры и два брата. В живых сейчас только один из них: Исак Франт, который сейчас проживает в Израиле.

В старших классах мы стали встречаться чаще. Образовались компании из мальчиков одного класса мужской гимназии и девочек соответствующего класса женской гимназии. Темами для разговоров были рассказы про странности учителей, которые часто не очень хорошо говорили по румынски, а также о других школьных событиях. По выходным дням устраивали походы на гору Иванос и другие места вокруг нашего города Оргеева. Позже, в старших классах, по вечерам проводили время за покерным столиком или танцевали под пластинки патефона. Собирались мы дома у Сони или у Симы Клейман. Соня и Сима были двоюродными сестрами и жили по соседству. Во время летних каникул я уезжал в деревню помогать родителям и для меня начиналась трудовая жизнь на природе. Об этом я уже говорил ранее.

             Когда Советская Армия оккупировала Бессарабию (освободила от румынских бояр и помещиков), всю грамотную молодежь в городе Оргееве собрали и послали учительствовать в села. В дальнейшем многие из этих молодых людей выбирали себе учительскую профессию на всю жизнь. И Соня, и Сима были учительницами в одном и том же селе. Продолжалось это всего один год, так как 22 июня 1941 года началась война. Соня вместе со своими сестрами эвакуировалась в Туркмению, в райцентр Эли-Алы. Ее родители и два брата были высланы в Сибирь, более подробно об этом я расскажу позже. После освобождения Бессарабии (тогда она уже называлась Молдавская ССР) Соня и сестры вернулись и остались жить в Кишиневе.

В это время я приехал в отпуск из армии. Когда я уже собирался вернуться по назначению и шел в Кишиневе по улице Ленина по направлению к вокзалу, чтобы узнать расписание движения поездов на Львов, на пересечении с улицей Болгарской я встречаю, кого Вы думаете, Соню, мою подругу школьных лет, которую я уже и не надеялся увидеть, но знал, что я ее никогда не забуду. Но и здесь мой ангел хранитель выбросил мне спасательный круг. Если бы я прошел этот перекресток на пять минут раньше, то моя жизнь приняла бы совсем другой оборот. Я бы на следующий день уехал в Германию, и Соня могла бы выйти замуж за кого-то другого. И вот мы встретились. И все изменилось. Мы пошли с ней домой, где она жила со своей сестрой Симой Франт и ее мужем, Исаком Шор, с которыми я тоже раньше дружил. Мы все очень обрадовались этой встрече. Вечером мы с Соней пошли на концерт в летний театр. Там выступала известная в то время узбекская певица Тамара Ханум, которая одевалась в национальные костюмы и пела на языках народов СССР. Она также исполнила одну песню на еврейском языке «Где взять себе невесту». На следующий день Соня провожала меня на вокзале. Снова началась моя военная служба в Германии и мы начали переписываться с Соней. В этой переписке мы снова подтвердили наше желание связать нашу жизнь навсегда.

К тому времени, когда я вернулся в Кишинев после демобилизации, Соня уже нашла какую-то хибару и жила отдельно. Я говорю хибару, потому что Кишинев был сильно разрушен, и относительно сносные квартиры давно уже были заняты. Вначале мы жили очень бедно. При демобилизации мне выдали 1250 старых рублей. К гражданской советской жизни я был совсем не приспособлен. Все 4 года я был в армии и не сталкивался с повседневными житейскими проблемами. Соня все эти четыре года провела в тылу и она более компетентно ориентировалась в жизни. Я приносил домой мизерную зарплату тех времен, а все финансовые заботы она взяла на себя. С тех времен я привык, что всю мою зарплату я доверяю жене. Мы ничего не имели. Долгое время я ходил по Кишиневу в немецкой генеральской шубе, которую привез из Германии. Мы распродали немного янтарных изделий, которые я тоже привез из Германии из города Палмникен (Янтарное), где добывали янтарь и где был заводик по изготовлению разных украшений. 12 апреля 1947 года, в день Космонавтики появился на свет Алик.

          Первый полет в космос Гагарина состоялся только в 1961 году, ровно через 14 лет. Так мы жили в этой хибаре и лишь через 10 лет получили благоустроенную квартиру.

Вторые роды прошли у Сони неудачно. Мальчик родился мертвый. В это время Соня заболела тяжелой неизлечимой болезнью и 6 августа 1960 года в возрасте 43 лет она ушла из жизни, ушла навсегда в небытие, но навсегда осталась в моем сердце и памяти. Когда я пишу эти слова, слезы льются из моих глаз. Мы прожили вместе всего 14 лет. Алику было тогда 13 лет. Он в это время находился на школьных шахматных соревнованиях в Харькове и на похоронах матери не был, - мы еще не знали, как связаться с ним. Школа, в которой Алик учился, была недалеко от нашего дом - весь его класс с учительницей пришел на похороны.

           И вот мы остались вдвоем, я и Алик. В это тяжелое время нам помогали родители Сони, дедушка Мойше и бабушка Мирл, которые к этому времени уже вернулись из ссылки, и моя сестра Циля, которая жила в Оргееве. В это время из сибирской ссылки уже вернулась Сима Клейман, двоюродная сестра Сони, и примерно через год мы решили пожениться. Я считал, что это лучший выбор для меня, а также и для Алика, так как мы оставались в кругу наших родственников, бабушки и дедушки Алика. Алику было уже 14 лет, он называл Симу – тетя Сима. Но она была для него до самой смерти как мама, и я думаю что это было взаимно.

               Отец Симы, Аврум Клейман 1893 года рождения, владел оптовым продовольственным магазином и они были зажиточными людьми. Их было три сестры: Сара, Сима, Хома и один брат: Шнейер. Перед началом войны прошли массовые репрессии. Из Молдавии (Бессарабии) в одну ночь подняли 8,000 семей. Из нашего маленького городка Оргеева было 300 семей. Не забыли ни одной деревни. Все сливки общества: - директора школ, учителя, работавшие при румынах государственные служащие, адвокаты, врачи, фармацевты, большинство владельцев бизнесов, - самые способные и инциативные люди общества, все были арестованы той ночью. Среди них были родители Сони, Мойше Франт, 1888 г.р. и Мирл Франт, 1893 г.р. (дедушка и бабушка Алика), а также родители Симы, Аврум и Мария Клейман. Сейчас передо мной лежит список всех репресированных той ночью. Этот список был опубликован в газете «Оргеевский край» в 1990 году, когда вышел указ о реабилитации жертв сталинских репрессий.
             
              Под номером 59 здесь значится отец Симы, под номером 105 – отец Сони. Директор нашей гимназии Василе Васильевич Маху под номером 69. В этом же списке вечно не унывающий бедный доктор Иосиф Беркович, который всегда шутил насчет своей лысины и всем говорил: "У тебя тоже лысина, только она покрыта волосами". Город наш небольшой, и когда я смотрю этот список, то вспоминаю почти всех, а если с кем и не был лично знаком, то знаю, кем они были.

              По рассказам Симы – пришли ночью, дали час на сборы. Детям сказали, вы можете оставаться, но они все в один голос: куда родители, туда и мы. Грузовая машина уже была на улице. Погрузили туда сразу несколько семей и сразу на железнодорожную станцию Ревака, около Кишинева. Здесь глав семейств (мужчин) отделили и отправили в Сибирь. Варварство, не имеющее аналогов в истории. Отца они больше так и не увидели. Всех остальных отправили другим поездом тоже на Восток. Здесь произошел и первый трагический случай. Среди репрессированных в одном вагоне с семьей Симы, находилась и семья Глузголда, владельца мельницы в Оргееве, человека очень доброго, который занимался благотворительностью и всегда как мог помогал бедным. У них был единственный ребенок, 15-ти летний мальчик, который страдал сахарным диабетом I типа и не мог жить без постоянного приема инсулина. Запасы кончились и мать умоляла старшего из охраны помочь ей найти лекарства (уколы). Никто не хотел даже слушать об этом. Через пару часов мальчик стал черный как уголь – сгорел. Его оставили в поле, даже не похоронив в земле, так как поезд должен был отправляться. Вспоминаются последние слова из книги Анатолия Рыбакова «Горячий песок»:  "Все прощается, но вылитая невинная кровь не прощается никогда". В те времена выливались целые реки невинной крови.

А их состав двигался на восток. Примерно через месяц доехали до реки Обь в Сибири. Здесь их перегрузили на пароход, который еще буксировал несколько барж с грузом для северных районов Сибири. При посадке Сима упала в воду. Вытащили ее еле живой, зацепив баграми за фуфайку. Обогрели в котельной парохода, и она пришла в себя. Они продолжали свой путь на север по Оби до того места, де Обь впадает в Северный Ледовитый океан (Обская губа). Здесь был поселок из полузамерзших домиков по имени Гыда. Здесь их выгрузили, и здесь на широте Полярного круга, в невыносимых для человека условиях они должны были ловить рыбу для фронта. Жили по две семьи в одной комнате. На стенах все время образовывался лед. Сима, когда еще училась в гимназии, посещала какие-то санитарные курсы, и ее взяли в медпункт санитаркой, помогать единственному медработнику, видимо врачу. Она могла освободить от выхода на лов рыбы людей, которые по состоянию здоровья не могли работать в тот день. Однажды она освободила на один день от работы свою старшую сестру Сарру. Это не понравилось начальнику, он вызвал Симу и сурово ее отчитал. Сима ему ответила,- и на нашей улице будет праздник. За это ее наказали и послали далеко в тундру, где находился пункт по приему рыбы и шкурок от местного населения. Ее посадили в оленью упряжку. Впереди в санях сидел ненец, а взади она. По дороге она упала и осталась лежать в тундре. Ненец уехал довольно далеко, пока он наконец-то заметил, что в санях никого нет. Он вернулся и нашел ее, полузамерзшую. Такой грустный антипод известной песни, которую пел кажется Кола Бельды.
    “Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним.
    И отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю.
    Ты узнаешь, что напрасно называют север крайним.
    Ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю.”

На приемном пункте она вела учет рыбы и шкурок, сданных населением, а также выдавала сахар, соль, спички. Около года провела она одна, без родных, в тяжелейших условиях, жила все это время в чуме из оленьих шкур. Затем ее снова вернули к своим в поселок Гыда. Я не знаю точно, сколько лет они провели в Гыде. Позднее им разрешили переехать южнее, в Надым, Сургут, Ханты - Мансийск, а затем в Тюмень, где они находились до освобождения из ссылки. В Тюмени находилось много репрессированных из Бессарабии. Сима работала бухгалтером в рыбном управлении. Случайно встретила человека, который жил в одном поселке с ее отцом. От него узнала адрес отца. Всей семьей они написали ему письмо. Когда отец получил это письмо, он скоропостижно умер от паралича сердца. Ему было 53 года. Через некоторое время Сима с родными туда поехала, и они нашли его могилу. Через два года умерла мать.

В июне 1958 года Сима вернулась в Кишинев. Так кончилась эпопея ее страданий, лучшие годы жизни, молодые годы, 18 лет были у нее украдены. О том, что она пережила за это время, можно написать отдельную книгу. Одно время я думал взяться за эту миссию, но Сима возражала. Никому, кроме родственников, не хотела она рассказывать об этом периоде ее жизни.

              Сима была трудолюбивой, любила чистоту и порядок, хорошо пела и играла на пианино. Я уже не говорю о том, что она была большим специалистом в кулинарных делах. Все любила делать сама. Я помню, когда мне исполнилось 80 лет, мы устроили вечер на 50 человек в гостeвой комнате нашего дома University House. Все блюда очень обильного стола были изготовлены ее руками. Мы тогда изрядно устали.

Когда она стала слабой и болела, я чувствовал особое душевное облегчение, когда я ей помогал во всем, чтобы уменьшить ее страдания, чтобы хоть как-то отблагодарить ее за все то, что она сделала в жизни для меня, для Алика, для Аллы, для наших внучек Анечки и Сонечки, которых она безумно любила.

               А когда она после перелома шейки бедра, находилась в больнице, а потом в реабилитационном центре, Алик и Алла заботились о ней и помогали ей легче переносить все тяжести болезни. Не было дня, чтобы ее не посещали два раза в день, поддерживая ее физически и морально. 28 ноября 2006 года Симы не стало. Вечная ей память. Мы прожили вместе 47 лет.

               Алик родился 12 апреля 1947 года, опередив запуск человека в космос ровно на 14 лет. В возрасте 6-7 лет он уже проявил свои способности в шахматах. Скоро начал меня обыгрывать. В этом возрасте я и повел его в Кишиневский Дом пионеров к тренеру Павлу Ивановичу Савину. Здесь он стал лучшим шахматистом шахматного кружка Дома Пионеров. В возрасте 8 лет он уже имел 2-ой разряд по шахматам. В газете «Юный Ленинец» появилось о нем несколько статей. В это же время его показали в шахматном сюжете популярного всесоюзного киножурнала «Новости дня». Мы с Соней пошли в центральный кишиневский кинотеатр «Патрия», где увидели на экране, как П.И. Савин, очень высокого роста, ведет за руку Алика по проспекту Ленина, недалеко от Дома Пионеров, как Алик в школе решает быстро задачу по арифметике и как он, сидя на двух шахматных досках, играет с чемпионкой Молдавии среди женщин, Наталией Колотий. Сам Алик в это время был простужен и этот киножурнал не увидел.

             А в это время его дедушка, отец Сони, Мойше Франт, находился в ссылке, на небольшой железнодорожной станции Асино, в Томской области. Он еще никогда не видел своего внука. Мы написали ему письмо об этом киножурнале. Это было, кажется, в феврале 1954 года. Дед пошел в Дом культуры, но он опоздал, ему сказали, что этот киножурнал показывали две недели тому назад. Человек он был достаточно энергичный и настырный, пошел то ли в райисполком, то ли в райком партии, и таки добился своего. Они затребовали этот старый киножурнал, и таким образом, сидя в кино, он смог познакомиться со своим внуком Аликом.
(Вставка, 2013. Один совершенно незнакомый человек разыскал Алика через сайт odnoklassniki.ru  и сообщил ему, где можно посмотреть этот старый киножурнал. Алик поставил его на youtube.com. Вот ссылка на весь киножурнал "Новости Дня 1955 N1" , а здесь только сюжет про Алика)
 
            Алик продолжал заниматься шахматами и добился серьезных успехов на этом поприще. Стал победителем многих турниров в Кишиневе и на всесоюзных школьных и юношеских соревнованиях в Харькове, Ростове, Вильнюсе, Москве, Левнинграде, Запорожье, Тбилиси, Ереване, Севастополе. Турниры длились одну – две недели. Участвуя в этих соревнованиях, он естественно пропускал занятия в школе, но и в учебе он не отставал, оставался одним из лучших учеников. Весь город его знал, так как местные газеты, а порой и 'Пионерская Правда' и 'Советский Спорт' освещали эти соревнования. Вся наша родня очень любила Алика и гордилась им. Самого большого успеха он добился на первенстве Союза среди юношей в 1965 году. Алик занял 3-е место. (В том же турнире впервые заявил о себе и совсем юный мальчик из Златоуста, Толик Карпов. Через четыре года он станет чемпионом мира среди юношей. В 1975 году Анатолий Карпов станет 12-м чемпионом мира по шахматам.) Вот выдержка из журнала "Шахматы в СССР" за март 1965 года.

             После этого успеха Алик был включен в команду юниоров страны, которая должна была ехать в Стокгольм на международный шахматный юношеский турнир. Все уже было готово к поездке: документы, рекомендации, фотографии. И вот за пару дней до отьезда, - телеграмма из Москвы от шахматной федерации. Сообщалось, что Алик не поедет на эти соревнования под предлогом того, что он включен в полуфинал первенства страны среди взрослых, который должен состояться в это же время в Вильнюсе. Спорить с этим, да еще не имея поддержки местных спортивных руководителей было нельзя. В то время политика и спорт пересекались. Даже выдающемуся шахматисту Каспарову тоже ставили палки в колеса, но его, бакинца, поддержал другой бакинец, член Политбюро Алиев, который курировал спорт, а Брежнев, который болел за Карпова, не хотел из-за этого сориться с Алиевым. Может упоминание об этом здесь и лишне, так как уровень естественно совершенно другой. Так или иначе, Алик поехал на полуфинал один, тренера ему не дали. Деморализованный тем, что ему отрезали возможности участвовать в международных соревнованиях, он выступил в вильнюсском турнире неудачно. Некоторые люди, которые крутились в молдавском шахматном мире, советовали мне, если я хочу облегчить Алику продвижение на шахматном поприще, переехать в другой город, не в Молдавии.

Но Алик, как хороший шахматист, просчитал позицию на много лет вперед и сделал ход конем. Он решил перевести свое увлечение шахматами из профессионального уровня (в союзе это было профессией) в любительский, и первым приоритетом поставить учебу. Закончил с красным дипломом отделение полупроводниковых приборов Кишиневского Политехнического института. Его дипломная работа, которую он выполнил в Москве под руководством ведущего в стране специалиста по фотолитографии Феликса Павловича Пресса, была опубликована в одном научном журнале. После этого он был распределен на работу на Кишиневский завод полупроводниковых приборов 'Мезон'. Но и после этого он добивался хороших шахматных результатов. Стал чемпионом г. Кишинева. Позднее, будучи в Советской Армии, а служил он на Дальнем Востоке, два года становился чемпионом Приморского края.

              Еще с юных лет у него появилась хозяйственная жилка. Всегда, приезжая с соревнований, он привозил какие-то дефицитные товары, которые могли пригодиться в хозяйстве. Один раз он привез Симе хорошие сапоги (тогда это был естественно дефицит), которые она носила и здесь в Сиэтле, до конца своей жизни. Он всегда сообщал по телефону или телеграммой, каким поездом или самолетом он прибывает. Один раз получили телеграмму,- приезжаю поездом, вагон такой-то, встречайте на вокзале. Никогда раньше он не просил встречать его на вокзале. Мы с Симой подумали, что он купил какую-то громоздкую вещь и потому просит встретить. Наконец поезд прибыл. Алик из окошка машет рукой. Все выходят, он появляется последний. Смотрим, он стоит в дверях с двумя костылями и одной ногой в гипсе. Оказалось, что на турнире в Севастополе, в свободное время они играли в баскетбол, и он поломал ногу.

              Итак жизнь шла своим чередом, Алик работал на заводе. И вдруг в один прекрасный день – бомба, повестка из военкомата. Короче говоря, предписание лейтенанту Александру Гойхману явиться к такому-то числу на другой конец страны, в Хабаровск, в распоряжение штаба Дальневосточного Военного округа для дальнейшего прохождения службы. Мы стояли, как убитые. Так далеко, в неспокойное время, после недавних событий на Даманском. Но с военкоматом не шутят. Алик улетел. Остались мы с Симой вдвоем – жизнь сразу стала какой-то пустой. Наконец мы получили долгожданную фототелеграмму, что перелет прошел нормально, и он благополучно прибыл к месту назначения. Вскоре его отправили из Хабаровска в воинскую часть, в районе Уссурийска, недалеко от китайской границы. Здесь шахматы ему помогли. Он удачно выступил в первых же армейских соревнованиях и вскоре оказался в спортивной роте.

            Участвовал во множестве соревнований, гражданских и военных. Играл во Владивостоке, Красноярске, Улан-Удэ, Хабаровске, Новосибирске. Один раз принял участие в военном первенстве в Киеве, откуда заехал на неделю домой. Первый раз мы его увидели в военной форме лейтенанта. Смотрелось очень неплохо.

            Я в то время работал в Кишиневском межрайонном строительном тресте. В красном уголке у нас висела большая карта Советского Союза, и в свободное время я шел туда, чтобы посмотреть, где сейчас находится Алик. Знал все города Приморского края, где он служил. У меня в отделе тогда работал Миша Гринберг. Когда кто-то спрашивал, где Мирон Яковлевич, он отвечал,- зайдите в Красный уголок, он наверное на карте смотрит, где служит его сын. Непосредственно военным делом он занимался перед концом службы на военных маневрах, где командовал взводом реактивной артиллерии (так называются "катюши"). Но вот служба закончилась и он вернулся домой, в наш родной Кишинев. В это время кибернетика, компьютеры, программирование все больше входили в моду. И Алик решил сделать еще один ход конем. Он ушел с завода 'Мезон' и решил окунуться в мир программирования. Работал начальником отдела программирования в системе легкой, а потом пищевой промышленности Молдавии.

             Возраст был уже приличный, пора было и жениться. Знакомился со многими девушками, но ни одна не была ему по душе. Я помню такой случай. У меня на строительстве работал один шофер по фамилии Гельман. Он обычно утром заезжал подвезти меня на работу. Он знал Алика, катал его на машине, когда Алику было лет 10. Потом этот Гельман ушел работать в другую организацию, которая занималась транспортировкой вина на автомашинах в российскую глубинку. И он исчез из моего поля зрения. Примерно лет через 15 я его случайно встретил на улице Ленина в очереди у колбасного магазина. Мы очень обрадовались встрече. Он мне рассказал, что его работа очень прибыльная и калымная, и что он накопил целый мешок с деньгами. На прощание он мне говорит,- слушай, Гойхман (он меня всегда называл по фамилии). Я твоего Алика не видел лет 15, но я согласен вслепую выдать за него замуж мою дочку, а в придачу даю трехкомнатный кооператив и пол-мешка денег. Я про себя подумал: трехкомнатный кооператив – это хорошо, пол-мешка денег – это тоже неплохо, но вот невесту вслепую – это уже вопрос. Я ему сказал, что Алик может сыграть шахматную партию вслепую, не глядя на доску, но вот взять невесту вслепую, не думаю, что у него это получится. Чтобы обнадежить его, сказал, что поговорю с Аликом. А Алик продолжал искать девушку своей мечты. Вскоре он и Алла нашли друг друга навсегда. Я не буду вторгаться в их 'privacy' и оставлю им самим право написать об этом подробнее, когда у них наступит время писать мемуары. Я только хочу сказать, что живут они очень дружно, душа в душу, и по любому вопросу Алик говорит,- я спрошу Аллу, а Алла говорит,- спрошу Алика.

                Наших внучек, Анечку и Сонечку, мы с Симой безумно любили, всегда старались одарить их лучшими подарками, и несомненно это была взаимная любовь. Один раз, несколько лет тому назад, Сонечка, чтобы подтвердить любовь к нам, написала нам письмо следующего содержания, - Дорогие бабушка и дедушка, я хочу, чтобы Вы знали, что я Вас очень крепко люблю, что Вы – самые хорошие бабушка и дедушка на на свете.

              Родители Аллы умерли в Израиле. Она сейчас для меня как 'daughter' без приставки 'in-low’ и я уверен, что и она меня любит как отца. Что касается Алика, то он не только носит обувь и одежду моего размера. Мы с ним одинаковы во всем. Мы с ним думаем одинаково, и не потому, что все евреи думают одинаково, а у нас с ним практически всегда общий взгляд на любую проблему. Он как мой ‘alter ego’, второе я. Интервью с ним было опубликованно в Сиэтлской газете (ссылка).
 
                Молдавия в советское время.

              В этом разделе я попытаюсь описать некоторые эпизоды и атмосферу жизни в Молдавии в советское время. Нельзя забывать, что Молдавия была кузницей руководящих партийных кадров. Тот же Брежнев до того, как пошел вверх по партийной лестнице, был Первым секретарем ЦК Компартии Молдавии. Кишиневцы его помнят, именно в годы его правления были построены Комсомольское озеро, Республиканский стадион, благодаря ему кишиневская футбольная команда "Буревестник" перешла из класса Б в класс А, и все кишиневцы, да и жители других близлежащих городов в течение двух лет получили возможность видеть игру лучших футбольных команд Союза и присутствовать на товарищеских матчах с зарубежными командами. Все эти два года, пока "Буревестник" был в классе А, в Кишиневе был огромный футбольный ажиотаж. На все матчи года предлагались абонементы, которые продавались через организации, учреждения, заводы города, где были организованы лотереи. Тут удача не обошла и меня. Я выиграл такой абонемент, и надо сказать, что я стал заядлым болельщиком футбола. В непогоду одевал резиновые сапоги и брезентовый плащ и с работы – прямо на стадион.

              Будуший первый секретарь компартии СССР Черненко – тоже начал свою партийную деятельность в Молдавии. Он при Брежневе был в Молдавии заведуюшим отделом Пропаганды ЦК Компартии Молдавии и в это же время, и где только время находил, без отрыва от производства, заочно закончил Кишиневский Педагогический институт. Видимо именно эти знания помогли ему руководить страной после смерти Брежнева. А Председатель Молдавского Совнархоза (структура, придуманная Хрущевым), Щелоков, стал министром Внутренних дел в союзном правительстве и естественно стал Генералом Армии. Когда он уехал из Молдавии, кишиневцы обнаружили, что в городе стало меньше на одного сапожника. Щелоков прихватил его в Москву, обеспечил квартирой, а детей устроил в институты. Когда газета Вечерний Кишинев в одной статье коснулась этого вопроса, то главный редактор тут же был снят со своей должности. Судя по всему, весь этот Днепропетровский клан, Брежнев – Черненко – Щелоков, и некоторые другие поменьше чином, проходил стажировку в винной республике Молдавии.

              Я еще помню один забавный случай. Это было когда космонавт Волынов полетел в космос. Оказывается, сестра его матери, т.е. тетя космонавта, жила в Кишиневе. Один корреспондент газеты "Вечерний Кишинев"  узнал об этом и поместил в газете интервью с ее мужем Изей (самой тети уже не было в живых), где он рассказывал, как Космонавт еще ребенком часто бывал у них в доме, и другие подробности из юности космонавта. А все это было военной тайной, о которой нельзя было говорить. Редактор газеты тоже заплатил за это своей должностью.

             На эту тему я хорошо помню еще один забавный случай. Это было в Кишиневе во время правления Брежнева в Молдавии. На расстоянии 15 км. от Кишинева находится населенный пункт Ваду-луй-Воды. Сюда летом в выходные дни кишиневцы приезжали загорать и купаться в реке Днестр. В один из этих дней приехал загорать начальник Молдглавупрснабсбыта при Совете Министров МССР. Должность, равная министру или даже выше. Дело было вечером, делать было нечего и он отпустил шофера домой, а сам решил остаться ночевать в Вадул-луй-Водах, у знакомой учительницы, причем очень красивой. Не знаю, что в эту ночь между ними произошло, но сердце начальника Молдглавупрснабсбыта перестало биться и он перестал дышать. Скандал большой, но газеты об этом случае ничего не писали и нигде не появились некрологи и соболезнования от партийных органов. На второй день послали грузовую машину, в кузове отвезли тело потерпевшего домой. Но как было принято в СССР, все секрет, и ничего не тайна. Вся республика только об этом и говорила.

             Вскоре первым секретарем ЦК Комартии Молдавии, богом и царем в наших краях, стал тов Бодюл, бывший секретарь Страшенского райкома партии, чья жена работала секретаршей у Брежнева, в годы его молдавского правления. У него была дочь Светлана, которая играла на органе. В связи с этим, одно из самых красивейших зданий города в самом центре Кишинева (здание бывшего госбанка), было переоборудовано под органный зал. При реконструкции этого здания, мне пришлось там быть по делам службы. В подвале, в одной из комнат (видимо кладовой) в углу на полу лежала мраморная доска, на которой было выгравировано, что здание банка было построено в 1901 году при батюшке царе и что его строительство обошлось казне в столько-то рублей и копеек. Помню цифра была небольшая, это же были царские рубли. Вот это здание было переоборудовано для дочки Бодюла в органный зал. Однажды на репетиции с Молдавским Симфоническим оркестром, она не смогла взять на органе какие-то высокие ноты (я в этом не разбираюсь) и предложила дирижеру оркестра исключить эту часть из партитуры, на что дирижер открыто ей возразил. На следующий день в газете Советская Молдавия можно было прочесть сообщение о том, что руководитель Симфонического оркестра Молдавии, заслуженный деятель искусств республики, молдаванин Тимофей Гуртовой от руководства оркестром освобожден.

              Однажды Брежнев собрался приехать в Кишинев немного поохотиться и встретиться со своими друзьями – коллегами по его прежней работе в Молдавии, а также по случаю открытия нового здания Кишиневского аэропорта. Для этого заблаговременно был построен особняк рядом с гостиницей ЦК, чтобы ему было где переночевать те 2-3 дня, которые он пробудет в Кишиневе. Этот особняк, который потом стали называть домом Брежнева, всегда пустовал. Для этого дома и для дома, где жили Бодюл и члены Бюро ЦК Компартии Молдавии, построили свой водопровод, проложив через весь город отдельный трубопровод из специально пробуренной для этого скважины. Высших руководителей партии снабжали из специальной пекарни, особой молочной фабрики, рыбу для них выращивали в специальном пруду. Муж Симы, не моей Симы, а родной сестры Сони, Исак Шор, в то время работал начальником планового отдела комитета по рыболовству при совмине МССР и через него в канун праздников и на дни рождения нам тоже перепадало немного золотистого карпа, из которого Сима делала замечательную еврейскую фаршированную рыбу.

              Поскольку разговор зашел о дефицитных продуктах, как раз время упомянуть следующий забавный случай.
Это было в декабре. Мы готовились отмечать день рождения Симы. Без курицы естественно не обойтись. Я утром, вооружившись удостоверением участника войны для того, чтобы иметь право стоять в особой привилегированной очереди, пошел в город на разведку, и мне крупно повезло. Во дворе колбасного магазина, где часто продавали птицу, уже стояла очередь в ожидании обещанных завмагом кур. Скоро прибыла машина с ними, их высыпали прямо на снег, и торговля началась. Я взял три штуки, очень худые, одни кости, но все таки куры. А Сима в это время пошла в физиотерапевтическую поликлинику, что на улице Котовского, угол Фонтанная. Когда вышла из поликлинники, то увидела, что в мясном ларьке напротив дают кур. Очередь была небольшая, и она на всякий случай тоже взяла 2 штуки. У Симы сестра и брат жили в микрорайоне Ботаника, недалеко от магазина «Бусуек», который кроме всего прочего по спискам из ЦК отпускал дефицитные продукты привилегированным лицам, видимо не самой высшей номенклатуры. А если этот дефицит был не полностью востребован, то его отпускали и простым смертным. Живущие поблизости видимо узнавали от продавцов, когда наступит такой счастливый момент, и при открытии магазина они уже были тут как тут. И сестра Симы по такому случаю взяла для нас 2 курицы. Это были хорошо упитанные экземпляры, обернутые в пластиковый мешок, импорт из Венгрии. В таких случаях говорят, - берешь в руки, маешь вещь. Алик тоже принял участие в этой куриной кампании. Он имел друга шахматиста, который кроме того, что хорошо играл в шахматы, еще и возил на машине начальника Молдглавупрснабсбыта. Не того, о котором я упомянул ранее, то было во время царствования Брежнева, а другого - при царе Бодюле. Везти в машине такого начальника тоже что-то да значит. Алик ему тоже намекнул насчет дня рождения и кур. И вот когда гости уже все собрались и были готовы приступить к работе, кто-то постучал в дверь. Мы открыли, а это был друг Алика, который преподнес нам две курицы, тоже венгерского производства (всего уже 9 куриц) и заодно две палки колбасы, московской летней, каждая по полметра длиной. Так мы тогда и жили. В очередях стояли, по телефону говорили, и куры были, и колбаса была, но это, правда, не всегда.

             В то время была мода на книги. Каждый уважающий себя гражданин должен был иметь книжные полки, в которых красовались полные собрания сочинений русских и всемирных классиков литературы. Книги он эти не читал и не собирался читать – но полки надо было заполнить, мода. Это был настоящий книжный ажиотаж. В дни подписки на какое-то издание, очередь с ночи на три квартала. Был даже анекдот. Приходит гражданка и становится в хвост очереди.
Спрашивает у впереди стоящей, - что дают?
Та отвечает, - Бальзака.
- А Вы не знаете, Бальзак лучше, чем штапель?
– Не знаю, я Штапеля еще не читала.


             Вот такие были времена, такие нравы. Что по латыни с еврейским концом звучит так - “О темпора, О морес, О идише цорес”. А по русски, в точном переводе,– “О времена, о нравы, о еврейские невзгоды”.
 
             Воспоминания о людях, влюбленных в строительное дело.

           Здесь я попытаюсь вспомнить о строителях, людях, которые были влюблены в свою профессию. Потому что быть строителем и не любить свою профессию невозможно. Построить обьект – то же самое что вырастить ребенка с момента рождения до того возраста, когда он уже сам может постоять за себя. Быть строителем (особенно в то время) – означало следующее: как проснулся утром, сразу погружен в заботы о ходе строительства, не пропустить чего-то, не забыть о технике безопасности, о том, как организовать работу, чтобы выполнить план работ, чтобы обеспечить ту мизерную зарплату, за которую трудились рабочие-строители. С такими же заботами и мыслями и засыпаешь после долгого трудового дня. Здесь я хочу познакомить Вас с теми людьми, с которыми я встречался во время моей работы в системе Министерства связи и Министерства строительства МССР.

1. Кривденко (имя не помню) – министр связи МССР. Сам одессит. Говорили, что в молодости работал монтером и лазил по одесским телефонным столбам. Надо сказать, что в то послевоенное время строили много открытых и закрытых обьектов связи. Везде надо было ремонтировать, пристроить, достроить и вылечить раны, принесенные войной. Так вот, товарищ Кривденко очень любил строительство, а дела связи оставил на совести своих заместителей. Сам он каждый день появлялся на каком-то строящемся обьекте. Каждую пятницу у него было совещание со всеми работниками строительства, либо имевшими к этому отношение. В то время не хватало рабочих рук, автотранспорта и он организовывал субботники для вывоза из карьеров котельца (ракушечника), основного стенового материала для коробки дома. Он одевал белый халат, ехал в карьер, там организовывал работу по погрузке котельца и сам лично грузил котелец. Затем приезжал на обьект и смотрел, как проходит разгрузка. Таким образом, личным примером он воодушевлял канцелярских работников министерства и учил их любить строительство. Многие из них, кстати, стояли на очереди на получение квартир в этих строящихся домах. Помню, однажды мы были у него в кабинете на планерке (совещании). Вдруг заходит взволнованная секретарша и говорит,- Товарищ министр, на проводе Молотов. Кривденко попросил нас выйти из кабинета, чтобы мы не присутствовали при разговоре с такой важной персоной. В то время Молотов кажется был Председателем Совета министров. Дело было в том, что мы в то время строили один важный обьект всесоюзного значения. Если кто-то был в Кишиневе, то он конечно обратил внимание на возвышающиеся на Пушкинской Горке (недалеко от дома, где в свое время жил Пушкин и писал: «цыгане шумною толпою по Бессарабии кочуют»), три высокие металлические вышки. Между ними были натянуты антенны, которые должны были забивать иностранные радио передачи, которые не давали спокойно спать гражданам – слушателям этих вражеских голосов. Строительство этого обьекта было на контроле у Молотова, который был наверное и автором этой идеи. Строительство шло со скрипом и он интерсовался его ходом. Еще помню, однажды мы строили один обьект возле железнодорожного вокзала. Кривденко приехал из Москвы и прямо с поезда пошел на обьект, узнать как идут дела. Не знаю чем он не понравился в ЦК партии, но его осводили от работы и во главе Министерства поставили одного районного начальника почтамта, который ему в подметки не годился.

2. Хоряков (по профессии не строитель, имя не помню) – начальник главпочтамта города Кишинева. Мы строили для почтамта несколько обьектов по городу. Хоряков с утра до вечера старался помогать строителям, а почтовые дела оставил своей заместительнице, Асе Петровне Третьяковой, женщине очень деятельной, энергичной, по разговору похожей на композитора Пахмутову. Очень добрая и отзывчивая, она всегда была готова помочь людям, иногда даже подключая к этому своего мужа, Семина, который работал инструктором ЦК партии по торговле. С такой визитной карточкой для него были открыты двери всех торговых баз, магазинов, аптек, т.е. мест, где можно было приобрести весь товарный дефицит того времени. Дома его звали шахтером, так как он доставал все из-под земли.

3. Койфман Давид Семенович – управляющий Кишиневским межрайонным трестом. Бывший кузнец, молотобоец. После войны во главе многих строительных организаций стояли люди, не всегда имевшие необходимое техническое образование, но отличные хозяйственники. Из заботой было – обеспечение строительных организаций трудовыми кадрами, обеспечение работников жильем, а все техническое вопросы решали главные инженеры и начальники отделов. Когда управляющий шел в Министерство на планерку, все начальники отделов снабжали его цифрами и данными о состояниистроящихся обьектов. Министр строительства Молдавии, Скульский, мирился с таким положением дел. Но времена менялись. Появились новые молодые технически грамотные кадры, и хозяйственники вышли из моды. Министра Скульского заменили. Давида Семеновича Койфмана перевели с понижением заместителем управляющего трестом Промстрой. Он проработал там несколько лет и вскоре умер.

4. Ярутин Владимир Владимирович – управляющий Кишиневским межрайонным строительным трестом. В то время я уже работал в системе Министерства строительства МССР. Нашему тресту включили в план строительство двух крупнейших в союзе консервных заводов, Кагульского и Прутского. Мощность каждого была, если не ошибаюсь, 50 млн. условных консервных банок в год. Причем Прутский завод должен был работать частично на сырье из Румынии, которое должно было передаваться по трубопроводу через реку Прут. Но во время строительства, Чаушеску отказался от такой кооперации, так что мощности Прутского завода оказались намного выше, чем его сырьевая база. Для строительства этих гигантских заводов руководство нашего треста было укреплено. Руководителем треста был назначен В. В. Ярутин, очень грамотный инженер, котрый до этого работал на крупных комсомольских стройках Сибири, человек с большим опытом и размахом. Было ему в то время лет 40. Очень корректный и воспитанный человек, он с каждым работником треста разговаривал как с личным товарищем. Особое уважение провлял к работникам, которые были старше его по возрасту. Работать с ним было одно удовольствие, и все его очень полюбили. Проработав в нашем тресте года 3 или 4, он пошел на повышение. Его назначили Министром вновь созданного Министерства сельского строительства МССР. Но наши контакты с ним на этом не прервались. Один раз в год стараниями наших работников, особенно женской части, проводилась встреча с ним в ресторане Бутояш. По молдавски это значит бочонок, здание действительно имело форму бочонка. Несмотря на занимаемую должность, он никогда не отказывал в этой встрече. За вкусными молдавскими блюдами и стаканчиком хорошего молдавского вина, мы вспоминали то счастливое время, когда мы работали вместе. Здесь была взаимная любовь. Мне кажется, что работая у нас, он чувствовал себя более комфортно, чем работая в должности министра.

5. Файнберг Николай Самойлович. Где-то в середине 60-х годов ко мне на стройку пришел молодой человек с густой черной шевелюрой и протягивает мне листок бумаги. Там написано, что его направили на преддипломную практику от Кишиневского строительного техникума. Откуда родом,- я его спрашиваю. Он говорит, - что из Чинишэуц. - Тогда Вы наверное знаете Арона Гойхмана, брата моего отца. – Как же, конечно знаю. Он и мой дядя, ведь он муж тети Сарры, сестры моего отца. – Здравствуй, я ваша тетя! Мы же родственники. У нас общий дядя. Только с разных сторон. Так мы познакомились. После окончания практики и техникума, он поступил в Московский строительный институт МИСИ и наша связь прервалась. После окончания института, Николай был направлен на работу куда-то в Сибирь, на крупные военные закрытые стройки. Там он и женился на замечательной девушке Вале. В конце 60-х он вернулся в Молдавию, по моему, на должность начальника строительства Гындештского сахарного завода.

                Вскоре он оказался уже в Кишиневе директором завода железобетонных изделий, а затем управляющим трестом «Стройиндустрия», который обьединял все заводы железобетонных изделий Молдавии. Здесь я снова начал встречаться с ним уже по линии моей работы в Кишиневском межрайстройтресте. В начале 1977 года, когда мне до пенсии оставалось шесть месяцев, в системе министерства строительства Молдавии образуется обьединение «Кишиневстрой», в который вливаются все строительные тресты г. Кишинева. Во главе нового обьединения – Николай Самойлович Файнберг. В это же время наш Кишиневский межрайонный строительный трест ликвидируется, а все наши стройки передаются Министерству сельского строительства МССР. Всем работникам нашего треста предоставили работу в соответсвии с ранее занимаемой должностью, а мне и еще одному потенциальному пенсионеру предложили работу в строительном управлении, которое находилось недалеко от аэропорта, чтобы мы там доработали несколько месяцев до пенсии. Это было достаточно далеко от дома, и я конечно был не в восторге от такой перспективы. А вновь организованный Кишиневстрой находился метрах в 300 от дома, где мы жили. Туда я и направился. Был конец рабочего дня, Почти все уже разошлись, но Николай Самойлович еще был в кабинете. Я быстро обрисовал ему мое положение. Он говорит,- иди быстро к моему заместителю, Татаринову, он кажется еще не ушел с работы, и скажи ему, что еще есть одна вакантная должность в отделе комплектации, пусть он тебя оформит. Короче говоря, эти шесть месяцев я отработал рядом с домом. Потом Николай Самойлович проводил меня на пенсию со всеми положенными почестями. Общее собрание, выступления, приказы по министерству и обьединению, и конечно же конверт с определенным количеством рублей из директорского фонда. После этого сразу в ресторан, который тоже был рядом. Кто бы мог подумать, что тот молодой парень с черной шевелюрой, который практиковался у меня на стройке, через 20 лет проводит меня на пенсию в качестве управляющего Обьединения Кишиневстрой (с правами зам. министра), а еще через 20 лет я буду встречать его в аэропорту города Сиэтла, где он сейчас и живет со своей женой Валей, дочкой Ритой, ее мужем Зиновием и любимым внуком Майклом. Такие вот бывают повороты судьбы.

                В советское время было такое положение, что если ты работаешь мастером на строительстве, то можешь получать и пенсию и зарплату. Я эту возможность не пропустил. Видимо я был неплохим работником, да и знали меня многие в этой отрасли, так что я сумел получить должность мастера в управлении комплектации треста «Монолитстрой», где еще проработал лет семь, фактически выполняя функции помощника начальника и другие не очень обременительные поручения.

                Здесь в Сиэтле, к Николаю присоединился и старший брат Семен Файнберг, который в Кишиневе в последнее время работал председателем профсоюза работников Кишиневской железной дороги.

                Моя родня.

                В первую очередь я должен упомянуть о моей сестре Циле. Она была старше меня на 5 лет и ушла из жизни в 1985 году в возрасте 73 лет. Я перед ней в неоплаченном долгу за все то, что она сделала для наших родителей, когда меня не было рядом с ними, во время моей учебы, во время эвакуации, после войны когда я жил в Кишиневе. Она все время жила с родителями и приняла на себя все тяжести ухода за ними до их смерти. Ее муж, Боря Фроймович, все время относился к ним, как к своим родителям. Я также никогда не забуду ту помощь, которую они оказали мне, когда после смерти Сони, я остался один с Аликом. Вечная им память. Их дочь Муся, моя племянница, живет в Израиле вместе с мужем Семой Каушанским, детьми Маечкой и Ленечкой. У Майи уже своя семья, муж и три дочки. Как я хотел бы еще хоть раз увидеть их всех. Для всех их – я дядя Хаим, а не Меер, и даже не Мирон.

                О моей тете Мине, сестре матери, и ее муже Герше Винике я уже писал раньше. Для меня и Цили они были как настоящие родители. Они всегда с нетерпением ожидали начала школьного года, когда мы приезжали из деревни к ним. Я помню, когда мне было годика 4, наша повозка заезжала к ним во двор и тетя Мина брала меня на руки и радостно повторяля,- Хаймалы уже приехал. Дядя Герш был управляющим имения помещика Феди Багдасарова в селе Иванча, в 12 км от Оргеева. Он меня брал туда много раз. Помню, мне было годика 4 или 5. Как-то он взял меня в имение, и я там начал играть с только-только родившимися щенятами. Их матушка это заметила, бесшумно подкралась ко мне и начала кусать, вырвав три куска мяса из моей левой ноги. Мы сразу вернулись в Оргеев к доктору. Следы от тех укусов сохранились на долгие годы, даже сейчас, через 87 лет после тех дней, они еще как-будто немного заметны.

                Дядя Миша, брат отца, и его жена, тетя Рива, тоже жили в деревне Курлены, и также занимались огородничеством. Из всех братьев, дядя Миша был самый грамотный. Мне было интересно говорить с ним на любые темы. Он выписывал газету «Бессарабское слово», которая выходила на русском языке. Интересно, что дядя Миша, был не только самый грамотный, но и самый бедный из всех братьев. И прожил он дольше всех, умер, когда ему было 90. У них тоже было двое детей, Исак и Роза. Они очень хорошо пели. Мы собирались иногда по вечерам все вместе в деревне, и Исак с Розой пели еврейские и румынские песни. Это было наше единственное культурное развлечение, не считая, конечно, пения петухов в 12 ночи.

                Дядя Ицык и тетя Бунця. Они жили в местечке Чинишэуцы, в 25 км от нашей деревни Курлены. Поженились они поздно. Я помню их свадьбу. Мы выехали из нашей деревни как только стало светать, чтобы не опоздать. Тогда мне было лет 7-8. У них был один сын, моложе меня на 10 лет. Зовут его тоже Хаим Гойхман, и он тоже был отличный бегун. Наверное какой-то ген здесь сработал. Сейчас Хаим живет в Израиле. Там же и два его сына, Боря и Аркадий с семьями. Третий сын, Даня, живет в Америке. По профессии Хаим был учителем географии. Он имел в Кишиневе прекрасную библиотеку. Всегда был большим любителем истории и литературы, да и сейчас в Израиле по-прежнему увлечен этим же.

                Дядя Арон. Я думаю, что пришло время поговорить о колоритной фигуре, о брате моего отца, дяде Ароне. Я уже говорил, что у них в семье было 5 братьев. Они все трудились в поте лица, чтобы как-то прокормить семью и дать детям образование. Дядя Арон особенно выделялся среди них комбинаторским умом и решительным характером. Когда я был еще маленьким, из рассказов старших я узнал, что в царскую армию брали не всех, а была какая-то жеребьевка, которая в еврейском лексиконе превратилась в слово «жереб». Так вот, чтобы не идти на этот «жереб», он собственноручно топором отрубил себе указательный палец правой руки.

                Жил дядя Арон с семьей в местечке Чинишэуцы в 25 км от нашей деревни Курлены. Мой отец несколько раз брал меня с собой, когда ездил туда в базарный день продавать овощи – продукцию нашего огорода. Я вспоминаю, что уже в то время он проявлял свои комбинаторские способности. Одно время у него был ресторан, затем он занялся табаководством, потом купил автобус и организовал перевозку людей в город Оргеев. После оккупации Бессарабии Советами, он каким-то образом оказался руководителем вновь образованного совхоза Джурджешты.

                Во время эвакуации дядя Арон находился в Киргизии, где находились и мои родители. Он возглавлял там большое овощное хозяйство, где в его подчинении был и мой отец, который работал по своей профессии огородником. Как мне рассказывали потом родители, все районное начальство было у него в кармане. Он всем возил подарки, причем в большом количестве. У него была очень развита способность войти в доверие к начальству посредством подношений, подарков, и как я уже говорил, в больших количествах. Это не была взятка за какую-то конкретную услугу, а это был подарок для установления хороших отношений и использования их в будущем. Когда я вернулся из армии, он уже был директором каларашского винзавода (час езды поездом от Кишинева).

                После демобилизации я поехал повидаться с ним. Мы ходили с ним по территории завода, и он мне говорит,- у меня в кабинете – министр вкусовой промышленности Молдавии (было тогда и такое министерство). Он уже хорошо закусил, попробовал хорошего вина, сейчас отдыхает, а вот его машина. В багажник машины загружали фрукты, вино, мед, мясо и прочие яства. Таким образом он завоевывал доверие большого начальства, у которых потом мог решать любые вопросы. В министерстве, в горкоме он был свой человек. Достаточно было секретарше доложить, что пришел Арон Абрамович, и его сразу же принимали, без никаких предварительных записей. Вскоре он организовал в Кишиневе первый в Молдавии магазин фирменных молдавских вин и стал его директором. Но время уже было другое, магазину требовался и фирменный директор молдавской национальности. Арона Абрамовича отправили на пенсию.

                Но он без дела не остался. Он стал маклером по купле и продаже домов. То что сейчас в Америке называется 'агент по продаже недвижимости'. Вся его канцелярия помещалась в одном карманном блокноте, где было записано, кто что продает, кто что покупает, и какой навар от этого будет. Помню однажды, я работал тогда в кишиневском стройтресте, выхожу во время обеда во двор. Тут же появляется мой дядя Арон и говорит мне, - Хаймалы, мне срочно нужен Беркович. Беркович работал в нашем тресте завхозом, но кроме этого он еще был вхож к начальнице паспортного стола Красноармейского района города Кишинева. Дядя Арон придумал комбинацию с обменом квартир, в которой было 5 участников. А продает дом и покупает у Б. Б в свою очередь покупает дом у В и т.д. Но дом у А должен был купить один деревенский поп, которого не хотят прописывать в Кишиневе. Вся комбинация из-за этого застопорилась. Я присутствовал при их разговоре, когда дядя Арон сказал Берковичу, что нужно сделать прописку попу. Беркович ему ответил, что за такую операцию она (начальник паспортного стола) берет 500 рублей, очень хорошие деньги по тем временам, и через три дня прописка будет готова. Арон Абрамович ему говорит, я даю тысячу рублей, но надо, чтобы завтра в 12 часов дня поп был прописан и протягивает ему паспорт попа. Поп был прописан и вся операция с успехом завершилась.

                Таким был мой дядя Арон. Любил играть на большие ставки и жить на широкую ногу. Он легко зарабатывал деньги, и так же легко их тратил. Свой дом продал и купил другой. И так несколько раз. Я хорошо помню, что адрес у него постоянно менялся.

                Был дядя Арон еще и отличным дегустатором вина. Можно было смешать два сорта вина в определенной пропорции, и он после дегустации определял, сколько процентов каждого сорта было в этой смеси. Если бы он был более грамотным и жил бы в другое время и в другом месте, я думаю он бы высоко продвинулся по служебной лестнице где нибудь в Министерстве иностранных дел. Его жена, тетя Сарра, умерла довольно рано, в Кишиневе. Их дочь, Рахиль, и ее муж, Геня Давидович, ушли из жизни, когда мы были еще в Кишиневе. Их дети, Аня и Поля, и внук Артур, живут в Нью-Йорке.

                Самым младшим из братьев отца был дядя Срул. Он и его жена тетя Роза до войны жили в городе Бельцы, а после войны в Кишиневе. Он рано умер. У них было две дочери: Хина и Блюма. Хина во время эвакуации вышла замуж за еврея из Польши и согласно действуюшим в то время законам смогла попасть в Польшу. Затем они с мужем переехали в Париж. Муж Хины был специалистом по текстильному производству и открыл по этой линии свой бизнес. Потом мать Хины, тетя Роза, поехала к ним, и осталась жить во Франции.

                Вторая дочь Блюма тоже в эвакуации вышла замуж за Лику Каушанского, и они после войны вернулись в Кишинев. Жили они недалеко от нас и мы часто ходили друг к другу в гости, на дни рождения и просто провести время. У них были две дочери, Зика и Мара. Вся их семья, и старые и молодые, уехали в Израиль. Мы тогда еще жили в Кишиневе. Пожив некотое время в Израиле, они все переехали в Новую Зеландию. Блюмы и Лики уже нет в живых. Мара с семьей живет сейчас в Австралии, в Мельбурне, а Зика в Новой Зеландии. Моя внучка Аня с мужем лет 5 тому назад, когда путешествовали по Австралии, были у Мары. Живут они неплохо, кушают баранье мясо, как там принято.

               Что касается моих теть, сестер отца.
               Самая старшая из них, тетя Рива, по рассказам родителей уехала в Америку до Первой Мировой войны. Следы ее потеряны. Тетя Бася, акушерка, жила в Кишиневе, умерла в Израиле.

               Тетя Сарра, акушерка, жила в Румынии, в Бухаресте. Работала в известном роддоме «Матернитатя Ноуэ». После войны один раз приезжала в Кишинев, где я познакомился с ней поближе.

               Тетя Хинка, акушерка, которой я обязан жизнью, о чем уже упоминал ранее. Жила со своим мужем дядей Гришей в Кишиневе еше с довоенных времен. Их единственный сын Зюзя стал кандидатом биологических наук и преподавал в Кишиневском сельскохозяйственном институте. Он с женой Люсей и дочкой Линой уехал в Америку раньше нас. Мы с Симой гостили у них в Филадельфии. Потом они приезжали к нам, в Сиэтл. Зюзя был человеком большой души, с которым было удивительно приятно общаться. Он всегда готов был придти на помощь. Несколько лет назад, после тяжелой неизлечимой болезни, он ушел из жизни навсегда.

              Про родственников со стороны матери я помню следующее.
Отец матери, мой дед - Герш Шварц. Я его помню довольно смутно. Помню, у дедушки Герша была вторая жена. Когда я был маленький, и мы приходили к ним на Рош Ашана, они угощали нас лейкехом, пирогом.
У него было 4 дочери: Мина Виник, Молка - моя мама, Рива,  Неся, и один сын, Арон Шварц.
              Самая старшая дочка, Мина Виник, о ней и ее семье я уже рассказывал. Они жили в Оргееве, надалеко от нас. Детей у них не было. Ко мне и к моей сестре Циле они относились как к своим детям.
Тетя Рива вышла замуж за Моисея. А моя мама, Молка, сестра тети Ривы, вышла замуж за Янкеля, моего папу. Он был родным братом Моисея. Т.е. две родные сестры вышли замуж за двух братьев.
              Из всех папиных братьев дядя Моисей (Миша) был самым грамотным.После войны дядя Миша и тетя Рива жили в Калараше. У них было двое детей: Исаак, он потом жил в Черновцах, и тетя Роза, она жила в Калараше.
Тетя Неся. Ее фамилия была Голбинская. Ее муж был колбасник. Он делал кошерную колбасу.
              Я и сейчас помню: плоскую колбасу и построму. Он был единственным человеком в Оргееве, который делал кошерную колбасу. А некошерную колбасу можно было купить у Вербицкого. Там была свинина. Его колбаса  тоже была очень вкусная.
              Дядя Арон Шварц. Его я помню очень хорошо. Одно время они жили близко от нас. И каждый раз, когда я проходил мимо их дома, он хотел меня поймать и потянуть за ухо. В шутку, естественно.
Женой дяди Арона была тетя Ривка. У них было трое детей: Циля, старшая, Соломон (Шлойма) и Рухалэ, очень красивая девочка. Дядя Арон и тетя Ривка держали заезжий двор. Однажды тетя Ривка резала курицу и поранила палец. После этого у нее началось заражение крови. Ее не смогли спасти. Ей было где-то за 50. После ее смерти всю заботу о Шлойме и Рухалэ взяла на себя Циля.
              Что было с дядей Ароном и его детьми во время войны я не знаю, но помню, что после эвакуации и возврашения в Молдавию Циля вышла замуж за Илью Купчика. Он был ее двоюродным братом. После войны они все жили в Бельцах. Илья Купчик был главным инженером мукомольного комбината. А Соломон работал инженером на заводе по производству подсолнечного масла.
              Младшая сестра, Рухалэ - была очень красивой, но болезненной девочкой. Она умерла в Бельцах в возрасте примерно 20 лет.
              Соломон женился поздно. Его жена – Фира. Соломон часто бывал по работе в Кишиневе и обычно останавливался у нас. Их сын – Моисей, после школы поступил в институт в Сибири. В настоящее время живет в Израиле, в городе Ашдот. Жена – Таня. У них два сына и 3 внука.

              Мне были очень близки и родные со стороны моей первой жены Сони. С ними я был знаком еще со школьных юных лет. Родители Сони, Мойше и Мирл Франт, владели гастрономическим, можно сказать элитарным магазином в самом центре Оргеева, что было конечно же достаточно для того, чтобы их репрессировали и сослали в Сибирь. Но они выдержали все эти невзгоды и вернулись в Кишинев. У них было шестеро детей: четыре дочки и два сына.

             Роза, самая старшая – преподаватель французского языка. Ее муж, Давид Фердман – адвокат в Румынии. В советское время работал юристконсультом в разных организациях. В последние годы они переехали в Черновцы, так как их единственная дочь Ляля, врач по профессии, вышла замуж за Филипа Флора, врача-анестезиолога из Черновиц. Отец Филипа, брат шахматного гроссмейстера Сало Флора, был известным еще при румынах хирургом.  Ляля, Филип и их дети живут сейчас в Израиле.

             Сима была старше Сони на два года. Ее муж, Исак Шор, друг школьных лет, был старше меня на два года.Они были для меня самые близкие родственники со стороны Сони. Сима была очень красивая и добрая женщина. Они оба уже ушли в мир иной. Их две дочери живут в Израиле. Вика – врач, сперва в Ленинграде, а потом в Израиле. Мара – инженер электрик. Для них я – дядя Гал. Часто переговариваемся по телефону и признаемся друг другу в любви. Пару лет назад они приезжали в Сиэтл, мы много времени провели вместе.

              У Сони была еще одна сестра Таня. Ее жизнь сложилась неудачно. После ссылки она жила с родителями, а после их смерти осталась одна. Она не хотела уезжать в Израиль и осталась сама жить в Кишиневе. Ее уже нет в живых.

              Франт Исак, брат Сони. Был выслан вместе с родителями в Сибирь. После войны жил в Кишиневе. Работал начальником планового отдела маслозавода. Сейчас живет в Израиле вместе с женой Риммой. Там же и их дочка Марина с семьей.

              Франт Леня, брат Сони, самый младший в их семье. Он тоже не избежал Сибири. Там познакомился с Соней Рубинчик, которая после окончания мединститута, была распределена на работу в те края. Вскоре они поженились. Отец Сони был крупным инженером строителем в Москве. Вскоре Леня и Соня тоже поселились недалеко от Москвы. Леня работал заведующим большого книжного магазина в Москве, недалеко от станции метро «Аэропорт», а позднее стал начальником машинно-счетной станции Москниготорга. Достать любую книгу – для него не было проблемой. Жили они в Подмосковье, на станции Перловская, а затем перехали в Москву, в Чертаново. Вскоре после нашего отьезда из Союза, Леня и Соня эмигрировали в Израиль. Сейчас их обоих уже нет в живых.
 
              О других родственниках, не только евреях.

              У Симы были две двоюродные сестры, Боду и Сима Вышкауцан. Они были старше моей Симы лет на 10. В 1928 году Боду вместе с мужем и маленькой девочкой на руках, уехала в Израиль. Моей жене Симе было тогда лет 10, но она помнила это событие. Муж Боду был водителем автобуса, но кроме этого он был сионистом, да еще и убежденным коммунистом. В то время коммунистическая партия Израиля была общая, для евреев и арабов. Их маленькая девочка выросла и к 20-ти годам стала очень привлекательной девушкой, которая разделяля мировоззрение отца. Ее звали Хая, и она часто вместе с отцом посещала клуб коммунистов Израиля в городе Хайфа, где они жили.

              Там она познакомилась с арабом Эмилем Тума, доктором философских наук, членом ЦК Компартии Израиля, главным редактором газеты компартии Израиля, депутатом Кнессета. Газета «Правда» два раза в год публиковала его статьи о состоянии коммунистического движения в Израиле. Я помню, что я несколько раз читал эти его статьи. Сам он был красивым, стройным мужчиной из интеллигентной арабской семьи. Вскоре они решили пожениться. Родители Хаи и мать Эмиля особенно не возражали и хотели только счастья своим детям. Правда, родственники Хаи, братья ее матери, которые занимали высокое положение в Хайфе, были решительно против и были готовы чуть ли не на убийство Эмиля. Но любовь победила. Они поженились, а вскоре появились и дети, два мальчика.

              Шли годы. Первым секретарем ЦК Компартии Израиля был ставленник Москвы – Микунис. В это самое время Эмиля Тума посылают в Москву на два года учиться в высшей партийной школе для иностранных коммунистов. Естественно, вместе с женой. По линии этой же программы их детей отправляют в ГДР на учебу в высшие учебные заведения для получения медицинского образования. Все это тоже естественно бесплатно. Эмиль Тума и Хая обосновались в Москве. В какой-то момент Эмиль обратился в соответствующие органы с персональной просьбой. Так как его жена Хая имеет тетю в Кишиневе, то они просят предоставить ей возможность поехать в Кишинев повидаться с ней. Просьба была рассмотрена и колесо закрутилось.

              В один прекрасный день к Хаиной тете, Симе Вышкауцан, пришла домой комиссия из трех человек. Они ей сообщили, что к ней собирается приехать из Москвы ее племянница Хая и им надо проверить, какие у них жилищные условия, готовы ли они принять гостя. Домик у Симы Вышкауцан был небольшой, на второстепенной улице. Но жить можно. И вот на следующий день связисты в срочном порядке тянут телефонный кабель к этому дому и устанавливают телефон, который Симе до этого не мог привидеться даже во сне. Рядовые граждане обычно стояли в очереди за телефоном в течение всей жизни, да так его обычно и не дожидались.

             Через пару дней Хая в сопровождении переводчика (русский она не знала, говорила только на иврите и идиш) приехала в Кишинев. В аэропорту ее встретила зав. отделом ЦК по работе среди женщин, и все на черной 'Волге' отправились в гостиницу ЦК. Оттуда Хая созвонилась с тетей. Распорядок поездки был такой: первую половину дня ей показывали достопримечательности Кишинева, в том числе знаменитые подземные хранилища молдавских вин, некоторые молдавские предприятия, а затем ее отвозили к тете, где она могла оставаться до 10 вечера, когда приезжала черная 'Волга' с переводчиком и ее отвозили обратно в гостиницу.

             В один из таких вечеров тетя устроила прием в честь Хаи. Она пригласила всех родственников, живущих в Кишиневе, в том числе и меня с Симой. Мы увидели Хаю в первый раз. В свои 50 лет она выглядела очень молодо. Высокая, красивая, с черными длинными волосами. Она передала нам подарки от сестры и брата моей Симы, которые покинули Кишинев раньше нас и уже жили в Израиле, где они часто виделись с Хаей. Хая нам рассказала и об их сказочной жизни в Москве. Каждый вечер – посещение театра или концерта, экскурсии по Москве и поездки в другие города Союза, путевки в лучшие санатории, летом – круиз по Средиземному морю. Муж ей часто говорил,- видишь, Хая, так могут жить только богатые капиталисты, или руководящие кадры коммунистов. Часов в 9 вечера подьехала черная 'Волга' с переводчиком, которого тоже пригласили к столу. Этот русский парень так шпарил с ней на иврите, как будто говорил на своем родном языке. Он не отказался попробовать еврейские блюда и запить их красным молдавским вином. Так мы повидали Хаю, израильскую племянницу Симы.

            Ее дети в ГДР женились и остались там жить. Родители одной из невест, т.е. сваты Хаи и Эмиля, старые коммунисты из догитлеровских времен, успели выехать из Германии, долго жили в Израиле, а после войны вернулись в ГДР и жили в Берлине. Однажды они приехали из ГДР в Одессу к своим близким знакомым. Сестра и брат Симы из Израиля сообшили нам, где и когда они будут, и мы поехали в Одессу с ними познакомиться. Они рассказали нам, что в ГДР к ним очень хорошо относятся, благодаря их прежним заслугам перед коммунистическим движением в Германии. Эту категорию граждан называют – 'Борцы за социализм и коммунизм'. Они пользуются большими привилегиями, в том числе бесплатными туристическими поездками в Москву. Они рассказывали о пышных приемах, что для них устраивали в Союзе. На столах всегда было много черной икры и других дефицитных яств, и они возмущались, как советские коммунисты могут это делать, когда их собственный народ живет очень плохо.

            Вернемся к Хае. После окончания командировки в Москве, она и Эмиль вернулись в Израиль. Вскоре Эмиль тяжело заболел и умер. На его похоронах было почти все арабское население Хайфы. Примерно в это же время умерла и мать Хаи, а она сама, отвергнутая всеми родственниками (кроме отца), с трудом нашла работу в небольшой библиотеке в Хайфе. Я недавно звонил в Израиль Жене, золовке Симы, и она рассказала мне, что Хая живет одна в Хайфе, дети ее в Германии, и она никак не может забыть то счастливое время, когда она была вместе со своим любимым мужем арабом Эмилем.

           Я думаю, сейчас самое время рассказать о судьбе другого человека, тоже убежденного коммуниста. В нашем городе Оргееве жил один бедный молодой еврей по фамилии Вайншток. Имени, к сожалению, не помню. Он быстро проникся идеями Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина. Он скорее всего был резидентом в Оргееве подпольного центра коммунистической партии Румынии. Сигуранца, румынская служба безопасности, его быстро вычислила, и при обыске у него нашли запрещенную литературу и листовки. Его арестовали и осудили на 15 лет каторжных работ в соляные копи, в Жилава, где уже находились все активисты подпольной румынской коммунистической партии во главе с Георгиу-Деж, будушим премьер-министром Румынии. Я помню, как Вайнштока вели в здание суда. Дорога от тюрьмы до суда шла мимо нашей школы, а у нас как раз была перемена. Ноги и руки его были в цепях. Вокруг него шли четыре солдата с винтовками наперевес. До сих пор в ушах звон цепей, повторющий ритм его шагов. Интересно, как общество и страна боялись одного человека и так его охраняли, а он один и не боялся бросить вызов обществу и бороться за свои убеждения. После окончания войны и установления в Румынии просоветского режима, все коммунисты, отбывающие срок в румынских тюрьмах, были освобождены. Вайншток вернулся в Оргеев, затем переехал в Кишинев. Советы не признали его заслуг в коммунистическом движении, никакими привилегиями он не пользовался. При Сталине, на таких смотрели с подозрением, а не троцкист ли. Я помню, он устроился работать в каком-то пункте приема стеклотары. Вскоре там обнаружили недостачу пустых бутылок. Последовал суд и ему дали 8 лет уже советской тюрьмы.

            По иронии судьбы, самым богатым человеком в Оргееве был другой еврей, тоже с фамилией Вайншток. В 1940 году, когда Советы оккупировали Бессарабию, они дали три дня румынам для эвакуации. Так вот он при помощи румынского офицера, дружившего с его женой, сумел в эти три дня покинуть Оргеев и добраться до Бухареста. Затем он поселился в Швейцарии, рядом со своим миллионым счетом в одном из швейцарских банков.
 
                Страна – Америка.

                В апреле 1989 года мы вместе с детьми покинули навсегда СССР.

Прощай милый Кишинев
Город белокаменный.
Тебя я больше не увижу никогда
Ностальгия по тебе со мною навсегда.

               Путь наш шел через Вену, Рим, и на Тихом океане мы свой закончили поход в городе Сиэтле. Сиэтл и Кишинев находятся на одной и той же 47-ой параллели северной широты. Если выйти из Кишинева в направлении на запад и идти не сворачивая ни шагу налево или направо, то выйдешь примерно по адресу:
4700 12th Ave. NE Seattle, WA 98105. Это как раз адрес дома, где я живу сейчас.

В аэропорту Сиэтла нас встретили наши гаранты, совсем незнакомая нам семья, Мириам и Изя Рабинович. Они на двух машинах отвезли нас и наши чемоданы на заранее снятую квартиру, которую они обставили всем необходимым - кровати, мебель, телевизор, не пустой холодильник. Сейчас, по прошествии 20 лет, я не могу забыть этот их благородный поступок. Каждый раз при встрече я напоминаю им об этом.

Почти с ходу с помощью «Jewish Family Service» нам оформили все необходимые бенефиты, которые были нам положены в соответствии с нашим статусом «беженцы»: SSN (Social Security number), Foodstamps (талоны на питание) и 100% медицинскую страховку. В этой квартире мы и жили 6 месяцев вместе с детьми и внучками. А 1 января 1990 года мне и Симе предоставили субсидированную квартиру в 11-ти этажном доме в университетском районе (University House), где я живу до сих пор.


Удобства, связанные с расположением нашего дома и нашего аппартмента, а также окружение почти 30-ти русскоязычных семей, очень положительно повлияли на наше здоровье. Мы заимели здесь истинных друзей: Гришу и Маню Котляр, Ирину Стругову, Олю и Юру Савенковых, Фаину Фрейлихман, Бориса и Фиру Комиссарчик,  и многих других.

Три года мы с Симой посещали курсы английского языка (ESL – English as Second Language) в Сиэтлском городском колледже. Пришлось в возрасте более 70-ти лет снова идти в школу, как в наши юные годы. Мы взялись за изучение английского языка, и давалось нам это довольно легко, учитывая наши знания немецкого и французского языков, которые являются основой для многих английских слов. Вот это душевное состояние в качестве учеников в нашем возрасте отлично показал в своем стихотворении на английском языке мой друг писатель из Кишинева, Константин Кондря, который посещал колледж в то же самое время. Это его стихотворение я знаю наизусть:

   Early in the Morning.

    I study English. To my class
    I go through wind, through rain I go.
    Sometimes I see me stepping on
    The path of many years ago.

    A boy with a satchel on his back
    And with his trouble and his joy.
    More than three quarters of a life
    Are between me and the school boy.

    I feel the smell of early fall,
    I feel again the early cool.
    Stirring my heart, again, again
    My bashfull childhood goes to school.

    I touch the door with trembling hand
    That is the first grade in my life.
    And my old teacher smiles to me,
    “Come in, come in. I am alive”.

Через 5 лет мы получили Американское гражданство. Я помню вопрос женщины – экзаменатора о цветах американского флага. А я как раз знал наизусть стишок об американском флаге и тут же его выдал:

    There are many flags in many lands,
    There are flags of many hue,
    But there is no flag however grand,
    Like our own red, white and blue.

После этого мой экзамен закончился и вскоре меня поздравили с американским гражданством.

В этом году исполняется 20 лет нашего пребывания на гостеприимной американской земле. За это время мои внучки Аня и Соня стали старше на 20 лет, обе уже адвокаты и готовы защищать меня, если кто-то нарушит мои гражданские права. Моей правнучке Лиле скоро будет 3 года. Она меня узнает и говорит, что это дед Мирон. Она знает что ее дед – Алик. Меня она иногда называет второй Алик. Все они живут в хороших квартирах, ездят на своих машинах.

             Про меня лично, могу сказать, что живу без проблем. Одна забота только есть,- как сохранить здоровье. И это все нам дала Америка, про которую иногда говорят – Америка со своим диким капитализмом. Слегка перефразируя Черчилля можно сказать, что капитализм не самая идеальная социальная структура, но пока еще никто не придумал ничего лучшего.
Все что я говорю – это безусловно ощущения человека моего возраста. Что чувствуют молодые люди по этому поводу – это они только знают.
Всем кому она дала убежище, Америка помогает узнать свои права. В каждом письме из государственного учреждения в конце есть приписка, - «Если Вы считаете что Вас дискриминируют в связи с возрастом, полом, цветом кожи, религиозными убеждениями – звоните по такому-то телефону». Я уверен, что по любому из этих случаев вам помогут восстановить справедливость. Все американцы как будто помешаны на правах человека и на так называемой “privacy” – сохранении личной тайны. Иной раз доходит до смешного. При визите к доктору, специалисту отоларингологу, мне дали подписать бумагу, что я разрешаю доктору исследовать мое ухо, а он обязуется никому не рассказывать, что он там увидел.

Здесь также стараются довести всю информацию до сведения эмигрантов на их родном языке и в письменном виде. Недавно я получил письмо от Medical Administration на 21 языке эмигрантов, живущих в районе Большого Сиэтла и нашего штата, а именно: английский, камбоджийский, китайский, фарси, корейский, лаотянский, румынский, русский, самоа, хорватский, сомали, испанский, украинский, вьетнамский, и другие, названия которых я не могу перевести на русский язык.
А как здесь заботятся о старых людях, таких как мы. Проводят мероприятия по уходу на дому, имеется много других программ помощи пожилым и малоимущим.  Среди тех, кто приходит к пожилым и оказывает им помощь, естественно попадаются разные работники, кто лучше, кто хуже. Мне в этом плане очень повезло. Сперва мне с Симой, а теперь только мне, помогает замечательная женщина, Таня Стрельчик. Она приходит три раза в неделю и заботится обо мне как о своем отце. Она убирает, готовит, стирает, в общем помогает мне во всем.
Я хочу закончить этот раздел словами:  God bless America! – Господи, благослови Америку!
 
                Заключение.

                Итак, мои воспоминания вроде подошли к концу. Мне не так давно исполнилось 90 лет (подробнее здесь), из которых 5 месяцев я жил при батюшке царе Николае II. Этот период для меня знаменателен тем, что мне изменили имя с Меер на Хайм, что было достаточным для того, чтобы прожить до моего возраста без серьезных проблем со здоровьем.

23 года я прожил под юриспруденцией Королей Румынии: Фердинанда I, Карола II и Михая I. Последних двух видел на близком расстоянии, один раз в Бухаресте, второй раз в Кишиневе. В основном в это время я получил мое образование, крепко привязался к румынской истории и культуре. В это же время и сформировался не особенно сильный, по моему мнению, характер моей персоны.

49 лет, включая 4 года войны и одиночества, я жил под знаменем Маркса, Энгельса, Ленина и под мудрым руководством Сталина, Хрущева, Брежнева, Черненко, Андропова, и остальных святых из состава Политбюро КПСС, где меня чуть не довели до состояния 'Хомо Советикус'. Здесь, в Советском Союзе, прошла вся моя семейная и трудовая жизнь.
 
           С 1989 года, уже 21 год – живу в Америке.

           За все прожитые годы мой языковой запас обогатился. Сейчас я могу обьясняться на шести языках, не считая латинского. Одна немецкая поговорка гласит, что знание иностранного языка – это такое добро, которое у тебя никто не может отнять. С этой точки зрения – я богатый человек, и могу обойтись без телохранителей, потому что никто не может украсть мое состояние.

За все прожитые годы сформировалось и мое видение проблем жизни и мира, в том числе и политические взгляды, хотя к политике никогда не стремился и ни в каких партиях не состоял. Великий румынский историк Николае Бэлческу еще в конце 19-го века выразил свое политическое кредо такими словами,- “Я не люблю демократию, я боюсь тиранию.” В общем, я могу подписаться под этим лозунгом.
Вирус разнузданной демократии и бациллы радикального ислама витают сейчас над Европой, да и над всем миром. Мир двигается в пропасть, и некому его остановить. Молодежь танцует в ночных клубах, а более зрелым не хватает Черчилля, Тэтчер, Де Голля, Голды Меер и Президента Рональда Рейгана. Руководители Обьединенной Европы как будто этого не видят, и думают лишь о том, как бы сохранить свои теплые места в Брюсселе, занимаясь в основном поисками тех, кто нарушил права человека 10 и более лет тому назад. Враг это все прекрасно понимает и все более наглеет. Получается как в молдавской поговорке: ”Satul arde, dar baba se puortana” - “Деревня горит, а бабка расчесывает себе волосы»

Люди живут в обществе и права человека кончаются там, где начинаются права других членов общества. Правозащитные организации, которые выступают за неограниченное понятие прав человека, большую пользу не приносят. Они редко подымают свой голос в защиту невинных жертв терроризма, однако их громкий голос часто слышен, когда речь идет о нарушении прав иногда заведомого террориста. Пускай прослушивают мой телефон, если это может привести к сохранению жизни или даже только здоровья хотя бы одного невинного человека.

Всего за период одной моей жизни средства массовой информации (СМИ) совершили огромный прыжок от барабанщика с двумя палочками до сотового телефона и всемирной паутины интернета. В настоящее время СМИ приобрели чересчур большую возможность влиять на общество, а иногда и манипулировать им. Ведь во главе всех этих СМИ стоят не избранники народа, а избранники доллара со своими интересами. Все это может привести к опасным последствиям. Правильно кто-то сказал, что в настоящее время необузданная власть СМИ более опасна для общества, чем атомная бомба.
.
Как известно, все индивидуумы старшего поколения, готовясь к смерти, предаются философским размышлениям. Я не являюсь исключением. Очень хочется узнать, откуда взялся этот homo sapiens – человек разумный, другими словами – откуда ноги растут. Откуда взялся наш земной шарик и остальные светила, которые мы видим ночью на небе. Является ли это результатом цепи случайных событий, либо существует какая-то разумная сила, которая все это создала и всем этим руководит, и которую можно назвать творцом, богом, или еще как-то по другом, и где эта сила обитает.
Слово ‘философия’ взято из греческого (фило + софия), что обозначает любовь к мудрости, а философ – это любитель мудрости. Кто-то дал такое определение философии , - это то, о чем думают люди, называющие себя философами. Думать – свойственно всем разумным людям, в том числе и мне. Так что я могу считать себя философом, а то что я думаю – и есть моя философия. Может она очень примитивна, но она моя.

Если взять нашу солнечную систему, то му видим, что шарики – планеты, в том числе и наша земля, крутятся вокруг солнца, и не просто так, каждая по своему усмотрению, а соблюдая определенные законы, которые были открыты немецким астрономом Кеплером. Если взять нашу землю, то скорость вращения вокруг оси и угол наклона этой оси на орбите как будто специально подобраны, чтобы создать комфортные условия для жизни всех ее обитателей. Если посмотреть на строение атома, то увидим аналогичный порядок. В центре – ядро, а вокруг ядра на разных орбитах крутятся электроны. Их количество определяет сущность материи всех элементов таблицы Менделеева. Если посмотреть, как построена живая клетка, увидим в центре ядро, в котором находятся хромосомы, а в каждом из них огромное количество генов (порядка 100 тысяч), и каждый ген несет в себе память от прошлых поколений и предает их по наследству потомкам.
Далее, если посмотреть на удивительную лабораторию, которой является наш организм, где каждый орган имеет свое определенное назначение, в том числе и для воспроизводства человеческого рода, то невольно приходят мысли, что все это есть творение высшего разума, мысленной энергии, творца, бога. Ученые генетики заявляют сейчас, что расшифровали весь геном человека, иначе говоря они знают, какой ген за что отвечает. Но не думаю, что есть гены, которые отвечают за такие чувства, как любовь, совесть, стыд, печаль, радость. Я думаю, что эти чувства не имеют ничего общего с пятью, присущими человеческому телу, чувствами. Это есть чувства, принадлежащие душе человека, части Высшего разума, мысленной энергии, которая обитает в нашем теле на условиях какого-то симбиоза. Когда на душе нехорошо, когда душа волнуется, тогда наше тело это чувствует, болит голова, повышается кровеносное давление, возникает нервное состояние. А когда я нахожусь у сына, где собирается наш небольшой семейный клан, мы смеемся, поем и танцуем вокруг моей правнучки Лили, либо когда я нахожусь в кругу добрых друзей, - моя душа радуется и мне приходят в голову мысли, что умирать мне рановато, есть еще у меня дома дела.

              Я очень далек от достижений современной науки, особенно генетики. Может быть многие скажут, что все это смехотворно, что это какой-то бред. Но все это формировалось во мне в течение всей моей жизни, воспоминания о которой я написал. И я хочу чтобы мои потомки, знали о моих мыслях и взглядах.

              Всем, которые будут читать эти мои воспоминания, говорю лехаим, аминь, умейн.

         Сиэтл,
         2008 - 2010
 

         P.S. Закончив писать все это, я вдруг обнаружил, что в моей памяти сохранилось еще много других воспоминаний, о которых я здесь не упомянул. Если бог мне позволит, то я конечно же напишу дополнение к этим запискам.

                Дополнение - 2015 г.

         Я начал писать мои воспоминания в 2008 году, еще будучи достаточно молодым мемуаристом. Мне было всего 91. Недавно мне исполнилось 98. Убедившись, что бог не против, я продолжаю воспоминания о моей жизни, о некоторых деталях, которые я пропустил ранее, и которые характеризуют то время, в котором я жил, время, которое кануло в лету, и которое может быть интересным для современных читателей, живущих в эпоху научно-технического прогресса и культурной революции. Это было время, когда Бессарабия (ныне Молдова) была частью Румынии, а потом стала частью СССР, т.е. Молдавской республикой в составе СССР.

                Жизнь в Оргееве.

              Мне имскренне жаль, что я не настоящий писатель, и вряд ли смогу передать тот особый запах местечковой жизни, который чувствовался в нашем городе Оргееве, а также и в других похожих небольших городках Бессарабии. Я уже писал про людей нашего города (уездный город при царе Николае II, а затем при румынских королях Фердинанде I и Карле II), где каждый искал любые пути, чтобы найти свое место в жизни и прокормить семью.

              Вся жизнь летом проходила вне дома. Вечером все выходили на улицу подышать свежим воздухом и сьесть порцию мороженого, хотя не каждый мог себе это позволить, многим едва хватало денег на скудный ужин. Рано утром хозяева магазинов и ларьков открывали свои бизнесы, подметали троутары перед ними, а на улицах уже был слышен крик "свежие бублики". Бублики, в виде восьмерок, были еще теплыми, и покрыты они были маком. В те годы в Оргееве был один небольшой магазин электротоваров. Хозяин магазина имел допотопный радиоприемник. Часто вечерами мы, группа ребят, собирались около магазина, и брат хозяина (Шойха Гоник) выходил к нам и рассказывал последние новости, которые он услышал по этому приемнику. От того примитивного радио-приемника до наших современных умных телефонов и интернетовских сетей прошло каких-то 60-70 лет, и все это в течение жизни одного человека. А если конкретнее, в течение моей жизни.

             Я уже писал, что в нашем городе было 12 синагог. В праздник Симхас Тора (праздник Торы) вечером, после окончания молитвы, все присутствовавшие в синагоге, человек 50, провожали с песнями своего Гоба (председателя общины этой синагоги) до его дома. По дороге встречались с такой же группой, идущей от другой синагоги, которая провожала своего Гоба. В королевской Румынии не требовалось разрешения на такие шествия, также как и на другие мероприятия религиозного характера. В Румынии был праздник Зиуа Ероилор (День Героев). Евреи собирались на еврейском кладбище, православные на христианском. На еврейское кладбище приходила и рота солдат из воинской части, расположенной в Оргееве. После выступления официальных лиц от румынских властей и еврейских религиозных организаций, офицер воинской части открывал книгу и зачитывал имена еврейских солдат, которые погибли во время Первой мировой войны. Он произносил имя и фамилию, а другой офицер говорил - "Морт пентру патрия" (Погиб за Родину). То же самое происходило и на христианском кладбище, которое было отделено от еврейского забором. Надо сказаять, что в то время власти Румынии очень терпимо относились ко всем религиям. Главы всех конфессий, проживающих в Румынии, являлись по закону членами Верхней палаты (сената). Еще вспоминаю такой момент. Когда армейская часть (взвод, рота и т.д.) встречалась с похоронной процессией любой религии (покойника не везли как сейчас на машинах), офицер подавал команду "равнение на процессию" и солдаты чеканным шагом отдавали почесть умершему.

Было в городе много маленьких ресторанчиков. Вечером проходя мимо одного из них, можно было услышать пение какого-нибудь подвыпившего посетителя:

"Сэм кынць кобзарь дин кобза та,
Сэм кынць чей штий май бине
Еу вин цой да, ши бань цой да
Ши хайна де пе мине."
(в переводе с молдавского)
" Сыграй кобзарь на твоей кобзе,
Сыграй, что лучше знаешь,
Я дам вина, и деньги дам,
Да и одежду мою тоже"

Еще хочу сказать, что в то время люди питались намного скромнее, чем сейчас. Бедные люди - из материальных соображений, да и все остальные тоже кушали меньше. Свежие овощи были только в летние месяцы, с июня по сентябрь. А фрукты были доступны только богатым людям. Помню, что даже кастрюли для варки были намного меньше, чем современные. На ужин часто кушали то, что осталось от обеда. В лавках, где продавались продукты, давали и в долг. Но в каждой лавке висела табличка, которая в переводе с молдавского звучала примерно так:
"Если дашь покупателю в долг,
Больше ты его в лавке не увидишь,
Потеряешь друзей, потеряешь и деньги.
Да еще наживешь себе врагов".

Если кусок хлеба падал на пол, то ребенок знал, что его надо поднять и поцеловать. Мать дома пекла хлеб каждую пятницу на всю неделю. Для этого готовили тесто, клали его на металлический лист и отправляли все это в русскую печь. Хочу упомянуть про еще одно блюдо. В процессе приготовления хлеба, на стенках деревянной емкости оставалось немного теста. Эти кусочки собирали, бросали на тот же металлический лист и тоже клали в печь. После выпечки, эти куски, которые назывались балабушки, ели вместе с чесноком, и это было непременной добавкой к поджарке, которую тоже готовили в пятницу.

Государственные служащие работали с 8 утра до 13 часов. Потом шли домой на обед на 3 часа. После приличного отдыха снова шли на работу, еще на три часа. Считалось, что при таком распорядке дня, производительность труда выше.

Была в Оргееве и своя футбольная команда. В одно время вратарем там был турок - Хаджи-Коле, а центральным нападающим Рувим Пружанский. Ворота были без сетки. Зрители стояли по обеим сторонам поля и следили за игрой. Играли не так грубо, как сейчас. Приезжали футбольные команды из Кишинева - "Спортинг" и "Макаби".

Был в Оргееве один кондитер, грек, очень низкого роста. Он изготовлял торты по заказу богатых людей ко дню рождения или к другим памятным датам. Вечером он относил свою продукцию заказчикам. Нес торт он на дощечке, на голове. Бедные люди конечно завидовали. Возможно они за всю свою жизнь не пробовали такого лакомства. Про богатых говорили: "Смотрите, все они имеют. Им только одной хорошей болячки не хватает."

Кое-что про юрисдикцию и суд.
В румынском законодательстве было положение, что если человек совершил правонарушение, даже убийство, находясь в состоянии опьянения, то это облегчало его наказание. По румынски это называлось: "Circumstante atenuante". Я много раз заходил в суды на процессы с присяжными. Был случай - обвиняемый убил одного цыгана. Смысл защиты состоял в том, чтобы доказать, что убийца был тогда пьяным. Подкупленный свидетель говорил, что видел, как обвиняемый выходил из корчмы и еле держался на ногах. Иметь пару таких свидетелей было достаточно. Председатель суда задает присяжным такой вопрос:
Если вы считаете, что обвиняемый убил цыгана, то он получит 10 лет каторги. Если же вы считаете, что убийца был в состоянии опьянения, то он не получит наказания.
После совещания, присяжные выходят из комнаты заседаний. Старший заседатель прикладывает руку к сердцу и обьявляет, что убийца был пьяным. С него тут же снимают наручники и он свободен.

Совместная жизнь с молдаванами.
Каждая нация имеет своих умных и своих дураков. В молдавском языке есть очень много поговорок. На пример:
1. Плохо, когда человеку плохо, но еще хуже, когда и этого плохого нет.
2. Зубы ближе, чем родители.
3. Многие молдаване считали, что евреи очень умные. Но фактически у евреев есть такие дураки, каких только надо поискать. У деревенских молдаван была такая присказка: Бог, дай мне ум самого неумного еврея.
4. Есть очень кислая ягода, от которой портятся зубы. называется она по молдавски - огуридэ.
Поговорка была: родители кушают огуридэ - портят детям зубы.


                Еще о войне.

                Первого мая 1941 года (к этому времени мы уже год жили под советской властью) в Кишиневе прошло очень торжественно. Сначала была демонстрация трудящихся, а затем военный парад, который принимал министр обороны СССР маршал Тимошенко. Сначала шла пехота, после нее танки, а затем в небе появилась армада самолетов. Их было очень много. Может единиц сто. Но самое удивительное было то, что к главной трибуне была достроена площадка, на которой находились 5 или 6 немецких офицеров, одетых в кричащих цветов гитлеровскую униформу. Я говорю это не из рассказов других, я видел это собственными глазами. Люди говорили, что эти офицеры занимались переселением немцев из нескольких немецких колоний на юге Бессарабии. Может они и занимались переселением, но зачем им быть на трибуне рядом с маршалом Тимошенко? Видимо это была показательная акция. Либо показать силу Красной армии, либо продемонстрировать доверие к гитлеровской Германии после заключения договора Молотова - Рибентропа. Не прошло и двух месяцев после этого парада, и "22 июня ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началась война".