А ты меня давай-ка не ревнуй...

А ты меня давай-ка не ревнуй,
и брось свои нелепые загоны.
Ведь это все равно что Жан Ануй
хотел переиначить «Антигону».

Софокл смеялся где-то в вышине,
и Пушкин пил, томим духовной жаждой.
Когда ты дрыхнешь, то сопишь во сне,
а я такое помню не о каждом.

Ты - безусловно! - чересчур умен,
но чем-то ж мы с тобой соприкоснулись.
"А между тем распалась связь времен", -
cказал, подняв стакан, Евгений Сулес.

И Гриша Горнов (как прекрасен он!)
решает – надо выпить стопроцентно.
И с ним шагает Франсуа Вийон
в «Пятерочку» у Зверевского центра.

Открыт дворец культуры «Новый мир»,
и там сидят паломники на крыше.
И Караулов говорит: «Шекспир!
А почему ты обо мне не пишешь?»

Радищев скромно мнется у дверей,
ведь этот мир отныне всем не тесен.
Есенин осознал, что он еврей.
(Ему открыл глаза Евгений Лесин).

Тибо Шампанский заново воскрес
и повелел творить своим труверам.
А Хлебников смотрел на всё с небес
и громко тарарахал зинзивером.

...Такой ты видишь сладкий дивный сон,
Поскольку я тебе его приснила.
Пусть жизнь тебя катала колесом,
Ты до конца сберег свои чернила.

Но я моложе всех твоих чернил
и жаль, что не застала процедуру,
когда ты, засучив штаны, входил
ну в эту…как ее…литературу.