Любовь - долгота звучания... О стихах Сергея Плыше

Стихи Сергея Плышевского покоряют не сразу. Может быть, кого-то – и сразу. Но для этого надо быть на него похожим. А это трудно. Очень непохожий поэт. Вернее – похожий, но на кого? Только-только увидишь что-то общее с пастернаковской «драгоценной женщиной» в его «диких искорках» в сумасшедших глазах любимой - и в следующую секунду читаешь: «Сокол-сапсан это снайпер и смерть кабарожья..» - стихотворение, в котором так неумолимо сочетаются жестокость гневной силы, и ледяной блеск красоты, и красота смерти, которая – вот она, рядом – и неожиданность, парадоксальность вывода из этого восторга отчаяния:
Вот бы играть не душой - а одними вещами,
И научиться копить, не разменивать жизнь...
Захлебывается восторгом крылатой смерти, почти пушкинское «есть упоение в бою...» – и вдруг – «научиться копить жизнь?!».

И ещё – язык. Необычный тем, что это скорее язык учёного, иногда так и подмывает подглядеть значение слова в энциклопедии, а уж рифмы такие вряд ли ещё у кого найдёшь – специфические термины рифмуются с повседневными словами. Рифмы - чаще неточные, явно не классические. Но Сергей в одном из своих очерков сам объяснил, что для него главное – не точность, но оригинальность рифмы (как-то так). И конечно, аллитерации, они рассыпаны щедрой рукой. Просто насыщенный раствор аллитераций, из них растут звучащие кристаллы красоты, из них вырастает «долгота звучания», которую поэт определил ёмко и непреложно: «любовь». Или наоборот, он так определил любовь, что, в конечном итоге, - одно и то же...

И ещё – ритм. Такой различный. Порой просто бормотание – бессмыслица созвучий, сквозь которую просвечивает что-то едва уловимое, но точно знаешь: что-то там есть, только «смысл потерялся в обилии слов». Нет, не потерялся – спрятан нарочно:

На воздух – из воздуха – в воздухе над
Землёй – под землёй – на земле,
Один – одинокий – единый – одна,
Крылом – у крыла – на крыле...

Порой - чеканность, эпичность, простор... раз услышишь и уже не забудешь: «Страна одиноких гусей и больших валунов...», порой – «змеиная» нежность лебедей, крылатая и вкрадчивая, в том сентябре, который «всё ещё лето»...

«Всесильный Бог деталей» тоже вхож в стихи этого поэта. Так много в них памятных мелочей, неожиданных сравнений – читаешь, удивляешься, но тут же осознаешь математическую точность этого сравнения. Как он пишет о природе! О суровой канадской и об избыточной, слепящей глаза блеском, бирюзой – южной. И это трезвое:

Мы лишь потому полюбили свой край,
Что лучшего нам не дано.

И ещё: он пишет вкусно. Потому что, пожалуй, самое яркое ощущение у Сергея – вкусовое, он пробует всё – на язык : «пока мне вкусно, я ещё живу!». И здесь опять – парадокс: он ценит вкус рыбы и мидий, но он сам – эти мидии, а их открывают – пронзают – ножом, он сам – эта рыба, эта скользящая, плавная, струящаяся прелесть (прелесть, чара любимой женщины!), которую варварски взрезают, сдирают чешую...
Будто в Сергее Плышевском не один, а много поэтов, которые спорят, порой разрывая на клочки (каждый – к себе) живую ткань его стихов – и тогда язык становится марсианским, тогда можно только догадываться, предполагать...

И ещё... Пожалуй, я бы определила его стихи как целомудренные, очень чистые – на фоне модных в наше время вкраплений, не хочется говорить, чего именно.

И ещё - последнее: афористичность. Верный признак настоящей поэзии. Мой любимый афоризм Сергея – «Эмиграция – бегство к себе»....

Ирина Фещенко-Скворцова.