Сильвии Плат. Из Энн Секстон

Смерть Сильвии*
                Сильвии Плат

О Сильвия,  Сильвия,
с недвижным  ящиком камней и ложек,
с двумя детьми,  метеоритами, 
потерянно блуждающими в  игровой каморке,
и с обращённым  к потолочной балке
в немой молитве ртом под простынёй,
(Куда  ты, Сильвия,
ушла,   о разведении  картофеля и пчёл
мне написав письмо из Девоншира?)
как ты готовилась,
и как  ты улеглась?
Негодница –
как заползла ты внутрь,
вползла  одна,
в ту смерть, которую так сильно
и так долго и я себе желала,
в ту смерть, которую,
как нам двоим казалось, мы переросли,
ту самую, что каждая из нас
носила на худой своей  груди,
ту, о которой  в Бостоне  мы толковали,
приняв по три сухих мартини всякий раз,
смерть, о которой говорили
священники**  и психиатры,   
ту смерть, что обсуждали мы с тобой, 
как заговорщицы-невесты,
и пили   за влеченье  к ней, 
за тихий её подвиг?
(Там, в Бостоне,
смертельная
поездка на такси,
да, снова смерть,
свой парень,
что домой отвозит).
О Сильвия,  я помню:
сонный барабанщик   на глазах у нас 
отстукивал какой-то старый ритм,
а нам хотелось, чтобы,  делая свою работу,   
садистом оказался он иль педиком нью-йоркским,
нуждой,  окном в стене иль злачным местом,***
с того момента  он  засел 
у нас под сердцем, под буфетом,
и,  как теперь я вижу,  мы его
годами сохраняли,  две  старые  самоубийцы,
а я из новостей узнала о твоей, 
как соль  на вкус ужасной,   смерти,
(И я,
я тоже.
Теперь же, Сильвия,
ты вновь
со смертью,
свойским парнем,
что отвезёт домой).
Скажу лишь, 
руки протянув к тем камням:
что смерть твоя,
как не  исконный признак,
родимое пятно, что выпало
из   твоего стихотворенья?****
(О Сильвия, мой друг,
когда луна ущербна,
король  скончался,
разум  королевы  умер -
обязан завсегдатай баров петь!)    
О маленькая мамочка,
и ты!*****
О тронутая герцогиня!
О белокурое созданье!


* Поэтесса Сильвия Плат, с которой Энн Секстон дружила, покончила с собой   11 февраля 1963 года в возрасте тридцати одного года.  В комнате, где спали  ее  дети - не достигшая трех лет  Фрида и годовалый Николас - она оставила  бутерброды с маслом и две кружки молока. На кухне, заткнув дверные и оконные щели мокрыми полотенцами, она засунула голову в  духовку и пустила газ...
А 4 октября 1974 года и сама сорокашестилетняя   Энн Секстон, закрывшись в гараже,   запустила двигатель своего авто...

** В исходном тексте  'cures'  (кюре, чудаки,  паства,  лекарства, исцеления). Три последних значения  в переводе неприемлемы.   Возможный альтернативный перевод  «чудаки» представляется  не вполне соответствующим контексту оригинала. 

*** В  оригинале  'crib'   -  "колыбель", "хижина",а также  "кабак", "притон", "публичный дом", "бордель" (обобщенно - «злачное место»)    -  выступает    метафорой смерти.  В таком контексте  перевод в виде "колыбель" или "хижина" был бы неуместен.      

**** В оригинале   'old belonging' (принадлежность/признак/примета) и   'mole that fell out  of one of your poems'  (моль/крот/родинка, выпавшая из одного из твоих стихов) —  метафоры смерти.
«Моль» и «крот», семантически не сходные с «принадлежностью/признаком/приметой»,  не соответствуют контексту оригинала. К тому же, слово 'mole' в значении «моль»  в стихах С.Плат не встречается. В значении «крот» оно встречается дважды  - в “Blue Mols” и “Ode for Ted”;  в значении «родинка» - единственный раз в “The Companionable Ills”. 

***** Аллюзия на  расхожее выражение «И ты, Брут!», приписываемое Юлию Цезарю. 


* * * * * * * *

 Sylvia's Death
by Anne Sexton (1928-1974)

                for Sylvia Plath

O Sylvia, Sylvia, 
with a dead box of stones and spoons, 
with two children, two meteors 
wandering loose in a tiny playroom, 
with your mouth into the sheet, 
into the roofbeam, into the dumb prayer, 
(Sylvia, Sylvia 
where did you go 
after you wrote me 
from Devonshire 
about rasing potatoes 
and keeping bees?) 
what did you stand by, 
just how did you lie down into? 
Thief -- 
how did you crawl into, 
crawl down alone 
into the death I wanted so badly and for so long, 
the death we said we both outgrew, 
the one we wore on our skinny breasts, 
the one we talked of so often each time 
we downed three extra dry martinis in Boston, 
the death that talked of analysts and cures, 
the death that talked like brides with plots, 
the death we drank to, 
the motives and the quiet deed? 
(In Boston 
the dying 
ride in cabs, 
yes death again, 
that ride home 
with our boy.) 
O Sylvia, I remember the sleepy drummer 
who beat on our eyes with an old story, 
how we wanted to let him come 
like a sadist or a New York fairy 
to do his job, 
a necessity, a window in a wall or a crib, 
and since that time he waited 
under our heart, our cupboard, 
and I see now that we store him up 
year after year, old suicides 
and I know at the news of your death 
a terrible taste for it, like salt, 
(And me, 
me too. 
And now, Sylvia, 
you again 
with death again, 
that ride home 
with our boy.) 
And I say only 
with my arms stretched out into that stone place, 
what is your death 
but an old belonging, 
a mole that fell out 
of one of your poems? 
(O friend, 
while the moon's bad, 
and the king's gone, 
and the queen's at her wit's end 
the bar fly ought to sing!) 
O tiny mother, 
you too! 
O funny duchess! 
O blonde thing!