Имя на поэтической поверке. Мать Мария

   Имя Матери Марии – героини французского Сопротивления, мученически погибшей в фашистском концлагере Равенсбрюке, известно всему миру.
 
Память об этой женщине, сохранится, пока существует человеческое сознание и понимание того, что такое человечность и кем должен быть человек.

     Имя русского поэта, петербургской дореволюционной поры, Елизаветы Юрьевны Кузьминой Караваевой, (1891 – 1945), выпустившей две книги стихов: «Скифские черепки»-1912 г. и «Руфь» 1916 г., известно лишь узкому кругу любителей и ценителей русской поэзии, хотя она писала до конца своих дней.

 На удивление два этих имени принадлежат одному человеку, нашей соотечественнице Лизе Пиленко, из обыкновенной дворянско-интеллигентной семьи, которая родилась, в Риге, 8 декабря 1891 года, в семье товарища прокурора Юрия Дмитриевича Пиленко.

Мать происходила из рода Дмитриевых-Мамоновых. Глава семьи кочевал по России, а больше – по окраинам империи, находясь на службе Отечеству.
 
Вскоре семья переехала в Анапу, глухой захолустный городок, где для девочки, в небольшом отцовском имении, открылся целый сказочный  мир – за длинными рядами виноградников высились древние курганы.

 Здесь Лиза часами наблюдала за археологическими раскопками. Впечатлительная девочка, почитательница Лермонтова и Бальмонта, увиденное отразила в стихах. Первый сборник начинающей поэтессы, вышедший в 1912 году и называвшийся «Скифские черепки», был навеян самыми острыми воспоминаниями детства.

 В 1905 году семья переехала в Ялту, где отец возглавил Никитский ботанический сад. Его неожиданная смерть стала страшным ударом, для утончённой Лизы, поверг её в депрессию, она вопрошала о справедливости самого Бога – 2ведь эта смерть никому не нужна».

 После смерти мужа Софья Борисовна Пиленко уехала с дочерью в Петербург, к своей сестре, фрейлине царского двора. Это был период для Лизы взросления. Девочка становилась девушкой. Она часами могла бродить по туманному загадочному городу Петербургу.

С 15 лет Лиза начала интересоваться литературой и искусством, бывать на литературных вечерах, где впервые увидела Александра Блока, он её поразил.
 
Красивый, с безразличным лицом и странной фамилией. Постепенно к Лизе приходила уверенность, что этот поэт – единственный человек на земле, который поможет унять её душевную смуту.

 Она нашла его адрес и пошла на Галерную №41, в маленькую квартирку, не особенно представляя, зачем делает это. В первый раз Лиза не застала Блока дома, во второй тоже, и когда в третий раз оказалось, что хозяин отсутствует, она решила не уходить до победного конца.
 
И вот он появился – «в чёрной широкой блузе, с отложным воротником… очень тихий, очень застенчивый». Она залпом выкладывает ему о тоске, о бессмыслице жизни, о жажде всё изменить в подлунном мире. И, о счастье! Поэт не гонит её прочь, не улыбается снисходительно.

«Он внимателен, почтителен и серьёзен, он всё понимает, совсем не поучает и, кажется, не замечает, что я не взрослая…».

Лизе, конечно, хотелось, чтобы Блок увлёкся ею, чтобы он испытал те же чувства, какими наполнилась она сама.
.
«Странное чувство, Уходя с Галерной, я оставила часть души там».
Эти слова написаны уже взрослой Елизаветой, в 1936 году, в Париже. Через неделю Лиза получила синий конверт, в который были вложены стихи: «Когда вы стоите на моём…».

Сегодня эти строчки известны каждому нашему школьнику, но тогда они страшно обидели адресата Лизу.

 Что  значит – девушка «стоит на пути» мужчины?

Ей ещё 17 лет, а Блоку уже 28.

 Да и тон послания поучительно холодный, больше о себе, чем о той, которая послужила поводом для данного стихотворения:
                ***
Когда вы стоите на моём пути,
Такая живая, такая красивая,
Но такая измученная,
Говорите всё о печальном,
Думаете о смерти,
Никого не любите
И презираете свою красоту –
Что же? Разве я обижу вас?

О нет! Ведь я не насильник,
Не обманщик и не гордец,
Хотя много знаю,
Слишком много думаю с детства
И слишком занят собой.
Ведь я – сочинитель,
Человек, называющий всё по имени,
Отнимающий аромат у живого цветка.

Сколько ни говорите о печальном,
Сколько ни размышляйте о концах и началах,
Все же я смею думать,
Что вам только пятнадцать лет
И потому я хотел бы,
Чтобы вы влюбились в простого человека,
Который любит землю и небо
Больше, чем рифмованные и нерифмованные
Речи о земле и о небе.
Право, я буду рад за вас,
Так как – только влюблённый
Имеет право на звание человека.
6 февраля 1908 года.

В 1910 году Елизавета выходит замуж за Дмитрия Владимировича Кузьмина Караваева, юриста, друга поэтов и декадентов всех мастей.

 Молодых людей сблизила не любовь и не страсть, о чём говорит их недолгая совместная биография, в которой не нашлось места теплу, обычным семейным радостям, детям.

Их объединило увлечение модными поэтическими и философскими течениями, а главным образом стремление к богемному образу жизни.

Муж ввёл Елизавету в круг выдающихся представителей «серебряного века» - с  Николаем Гумилёвым, Анной Ахматовой, Осипом Мандельштамом.
 
Однажды во время дружеской встречи в знаменитом салоне «Башня» у Вячеслава Иванова, муж, желая порадовать Елизавету, предложил ей познакомиться с четой Блоков.

 Юная жена решительно отказалась, чем удивила Дмитрия Владимировича.
Дмитрий Владимирович не отличался особой чуткостью и настоял на своём. Блок узнал Лизу. Для нашей Лизы начался самый смутный период жизни.

Теперь она виделась со своим «богом» почти каждый день: общие застолья, развлечения, споры о поэзии, общие знакомые, которые как бы соединяли их, но неразделённая любовь становилась тем мучительнее для Елизаветы, чем чаще они встречались.
 
У Блока – законная жена, у Елизаветы муж, их встречи всегда проходили на публике. Душевные страдания Елизаветы усугубились ещё и тем, что её первый сборник стихов решительно не понравился любимому.

 Он не захотел щадить несчастную женщину, сказал, что её поэзия откровенно подражательная и грешит профессиональной беспомощностью.

Елизавета снова обиделась и бежала из Петербурга, от постылого мужа, в своё имение в Анапу. Она словно задумалась последовать совету Блока, данному ей тогда, в юности, через стихотворение – обратиться к земным радостям и заботам.
.
 Здесь, на море, среди труда на винограднике, в чём Елизавета весьма преуспела, она даже как будто влюбилась и родила от простого человека дочку, назвав её экзотически Гаяна (по-гречески «Земная»).

 В Елизавете Юрьевне постепенно просыпалось стремление к самопожертвованию. Есть люди самодостаточные – в самом положительном смысле этого слова, а есть те, кому тесно в бессмыслице собственного  «я».
 
Таким обязательно необходим подвиг, полное отречение от себя, возможно, даже – сладость унижения. Елизавета Юрьевна не просто принадлежала ко второму человеческому типу, она была его совершенный образец.

Данную мысль подтверждают, её глубокие стихотворные строки, написанные в 1933 году в Париже:

Пусть отдам мою душу я каждому,
Тот, кто голоден, пусть будет есть,
Наг – одет, и напьётся пусть жаждущий,
Пусть услышит неслышащий весть.

От небесного грома до шёпота,
Учит  всё – до копейки отдай.
Грузом тяжким священного опыта
Переполнен мой дух через край.

На фронте Первой мировой сгинул отец её дочери, тот самый земной мужчина, жизнью, с которым она пыталась заглушить бездонную страсть к Блоку, который в то время служил в армии.

И Елизавета Юрьевна всё больше углубляется в религиозные поиски, в ней всё больше утверждается дух христианства, человеколюбия и желание бороться за справедливость для обездоленных людей.

Идея подвижничества стала жизненным призванием Елизаветы Юрьевны.
 Февральскую революцию встретила с энтузиазмом и уже в марте 1917 года вступила в партию эсеров.

В феврале 1918 года была избрана городской головой, после короткого двоевластия большевики полностью взяли власть в городе, и Елизавета Юрьевна, хотя и не разделяла большевистской идеологии, заняла должность комиссара по здравоохранению и народному образованию, стараясь защитить население от грабежа и террора.
 
В мае 1918 года Елизавета Юрьевна участвовала в съезде партии правых эсеров в Москве и вела подпольную антибольшевистскую работу а осенью вернулась в Анапу, где была арестована деникинской контрразведкой – ей грозила смертная казнь за «комиссарство» и участие в национализации частной собственности.

15 марта 1919 года её дело рассматривал краевой военно-окружной суд в Екатеринбурге. От смерти её спас председатель военно-окружного суда Даниил Ермолаевич Скобцев, благодаря ему, подсудимая получила всего две недели домашнего ареста.

Летом 1919 года Елизавета Юрьевна вышла замуж за Даниила Скобцева, кубанского казачьего деятеля, бывшего некоторое время председателем Кубанской Краевой Рады. Весной 1920 года, после разгрома Белого движения на Кубани, Елизавета Юрьевна с мужем и дочкой Гаяной эвакуировалась в Грузию, где у неё родился сын Юрий.
 
Затем семья эмигрировала в Константинополь, некоторое время жила в Сербии, В Белграде, где подрабатывала шитьём да изготовлением кукол, муж нашёл место таксиста, в декабряеродилась дочь Анастасия, а в январе 1924 года переехали в Париж.

В 1924 – 1925 годах Елизавета Юрьевна опубликовала в эмигрантских журналах повести: «Равнина русская» и «Клим Семёнович Барынькин», описывавшие трагедию Гражданской войны, автобиографические очерки «Как я была городской головой», а также мемуарно-философское эссе «Последние римляне».

7 марта 1926 года умерла от менингита её младшая дочь Анастасия, Благодарность за спасение от тюремного заключения к Даниилу Скобцеву, не переросла в любовь, рядом по прежнему витала тень Блока, смерть которого в 1921 году, Елизавета Юрьевна, очень тяжело переживала вдали от Родины.

 С  мужем Елизавета Юрьевна разводится в 1931 году.
 
16 марта 1932 года в церкви Свято-Сергиевского православного богословского института приняла от митрополита монашеский постриг, получив имя Мария в честь Святой Марии Египетской, и по благословению духовного отца, протоиерея Сергея Булгакова начала своё нетрадиционное монашеское служение в миру, посвятив себя благотворительной и проповеднической деятельности.

 Мать Мария организовала в Париже общежитие на улице Лурмель и дом отдыха в Нуази-ле Гран под Парижем для сотен голодных, бездомных больных туберкулёзом, оторванных от Родины эмигрантов.

 Эти люди в самом буквальном и самом страшном смысле погибали от голода, холода, душевных болезней. Мать Мария большую часть работы делала сама, ходила на рынок, убирала, готовила пищу, расписывала домовые церкви, вышивала для них иконы и плащаницы.

 Заочно окончила Свято-Сергиевский православный богословский институт  в Париже.

Образ жизни Матери Марии сурово деятелен: она объезжает больницы, тюрьмы, сумасшедшие дома, она почти не спит, не отдыхает, а ей всё кажется, что этого мало, что Бог требует от неё всё больше трудов и посылает жестокие испытания.
 
Летом1935 года, её дочь Гаяна, убеждённая коммунистка, возвращается в Россию, по настоянию Алексея Толстого и писателя, с Франции, Андре Поль Гийом Жида, относившегося, в то время сочувственно , к коммунистическому движению, а в 1936 году – умирает в Москве от дизентерии, сказалось жестокость того времени.
.
 Всю свою энергию, в особенности после пострига. Мать Мария отдавала так же организованному ей братству «Православное дело», которое было центром социальной и духовной помощи отчаявшимся, а так же Религиозно-философской академии, руководимой Николаем Бердяевым, где Мать Мария состояла её секретарём.

 Несмотря на невероятную занятость, много времени уделяла поэзии – в 1937 году в Берлине вышел её сборник «Стихи». Где автором была обозначена монахиня Мария.

 Во время фашистской оккупации Парижа, общежитие на улице Лурмель стала одним из штабов Сопротивления.
 
В этом доме Мать Мария и её соратники тщательно скрывали русских и английских солдат и офицеров, бежавших из плена, переправляя их потом в отряды партизан и в Африку, где войска союзников вели бои с гитлеровцами.

В июне 1942 года, когда нацисты проводили массовые аресты евреев в Париже и сгоняли их на зимний велодром, для последующей отправки в Освенцим, монахине Марии удалось тайно вывезти оттуда четырёх еврейских детей в мусорных контейнерах, а также выдавала евреям фиктивные свидетельства о крещении, которые иногда помогали.
 
Елизавета Юрьевна всегда помнила выражение «нет ни эллина, ни иудея» о том ,что все люди равны перед Богом. Выражение происходит из «Послания Святого апостола Павла к Колоссянам».

По доносу гестапо в феврале 1943 года арестовали Мать Марию и её сына Юру. Фашисты предъявили монахине обвинение в укрывательстве врагов рейха и отправили в концлагерь.

По воспоминаниям узниц, Мать Мария никогда не пребывала в удручённом настроении, никогда не жаловалась, любое издевательство переносила с достоинством и помогала другим.

Одна из узниц вспоминает эпизод, когда на Мать Марию, пожилую женщину, набросилась надзирательница и принялась бить её за то, что та заговорила с соседкой во время переклички.

«Матушка, будто не замечая, спокойно докончила начатую…фразу. Взбешённая эсэсовка набросилась на неё и сыпала удары ремнём по лицу, а та даже взглядом не удостоила».

Когда то Лиза Пиленко написала в первой своей поэтической книге, которая так не понравилась Блоку, строки:

«Ну что же? Глумитесь над непосильной задачей
И веруйте в силу бичей
Но сколько, ни стали б вы слушать ночей,
Не выдам себя ни стоном, ни плачем».

Позицию своих жизненных идеалов, верность им, Лиза Кузьмина Караваева пронесла через всю жизнь. К Матери Марии, как и на воле, по прежнему шли те, кто ломался, кто не в силах был больше терпеть мучений.

А через два года, когда приближалось освобождение, Мать Мария в женском лагере Равенсбрюк пошла, как утверждают, в газовую камеру вместо отобранной охранниками девушки, обменявшись с ней куртками и номером, мотивируя это тем, что ей самой всё равно осталось жить считанные дни.

Правда, ни один очевидец этого подвига монахини не подтвердил.

Но , согласитесь, человек, заслуживший такую легенду, бесспорно, легендарен.
 
Предчувствуя это, она ещё в 1938 году пишет:

«От хвороста тянет дымок,
Огонь показался у ног.
И громче напев погребальный.
И мгла не мертва, не пуста,
И в ней начертанье креста –
Конец мой, конец огнепальный!».

Сын Юра Скобцев погиб в концлагере Дора, филиал Бухенвальда 6 февраля 1944 года, монахиня Мать Мария 31 марта 1945 года была сожжена в печи концлагеря Равенсбрюк. Пепел её был рассеян, как и пепел остальных замученных и сожжённых, близ крематория «для удобрения почвы».

В романе Алексея Толстого «Хождение по мукам» - петербургский период жизни Елизаветы Юрьевны – послужил прообразом персонажа «Елизавета Киевна».
Судьбе Елизаветы Кузьминой Караваевой посвящён фильм !982 года: «Мать Мария», режиссёр и автор сценария – Сергей Колосов.

Главную роль сыграла Людмила Касаткина, Даниила Скобцева  - Леонид Марков.

 В 1985 году мемориальным центром, истории Холокоста Яд Вашем(Память и имя), в Иерусалиме, Матери Марии посмертно было присвоено звание «праведник мира».

Елизавета Юрьевна Кузьмина Караваева награждена Орденом Отечественной войны  II степени (посмертно) 7 мая 1985 года, Указ Президиума Верховного Совета СССР.

Канонизирована Константинопольским патриархатом как Святая преподобономученица –  16 января 2004 года.

Вместе с ней были канонизированы, её сын Юрий Скобцев, священник Димитрий Клепинин и Илья Фондаминский.

31 марта 2016 года в Париже состоялась церемония открытия улицы Марии. Улица примыкает к улице Лурмель, где размещалось братство «Православное дело».

«Общество друзей Матери Марии, в пригороде Парижа Нуази-ле-Гран, создан небольшой музей памяти Елизаветы Юрьевны Кузьминой Караваевой.
 
Среди экспонатов есть вышивки выполненные Матерью Марией. Одна из них была самая, самая заветная.

 Елизавета Юрьевна была уверена, что если закончит её, то останется в живых. Она её закончила.

И вошла в бессмертие.

Из поэтического наследия Елизаветы Кузьминой Караваевой.
                ***
Мне кажется, что мир ещё в лесах,
На камень камень, известь, доски, щебень.
Ты строишь дом, Ты обращаешь в прах
В единый мир, где будут петь молебен.

Растут медлительные купола…
Не именуемый, нездешний, Некто,
Ты нам открыт лишь чрез Твои дела,
Открыт нам, как великий Архитектор.

На нерадивых Ты подъемлешь бич,
Бросаешь их из жизни в сумрак ночи.
Возьми меня, я только твой кирпич,
Строй из меня, непостижимый  Зодчий.
                ***
Завороженные годами
Ненужных слов, ненужных дел,
Мы шли незримыми следами;
Никто из бывших между нами
Взглянуть на знаки не хотел.
Быть может, и теперь – всё то же,
И мы опять идём в бреду;
Но только знаки стали строже,
И тайный трепет сердце гложет,
Пророчит явь, несёт беду.
Пусть будут новые утраты
Иль призрак на пути моём;
Всё, чем идущие богаты,
Оставим в жертву многократы
И вновь в незримое уйдём.
Зачем жалеть? Чего страшиться?
И разве смерть враждебна нам?
В бою земном мы будем биться,
Пред непостижным склоним лица,
Как предназначено рабам.
                ***
Прощайте берега. Нагружен мой корабль
Плодами грешными оставленной земли.
Без груза этого отплыть я не могла бы
Туда, где в вечности блуждают корабли
Вам, всем ветрам морским открыты ныне снасти.
Все бури соберу в тугие паруса.
Путь корабля таков: от берега, где страсти,
В бесстрастные Господни небеса.
А если не доплыть? А если сил не хватит?
О, груз достаточен … неприхотливо дно.
Тогда холодных, разрушительных объятий
Наверно миновать не суждено.
                ***
Я силу много раз ещё утрачу;
Я вновь умру, и я воскресну вновь;
Переживу потерю, неудачу,
Рожденье, смерть, любовь.

И каждый раз, в свершенья круг вступая,
Я буду помнить о тебе, земля;
Всех спутников случайных, степь без края,
                Движение стебля.

Не только помнить; путь мой снова в гору;
Теперь мне вестник ближе протрубил;
И виден явственно земному взору
Размах широких крыл.

И знаю – будет долгая разлука;
Неузнанной вернусь ещё я к вам.
Так; верно: не услышите вы стука
И не поверите словам.

Но будет час; когда? – ещё не знаю;
И я приду, чтоб дать живым ответ,
Чтоб вновь, вам указать дорогу к раю,
Сказать, что боли нет.

Не чудо, нет; мой путь не чудотворен,
И только дух пред тайной светлой наг,
Всегда судьбе неведомой покорен,
Любовью вечной благ.

И вы придёте все: калека, нищий,
И воин, и мудрец, дитя, старик,
Чтобы вкусить добытой мною пищи,
Увидеть Светлый Лик.
1916 год.
                ***
Редеют тучи,  синеву даря.
Минуту солнца упустить досадно.
О, этот лунный климат сентября! –
Одной щеке тепло, другой прохладно.

На пляже общество, Но от и до
Отпущен срок его любому члену.
Здесь не укореняется никто:
Вот убыл тот, а та взошла на смену.

Где прочность? Где стабильность? Всё течёт.
Дни общества – они наперечёт,
Мы сходимся, любезно тараторя,
Временщики у вечных гор и моря.

Дни отпуска прощально хороши,
Но пляжники расставлены всё реже,
И наконец, у моря ни души,
Лишь ветер подметает побережье.
1938 год.

Стихи Матери Марии нечто большее, чем стихи в обычном понимании.
Она писала их не для печати, а потому, что не могла внутри таить душевную боль, духовный поиск, перенасыщенность впечатлениями, порой безысходно тяжкими…