Сохранение и возрастание

      Сохранение и возрастание характеризуют неотрывные друг от друга основные тяготения жизни. Сущность жизни немыслима без желания роста, возрастания. Сохранение жизни всегда служит возрастанию. Если жизнь ограничивается самосохранением, она деградирует. Так, к примеру, обеспечение жизненного пространства никогда не бывает целью живого – это всегда только средство возрастания, средство возвышения жизни. И наоборот, возросшая жизнь, в свою очередь, возвышает, усиливает потребность в расширении пространства. Однако возрастание невозможно, если не обеспечен основной состав, его постоянство, если он не сохранен как способный к возрастанию. Поэтому живое – это всегда соединенное двумя основополагающими тяготениями возрастания и сохранения «сложное образование жизни».

             М. Хайдеггер. Ницше и пустота.


        И ведь казалось бы простейшие, элементарнейшие вещи Хайдеггер пишет, а какие важные!
        Что в условиях нашей русской действительности осуществлять труднее всего? Да вот этот самый пресловутый "основной состав", и самое трудное в нём для русского человека это постоянство. И не потому только, что характер у нас такой, а наоборот, характер у нас такой, что отродясь и по жизни никогда нам этого постоянства не хватало, не хватает. Такова уж наша действительность - в ней крайне мало тех организующих и усиливающих форм, о которых столь страстно мечтал "самый русский" философ Мамардашвили. И опять же, потому наверное столько страсти в нём всегда было по этому поводу, что предмета страстной любви вокруг то и не было.
        Вечно у нас "основной состав" - продырявленный, однобокий, подхрамывающий, "основные, основополагающие условия" у нас неизменно на ладан дышат. И мы привыкли знаете ли, даже не обращаем внимания, и крайне часто покрываем недостаточность этих истинно человеческих условий просто своим героизмом. Вглядитесь, как наш героизм наполовину находится в быту, мы буквально как матросы своим телом закрываем пробоины корабля, пока наших индивидуальных сил хватает, реже - общих, а потом на этом, держащемся на нас корабле пытаемся ещё и плыть куда-то. А самодержащихся, самопорождающих форм у нас всё нет и нет. Почему?
        Ведь мы вместе с Мерабом Мамардашвили так и не ответили на этот вопрос. Почему в нашей жизни в отличие от европейской совершенно отсутствуют универсальные формы человеческого существования? Скажем, почему у нас никогда не было публичной философии? Вот такой конкретный пример, не говоря уже о тысячи других, точь в точь похожих.

        Возьмём переписку двух великих германских философов - Ясперса и Хайдеггера - и что же мы видим? - скукоту кромешную, вежливость и учтивость королей, официоз, обмен деловыми предложениями и характеристиками, сообщения о переездах и пожелания здоровья, в сущности всё, что угодно, только не философию. Философии в этой переписке нет.
        Теперь возьмём письма двух наших не бог весть каких, в крайнем случае менее известных, философов - Бибихина и Седаковой - и.. мы сразу же обнаружим всё, что мы искали - задушевность, личное участие, философию в самом интимном её виде - в её виде "от души к душе".
        Что же такое, как это понимать, к чему я привела такое сравнение и почему оно говорит, вроде бы, вовсе не в пользу Запада и Европы?
       Да всё оказывается крайне просто: в той жизни, в которой существуют и философствуют и Хайдеггер, и Ясперс вполне хватает публичного поля и пространства, чтобы слышать друг друга, ощущать обоюдный, творческий путь, отслеживать и обсуждать новинки и новые идеи. Ни Ясперс, ни Хайдеггер не нуждаются в том, чтобы втискивать всё это именно в личную переписку, в их переписке мы видим лишь тень, отзвук, происходящих где-то в совершенно другом месте описываемых процессов. Это переписка "спокойных людей", заранее обладающих необходимыми условиями для собственного сохранения и возрастания(имеется ввиду творческого, а не меркантильного). Не так конечно же, чтобы всё было гладко и "зашибись", но так, чтобы можно было обдуманно обсуждать и неспешно выбирать между различными кафедрами, городами, преподавательскими составами, книгами. Что несомненно видно по этой переписке так это то, что оба философа владеют реальным полем возможностей для своего творчества, они растут с позиций какой-то базы, какого-то уровня, который совершенно необязательно хранить лишь в себе(как то происходит у русских философов, в соответствии с правилом - не сохранишь, нигде больше не найдёшь, не надейся).
Конечно, этим они нас разочаровывают, потому что нам кажется, что мы не можем проникнуть здесь в самое интересное, в самое изначальное, поскольку это самое интересное уходит вместе с жизнью эпох как их конкретное "здесь" и "сейчас" порождение, образование, но мы забываем, что это "жизненное философское время" всегда оседает в лучших своих и совершенных формах, в данном случае в произведениях философов. Лучшее на Западе оказывается не разодранным на клочки, не вымученно-проявленным то там, то здесь, а довольно гармонично собранным, поэтому нет необходимости и собирать его обратно то тут, то там - то в письмах, то в воспоминаниях. В общем, И Хайдеггер, и Ясперс могли говорить с "общественных трибун" - кафедр в университетах и страниц своих книг, и самое главное - их слышали!!!
         А теперь перейдём к нашему русскому - "навсегда подполью"!
         К тому общественному феномену, который называется: самое главное ты никогда не найдёшь на кафедрах, самое главное - иди ищи на кухнях. Понятно почему столь многое заключено в переписке Бибихина и Седаковой, как говорится, "а где ещё"? Где ещё, душа сможет ринуться в полёт творческой фантазии, ощутив себя не в полном одиночестве? Нужно видеть, как по детски трогательно, Бибихин удивляется каждый раз Седаковой - неужели Вы меня слышите? Удивляется и почти не верит, осторожничает, приученный полагать и излагать душу в пустоту.
         И мы, как читатели, конечно же, радуемся, что находим в их переписке и Седакову, и Бибихина, и философию, и характеры людей, но мы забываем что стоит за таким "нахождением" и таким "не нахождением", которое мы только что разобрали. Мы не говорим себе "почему?", однако я как философ обязана сказать вам почему. Потому что и за той и за той перепиской стоит ещё жизнь, а жизнь то стоит - разная. И одна жизнь может себе позволить не быть - не участвовать, не присутствовать в определённых формах, может разрешить себе такой шик, такой "произвол" и такую дифференциацию, а наша русская жизнь - не может. Потому что наша русская жизнь поставлена на грань выживания и нищеты, и обыденная и философская - равно.