Дорогой Мистер, затерявшийся в штормовой волне

А тис расцвел, старинный сад,
на много миль кругом,
темно-зеленый и завидный,
и вплоть до моря он.
Ассоль оставлена сидеть, а Грей
во тьме плывет.
Ждет ответа,
ждет ответа.

Милый Артур.  Южное море, ты на ледоколе.
Я веду диалоги с циферблатом.
Я поднимаюсь с восходом, опускаюсь с закатом.
Где ты? В странствии скитаний?
Я потеряла счет минутам, датам.
Мои сны за пределы языка выходят,
текут вдоль массы рифов, как извилистый фарватер,
блуждают как бестелесный призрак в белесом тумане.
Ты знаешь как меня зовут на самом деле?
Аня.
Свидетелем тому огромная игуана –
она приходит, садится подле,
кровоточит кровью далекого предка в глубокой ране.
Я рассказываю ей, а она рядом – назойливый слепень,
слушает, день и ночь, и день.
Я сообщила тебе свой селл и пейджер, и домашний адрес,
но нет перемен, только ветер взамен.
Блестки волн, манты скаты,
волна сильным накатом,
все не те, не то, что надо.
На солнце слезы высохли, осталась одна влажная соль.
Пиши, жду, Ассоль.

Дождь пошел и мелкий град,
поток сосулек стрел.
Может он метеоритный?
Космос потемнел,
стал мистраль гиперборей.
На скале Ассоль
ждет ответа,
ждет ответа.

Милый Артур.  Солнце уже давно не печет.
На этом острове несовершенств,
погода ведет себя с притязанием преосвященств,
ко лбу моему притронься –
он еще горячий.  Секунду спустя в хлябях небесных
дыра и огревает плетью.
Срывает изнутри засовы щеколды,
покойными магистрами или кто там живут?
Решают, когда светят, когда польют.

Вершат суды вселенной,
про справедливость байду,
но в каждой капельке воды
крутят твои слайды.

Дождя или факиной слюды, какой располагают,
потом убегают вора постыдней,
оставляют следы.  В каждой – ты.
Кидают звезды копья копьевидней,
Бог с ними солиден,
думает, что безобиден,
хоть вой ты, стоя, плачь ты, сидя,
в воде депрессий.
Где ты, Грей?
Ты обороты снизил?
Чем топится твой корабль, дизель?
У меня нет твоих писем…
В обеих руках.

Горизонт – прямой видимости предел,
ревел, темнел.
Игуана ревнует, я говорю о тебе 24х7,
она не понимает и не знает тебя совсем,
только я, Ассоль.
Хочу тебя вдоль.  С горя напьюсь.
P.S.
Я исполню твою мечту.

Дорогой Мистер, затерявшийся в штормовой волне.
Ты слишком горд, чтобы ответить мне?
Твой компас разбит и парус изорван?
Прошло шесть месяцев с тех пор, как мой мир перевернут.
Ровно шесть исполнилось бы в прошлый вторник,
полгода назад.
Итого, год.
Полгода с тех пор, как ты не отвечаешь мне.
Помнишь ту песню Стинга «Если любите, отпустите»?
Я отпускаю тебя, Артур. Отпускаю вместе со стеклянной
бутылкой с запиской, да подхватит ее сверкающий
океан и понесет по волне до кормы твоего корабля.
Подальше от земли, где вместе были мы.
Обетованной, точности ради,
как просил ты обозначить
во всех стихах. По всей вероятности, впопыхах.
Что знаешь ты о любви? Тебя хватило на
пару строк, нацеленных на меня как немецкий маузер,
до того, как исчез ты в томительной паузе,
с многозначительным потом…

Сути нет, пусть во мгле и непроглядной серой мути,
ветер оборвет твои мачты,
а ты будешь блевать в качке
и хвататься за борт,
застигнут сильной бурей!
Чтобы также, как он вершит голоса моего глушение,
ты потерпел кораблекрушение!
Хватаясь за глыбы обломков,
как я хватаюсь за обломки собора,
внеисправности шлюпок,
ты стал хрупок, а все остальные погибли!

Мы могли бы быть вместе.
Знаешь что?

Я выжимаю сто двадцать на хайвее и все,
что мне хотелось – одно несчастное письмо или звонок.
Сейчас уже слишком поздно.

Заткнись, сучка, я пытаюсь петь!
Эй, Артур, это моя игуана,
я обернула ее целлофаном
и засунула в багажник.
Это моя совесть.

А с острова в тебя ударил изогнутый луч радуги и пронзил плечо. И еще…

Прости, я нечаянно, нечаянно.

Я буду в Брюсселе в начале марта, ты причалишь?