***

             Ё Л К А - А В Т О П А Т И,
                или
             О Д Н У   М И Н У Т О Ч К У
             сцены из современной жизни
        светлой памяти профессора В. А. Дохамова
  Действие происходит в Москве, в районе Преображенской площади, в 20-х числах декабря, в течение одного дня.
  Кругом относительно «нового» кирпичного дома – сплошные заборы новостроек.
  Действующие лица:
  Надежда Георгиевна Прохорова,  старуха 78 лет, выжившая из ума, подвижное лицо с признаками былой пронзительной красоты; в очках, стрижка «каре»
  Полина Викторовна Прохорова, её дочь, 45 лет, моложавая, экстравагантная; занимается организацией небольших корпоративных вечеринок и детских утренников
  Павел Сергеевич Малыгин, 39 лет, гражданский муж Марины Викторовны; компьютерщик, человек добросовестный, но без размаха
  Марина Андреевна Селиванова, подруга Марины Викторовны, 32 года, подмосковная фефёла, могла бы быть красивой, если бы не была ханжой, мать трёхмесячной девочки; в течение 2,5-х последних лет присматривает за Надеждой Георгиевной – это её работа
  Алексей Александрович Нефёдов, 36 лет, сердечный друг Селивановой, отец её ребёнка; слабый человек, всё ищет место своё в жизни; образован обрывочно, заражён антисемитизмом и вообще склонен к предрассудкам и истерии
  Анатолий Денисович Фролов, 42 года, доцент института Культуры, преподавал на курсе Селивановой сенситометрию; псевдоинтеллектуал, возможно, даже талантлив, но мещанин в душе, любимое словечко – «денежки», четыре года назад был сильно влюблён в Марину Андреевну, значительно ниже её ростом
  Евгения Юрьевна Осипова, 33 года, подруга Селивановой; пышная красавица, мать двоих детей - второклассников
  Руслан Абрамович Верло;ков, 32 года, её муж, коренной москвич; человек мелочный и пустой; менеджер по оптовым продажам в солидной фирме; пишет стихи и прозу и размещает всё это в интернете (в фильме участвует заочно)
  Борис Иванович Большеротов, 36 лет, друг Нефёдова, малопрактикующий лор-врач, преподаёт в медицинской академии, часто выезжает на международные конференции; любит подчиняться пожилым грудастым дамам; неудачник, пьяница
  Арина Алексеевна Селиванова, 3 мес., дочь Марины Андреевны
  Андрей, Славик, стареющие оболтусы, лет по 25-27, друзья Нефёдова
  Любовь Смирнова, девушка Славика, 18 лет, притягательная, фигура старомодная, неспортивная, кругленький животик, глаза с паволокой
  Валентин Леонидович Кудеяров, 56 лет, слесарь-сантехник шестого разряда; одинокий сосед Селивановой по лестничной клетке, хозяин трёхкомнатной квартиры и отец своей дочери; единственный добрый, деликатный и душевный человек во всей компании, нежен к Марине Андреевне; сидел (весь в наколках)
  Кали;на Валентиновна Кудеярова, 26 лет, дочь В. Л. Кудеярова; дама озорная, весёлая и довольная всем в жизни. Именно о такой женщине всю жизнь мечтал Б. И. Большеротов
  Клуб: дети, родители, директор детского спортивного клуба «Огонёк», уборщица, завклубом
  Супермаркет: кассир, киоскёр, парень подозрительного вида, два охранника, уборщица
  Двор: семейная пара, погонщица лошади, три инвалида, два выходца с Кавказа, девочки и мальчики, группа рабочих, древняя старушка с собачкой, молодёжь, дворовые футболисты, прохожие
Остальные: диктор телевидения

                Всё, что кажется дурным, только радует сердце.
                Л. Н. Толстой, «И во тьме свет светит»

                Своя воля страшней неволи.
                Пословица

Сцена первая
Из ЗТМ.
ГОЛОС ЗАВКЛУБА: - А вы что здесь делаете? Начали, начали, начали… В зал все. Все в зал…
В рекреационный зал детской спортивной школы влетают шалившие до этого в коридоре дети и, как ни в чём не бывало, занимают свои места, продолжая шуметь.
Родители шипят на них. Дети – либо не реагируют, либо отмахиваются.
Борис Иванович Большеротов, в образе Деда Мороза важно ходит по залу и ищет, к какому столбу, так, чтобы не видели зрители, пришпилен текст новогодней «Ёлки».
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Да, дети, да… И вот он… И вот он набрался смелости и вышел из леса… Тут… (Находит нужный текст.) Уф… Шёл он, шёл – и тут видит…
В раздевалке курит Полина Викторовна и костюме снегурочки, Славик и Андрей рассматривают фотографии родных и близких. Показывают какую-то фотографию Полине Викторовне. Та кивает головой, у неё звонит сотовый телефон.
Полина Викторовна автоматически начинает искать что-то глазами на подоконнике, отвечает на звонок.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Алло, да я! Да… Я сколько раз говорила уже…
На сцену из глубины коридора выносится в костюме странного лесного существа Алексей Александрович Нефёдов.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (орёт, затем, нервно причитая, поёт, временами давая петуха): -
А-а-а, ребятушки… Вот вы где!
Вот вы где попрятались!
А-а-а… А вот и я, вот и я, ваша милая,
Нежная ваша ки-ки-мо-ро-ч-ка!
…Я ходила, уж ходила-та я, горькая,
По лесам-та я ходила… По овражинам…
По полям-та я ходила, по заснежинам…
Ох, намёрзлась, намёрзлась-та, ребятушки,
У-у-ух, замёрзла, продрогла, горемычная…
Ох, и скучно ж мне, как скучно мне, соколики!

Молодые ребятки да девчоночки!
Ох, устала, устала-та я, бедная!
Свои ноженьки в кровь истоптала я!
  Но скажу вам я, скажу, ребята милые,
Под секретом скажу, под тайной страшною,
Что слыхала, слыхала я за верное,
Когда лесом шла сюда, широким полем я.
Все вороны галдят да птицы малые,
Что подарки раздают здесь всем и каждому.
Громко соколы кричат, да с ними орлики,
Что здесь сл;стей да всласть можно испробовать?
   Где ж тот самый заветный мой подарочек?
Где мешочек-та мой да полный сладостей?
Вот хожу-та я, хожу везде: ищу его!
Не найду никак любимый мой подарочек!
Где лежит он? Так скажите мне, ребятушки!
Уж не съел ли кто заветные конфетушки,
Не попрятал ли лихой заезжий молодец?
Подскажите – пособите злому горюшку…
Завклубом отчитывает уборщицу в коридоре. Та оправдывается и в сердцах стучит об пол пустым ведром и шваброй. Завклубом заставляет её поднять инструменты труда и отправляет исполнять прямые обязанности.
Мимо них пролетают девочки в самодельных пачках – они спешат в актовый зал на выступление.
Завклубом бредёт в другую сторону, задумчиво чеша за ухом карандашом.
Сцена вторая
Квартира Надежды Георгиевны. Марина Андреевна (она в стареньком домашнем халате на голое тело и резиновой с цветочками шапочке для душа) кормит грудью Арину.
Марина Андреевна укладывает девочку в кроватку. За окном – снег.
Сцена третья
Андрей и Славик сидят на детской банкетке в раздевалке, из которой устроена гримёрка для артистов, и продолжают рассматривать фотографии из толстой пачки, тихо переговариваются.
Полина Викторовна Прохорова стоит, прислонившись к косяку входной двери, курит и говорит по сотовому телефону.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Четыре пары нужно… Так… Да… Это что - полная комплектация, что ли? Грим, костюмы… понятно… Как обычно, в общем: он синий – она белая… Или – как лучше? Так… Да? Редкий цвет… Выйдет дороже… Текст стандартный? Конечно, все прилично знают… От зубов уже… Так… Двадцать восьмого – три, двадцать девятого – четыре… Погоди, записать возьму чем… (Славику.) Слав, ручку дай… Скорей…
Славик суетится, Андрей суёт ручку Полине Викторовне.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Спасиб… (В трубку.) Чего – не поняла… А… Так… Так… Так… (Что-то записывает.) Что, что, повторите, не поняла? А… Так бы и говорили… В сумме… Сейчас прикину…
Полина Викторовна делает паузу, опустив руку с трубкой и прикрыв её ладонью другой руки. Она кашляет с надрывом в сторону.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Славику.) У нас чего есть?
СЛАВИК (Вскидывая голову.): -  М-м-м?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: -  Ну, коньяк, Боже ты мой…
СЛАВИК (Возвращаясь к фотографиям.): -   А то… Есть…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: -  Идиот. (В трубку.) Где-то двадцать за всё получается. Плюс костюмы отдельно… А как вы хотели, не пойму? Уже давно уже всё поднялось. Откуда? Прейскурант?
Полина Викторовна машет рукой Славику, чтобы достал банку с коньяком с подоконника. Тот неохотно встаёт и тащит обычную поллитровку с подоконника. Протягивает Полине Викторовне, но та уже увлечена разговором. Так что Славик опять же возвращается к Андрею, фотографиям, но теперь они отхлёбывают коньячок понемногу.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (демонстративно качает головой.) Милая, это не актуально – каждый день всё меняется… В стране инфляция… Вы про кризис слышали? Так вот… цены – и вообще… А то, что Вы хотите, это вообще обычно по двойной ставке идёт… Так, вы извините, мне сейчас некогда – вы с суммой тогда в течение дня определитесь, и перезвоните мне. Будем из ваших возможностей исходить. Только что-то мне подсказывает, что меньше не получится… Что? В интернете видели всё за двенадцать тысяч? Да, пожалуйста. Обращайтесь тогда к ним сразу. Они вам наобещают сначала – и то и это – за эту сумму… а потом накрутят так… Только ахните, да поздно будет. Гостиница «экономическая»…Что сделать могут? Материал, например, зажмут и… Хм, приём известный. Нет, у нас всё чисто, договор можем заключить… Вы меня что – не слышите, что ли? Да… трубка садится, а вообще, договорились уже, по-моему… Чего – ещё что-то? Да? Ну, может быть… увидим… Всё, пока что…
Полина Викторовна отнимает коньяк у ребят, пьёт и закусывает конфетами из детского шоколадного набора.
Влетает завклубом. Строго смотрит – не взяли ли чего из коробки, предназначенной для раздачи детям и стоящей отдельно в углу, видит, что не взяли почему-то и тут же успокаивается.
ЗАВКЛУБОМ: - Так, Полина Ви… Викторовна? Да, вы ёлку-то брать будете?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Не знаю ещё… А что – надо?
ЗАВКЛУБОМ: - Возьмите. Хорошая ёлка. А то – всё равно ж, выкидывать.


ПОЛИНА ВИКТОРОВНА (рассматривает ёлку издалека, но оценивающе): - Да она какая-то большая…
ЗАВКЛУБОМ: - Вряд ли. Это только кажется так. Со стороны.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да? Вообще, со стороны-то виднее.
ЗАВКЛУБОМ: - (Отрицательно качает головой, рассматривая что-то у себя под ногами.) Это не правда. Вот если бы вы были бы зверем… либо птицей, вы бы так не думали.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ой, да возьмём, возьмём, чего ж вы уж так волнуетесь?
ЗАВКЛУБОМ: - (Вскидывает голову и мутно уставляет взгляд куда-то сквозь Полину Викторовну.) Причём здесь? Я просто решаю производственные вопросы – вот и всё… И всё.
Завклубом слегка кивает в ответ и исчезает. Полина Викторовна набирает другой номер.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Сама себе.) Вот болван. Сбил меня с толку. Так… (В телефон.) Алло, Марин, ты? Да. Ну, мало ли… Да, да, заканчиваем уже: будем часа через полтора-два, наверное… Не раньше… Ты там пока что это – деньги смотрела? Ну, те, да? Деньги, деньги, говорят тебе… Ты чего там – оглохла, что ли? Де-нь-ги! Нету? Странно… Где же они могут быть ещё? В шкафу у матери моей смотрела? Угу… Что-то ума не приложу… Да, а в прихожей? Да? Нет? Так, ладно… Надо думать… Ты думай пока… Мать спроси – может, вспомнит, дура старая. Да куда там, понятно… Ладно… Как она, кстати, ничего? Ага… Уколы делали сегодня? Нет ещё?!! А-а-а, делали всё-тки… Я не расслышала просто. А мы тебе тут подарочек приготовили. Чего? Да не бойся ты. Нормальный. Более чем… В хозяйстве пригодится.
Полина Викторовна гасит окурок о стену, поправляет кокошник, выглядывает через приоткрытую дверь.
Сцена четвёртая
Из-за спин родителей виден самодеятельный спектакль.
Идёт детский новогодний утренник. Дети сидят в одном углу, родители – по диагонали.
Артисты – Борис Иванович Большеротов, Алексей Александрович Нефёдов, Любочка – свободно перемещаются по залу, так как сцены нет.
Дед Мороз (Борис Иванович Большеротов) важно расхаживает на одном месте – как раз напротив приклеенного на столбе сценария и то и дело посматривает туда.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Все вместе: Сне-гу-ро-чка, Сне-гу-ро-чка, где ты?

Полина Викторовна застыла в дверях и бессмысленно уставила взор на шапку Деда Мороза. Она продолжает разговор как будто не слышит криков из зала.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Многозначительно.) Придём – приведём твоего… Чего ты волнуешься-то так?
На Полину Викторовну в дверях натыкается уборщица. В руках у уборщицы – огромный пакет для мусора, веник и пустое ведро. Она грубо и равнодушно спрашивает.
УБОРЩИЦА: - Мусор есть?
Полина Викторовна с неприязнью заглядывает в ведро.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Может и есть, не знаю наверное… (В телефон.) Ну, давай, покедова…
Полина Викторовна разворачивается на месте, не давая прохода уборщице, зло бросает телефон на банкетку.
Полина Викторовна, расправив плечи, выходит в зал.
Сцена пятая
В квартире Прохоровой Надежды Георгиевны темновато – первый этаж. Недорогой евроремонт, решётки на окнах.
Слышно как в ванной комнате набирается вода в ванную.
Безумная – такая же, как и хозяйка – многоцветная кошка влезает с улицы в приоткрытую форточку на кухне.
Марина Андреевна, голая, в шапочке для душа, с полотенцем и халатом в руках плетётся по коридору в душ (халат и полотенце прикрывают живот). В руках у неё сотовый телефон.
Проходя мимо комнаты Надежды Георгиевны, Марина Андреевна с отвращением заглядывает в растворённую дверь и видит, как Надежда Георгиевна спит на кровати, в одежде и поверх одеяла, свесив на сторону, как ребёнок, руки и ноги.
Марина Андреевна машинально морщится и прикрывает плотно дверь.
В коридоре Марина Андреевна видит кошку, подхватывает её под мышку и заглядывает в кухню, чтобы закрыть форточку. Она прикрывается полотенцем и направляется к окну.
Сцена шестая
Кудеяров в рабочей одежде сантехника, с сумкой наперевес и с пустой авоськой в руке стоит недалеко от окна и рассматривает что-то, лежащее у него на ладони.
Марина Андреевна бросает кошку, прикрывает тело спереди полностью полотенцем, потом для верности прячется за занавеску и, вытянув шею, кричит Кудеярову.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Валентин Леонидович! Валентин Леонидович – подойдите, пожалуйста, чего скажу.
Кудеяров улыбается в ответ, прячет то, что он рассматривал до сих пор, в карман, и подходит к окну.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Валентин Леонидович! Валентин Леонидович! Вы слышите меня? Вы, случайно, не в магазин?
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Могу. Надо чего?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Морщится.) Валентин Леонидович, я же с вами серьёзно разговариваю!
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - И я серьёзно, Мариночка. Я только серьёзно с вами…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Нет, вы – нет. Наоборот - вечно шутки шутите какие-то! Мне памперсы нужны! Срочно.
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Вам?
Валентин Леонидович замечает, что Марина Андреевна собирается захлопнуть окно и, быстро выхватив из сумки,  вставляет в проём разводной ключ.
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Ну, ну… Не надо. Что, как обычно? Или выросли уже?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Как обычно, только на размер больше возьмите.
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Хорошо, хорошо… (Заминается.) Мариночка, э-э-э… Только это… свободных у меня сейчас нету что-то… денег… На пятнадцать суток задержаны, что ли… Вы это… Вы такое чего-нибудь дайте тогда…
Валентин Леонидович неожиданно замечает в глубине двора группу рабочих, идущих, скорее всего, на обеденный перерыв.
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Или – знаете что – подождите, сейчас - я у ребят перехвачу…
Валентин Леонидович собирается бежать уже, когда Марина Андреевна нетерпеливо останавливает его.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Перестаньте. Не надо! Деньги есть. Сейчас принесу. Подождите, отвернитесь только!
Марина Андреевна уходит и возвращается с кошельком.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Вот. (Протягивает деньги через окно.) Валентин Леонидович, я вам, кстати, за тот раз должна… Так – хватит?
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - (Кивает, не смотря.) Конечно. О чём это вы? (Спохватывается и пересчитывает деньги.) Разве что – много…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Нет, нет. Много – не может быть. Всё. Принесёте тогда, ладно?
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Конечно. Ещё чего, может, надо?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Чего ж? (Упавшим голосом.) Да нет, не надо… ничего…
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Ну, нет… Так это… Я так спросил, на удачу. Ну, пошёл, что ли?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да, спасибо. На окно положите тогда, ладно?
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Конечно, конечно…
Валентин Леонидович вытаскивает ключ и оконного проёма и медленно уходит, по дороге убирая ключ в сумку.
Марина Андреевна вздыхает и отходит от окна. Она уже не отнимает полотенца от груди и обращается к телефону.
Марина Андреевна находит нужный номер и набирает его выходит в коридор.
Сцена седьмая
Марина Андреевна приоткрывает дверь в ванную комнату и смотрит туда. При этом она слушает телефонные звонки в трубке. Наконец, она дозванивается.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да… Жень, Же-ня… алло… Ты где была – я звонила, звонила… И по городскому тоже… А-а-а… Дома… Да уж без меня как-нибудь… Обойдутся, я думаю. Да… Как чего – представляешь, мне Полина звонила тут… Знаешь уже? Ну, как чего? Чего у нас тут происходит? Да… Счас, погоди, в ванную залезу, а то холодно…
Сцена восьмая
Марина Андреевна выключает воду и погружается в пенистую ванную.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да, представляешь? Вторую неделю… Ищем, ищем – никак пока… Да, кто ж ещё? Георгиевна… Откуда? Прогрессирует, прямо на глазах. Совсем ничего не понимает уже. Скоро забудет, как её зовут-то, не то что… Встала небось ночью и перепрятала… Теперь ищи вот целыми днями… Ищем… А ей-то чего? Она… А-а-а… Полина? Злится, чего… Вообще, знаешь, я думаю, она, наверное, думает, что это я… Чего-чего? Деньги эти оприходовала как-нибудь и на мать на её сумасшедшую сваливаю. Понимаешь? Ну, а я-то при чём тут, скажи мне? Я ж ей сколько раз говорила, - забери ты деньги эти от греха… ради… Да кому… Кто ж меня послушает когда? Вот, вот, теперь – ищем… Делать-то нечего. Ну, может ей-то как раз и нечего… С её мамашей. А мне-то каково? Тут с ребёнком не знаешь, как управиться… Ладно… Может, сегодня придут – найдём что-нибудь. Прямо не знаю! Слушай… Дело одно есть… В общем, Алексей тут звонил недавно, ну да, на днях… Да какая разница? Говорят же тебе – недавно… Говорит, видеть хочет… Ну, кого, меня, Арину, наверное…
Марина Андреевна вытягивает из-под воды ногу и внимательно рассматривает её.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да почему? Пусть посмотрит… Они все сегодня, часа в три – в начале четвёртого все припрутся. И он с ними. Они как раз в это время заканчивают. Ну, в магазин заскочат по дороге… Чего? А, вспомнила… Я вот чего звоню-то: помнишь, у тебя свитер – такой… синий, да, ну, тот вот, свободный такой… Я его хотела попросить на вечер, на сегодня только… Он фигуру хорошо… это… оформляет… Ладно? Ага… Ты заходи тогда пораньше – ну посидишь, а потом, если надо чего будет, домой пойдёшь. Ладно? Угу. Тогда жду…
Марина Андреевна кладёт телефон на край раковины и прячет замёрзшую руку в тёплую воду.
Сцена девятая
В детском спортивном зале, одна стена которого зазеркалена, а вдоль других располагаются спортивные снаряды,  подходит к концу детский спектакль.
В центре зала к стулу мишурой привязано странное существо – вероятно, по детской пьесе отрицательный персонаж -  Нефёдов.
Рядом топчется Дед Мороз. Он пытается разобрать текст заключительной сцены, прилепленный скотчем к столбу как раз напротив того места, где он прохаживается.
В диком костюме зайчика среди детей скачет плотненькая Любочка Смирнова. 
Дети сидят с подарками в руках и живо реагируют на происходящее. Слышен детский шёпот: «Трансвестит, наверно»…
Полина Викторовна пробираясь через три ряда родителей откашливается, делает улыбочку и цепляется за руку Деда Мороза.
Прохорова слащаво и грубо обращается к детям: зовёт их принять участие в общем хороводе вокруг ёлки – она не то поёт, не то декламирует стихотворение.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: -
Здесь я, здесь, детки…
Кхх… Кхх… (Декламирует.)
   Детский смех, веселье, звонкий бубнов звон,
И аккордов песен шумный перезвон, -
Нам всегда помогут ветер, снег и град
Побороть и крикнуть: Дед Мороз, виват!
(Меняет ритм и мелодию, продолжает.)
   Де-душ-ка Мо-роз к нам при-шёл!
Но-во-год-ний праздник к нам при-вёл!
И теперь весёлый, дружный хоровод
Ёлку новогоднюю нам зажжёт!

Уборщица гасит свет, ярко мигает ёлочная гирлянда.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Ну, что, детишки! Простим кикиморочку?
ДЕТИ: - (Хором.) Простим!
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Она ведь оказалась добрая.
ДЕТИ: - Да!
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Только несчастная и одинокая! А теперь вы её полюбили, подружитесь с нею покрепче – и она навсегда останется хорошею и доброю, правда, дети?
ДЕТИ: - Да! Правда!
БОРИС ИВАНОВИЧ: - А теперь, детишки, – пора и танцевать! Ну-ка, кто из вас хочет танцевать со мною?
Из зала выскакивает мальчик (восточной внешности), который давно уже порывался выскочить. Он бьёт себя в грудь обеими руками.
МАЛЬЧИК: - Я. Я хочу.
Борис Иванович болезненно морщится и отправляет мальчика танцевать с великодушно прощённым детьми Нефёдовым.
Все дети оставляют подарки на банкетках и бегут танцевать.
Пока все прыгают и скачут, Павел Сергеевич Малыгин одновременно фотографирует, снимает на видеокамеру, которая стоит на штативе, и при этом умудряется переключать музыкальные номера – что-то из творчества Грига, АББЫ, в общем, заезженное донельзя.
К нему подходит девочка и, указав на чью-то кучку подарков, спрашивает.
ДЕВОЧКА: - Это чьи?
Не дожидаясь ответа, она утаскивает из кучки понравившуюся ей игрушку.
Малыгин даже не замечает, что произошло, так он занят.
Сцена десятая
Музыка затихает. Родители разбирают детей, говорят спасибо артистам, те в ответ кланяются.
ПЕРВАЯ ДЕВОЧКА: - Ты не знаешь, завтра у них будет?
ВТОРАЯ ДЕВОЧКА: - Не-а. Не знаю.
ПЕРВАЯ ДЕВОЧКА: - Если будет, я ещё приду.
Пока некоторые дети фотографируются с Дедом Морозом, уборщица начинает прибираться.
Нефёдов и Прохорова  подтягиваются к раздевалке. Вокруг Полины Викторовны носится вторая девочка.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Обращаясь к родителям.) Так, чей это ребёнок? Заберите ребёнка немедленно. Чего он тут бегает?
Павел Малыгин, с трудом освободившись от трудов праведных, со всей аппаратурой в руках, стремительно опережает Нефёдова и Полину Викторовну на пороге раздевалки и влетает туда на едином дыхании.
Сцена одиннадцатая
Павел Сергеевич направляется к банке с коньяком.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Ой, запарился весь. Осталось там что-нибудь…
Павел Сергеевич с наслаждением и вкусом пьёт коньяк, потом смотрит на просвет и щёлкает по банке.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Смеясь, Любочке.) Такой – лучше всего…
Любочка нарочито хмура, она спешно переодевается.
Борис Иванович сидит на банкетке, сняв носок, и застенчиво рассматривает ноготь на большом пальце ноги, а потом и сам носок.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Любастик, ты это куда это?
Люба Смирнова смело, без ужимок и излишнего стеснения обнажается при всех – так она уверена в своей привлекательности.
ЛЮБОЧКА: - Куда надо… (Полине.) Сколько время? (Не дожидаясь ответа, обращается к Андрею.) Блин, Дрюн, я ж говорила тебе поехать надо – столик же уйдёт… Я на полвторого заказала. Сколько сейчас туда ехать?
Андрей ухмыляется, рассматривая пухлую пачку фотографий.
АНДРЕЙ: - Да ты чо, сто раз ещё успеем. Полчаса они ж подождут…
ЛЮБОЧКА: - Какой? Пятнадцать минут не хочешь?
АНДРЕЙ: - Не хочу. Да что ты паришься, и так успеваем же… Одевайся давай лучше…
Борис Иванович заметно расклеивается.
Андрей передаёт Борису Ивановичу довольно старую и треснутую фотографию.
АНДРЕЙ: - Вот, смотрите. Это – моя мамка такая была.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Внимательно смотрит.) Красавица.
АНДРЕЙ: - А вот она с отцом вместе…
Борис Иванович, собравшись с силами, тоскливо воодушевляется.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - А что, может нам вместе всем поехать? Это где это находится?
В раздевалку влетает взмыленный Алексей Александрович. Он всё ещё в чёрном плохо обтягивающем фигуру платье и розовых чулках подлетает к зеркалу, разматывая на ходу мишуру, из-под которой показывается раскрасневшаяся шея.
Алексей Александрович пристально смотрится в зеркало и трёт шею.
Пока все терпятся, Павел Сергеевич методично собирает вещи: костюмы и реквизит.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - У кого салфетки мокрые есть?
Полина Викторовна отвечает Борису Ивановичу за Любочку.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Борису Ивановичу.) На Савёловской… (Алексею.) Есть. На подоконнике. Возьми…
Алексей Александрович растерянно осматривается.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Любочке.) А как называется? (Андрею, про фотографии.) Хорошие. Спасибо.
Борис Иванович кладёт фотографии на банкетку, осматривается, берёт с подоконника салфетки и подходит к Алексею Александровичу.
Любочка отхлёбывает коньяку. Она обращается к Андрею и Славику.
ЛЮБОЧКА: - Ну, что? Идёте, что ли?
Алексей Александрович трёт шею салфеткой. Борис Иванович достаёт ещё одну из пачки.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - На. Возьми.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Придирчиво смотрит на себя в зеркало.) Что-то у меня с лицом не то.
Борис Иванович внимательно всматривается в яркий грим на лице Алексея Александровича. Потом уголком салфетки подтирает уголки слишком нарочито очерченных губ.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Во!
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - О! Что ж ты раньше не сказал!
Любочка собирается уходить в сопровождении Славика и Андрея. Ребята быстро подбирают с банкетки фотографии, собираются.
На пороге Любочка резко разворачивается.
ЛЮБОЧКА: - Называется просто – «Сивый мерин». Хотите – попозже подъезжайте…
Любочка уходит в сопровождении Славика и Андрея.
Неловкое молчание.
Полина Викторовна отхлёбывает коньяк и курит, Борис Иванович возвращается на банкетку и вновь  принимается за рассматривание носка.
Алексей Александрович отправляется в уборную.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ну, чего раскисли. Пошли уже, что ли?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Вздыхает.) Зачем? Некуда нам идти. У меня даже денег нету… Поль, сколько нам денег дали?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Штуку…
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Это на всех?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Хм…
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Так мало?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Мало… А ты чего хотел? Мы ж как любители здесь… Подвизались тоже… А я вас сразу предупреждала – нечего с коммунальщиками связываться, денег от них никогда толком не будет… Вот если б это у Авилова или у Машки моей было – тогда б «да», о каких-то деньгах можно было бы разговаривать. А так – что? Хорошо хоть это дали. Могли бы вообще… Да. Подарки ещё…
БОРИС ИВАНОВИЧ: - О, ё-п-те ж… Поль, извини, но ты затянешь всегда… Без тебя уже всё известно…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Лениво, безнадёжно вспылила.) Так? Известно? Ну, тогда сами бы и договаривались… А я вообще не знаю, чего это я на старости лет с вами, идиотами, связалась. Мне-то на черта этот субботник нужен? Я, между прочим, профессионал. Эту вашу самодеятельность паршивую – и без вас ненавижу! Работаешь как дура – как между двух огней…
Разговор прерывает Павел Сергеевич, который собрал уже всё. Он отбирает банку с остатками коньяка у Полины Викторовны.
Возвращается Алексей Александрович, только что сменивший платье на свою привычную одежду. В руках у него платье, чулки и мишура.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Ну, это лирика всё, что делать-то будем? Сидеть где – сейчас дорого… Самое лучшее, по-моему, – в «Перекрёсток» и к Надежде Георгиевне рвануть. И по дороге и Маринке веселее и близко. Ёлку отвезём как раз. Самый дешёвый вариант. И вообще – зайти обещали…
Все кивают головами и начинают быстро собираться.
Только Борис Иванович по-прежнему тянет резину и медленно надевает носок, да Алексей Александрович как-то теряется.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Я что-то не знаю, может, я не пойду, наверное… Это… что-то энергии нет совсем. Настроение – тоже… плохое. Что-то - устал, наверное. Первый раз всё-таки – такой расход нервной энергии…
Полина Викторовна осаживает его.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Так. Соберись, тряпка… Ёлку упаковал?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Зачем?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Как зачем? Маринке, ей приятно будет… Всё-таки Новый Год скоро… Скотч остался? Замотай покрепче и ничего, довезём как-нибудь…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Я не поеду…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Чего это? Поедешь как миленький… (Борису Ивановичу.) Так. А ты что сидишь – отдельное приглашение нужно? Тоже мне – Дед Мороз, расселся… Собирайся, собирайся, давай. Всех вас в рай как на аркане тащить надо…
БОРИС ИВАНОВИЧ: - А ты не тащи, Поль…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Кто-то договорится у меня сейчас…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Почти ласково.) Ладно. Пошли, пошли уже…
 Все выходят, возбуждённо обсуждая спектакль, и гасят свет за собой, который тут же включает уборщица, вошедшая через другую дверь.
Она первым делом интересуется – что там осталось на подоконнике.
Сцена двенадцатая
В квартире Прохоровой, в комнате Марины Андреевны, где стоит занавешенная детская кроватка и где спущены шторы, перед зеркалом вертится Марина Андреевна Селиванова. На ней тёмно-синий свободный свитер, из-под которого видны уголки белой рубашки и джинсы – после родов они не сходятся на животе. Марина боится, что это будет чересчур заметно.
Рядом на кресле за откидным куцым столиком в свободной позе сидит Евгения Юрьевна Осипова, женщина редкой красоты, стройности и редкой же задёрганности и безразличия к жизни. Женя лениво роется в интернет-страничках: то забредёт на сайт мужа, то на сайт знакомств. Одновременно с этим она успокаивает Марину.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Торжественно.)
Нашла вот. «Мысли» называется.
«…Если бы я решил снимать фильм, то он мог бы называться «Враги». Тогда сюжет его был бы о врагах нашей Родины, о войне.
…Или бы он назывался «Встреча», тогда в нём говорилось бы о нежданной встрече между людьми. И эта встреча сыграла бы в их жизни большую роль. А непредвиденность стала бы основным поворотным пунктом сюжета.
…В этом вся соль.
…Встреча – хорошее слово. Мне нравится это слово.
…Есть ещё хорошие слова – карниз, или, к примеру, – продукт.
…Возможно, одним из этих слов я назвал бы свой второй фильм…»
«Старость»
«…Один пожилой мужчина забыл о себе и так прожил несколько лет.
…Потом он вспомнил и прожил ещё несколько лет.
…Потом он забыл всё – и мир, и себя. Так продолжалось несколько минут.
…Потом он умер.
…Всё.»
Вот идиот-то!
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Встрепенулась, но не заинтересованно.) Кто идиот?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да муж мой. Это его писанина. Ничего пишет, правда? Ой, надо же, тут и стихи есть. Никогда бы не подумала! (Декламирует, сильно сбиваясь и ошибаясь в ударениях.)  Слушай!
     «Весна и Осень»,
                поэма
«…В лесах, объятых сна дождём, недугом
Солнца, выходками ветра, в обнимку,
Насвистывая что-то еле, влюблённые
Спешат совокупится и насладиться
Соловьиной трелью.
…Но то – весною. Осенью
Не то. Совсем другое осенью
Веселье. Да и веселье – вроде, то же.
Только пенье совсем не то,
Что раньше, той весною. И листва…
Она мешает. Окружает
Ноги. Движениями волнообразными
Расходятся дороги. И
Пахнет. Пахнет осенью сырой».
Так, или такое есть:
      «Память»
«…Моргнул сквозняк. Всплакнули ивы.
Жаб заглушает соловей.
И холостяк в слепой обиде
Застыл в раздумьях у дверей.
…Тотчас пришла на память мята –
Так пахли волосы её…
Так мятой памятью утраты
Жиреют… Спать пора давно…»
Блин, гламурненько!
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Нервно.) Жень, погоди, хватит, а? Не до гламура сейчас… Посмотри, лучше, торчит, кажется?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Обидевшись, закрывает страничку мужа, чуть погодя, лезет на сайт знакомств.) Нет, не торчит. Нормально всё… Что за охота дёргаться всегда?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Отмахивается.) А-а-а… Надоело… И деньги в голове вертятся – прям как эти…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Опавшие листья…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Угу…
Марина Андреевна задумывается перед зеркалом.
Продолжительное молчание.
Евгения Юрьевна ищет интересных мужчин на сайте.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А какие деньги? А, эти! Не нашлись ещё, что ли?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Сейчас! Они найдутся, жди… Разве что после моей смерти…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Ой, Марин! Какой смерти? Тебе замуж пора…Выходила бы ты давно уже замуж… за кого-нибудь, нормального…
Марина Андреевна отмахивается, как от зубной боли.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ай, отстань… Где ты их нормальных-то видела?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Читает в интернете.) Карлсон – армянин… Да, смешно. (Открывает страничку знакомств.) Да вот полный сайт… И ещё один знаю, хороший… (Показывает Марине на экран компьютера.) Смотри…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Хмуро смотрит.) Ничего… А ты что – переписываешься тут, что ли? (Возвращается к зеркалу.)
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Я? Ну да, а что?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ничего…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да так – просто. Чтобы не скучно было…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да? А муж знает?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да он иногда вместо меня пишет… Прикалывается. Ой, у него так клёво получается: я – бедная половозрелая овечка, обделённая… но уже таю от любви к тебе, мой ненаглядный рыцарь…
Марина Андреевна недоверчиво и с завистью смотрит на Евгению Юрьевну. Потом отворачивается и продолжает изучать своё отражение в зеркале.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Жень, вот когда ты родила, ты насколько больше весить стала?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Я? Ну, на килограммов двенадцать-тринадцать… Сейчас не помню уже… (Опять указывает на экран.) Или вот – смотри какой красавчик…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Тц… Да…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Потом, у меня ж двойня была всё-таки… Это тоже надо иметь ввиду.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Что?
Марина Андреевна носком ноги выдвигает из-под кровати напольные весы и встаёт на них. При этом она смотрит то на показания весов, то на своё отражение в зеркале.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Глухая тетеря! Вот, так, бизнесмен, хозяйство своё, полторы сотни голов…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Очень рассеянно.) Каких голов?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Хряки у него… Ну, эти – свиньи, кабаны кладенные, кажется…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да? Интересно, а как он их разводит…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да какая разница? А-а-а, жаль… Он из Болгарии. Они там такие русофобы! И жить у них тяжело…Патриархальные больно… Жаль.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Продолжает рассуждать про вес.) Причём здесь двойня – не двойня? У меня с одним-то ребёнком – десятку целую набрала. Не скину никак… Живот вот… Долго он сходит-то? Или ты не помнишь?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да у всех по-разному. Надо внутренний огонь» делать. По утрам. Занешь как? Покажу сейчас…
Евгения Юрьевна встаёт, вытягивается (тадасана), поднимает руки вверх и с сильным и громким выдохом наклоняется вперёд. Затем она начинает то втягивать, то расслаблять живот.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА (объясняет): - Надо тянуть ягодицы в лобок – вот как я это делаю. И кричать погромче… У-о-о-о… А может, он и ничего (останавливается и садится к компьютеру). Тем более, ты – женщина…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Причём тут – женщина?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Ну, женщины легче меняют быт.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Говорят, да…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ну, а у тебя как было?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - У меня? Да я не знаю – я никогда быт не меняла…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да я не про это.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Ой, да я не знаю – я ж мужу не изменяю… А с этим (показывает на живот), ну, я ж тебе говорю: «внутренний огонь» и ещё специально занималась. В бассейн ходила сколько… Или вот так можно…
Евгения Юрьевна собирается показать как, но Марина отмахивается.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Сиди уж, я всё равно ничего не понимаю в этом, а на бассейн денег нет. У-у-у… Шестьдесят семь с половиной!
Марина Андреевна с досадой задвигает весы под кровать.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - В общем, я тебе выбрала тут несколько – на рабочем столе, скопировала в папочку.
Евгения Юрьевна ищет в интернете страничку мужа.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ой, я тебя умоляю… (Спохватывается и снижает тон.) Я потом посмотрю, а то я сейчас всё равно ничего не пойму.
Евгения Юрьевна хмыкает, выключает компьютер и поворачивается на крутящемся кресле к Марине Андреевне. Молчание.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Со строгой усмешечкой.) А до сих пор – что, понимала, что ли? Ты что, до сих пор… ммм… на Лёшечку на своего рассчитываешь? Так, что ли, получается?
Марина Андреевна, резко прекращает все действия по утягиванию живота, поворачивается на пятках к Евгении Юрьевне.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да нет, вроде нет… (Пауза. Потом говорит трагическим голосом.) Вообще-то, я про него серьёзно-то никогда и не думала… (Спохватившись, переходит на довольно резкий тон.) Может, хватит уже в душу-то лезть? Людям помогать надо, а все только вмешиваются в их личную жизнь…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Хм… Нужна ты кому вмешиваться…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ой, к словам не цепляйся, пожалуйста, а? И так я сейчас ничего нормально уже не воспринимаю, голова болит, а тут ещё… (Пауза.) Вот пусть придёт, что ли, посмотрит – разберёмся тогда.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А что – он не видел до сих пор, что ли?
Марина Андреевна отвечает неохотно, её даже слегка бросило в краску. Чтобы вскрыть смущение, подходит к кроватке Арины и что-то поправляет там.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ну нет, почему же… Видел, один раз… Только испугался как-то. Боялся долго смотреть, понимаешь? Говорит – такая ответственность…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Хм, ответственность! Чего ж вы как маленькие тогда – не предохранялись?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Зачем, когда он сколько раз говорил, что любит, на ребёнке даже настаивал. Жень, мы же вместе собирались… жить… и всё такое…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Дура ты всё-таки… (Пауза.) Мало ли что они в запале наговорят-то… Ну, понравилась ему дочка-то?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Аринка-то? Понравилась, наверное, не знаю… Может жилет надеть сверху – лучше будет?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Не надо. Не будет… Жениться-то не предлагал?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Нет… Не успел как-то. Он, знаешь, спешил, да и вообще, кто так предложения делает? С бухты-барахты?
Евгения Юрьевна вспылила и принялась ходить по комнате, сложив на груди руки.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Не знаю, у меня всё это в голове не укладывается… Идиотизм какой-то… Это кто так, вообще, как он, по-твоему, делает, а?
Марина Андреевна садится в кресло, освободившееся от Евгении Юрьевны, она усмехается.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да все практически… Жень, извини меня, конечно, но, иногда мне кажется, ты жизни просто не видела…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Это я-то жизни не видела? Я? С двумя детьми и больной матерью? Да ещё…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Машет рукой.) Ну, это… Тебе вот с твоим Русланчиком как всегда повезло. Ты ж его, вроде, и не любила даже – а так… действовала спокойно, на холодную голову, вот и всё.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да, ты действительно, дура, как я посмотрю… Да злая ещё. Правильно Лёшка от тебя свинтил.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - А ты, я смотрю, добрая у нас! Я, например, считаю, что всё должно быть честно. Если человек должен чего, пусть он это и делает. Безо всех этих вывертов разных… Ты что, считаешь, что ты лучше моего Лёшки, что ли, – в моральном, я имею в виду, плане! Посмотрите на неё! Спихнула детей на шею к Галине Васильевне и сидит тут, жизни учит…
Евгения Юрьевна вспыхивает. Марина Андреевна возвращается к зеркалу.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: -  Да ладно. Вообще, это не твоё дело… Знаешь ли… ты б тоже… А я ей свитер ещё дала!
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Явно испугавшись.) Хм… Да не очень-то хотелось… (Начинает снимать свитер.)
Евгения Юрьевна удерживается от продолжения разговора. Она садится на диван и разглядывает – довольно-таки зло – Марину Андреевну.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Оставь, оставь, полоумная! Нормально всё. Ты тут совсем, что ли, со старухой свихнулась – шуток не понимаешь…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Надевает свитер обратно.) Ну и шутки у тебя – как стихи у мужа примерно…
Немного успокоившись, Евгения Юрьевна старается сделать вид, что ничего не бывало, и говорит, жестом указывая на то, как сидит свитер.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А тебе что, на днях никто не звонил?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Кто? Никто… Один Кудеяров этот звонит. Надоел уже, каждый день – звонит и звонит… А что, должен был позвонить кто-нибудь?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А я почём знаю.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Чего ж спрашиваешь тогда?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Так, просто… Может, кто из прежних знакомых?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да никто не звонил. (Горько.) Теперь мне мало кто звонит… А ты кого имеешь в виду-то?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Так, да в особенности никого… (Ещё раз обращает внимание на внешний вид Марины.) Я же говорила – всё нормально будет. Это ты у нас вечно дёргаешься.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да что ты, я давно уже не дёргаюсь. Знаешь, всё это так противно…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Чего тебе противно-то? Ничего не вижу… Или ты что сейчас, издеваешься надо мной, что ли? Подсознательно – как Моцарт над Сальери?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Почему это? Конечно… Если что напрямую жизненных принципов не касается – сразу так не видно…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Марин, причём здесь принципы? Я о простых вещах говорю.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - У тебя всегда всё просто.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А у тебя сложно. Марин, не обижайся, но это, должно быть, потому, что ты глупая.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Зато ты умная…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да, я умная. А ты вот обиделась, как всегда. Значит глупая.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да нет… Хм… Хотя любой на моём месте обидится. Всё время ведь есть нечего, ботинки опять же худые… Даже не то что нечего, а просто… так… не хочется. Я вот всё думаю: чего это моя жизнь неинтересная такая стала? Да и вообще – наперекосяк всё идёт как-то? – Это, знаешь, я знаю: нечего мне было соглашаться жить здесь. И никаких денег за это не надо. (Шёпотом.) Жень, я здесь скоро с этой сумасшедшей кердыкнусь и сама не замечу как… Я ведь тогда ещё, с самого начала знала, что тяжело будет, но чтобы такое… (Отрицательно качает головой.) Она только рот откроет – меня выворачивает всю.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А где она сейчас – спит, что ли?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Угу… Спит. Жень… Знаешь чего? Я, наверно, съеду отсюда… домой вернусь.
Евгении Юрьевне на коленки запрыгивает кошка.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Пришла, Русик? (Гладит кошку. Марине.) Вот, поглядите на неё! Опять она в прострацию в какую-то впала! Совсем уже рехнулась, мать. Здесь Москва всё-таки, а не область… Рядом всё. Я под боком… Общение какое никакое… И содержание есть… Может, со временем всё получше устроиться, найдётся что… А что там у тебя? В Подольске в этом в вашем? Небось, все на улице такие вот, как она… (Кивает головой на стенку соседней комнаты.) И вообще, как ты раньше там жила, не понимаю? И далеко, не доедешь никогда до тебя…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Хм… Раньше? Молодая была раньше. Сильная. Лучше бы я и сейчас жила там…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Ой, не глупи. Всё ещё…
Раздаётся звонок в дверь. Евгения Юрьевна смотрит на часы.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Кто это – в квартиру звонят, кажется? Для наших рано вроде…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Если только – ты ничего… Насчёт переезда молчи пока, ладно? Жень, откроешь? Я тут пока что…
Евгения Юрьевна встаёт и идёт открывать.
Марина Андреевна делает последний осмотр костюма и говорит в вдогонку Евгении Юрьевне, а точнее - почти себе.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Может сосед… или кто ещё…
Сцена тринадцатая
Евгения Юрьевна открывает дверь.
В лицо ей аккуратненько тычется дохленький букетик.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Что за шутки? Потише тут своим веником размахивайте. Эй, кто это там…
Анатолий Денисович лукаво тушуется.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Судя по голосу – это я Вас, Женечка, задел. Здравствуйте, давно не виделись.
 Евгения Юрьевна отступает, давая Анатолию Денисовичу дорогу.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А-а-а… А вы-то сами кто будешь? Марин, тут к тебе… (Узнаёт, но с трудом. Недоверчиво.) Анатолий?
Анатолий Денисович заходит, печально качая головой, мол, сколько лет прошло.
Марина Андреевна выходит в коридор, видит Толика и, как от сильного удара, замирает.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Что, не умер ещё?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Нет. Почему же я должен был умереть? Марина… Ты похорошела… Как это полнота красит женщин всё-таки… Э-эх…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Хм… Мог бы позвонить… Не татарин, кажется.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Нет, не мог… Вернее мог, но только ты б, Мариночка, меня тогда, пожалуй, не пустила бы.
Анатолий Денисович протягивает цветы и пакет из «Перекрёстка». Видно, что там лежат какие-то пирожные.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - На, тебе. Твои любимые.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Берлинские? Ой…
Марина Андреевна чуть не плача уходит в кухню.
Анатолий Денисович обстоятельно снимает ботинки.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Куда поставить?
Анатолий Денисович назидательно обращается к Евгении Юрьевне.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Женя, дорогая моя, ну нельзя же так гостей принимать, в самом деле.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (С сердцем.) Молчал бы лучше…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Решив, куда поставит обувь.) Поставлю сюда…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да уж, я бы не так приняла. Это точно. (Тихо.) Я ж что тебе говорила – только позвонить и всё… А ты – кто так делает-то?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Спасибо за совет, Женечка. Но, знаешь, я уже в некотором роде большой… взрослый человек… Всё равно – поверь мне, было бы только хуже.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Хм… А адрес как узнал?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Ну, какая разница?
Евгения Юрьевна уходит вслед за Мариной Андреевной.
Анатолий Денисович, выискав женские тапочки поприличнее, с тяжёлым вздохом надевает их, подхватывает пакет с «Берлинскими пирожными», барсетку и цветы и тащится в кухню.
Сцена четырнадцатая
В супермаркете «Перекрёсток» у винно-водочного стеллажа о чём-то задумался Борис Иванович Большеротов.
Вдали в довольно приличной очереди к кассе стоит Павел Сергеевич Малыгин.
Алексей Александрович слоняется у выхода мимо витрины фотокиоска.
Полина Викторовна носится по магазину – ищет душистый перец и заодно высматривает Бориса Ивановича.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - А… Вот это ты где… Небось, свинтить собираешься? Не собирайся, Боря, не собирайся, у меня всё под контролем… Н;чего. Пойдёшь с нами.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Поль, как ты думаешь, нам что – «Блейк лейбл» взять, или вот… (Берёт бутылку дорого коньяка.) Тоже хороший напиток. А? Pro bono publico*, так сказать…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Что? Да, для публики, для публики, да… (Смотрит внимательно на Бориса Ивановича.) Борь, экий ты… всё-таки какой-то… Вот – возьмём вот эту. (Берёт литровую бутылку нормальной водки – «На бруньках» или что-нибудь подобное.) Или даже две, чтоб потом не бегать.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Да мне чего идти-то? И так дел по горло. Да и вообще – мучаться не охота…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - А мне охота, по-твоему? Да и какие у тебя мучения-то? Так, бред один…
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Как это? У нас же селектор завтра. Мне, к примеру, доклад делать надо, полугодовой. О новом в методах профилактики СПИДа, и так далее… А какой доклад-то? Там, Поль, конь ещё не валялся…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да ладно. И так можно. Мне почему-то кажется, что больным от доклада лучше не станет… За ночь ты эти методы всё равно ведь не придумаешь?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Ну почему… Кое-какие намётки есть уже…
Полина и Борис идут медленно к кассе.
По дороге им попадается парень подозрительного вида, тот одной рукой держит бутылку с джином и якобы внимательно рассматривает этикетку, а другой незаметно подсовывает под пуховую куртку бутылку дорогого виски.
Ни Полина Викторовна, ни Борис Иванович не обращают на него особого внимания, так как в этот момент оба замечают, что им отчаянно машет Малыгин – чтобы поторапливались.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да? Всё это абсурд, Боря. И вообще, соберись, тряпка. Вон, Пашка уже бесится, мы ж его одного бросили. Пойдём скорее.
Борис Иванович ускоряет движение, но на полдороги останавливается.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Почему?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Почти одновременно с Борисом Ивановичем.) Чего встал-то?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Почему ты мне не веришь?
Мимо них, хмыкнув и коснувшись спины Полины Викторовны, от чего она инстинктивно поёжилась и опасливо взмахнула руками, прошёл расхлябанной походочкой парень подозрительного вида.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - А почему я должна тебе верить? Телефон доверия я, что ли… Да что такое?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Звереет, но улыбается.) Ты что – правда, не понимаешь, что ли? Сейчас объясню.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - На говна пирога мне объяснения нужны твои, Боря. (Павлу Сергеевичу.) Паш, а Лёша-то где наш? (Борису Ивановичу.) Борь, смотрю я – вроде ты взрослый, нормальный человек, а туда же тоже…
Павел Сергеевич вплотную приблизился к кассе и выгружает товар из корзинки.
КАССИР: - Карточка есть?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - А что, нужна? Нет.
Кассир начала пробивать товар.
Полина Викторовна и Борис Иванович нагнали Павла Сергеевича. Полина Викторовна ищет глазами Алексея Александровича.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Паш, шибздик, говорю, где наш?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Абсолютно серьёзно.) Ушёл.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Как – ушёл? Я не пойму, ты что, шутишь, что ли?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Он сказал – надо ему, и ушёл. (Кассиру.) Сколько с нас?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Кассиру.) Вот это ещё пробейте. (Павлу Сергеевичу, почти гневно.) Паш, ты что? Как это – ушёл? Я ж тебя просила не отпускать его нику…
Подходит Алексей Александрович.
Охранник №1 «Перекрёстка», который стоит рядом с кассами, пропускает мимо себя парня подозрительного вида и сигнализирует по рации охраннику №2, стоящему у выхода, что «клиент» на подходе.
Оба охранника «окружают» парня.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ну, вы скоро?
Полина Викторовна долго смотрит на Павла Сергеевича, укладывающего продукты в пакеты.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ты кетчуп взял?

Павел Сергеевич безмятежно кивает головой. Пока он на упаковочном столе, рядом с кассой укладывает аккцратно продукты, все стоят вокруг, ничем ему не помогают, а мешают только другим покупателям.
В этот момент охранник №2 хватает за грудки парня, от чего бутылка выскакивает у того из-под куртки и, упав, бьётся вдребезги.
Какая-то женщина вскрикивает. Охранник №1 моментально и крепко обнимает парня сзади и, подозвав уборщицу, даёт ей «задание». Та кивает в ответ.
Охранники же, заломив парню за спину руку, тащат его на разборки. Уборщица тут же подметает осколки в совочек и направляется следом за ними, несколько торжественно вытянув руку с совочком вперёд.
Полина Викторовна решает продолжить прерванный разговор с Борисом Ивановичем.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (По поводу только что виденного.) Ужас-то какой.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Да. Напиток жалко. Сразу видно - хороший был.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Борь, это ладно… (Продолжает прежний разговор.) Ты что ж, впрямь младенец какой? Ты что, не понимаешь, что ли, что за счёт «селекторов» этих бабло отмывается? Или так, прикидываешься? Или Борь, может, они не делятся с тобой?
Борис Иванович смотрит на Полину Викторовну, вытаращив глаза.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Чего смотришь-то? От этого ж, я надеюсь, ничья жизнь не зависит напрямую? Я не ошибаюсь?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - М.м.м… Ну, это – как сказать. Там тоже –
передовые методы обсуждаются, технологии разные… новые…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Что, что, что? Тех-но-логии, говоришь? Да… Иди ты, Борь, в жопу, что ли. Начальству своему втирай про «технологии». А мне – не надо… Я жизнь-то видела, Слава Богу! Надо же! Сидят тётки, суки грудастые, за круглым столом, бигуди, ногти полукилометровые, всё как положено… О среднем ухе рассуждают, например. Да… Устроились – с ума сойти!
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Поль, чего ты?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Пошли.
Все медленно направляются к выходу.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Продолжает разговор на ходу.) Да ничего. Обидно просто. Крутишься тут, горбатишься – круглосуточно практически, без передышки, а эти вот… Конечно, если считать хирургической операцией массаж яиц молоденьких мальчиков… или не совсем молоденьких – а так… типа тебя… можно сказать, что практика у них обширнейшая… И все, как одна, небось, жалуются – что им мало платят! Надо же – как в советское время, прям!
Борис Иванович, наконец, понимает, в чём собственно дело.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Да? Бл… Да нам же по контракту платят, или сдельно – за отдельные операции…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Вот именно – за отдельные. Ой, Борь… Оставь меня в покое.
Все застопорились перед выходом у витрины фотокиоска.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Ребят, с вами только по магазинам ходить. Девки там заждались уже, наверное.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Какие девки? Это Надежда Георгиевна девка, что ли?
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Ну почему же? Там Маринка, Женька, больше часа уже сидит, нас дожидаются.
Борис Иванович чуть вспыхивает и заметно оживляется.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Да? А что ж вы раньше не сказали? Вина надо побольше взять, она «Изабеллу» любит.
Павел Сергеевич поворачивается на месте с сумками.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Ты ногами-то пореже стребежчи, дышать нечем. И так взяли всё, без тебя.
Все наконец-то выходят из магазина.
Борис Иванович задерживается у фотокиоска и покупает какую-то рамочку для фотографий.
Через стеклянные двери видно, как Полина Викторовна и Павел Сергеевич по дороге на автостоянку о чём-то более чем оживлённо беседуют.
Алексей Александрович пытается отстать, но Полина Викторовна вовремя подзывает его. Вообще, Алексей Александрович  всё время находится во вздрюченном состоянии: он одновременно очень взбудоражен после выступления и никак не может успокоиться, и страшно подавлен предстоящей встречей с Мариной Андреевной.
Все трое садятся в машину, из багажника которой торчит верхушка ёлки, обмотанная блестящей мишурой.
Борис Иванович, пряча в карман покупку, бежит за ними.
Сцена пятнадцатая
На кухне в квартире Надежды Георгиевны Прохоровой молчат Марина Андреевна, Евгения Юрьевна и Анатолий Денисович.
Марина Андреевна стоит и смотрит в окно – двое, семейная пара, роются в помойке.
Все принуждённо молчат. Одна кошка не скучает, а изучает появившиеся незнакомые запахи.
Анатолий Денисович сидит за столом, накрытым для Полины Викторовны и гостей. На столе пока что стоят только приборы, из еды – один хлеб и тот не нарезан пока что. На столе лежат цветы и пакет с печеньями. Анатолию Денисовичу неловко взять пирожное, поэтому он жрёт горбушку. Рядом стоит барсетка.
Евгения Юрьевна с отвращением смотрит на него – она стоит у плиты, скрестив руки на груди.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Марин, слыш, ты прости – я его… я номер твой телефонный дала ему, а он адрес как-то нашёл. Умудрился, а? Я прям не знаю! Даже не думала… Вообще-то, когда он звонил мне, я подумала, он одумался как-то. Вроде по голосу показалось – приличный, кажется, даже человек стал. А теперь смотрю – нет, остался как раньше.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ты? (Нервно оборачивается.) Вот никогда б такого не подумала…  Ладно.
Марина Андреевна садится напротив Анатолия Денисовича и принимается перебирать вилки.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Чего припёрся-то? Надо чего – говори.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Заметно краснеет.) Да… ммм… что там… Марин, ты… сгущаешь краски… Ты – одна тут, я – где-то там… Тоже – один. И вечно мы вот так вот – живём, ни в чём не разобравшись. Не то, чтобы до конца, (невесело усмехнувшись,) куда там! А хотя бы так… до середины, хотя бы до выработки каких-то  предварительных, самых общих понятий…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да? Может быть… Не важно… Чего, надо-то, спрашиваю.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Да ничего не надо. Я так просто – пришёл вот. Слышал, ты матерью стала. Решил поздравить…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ну, что – поздравил?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Э-эх… Есть в тебе, Марина, всё-таки провинциальное что-то…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (С болью стискивает зубы.) Может, и есть… Тебе-то что до этого? Я и так, знаешь, как уже настрадалась? (Очень тихо.) А ты вообще-то – говнюк…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Услышал последнее слово, но делает вид, что не придал значения.) Извини… Получается, я говорю, всё время рискуя остаться в одиночестве.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Получается…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Я ведь ни в коем случае не собирался оскорбить тебя, Марина. Но, я смотрю, ты всё ещё держишь на меня что-то?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Тяжело вздыхает.) Ммм… И так?
Анатолий Денисович пристально смотрит на Марину Андреевну, губы его начинают подёргиваться, глаза расширяются.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А может, может, когда я тогда узнал обо всём об этом… о нём… об этом Алёше… Заметь себе, ни разу вас не видел вместе, а только узнал, только представил себе – и сразу: сердечный срыв, реанимация – знаешь? Палата… Потом больница, одним словом, понимаешь? Да и денег не было совсем. Зачем бы я звонил тогда, а?
Евгения Юрьевна громко фыркает и меняет позу.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - На «чтобы позвонить» денег не было?
Анатолий Денисович делает вид, что не замечает издёвки, и форсирует.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Женя, зачем ты передёргиваешь? Причём здесь это? Я сообщения присылал… неоднократно…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Не помню что-то.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А ты вообще хоть что-то помнишь?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ну, что-то помню.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Рецепты отчаяния? Да пойми, у тебя ж тогда другая жизнь была уже. Я боялся разрушить её… Ты бы обязательно сорвалась, ухаживать начала. Ну там, яблоки как всегда всякие… А что я мог? У меня ж тогда ни копейки не было ни на что… на всё не было, на жизнь… (Марине Андреевне.) Я просто не хотел… не имел права расстраивать тебя… Неужели это хоть не понятно?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - А теперь? Хочешь?
 Анатолий Денисович резко встаёт и, засунув руки в карманы, подходит к окну.
Семейная пара уже погрузила добычу на тележки и собралась в путь. Но супруги о чём-то заспорили и принялись мутузить друг друга почём зря. Супруга оказалась куда смелее в проведении военных действий, чем супруг.
Анатолий Денисович продолжил речь, рассматривая эту сценку.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - И теперь – не хочу. Марина, Марина… Эх… Ты ведь даже не подумала о… о моих чувствах… О том, что мне больно… Да… Как я хорошо тебя знаю…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Не выдерживает.) А-а-а… Это ты тогда, значит, из-за Маринкиных чувств на Аньке-то Кирдяпиной женился?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Почему… Я, между прочим, Женя, если хочешь знать, по большой любви женился… Влечение сильное было – не смог совладать.
Марина Андреевна всё ниже опускает голову, постепенно наливается краской.
Евгения Юрьевна по-прежнему отвечает за неё.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Влечение? К Аньке? К Кирдяпиной? К косоглазой к этой, вороне облезлой влечение? Да ладно… Болтай больше… Вот к квартире к ейной «влечение» – это да, запросто могло возникнуть… У неё ж квартира почти в Котельниках своя и дача где-то загородом была…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Мелкая ты женщина, Женя… Мелкий человек… (Раздражаясь и тут же сдерживаясь.) Молчала бы лучше, если ничего не понимаешь… Ты – посторонний человек, в конце концов… Но ты, Марина, ты? Как ты могла? И имя-то какое плебейское нашла – А-лё-ша!
Марина Андреевна, помолчав, начинает говорить вроде бы спокойно, но тут же повышает тон.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да… А-лё-ша…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Говорит вяло. Ждёт, что его перебьют. Поворачивается лицом к собеседницам.) Ну, вот что… Вообще, я не за тем сюда пришёл, чтобы старое ворошить, былое… Человек всегда, так или иначе, рассчитывает… ну, если не на понимание, то хотя бы на счастье. Я ж к тебе, сегодня пришёл, как к единственному, как к родному, может быть, человеку… бедами своими поделиться… Сомнениями… Ты представить даже себе не можешь, как мне тяжело бывает… на душе. Всегда до самых простых, буквально прописных истин приходится доходить своим умом. И всё это – заметь – в процессе жизни! Такой недлинной, быстротечной жизни… Зачем же ты начинаешь? (Брезгливо.) Тоже – закатываешь всегда…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Перебивает.) Это что же я, по-твоему, закатываю: баклажаны в банки, что ли?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Юмор твой… базарный.
Марина Андреевна какое-то время серьёзно, в упор смотрит на Анатолия Денисовича.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Так, интересно… Толь, а ты что ж, получается, тогда любил меня… тогда… Или мне это показалось сейчас?
Анатолий Денисович говорит в ответ, прекрасно сознавая цену каждого сказанного им слова.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А ты что – сама не чувствовала? Любил… Я и сейчас люблю… (Пожимает плечами.) Вообще – теперь-то какая разница: любил я тебя или не любил? Я пришёл вот – и это сейчас главное… По-моему… Не смотря на ребёнка. В конце концов, он мог бы быть моим…
Марина Андреевна опускает взгляд. От стыда она бессмысленно скользит взглядом по обстановке, отрицательно качая головой. 
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Не-е-ет… Нет, братец ты мой, нет! Не любишь ты меня, не любишь… И не любишь никого вообще… Себя лишь, себя ты любишь… Жить без себя не можешь, маешься… Не завидую я Кирдяпиной… Нет.
Марина Андреевна собирается выйти из кухни, но на пороге останавливается и добавляет.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: -  И знаешь что? Ммм… Жень, скажи, пожалуйста, этой… ммм… свинье – что если б он был тогда человеком – я бы никогда не стала матерью, матерью-одиночкой. И ни с каким бы А-лё-шей ни в жизнь не связалась бы. И в этой квартире сумасшедшей, у этой… ммм… в общем, у Полиночки этой – только бы и видели меня! Пусть зарубит себе на носу! Господи, что же мне делать!
Марина Андреевна уходит.
Сцена шестнадцатая
Анатолий  Денисович попытался оскорбиться.
Он ещё раз взглянул в окно, где по дороге удалялась семейная пара. Им навстречу трусит замызганная лошадка, запряжённая в тележку, где сидит спитая молоденькая девушка – погонщица лошадки и бабушка с внучеком. Внучек бешено хохочет, так что его хохот долетает в комнату, и держит в руке розовый шарик на торчащей и вздрагивающей палочке.
Анатолий  Денисович никуда не уходит, а возвращается к столу и принимается гонять вилкой хлебные крошки по тарелке.
АНАТОЛИЙ  ДЕНИСОВИЧ: - Я лучше пойду. (Садится.) Вот не хотел заходить – говорил себе: не заходи, не надо, всё равно ничего хорошего не выйдет… Нет, зашёл… (Грызёт хлебные крошки передними зубами.) Марина, я понимаю, раздражена, конечно… Но, Женя, ты, ты-то чего взъелась так? Сразу должен предупредить, никаких упрёков на свой счёт я не принимаю. И никогда не приму… Должна же ты понимать… хоть это. Каждый взрослый человек сам за себя самостоятельно отвечает. Я на собственном жизненном опыте убедился в этом. И мог бы кое-что ещё прибавить в свою защиту…
Евгения Юрьевна возбуждённо ходит по кухне.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Молчал бы лучше. Крендель какой, опытный…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Почему я должен молчать?
Она не слушает ответ Анатолия Денисовича, а о чём-то думает. Поэтому она начинает говорить хоть и раздражённо, но невпопад, перебивая его.
Анатолий Денисович скромно садится за стол и как-то сгорбливается всем телом.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: -  Потому. Не хочу я слушать.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Зря. Умного человека не грех и послушать. Полезно иногда…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Это ты-то умный?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Скромно, уверенно.) Да. Ты-то себя тоже, наверное, умной считаешь? Я не ошибся, Женечка?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Хм… Да ты ж хотел идти – так иди. Тебя здесь никто не держит. Может, Маринка и есть дурында последняя, конечно, только я ей больше издеваться так над собой не позволю, не дам! Заруби себе на носу своём длинном, не надейся! Ты что думаешь: поскулишь тут, покаешься, она тебе на шею и бросится? Вернее, тебя на шею себе посадит в очередной раз, да?
Анатолий Денисович перестаёт грызть корочку, которую только что присмотрел и взял в руки. Он внимательно вскидывает взгляд на Евгению Юрьевну долго и пристально смотрит ей в лицо.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Нет, какие всё-таки мы разные с тобой… Евгения…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Хм… О, да. (Внезапно догадывается.) А-а-а… Уж не выперли ли тебя Кирдяпины-то, а? Что-то я смотрю… Угадала, да? Выперли всё-таки? Тебе что, опять жить негде? Сколько ж это Анечка терпела? Год почти что с лишним? И ты, значит, теперь мириться сюда привалил! А я-то – думаю, чего это он телефон ему дай, а сам заявился, ещё тут… елозит… пол протёр весь. У-у-у… гнида…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Брезгливо пожимает плечами.) Если бы ты хоть чуть-чуть знала мою жизненную ситуацию, ты бы не стала… так…
Евгения Юрьевна перебивает.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Что-о-о? Жизненную ситуацию? А что там знать-то? Приезжий без прописки… И так всё прелестно известно…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Я ж не гастарбайтер какой-нибудь…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - О, да! Зачем тебе? Тебя дамы сердца твои поддержат всегда. И эта дурочка – тоже. (С большим презрением.) Да, тоже мне герой-любовник…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Отмахивается.) Этими словами ты можешь продемонстрировать только узость своего мышления… Не более того. (Срывается на внутренне резкий тон.) В первую голову я, между прочим, научный сотрудник. И мне необходима в жизни сосредоточенность…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Смеривает глазами Анатолия Денисовича.) Что? Сос-ре-до-то-ченность? Ммм… Да ты хоть знаешь, на что Маринка пошла из-за тебя, из-за твоего… из-за сосредоточенности этой проклятой? Сколько она на тебя работала, квартиру снимала? Вообще-то, нормальные люди таких, как ты, подлипалами называют, сопляками. Альфонсами ещё, наконец. Да, да – альфонсами.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Я бы попросил тебе, Женя, всё-таки формулировать как-то иначе…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Может, ты ещё уважения у меня попросишь? Да чего с тобой говорить-то? Ты ж не поймёшь никогда… (Неопределённо разводит руками, порывисто.) Сколько раз я говорила этой дуре – не связывайся с Толиком с этим, пожалуйста… Нет! И вот результат! Она в этот дурдом переехала, чтобы по углам с ребёнком не мыкался!
Почти скорбное молчание.
Евгения Юрьевна расхаживает по кухне.
Анатолий Денисович медленно встаёт и говорит, сначала глядя в пол, только потом он поднимает голову и как-то распрямляется – так, что осанка его становится почти горделивой.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Женя, скажи мне, ты никогда не задумывалась, почему человек всю жизнь совершает в сущности одни и те же ошибки?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (На секунду взглядывает на Анатолия Денисовича с рассеянным удивлением.) Не знаю… Наверное, потому что хочет настоять на своём.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хм… Верно. Да, Жень… Ты даже представить не можешь, как нам мешает эта строптивость, эта подлая привычка – настаивать на своём… Обязательно, во что бы то ни стало. А человека ведь больше всего давят не снаружи – не сбоку или там сверху… И не кто-нибудь… Изничтожают его в кровь, в Бога душу мать его же родные – собственные – навыки поведения. Его личное выработанное отношение к событиям, к взаимосвязям между ними. Эх! Ему только-то всего и надо в жизни, как закрепиться, а потом и расширить сколь сможет привычную область, где он всё досконально знает, знает как ногу поставить, не думая об этом… И, главное, знает более-менее как с ним себя поведёт окружающий мир. Он готов, так сказать… К труду и обороне…
Евгения Юрьевна останавливается у окна, спиной к Анатолию Денисовичу и передёргивает плечами.
В оконное стекло слабо влетает снежок, прилетевший явно издалека. Евгения Юрьевна, чуть отпрянув, но, не поворачиваясь, включается  в разговор.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - К чему ты всё это говоришь мне?
Анатолий Денисович вновь потупляет взор и говорит абсолютно серьёзно и тихо, и заканчивает почти ласково.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Мне скучно что-то, Женя… Скучно от жизни. Но ведь путь на кладбище и должен быть тернист и печален, и глух… и по дороге редко бывает весело. Оттого мы и боимся всего нового: новых людей, ощущений… Подвоха ждём всё. Привыкли, что нас скорее обманут, оскорбят нас в наших лучших чувствах, чем пожалеют, приласкают душевно, что ли. А ведь это может быть и не так! Женя, совсем не так… Не так ли, Женя?
Евгения Юрьевна, поворачивается на месте лицом к Анатолию Денисовичу. Тот по-прежнему стоит возле стола.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Знаешь что, Толя, говоришь ты красиво, ласково  даже. Заслушаться можно… Только проку-то что в этом? Ты ж всегда был – прости за откровенность – сплошным теоретиком – «голый моралист», что ли…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Вряд ли, Женя… К сожалению, вряд ли… (Почти страстно.) О, это было бы так просто… логично! Ну почему, почему, скажи мне, так? Я в столице, живу лет пятнадцать уже, а до сих пор должен всем и каждому, Женя, – без исключения, Женя, – непрерывно что-то доказывать про себя! Каждый день – одно и то же, одно и то же – каждый Божий день… И это только потому, что я не москвич! Я же ничего плохого даже не сделал…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: -  Хорошего – тоже… И вообще – как ты себе думал-то? Раз приехал – значит, занял чьё-то место. На родине не мог пристроиться, что ли? Не мог – так терпи. Н;чего… Знал же на что шёл.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Очень тихо.) Знал – не знал, что из того?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: -  А то. Да, Маринка – дура. И что ж она в таком… упыре, как ты, нашла для себя? Вы ж и любовниками никогда не были, кажется, если мне память не изменяет. Не целовались ни разу даже…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хм… А что, по-твоему, это главное в отношениях? А для вот меня это ничего не меняет… Хм… Что это, так уж важно, что ли?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - А то как же? Всё должно быть на своём месте! Я понимаю – если б были нормальные человеческие отношения. А так… Куда это годиться? Господи, и как эта придурочная носилась с ним! (Передразнивает Маринин голос.) «Ой, он такой беззащитный, ему так тяжело «вдали от Родины». Он из хорошей семьи. У него, вообще, такие сложности, он такой сложный предмет преподаёт, редкий, главное. И темперамент… нежный… Он же тут, в чужом городе сразу потеряется…» (Марине, строго.) Гм… Потерялся…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Ну, уж это… не тебе, Женя, судить.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Конечно! Да если б взглянула она на тебя – чучело эдакое – да открытыми на жизнь глазами! Уф… К чертям собачьим!
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Смеяться над человеком, Женя, можно, по-моему, тогда лишь только, когда он упал в лужу – это действительно смешно. Забавно… Но когда человек выбрался уже на берег – такое поведение не сделает чести никому. Тут помочь надо – а не толкать обратно, в лужу…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Не слушает, кричит в комнату.) Мари-ин, что он преподавал-то? Сенсисито… сенситро…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Я сен-си-то-мет-ри-ю преподаю.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Фу, дрянь-то какая! Слава Богу, я ничего подобного изучать не собираюсь! Это у нас только Маринка всякой чепухой увлекается. А я – нормальный человек, мне – некогда.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Ты ничего не понимаешь, Женя, – это редчайшая специализация… Потому и устроиться трудно – считанные единицы требуются.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да уж… Маринка же тогда весь «кулёк» обегала, всех упрашивала… буквально на коленях стояла… Готова была – тьфу – с этим, с завкафедры, переспать… Бррр… Со стариком с дряхлым! Всё думала, что тебе практика требуется для диссертации. О, я даже помню! «Дисперсные процессы в сложных» – в этих, в как их – «в эмульсиях» – ходила, кричала всё. Помню, помню, до сих пор помню! Тоже мне, исследователь! А я возьму сейчас и прямо скажу тебе, для чего ты в «кулёк» тогда устраивался…
Евгения Юрьевна  перестаёт бегать по комнате и сумрачно смотрит на Анатолия Денисовича.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Для прописки. Да, да, да. Для прописки! Все прелестно знают, что квартирку на курсах повышения квалификации присмотреть себе можно – жениться подобру-поздорову на перестарке каком одиноком… А, может, и на нормальной, если получится… Маринку это ты ловко обошёл: подоил-подоил да и выплюнул. По-английски, что называется, не прощаясь… Господи, столько у этой душевнобольной нормальных вариантов тогда было! А она тебя, идиота, выбрала…
Гробовое молчание.
Евгения Юрьевна победно останавливается напротив Анатолия Денисовича.
Анатолий Денисович с видом оскорблённой невинности качает головой, садится, опять встаёт, но с места не двигается, говорит тихо, торжественным тоном.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Женя, знай: если сейчас вся дальнейшая жизнь Марины во многом не удастся – в этом в первую голову ты виновата будешь. Советую тебе об этом подумать. Сейчас я на плаву, деньги есть, могу многое, так сказать, Марине компенсировать… ммм… и неудачи, и вообще. А от Ани Кирдяпиной – как ты выражаешься – меня никто не вы-пи-рал. Я сам полгода назад как уже ушёл, чуть больше даже прошло, между прочим. Так. Не сошлись чего-то, бывает. И ты, Женя, зря так… Всех огульно под одни ножницы стричь – это, знаешь ли, тоже не выход… Надо на жизнь смотреть хоть немного с практического угла. (Показывает поворот руками у лица и всем корпусом.) Да, денежки – не главное, когда они есть. А у Марины кризис сейчас, как я понимаю…
Сцена семнадцатая
На кухню влетает Надежда Георгиевна. Она видит Анатолия Денисовича и тут же смущается, оправляет одежду.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Удивительно, как это ты всё тонко понимаешь…
Надежда Георгиевна видит цветы на столе.
НАДЕЖДА ГЕОРГИЕВНА: - Ой, какие чудные цветочки. Это чьи – ваши?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Нет, Марины.
НАДЕЖДА ГЕОРГИЕВНА: - Ммм… А я думала, мои. (Начинает плакать.) Я тоже… хочу… (Начинает выть.) А-а-а…
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Разбудили – вот теперь вот начнётся…
Евгения Юрьевна выходит в комнату, где спит Арина и на диване сидит зарёванная Марина Андреевна.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Ну, ладно. Чего ж… Я вижу, сегодня серьёзно поговорить не получится…
 Надежда Георгиевна подходит к столу и страстно теребит цветы.
Анатолий Денисович безучастно смотрит на её действия, потом медленно выходит в другую комнату.
Надежда Георгиевна с дикостью сумасшедшей подлетает к окну, распахивает его и вцепляется в решётку окна.
Вдоль тихого двора в очередной раз проезжает лошадка с тележкой – везёт по заведённому маршруту очередных пассажиров: двух весёлых взрослых и одного ребёнка.
Сцена восемнадцатая
В комнате Евгения Юрьевна утешает ничком лежащую на диване и даже не всхлипывающую Марину Андреевну.
В дверях вырастает Анатолий Денисович. Он так и остаётся стоять в дверях, но к косяку не прислоняется, а как будто «ходит» в дверях, хотя стоит на месте. Всё в нём говорит о приличии и чувстве ложного понятого собственного достоинства.
Продолжительное молчание.
Анатолий Денисович тихим, умильным голосом, постепенно «усиливая громкость» до приятного баритонального воодушевления, говорит, как ни в чём не бывало.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Марин, я ж не знал тогда, что ты так всё это воспримешь… близко к сердцу… Что именно я окажусь для тебя тем… единственным, что ли… Правда. Я не думал. Вокруг тебя всегда было так много… поклонников… Я и не надеялся даже, а ты – ты обратила внимание… Ты сделала для меня… столько… так, просто… и я… я ценю это, помню… Да, ценю, как никто другой не мог бы ценить сильной женской привязанности! Даже нежности… Это ж так понятно! Знаешь, когда люди встречаются – вспыхивают чувства. Но они не делают нас лучше, как почему-то принято считать. Просто в процессе тесного общения в нас обнажается что-то главное. И люди не запланировано тратят силы. Физические и духовные. И обнажаются все спайки, все углы своей души, нашей самой скрытой природы… Они становятся видны и окружающим и нам самим. Вот тут-то в этот критический момент мы можем отступить… Ослабеть, что ли… Отказаться от самосовершенствования. Сдаться… К тому же я хорошо изучал психологию женщин… Я всегда так сильно чувствую их мотивацию… В женской же головке как всё происходит – в ней живут параллельно две мысли: «мысль о вечной любви» и мысль о том, в каком платье всего сильнее понравиться всем и каждому… Конечно же, мне тогда казалось одно что-то, потом, другое… Подробности уже не помню. Но ведь я многое сейчас взвесил, пересмотрел. И теперь… Ты, главное, ты пойми: у нас же с тобой так много общего: мы ж столько съели соли вместе… И мыслим мы во многом одинаково – реалистически. Я так думаю. А сходность мировоззрения – это такая благодатная основа, такой залог, по крайней мере, сносной совместной жизни, или даже тихого семейного счастья. Что ж ещё? У тебя теперь есть ребёнок… (Ханжески морщится.) Ну… Я могу его, то есть её, считать, допустим, своей и даже усыновить. Да, Марин? Ну, что ж ты молчишь? (Молчание.) Я всё понимаю, иногда надо выплакаться… Когда горе, например, но… теперь уже смысла нет…
Марина Андреевна поднимает голову и бессмысленно смотрит на отражение в зеркале Анатолия Денисовича. Тот замечает и сбивается, но тут же «поправляет положение».
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Ну, что, девочки? Поплакали? И хватит, хватит уже. Надо трезво…
Его никто не слушает. Евгения Юрьевна спохватывается.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Марин, ты слышишь? Или нет? Что-то, по-моему, у нас газом пахнет?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Блин, что ж вы её там одну оставили! Она ж нас опять всех перетравит.
Марина Андреевна вскакивает, обходит, чтобы не дотрагиваться Анатолия Денисовича, и бежит на кухню.
Евгения Юрьевна срочно открывает окно в комнате.
Анатолий Денисович исчезает из дверного проёма.

Сцена девятнадцатая
Анатолий Денисович уже на кухне – он по-хозяйски распоряжается спасением – закрывает и тут же вновь открывает окно, указывает Марине Андреевне что и как делать.
Марина Андреевна не слушает. Она быстро выключает газ, закрывает духовку, переворачивает валяющуюся на полу ничком Надежду Георгиевну на спину, бьёт её по щекам.
Надежда Георгиевна сжимает в руках цветы.
Кошка с интересом перепрыгивает через Надежду Георгиевну.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Так, поперёк, поперёк её. Водой сбрызни.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Господи, да уйдёт он когда-нибудь!
Марина Андреевна начинает рвать цветы из рук сумасшедшей женщины. Но та только крепче сжимает руки и отрицательно мотает головой.
Звонок в дверь – это весело трезвонят, колотят в дверь и кричат: «Открывай» - Полина Викторовна и ребята.
Слышно, как Полина Викторовна открывает дверь своим ключом.
Сцена двадцатая
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: - Вы что, заснули там, что ли? Или деньги ищите? Брррр… Нараспашку у них всё… Холодно же… Я вас, кажется, спрашиваю?
Полина Викторовна появляется в кухне.
За её спиной нарисовываются головы Павла Сергеевича и Бориса Ивановича.
Алексей Александрович проскальзывает в глубине за их спинами в уборную.
Павел Сергеевич корректно отстраняет Полину Викторовну, которая в позе одновременно и всемирного осуждения и равнодушия застыла в дверях.
Борис Иванович без энтузиазма подходит к старушке и, наклонившись и оттянув веко, профессионально заглядывает в зрачок.
Павел Сергеевич в это время проверяет газ, пошире открывает окно и становится на колени около Надежды Георгиевны, которая лежит на полу посреди кухни. В руках она всё ещё сжимает жалкие цветы, принесённые Анатолием Денисовичем.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Распрямляясь.) Да чепуха… Сейчас она оклемается…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Я понял…
Марина Андреевна подложила под голову Надежды Георгиевны тапочки и опрыскивает водой из пульверизатора её лицо.
Павел Сергеевич тут же прекращает этот процесс.
Он слушает сердце старушки, отстраняет Марину Андреевну и подхватывает Надежду Георгиевну на руки.
В кухню мимо Полины Викторовны протискивается Евгения Юрьевна. Она останавливается над старушкой.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Ну, что здесь? Жить-то будет?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Нежно смотрит на Женю.) Ещё как будет! Каждый раз восхищаюсь – какое сердце прекрасное! Я так думаю, барахлить если и начнёт – к восьмидесяти где-нибудь… Голова вот – это да, подкачала…
Анатолий Денисович, который, скрестив руки, до сих пор молча стоял у стола, советует Павлу Сергеевичу:
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Желательно её не трогать сейчас…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Задаёт риторический вопрос.) Кто это?
Павел Сергеевич, не дожидаясь ответа, выходит из кухни, пробиваясь через строй домочадцев и гостей.
Все устремляются следом, кроме Бориса Ивановича и Евгении Юрьевны.
Даже Анатолий Денисович, прилично пожав плечами, неуверенной, наглой походкой отправляется вслед за всеми.
Борис Иванович тут же одним движением оттягивает блузочку вниз на спине Евгении Юрьевны и страстно целует её в шею. Евгения Юрьевна млеет и со свежим порывом страсти поворачивается, близко-близко рассматривает что-то на лице Бориса Ивановича.
Слышен крик проснувшейся Арины, голоса всех: «Так, клади, клади её. Да нет – ногами-то куда… Сюда, сюда. Вот так вот».
ГОЛОС МАРИНЫ АНДРЕЕВНЫ: - Ну, вот, и эта проснулась…
Долгий продолжительный поцелуй.
В глубине коридора, никого и ничего не видя, лунатической походкой проходит в комнаты Алексей Александрович.
Борис Иванович отрывается от Евгении Юрьевны.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Пойдём. (Морщится.) Посмотреть надо, как там.
Евгения Юрьевна как-то виновато кивает головой и они, касаясь рукой руки друг друга, выскальзывают из кухни.
Сцена двадцать первая
Вечереет. Зажглись фонари, хотя ещё довольно светло.
За окно, – которое по-прежнему открыто - выпрыгивает кошка. Она направляется к лавочке, где в угасающем свете дня и нарастающем свете фонаря сидят два инвалида. Вернее первый инвалид – тот, у которого нет ноги чуть ниже колена и культя обёрнута старой шерстяной шапочкой. Другая шапочка, поновее, надета на его голове.
Инвалиды – чуть подвыпившие, или скорее не отошедшие ещё от вчерашнего сильного похмелья, нестарые старики. Они держатся вольготно, по-московски, с достоинством. В одежде просматривается какое-то щегольство.
Кошка забирается первому инвалиду на колени и сворачивается клубочком.
Второй инвалид сидит напротив первого в хлипкой алюминиевой коляске.
Третий – очевидно, их собутыльник – стоит немного поодаль, полубоком к дому и орёт, что есть мочи.
ТРЕТИЙ ИНВАЛИД: - Коля! Коль!
Тишина.
Третий инвалид, всякий раз крикнув, тут же нахохливается и показывает вид, что это не он орёт.
ТРЕТИЙ ИНВАЛИД: - Николай, два раз; твою мать!
Первый инвалид отвечает по телефону на раздавшийся звонок, при этом он ласково гладит кошку.
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - А-а-а… Люсь, ты… Да. Нет, да вот с приятелями сижу. На лавке тут, под окном… Ну, выгляни – увидишь. Кошка у меня на руках. Такая хорошая кошка… Слышишь, может взять её к нам домой? И ласковая…
Мимо бредут, спотыкаясь, два обрусевших выходца с Кавказа. Говорят меж собой с очень лёгким мягким акцентом, оба слегка подвыпили.
ПЕРВЫЙ ВЫХОДЕЦ: - Да устал сегодня. А матери твоей сколько лет? Пожилая уже…
ВТОРОЙ ВЫХОДЕЦ: - Да нет. Семьдесят три года. Чего там… Молоденькая… Бегает ещё.
ПЕРВЫЙ ВЫХОДЕЦ: - А, тогда конечно. В деревне-то, на природе…
ВТОРОЙ ВЫХОДЕЦ: - Да, да… Но хотелось бы её сюда перевезти. Пусть в городском уюте поживёт. В покое, с нами…
ПЕРВЫЙ ВЫХОДЕЦ: - (Пожимает руку второму.) Да, это да, конечно. Ну, спасибо тебе, дорогой. До встречи. Ты завтра – как?
ПЕРВЫЙ ВЫХОДЕЦ: - Да, как обычно…
ВТОРОЙ ВЫХОДЕЦ: - А, ну, увидимся тогда, наверное. Всех благ.
ВТОРОЙ ВЫХОДЕЦ: - Да, да… Тебе тоже.
Выходцы с Кавказа пожимают друг другу руки – совсем по-русски – и расходятся в разные стороны.
Молчание.
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - Смотри, а… Ты не знаешь, какие сейчас цены на кладбище?
ВТОРОЙ ИНВАЛИД: - Откуда? Не знаю…
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - Своих хоронить больно кусается, этих ещё навозят каждый год…
ВТОРОЙ ИНВАЛИД: - (Внезапно.) Да… И работать стало тяжело… А ты, вообще,  помнишь как мы работали? Сплошная ж техника безопасности… У нас же аварии - почти каждый день, сплошняком идут… И, эх… (В расстройстве машет рукой и отворачивает голову от собеседника.) Такие травмы…  Я сам сколько раз в больнице лежал.
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - (Прикрывает трубку рукой.) Да… Это да…А ты помнишь, как Пашка Чекалин ушёл, ну, разбился тогда? Ты не вид;л? (В трубку.) Я с Витькой тут разговариваю. Про Пашку нашего, помнишь? Ну вот…
ВТОРОЙ ИНВАЛИД: - Нет. Я тогда в другом месте был. Попозже чуть подъехал – последствия вид;л только. Всё в дыму…
ТРЕТИЙ ИНВАЛИД: - Ко-о-оля! Коль, кому говорят! Выгляни, что ли!
На кухню вбегает Марина Андреевна с Ариной на руках и подлетает к окну. Она тут же понимает, кто кричит.
Марина Андреевна кладёт Арину на стол для разделки возле телевизора и приоткрывает окно. Она выглядывает и обращается к третьему инвалиду.
Первый инвалид говорит почти одновременно с Мариной Андреевной.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да перестаньте же орать! Вам – что здесь: совсем уже совести нет, даже на этаж подняться лень? Здесь же люди живут же всё-таки!
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - Олег, чего орёшь, ничего ж не слышно. /В трубку./ Да… Не тебе это…
Третий инвалид ничего не отвечает, а бочком подбирается к товарищам.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Вы что – не слышите меня, что ли? Я вам, вам говорю! Эй! Вы там!
Третий инвалид только сильнее нахохливается, что-то нечленораздельно ворчит и теснится к остальным.
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - (Марине.) Хорош орать, видишь люди общаются, поддерживают диалог. Орёт тут… (Второму инвалиду как ни в чём не бывало.) Ну, вот. А меня тогда по судам затаскали. Да… Как же – единственный свидетель. А Чекалин-то – красавец, ушёл красиво…
Марина Андреевна неловко прикрывает окно, но не отходит от него.
ВТОРОЙ ИНВАЛИД: - Так чего ж ему – начальник отделения… Район свой крепко держал. Второе у него было, что ль?
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - (Серьёзно кивает головой.) Второе. Да.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Вы что, специально меня не слышите? Я вот сейчас мужа к вам вышлю, если вы все сейчас же по домам срочно не уберётесь!
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - (В телефон.) Ложи трубку, я тебе попозже перезвоню…
Первый инвалид прячет телефон в карман и говорит, обращаясь ко второму инвалиду, но так, чтобы слышали все. Второй инвалид безропотно кивает в ответ.
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - Да откуда у неё муж-то? Сиди, не бойсь. (Продолжает историю Чекалина.) Да, на встречку-то вылетел – он КАМАЗ обходил… А там автобус как раз, с челноками. На полной скорости – бах! Всех положил…
ВТОРОЙ ИНВАЛИД: - Да…
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - Пьяный был. С любовницей ехал куда-то… «На задание», ну, и… (Машет рукой сверху вниз.) Громко погиб. Я по судам потом – полгода! Как этот таскался…
ВТОРОЙ ИНВАЛИД: - Да…
Марина Андреевна только приоткрыла окно для продолжения разговора с инвалидами, как появляется компания подростков. Появление и поведение подростков отвлекает Марину Андреевну от диалога с инвалидами. Она опять прячется от холода.
Компания проходит мимо лавочки. Это мальчишки 12-14 лет. За ними, чуть поодаль бредут девчонки.
Первая девочка – как раз напротив лавки - догоняет первого парня и бьёт его по жопе ногой.
Вторая девочка в этот же момент очень громко говорит своим подругам.
ВТОРАЯ ДЕВОЧКА: - Ну, тогда я ещё бедной была…
Первый парень, не долго думая, разворачивается и, не вынимая рук из карманов, плюёт на первую девочку. Та орёт благим матом.
ПЕРВАЯ ДЕВОЧКА: - Дурак!
Мальчишки чешут дальше. Тогда вторая девочка в свою очередь привлекает их внимание таким криком:
ВТОРАЯ ДЕВОЧКА: - Пидоры! Да они ж – пидоры, голубые все! Пидоры.
Мальчики тут же разворачиваются на 180 градусов и с диким криком: «А-а-а!» - подлетают к лавочке с горячим желанием убить всех этих тварей.
Кошка пугается, срывается с колен первого инвалида, оцарапав его, и бежит домой.
Марина Андреевна слышит, как открывается окно соседней комнаты и раздаётся металлический голос Полины Викторовны. Она выглядывает и видит курящую у открытого соседнего окна Полину Викторовну.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Так, это кто это тут пидоры? Дети? Идите в школу, дети. А то я сейчас уроки у вас проверю, двойки всем поставлю. Давайте, давайте… пошли прочь. (Обращается к инвалидам.) И вас это тоже касается – все ушли по-быстрому отсюда. Я к кому обращаюсь, а? (Обращается персонально к третьему инвалиду.) Да, да – я тебе говорю, мурло, персонально. Нечего тут: ишь, ещё морду воротит. Давайте, идите-ка все лучше… к Коле.
Третий инвалид пожимает плечами, мол: «Причём здесь я-то?».
Все очень неохотно расходятся.
Чувствуется, что Полина Викторовна следит за процессом.
ПЕРВЫЙ ИНВАЛИД: - Вот и кошка убежала… Такая хорошая кошка… Эх…(Второму инвалиду.) Пойдём-ка, а то увидят ещё, что я с такой козой разговариваю…
Он снимает с головы спортивную шапочку и надевает шляпу с широкими полями и независимо удаляется вслед за остальными.
Сцена двадцать вторая
Полина Викторовна прикрывает окно, но не до конца, а так, чтобы можно было курить, не выходя из комнаты.
Надежда Георгиевна лежит на своей полутораспальной кровати головой к двери и ногами – к окну.
Борис Иванович лежит рядом, также как и она, поверх одеяла, спиной к ней. Он периодически похрапывает.
Рядом сидит Евгения Юрьевна. Она демонстративно глубоко вздыхает и обвевает обоих детским веерком.
Анатолий Денисович, скрестив глубокомысленно руки, стоит у косяка двери так, что может в любой момент почти незаметно ускользнуть и так же тихонечко вернуться.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Вот уроды-то!
Марина Андреевна заглядывает в комнату, но не решается зайти, так как боится протиснуться с Ариной мимо Анатолия Денисовича, занявшего своей спиной добрую половину прохода.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Не смотрит ни на кого, но обращается в основном к Марине.) Ну, что? Деньги-то искать будем?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Стушёвывается.) Да я это… Пойду вот, уложу. Тогда посмотрю в той комнате, может…
Марина Андреевна покидает поле боя. Всем остальным неловко и тоскливо.
Полина Викторовна раздраженно закуривает новую сигаретку и демонстративно начинает перебирать книги и мелкие вещицы на полках шкафа. Пересматривая книги, она зачитывается одной.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Очень тихо, почти про себя, якобы с юмором.) Умирающие у постели больного.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Что, что, что? Мне послышалось? Интеллигент из Ждановичей завякал тут, что ли?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А тут, по-вашему, вякать можно тем только, кто родился в столице непосредственно?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Хм… Да, только. А то понабились изо щелей всяких…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Обратно забить желаете?
Анатолий Денисович нервно ухмыляется, качая головой и по-прежнему скрестив руки на груди.
Павел Сергеевич, уперев руки в боки, поднимает и опускает плечи в знак того, что хватит уже препираться. Он смотрит то на Евгению Юрьевну, то на мирно, бесшумно посапывающую Надежду Георгиевну.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Желаю. Да… Тебя ж хрена с два теперь забьёшь… Между струек, между струек – так и останешься… обязательно. А вообще – мысль хорошая…
Анатолий Денисович фыркает – почти самодовольно. Евгении Юрьевне безумно скучно. Павел Сергеевич нервничает. Борис Иванович – изнывает. Только Полина Викторовна чувствует себя в своей тарелке.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Вот ведь какая несправедливость – даже не из Минска, а будет здесь жить лучше нашего! (Опускает взгляд в книгу, переворачивает страницу.) Если уже не живёт!
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Да ладно, Поль, не нервничай уж… Пойду - машину переставлю под окно. Там и место как раз освободилось. Ёлку, кстати, взять забыли.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Не отрывая взгляда от текста.) Да, Бог с ней. (Лениво растягивая слова.) Ну, ладно, неси уж. Скорее, только. За столом пора уже быть всем давно… А денег нет!
Павел Сергеевич проходит мимо Анатолия Денисовича, стараясь не задеть его.
За спиной Анатолия Денисовича мелькает голова Алексея Александровича.
Сцена двадцать третья
Марина Андреевна заходит в свою комнату и начинает ходить по ней, укачивая Арину. Изредка она бросает ищущий взгляд по сторонам. Один раз она даже присела с Ариной на руках и перевернула какой-то подозрительный листочек на журнальном столике.
В комнату обречёно втискивается виноватая голова Алексея Александровича.
Марина Андреевна не замечает его.
Алексей Александрович кашляет и весь вдвигается в комнату.
Пока он не прикрыл дверь за собой, из соседней комнаты доносятся голоса:
ГОЛОС ЕВГЕНИИ ЮРЬЕВНЫ: - А эти где ж?
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: - Да пусть разберутся. Не лезь.
Алексей Александрович прикрывает дверь и медленно не идёт, а как-то ползёт на не сгибающихся ногах по комнате в сторону Марины Андреевны и дочери.
Марина Андреевна вспыхивает, но тут же «гаснет». НА миг показалось даже, что она ждала другого.
Марина Андреевна довольно порывисто встаёт, но при этом сжимается, никнет и выдавливает из себя слова, смотря куда-то мимо левого плеча Алексея Александровича. Она как-то топчется, никак не решится уложить уснувшую Арину в кровать.
От Алексея Александровича не ускользнула перемена лица Марины Андреевны. Он болезненно и брезгливо морщится, окидывает её взглядом фигуру. Морщится ещё раз.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Разнесло ж тебя… Самой всё надо… Лучше кесарево сделала бы – и все дела. Сейчас это под наркозом делают всем…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Машинально садится вновь, кашляет.) На операцию не было… Денег тогда не было…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да? У Полинки заняла бы…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Это вредно. Кх… Кх… Для здоровья ребёнка…
Неловкое молчание.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - А почему вдруг – Арина? Имя такое… Странное какое-то. Несовременное…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Почему? В честь Пушкина – сейчас мода на классику…Да и тетку мою так зовут, ей только сорок ещё. И вообще – я ж говорила тебе, по-моему, тогда… А тебе что, не нравиться, что ли?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да нет. Почему… Вообще – какая разница?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Вспыхивает.) Я так и знала, что тебе всё равно. Всё равно, что с нами будет.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Подходит к застывшей посреди комнаты Марине.) Ещё чего? Почему? Марин, это ты говоришь, чтобы позлить меня, да? Ну, это – покажи хоть…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Резко встаёт, будто хочет уложить дочь в кроватку.) Нечего и смотреть. Раньше надо было.
Марина Андреевна отворачивается так демонстративно, что явно провоцирует инициативу. Алексей Александрович придерживает всю эту композицию – мать и дочь – за одеяло.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Так, Марин. Не беси меня. Показывай, показывай, давай.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - А то – чего?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ничего. (Отгибает одеяло, смотрит.) Так, похоже…
Алексей Александрович заглядывает под одеяльце и мельком разглядывает дочь. Потом он садится на диван и хлопает по нему пару раз ладонями обеих рук – на лице его мелькает сложная тень воспоминаний о жизни с Мариной Андреевной.
Марина Андреевна укладывает Арину и начинает ходить вдоль дивана, не рискуя сесть рядом.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Марин. Я устал. (От последующих собственных слов воодушевляется и начинает суетиться.) Представляешь, нас было сегодня такое шоу, просто супер! Дети так принимали. Я не ожидал даже. Марин, я вот подумал, блин, может, мне надо было артистом становиться, а? Мы – сколько – да дня три готовились, я ж летал всё это время, прям… спал часа по три, по четыре, и, представляешь, ничего! Смотри, нормально себя чувствую…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Господи, да я ж давно уже не сплю и не хвастаюсь этим, как видишь…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Осекается, садится глубже.) Вечно ты всё на себя переводишь… Так же нельзя. С тобой же просто сложно разговаривать! Ты ж не ничего видишь дальше собственного носа!
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - А ты – видишь? А то у тебя как всегда – сплошные обвинения, а твоей дочери, между прочим, три месяца позавчера исполнилось, а ты – не то, что не зашёл ни поздравил, а вообще – не позвонил даже! Сегодня хоть мог бы поздравить, кажется? Я уж не говорю, про элементарный подарок хотя бы…
Марина Андреевна садится на прежнее место и теперь уже смотрит Алексею Александровичу прямо в глаза.
Алексей Александрович дёргается всем телом, вскакивает и начинает ходить по комнате, ероша волосы и растирая руками лицо.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Марин, это ж… Это ж – другое совсем… как ты… Это ж – может, может быть, Марин, может быть – это призвание моё… Я ж так долго… Столько лет… И теперь… Ну, почему ты думаешь, что это – не так… Не так важно, что ли, чем подарок какой-то дурацкий, я вот только одного понять не могу?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Сникает окончательно.) Почему? Я не думаю так. Я вообще ничего больше не думаю… (Тихо.) Алёш, я так устала… я, вообще, – не так всё думала.
Алексей Александрович бросается перед притихшей Мариной Андреевной на одно колено, старается заглянуть ей в лицо и машинально гладит по её голове.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Марин, ну что ты? Всё ж хорошо. Дай, посмотрю.
Приоткрывается пошире дверь.
Сквозь щель виден внимательный глаз Анатолия Денисовича и его же локоть и лежащая на нём кисть другой руки.
Молчание.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Что же теперь делать?
Алексей Александрович с ужасным пониманием неотвратимости жизни смотрит на порядком измученную и согласную абсолютно на всё Марину Андреевну.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Так, я сейчас… Одну минуточку. Я забыл тут, мне позвонить надо.
Марина Андреевна замечает, что их подсматривает Анатолий Денисович, и вспыхивает от невыносимого стыда. Алексей Александрович видит эти метаморфозы, оглядывается.
Глаз Анатолия Денисовича уже испарился так же тихо, как и появился. Но Алексей Александрович вскакивает и хлопает дверью. Отчего она, спружинив, вновь приоткрывается.
Алексей Александрович мечется.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - А-а-а… Да-да, конечно…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Сейчас, сейчас, минуточку, и всё…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Я жду…
Алексей Александрович, сдерживая шаг, вылетает из комнаты.
Сцена двадцать  четвёртая
Алексей Александрович проносится по коридору в сторону кухни, на мгновение задержав шаг у входа в комнату Надежды Георгиевны и из-за спины Анатолия Денисовича скользнув взглядом по лицам присутствующих.
Полина Викторовна, которая пришлась в глубине перспективы как раз напротив, в ответ скользнула взглядом по потерянному лицу Алексея Александровича и усмехнулась.
Борис Иванович сладко спит, похрапывая.
Анатолий Денисович, как ни в чём не бывало, стоит по-прежнему у косяка в позе Наполеона.
Полина Викторовна только что достала из книги обрывок твёрдого золотистого шнура, каким обычно перевязывают подарочные коробки с конфетами, повертела его в руках, демонстративно неодобрительно пожала плечами, положила его на трюмо и привлекла внимание всех: она принялась читать вслух из как раз ту страницу, где была закладка:
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: -
А-х-х… Вот, послушайте-ка:
«Мне нужна жена-
Лучше или хуже,
Лишь была бы женщиной,
Женщиной без мужа.
Толстая, худая –
Это всё равно.
Пусть уродом будет –
По ночам темно.
Если молодая,
Буду счастлив с нею.
Если же старуха,
Раньше овдовею…»
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Что это?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Отмахивается.) Классика. (Кивает на мать и качает головой.) Эта вот дура читает по ночам. Тут дальше есть:
Анатолий Денисович, с наслаждением движения опустив скрещенные руки, делает шаг в сторону комнаты Марины Андреевны.
Сцена двадцать пятая
Кошка, не интересуясь тем, о чём читает в комнате матери Полина Викторовна, оставшись одна, сидит и смотрит в окно – теперь она не рискует выйти на прогулку.
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: -
«…Пусть детей рожает, -
Было бы охоты.
А бездетной будет –
Меньше мне заботы.
На кухню из уборной с мокрым лицом выходит Алексей Александрович. Он не знает, что делать, бессмысленно смотрит на сотовый телефон  и бросает его на стол.
Алексей Александрович садится на табурет и подманивает кошку.
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: -
Если любит рюмочку,
Пусть не будет пьяница.
А не любит рюмочки –
Больше мне достанется!»
За что это мне-то мамаша досталась такая, а?
Кошка категорически отказывается приближаться и смотрит на Алексея Александровича с безопасного расстояния – она забирается на высокую полку под потолком.
ГОЛОС  ЕВГЕНИИ ЮРЬЕВНЫ: - Поль, ну и чего здесь такого-то? Хорошие стихи… Интересные даже, по-моему.
Алексей Александрович невольно усмехается. Он не может усидеть на месте – всё из-за противоречивых ощущений и спутанных чувств, ерошит волосы и то упирает взгляд в пол, то вперивает его в плафон на кухонном потолке. Он то вскакивает, то садится на место.
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: - Я ж говорю – классика, классика. Роберт Бёрнс. Шотландский бард. Это вам не хер собачий. Да, у шотландцев, я смотрю, вполне здоровое отношение к жизни? Почти как у меня… (Голос приближается.) Было когда-то… Где же деньги-то эти?
Алексей Александрович в очередной раз вскакивает с места, засовывает мобильный телефон в задний карман джинсов и неуверенно пытается выйти из кухни.
На пороге он сталкивается с Полиной Викторовной.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ну, чего? Нашли что-нибудь? Сигарету дай…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Поискав и машинально пожав плечами.) Чего – нашли? (Понимает в чём суть вопроса.) А-а-а… Мы и не искали… Сигареты вон, на столе лежат…
Полина Викторовна выразительно хмыкает и идёт к окну. По дороге она берёт со стола пачку сигарет, открывает и закуривает, распахивает окно пошире.
За окном Павел Сергеевич, уже припарковывает машину. Он начинает быстро доставать и вытряхивать коврики, потом вычищает пол и сидения внутри салона щёткой.
Рядом на сугроб он выкладывает из багажника ёлку.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Чего ж? Так просто протрепались, небось?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Нет. Наоборот – решали, как жить дальше…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - А-а-а… Решили?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Мнётся.) Ну, не совсем ещё…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - А-а-а… Ну, это вы, похоже, всю жизнь решать будите… А пока что взяли бы и так живили… Только не здесь. Я, например, против буду. Мне детей тут и так хватает… (Проводит рукой себе по горлу.) Во, выше крыши уже. Одна Георгиевна чего стоит… А когда-а она ещё умрёт-то! (Оглядывает мнущегося Алексея Александровича с ног до головы.) Чего это ты? Куда собрался?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да никуда… Пойду… Может, Надежде Георгиевне… там… помочь чего надо…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Хм… Сиди уж, без сопливых помогли уже. Борька-то врач всё-таки – должен знать, по идее, что и как… А Надежда-то Георгиевна у нас, как назло, кре-пка-я, выдержит что хочешь.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (С унылой угрозой в голосе.) Вряд ли…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Хм… Это ты ещё не знаешь её просто. А вообще-то – пора тебе, Алёшечка, выводы начать делать…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Я начал. Делаю… выводы. (Взрывается, но говорит всё же тихо.) Сука.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Я – сука? Интересно… (Выжидает.) Ой, что-то, надоело мне здесь всё – это не квартира, а развели самый настоящий притон. Я давно уже говорила Маринке, чтоб она сворачивала эту лавочку… А то ходят тут… всякие… А потом…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Тут же смягчается.) Полин, хватит уже…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ты мне рот не затыкай… Заметь себе: я не начинала ещё.
Какие-то люди проходят за окном – за спиной у Полины Викторовны в глубине двора. Среди них – ребёнок. Он визжит и упирается – видимо, не хочет никуда идти.
Алексей Александрович разворачивается к Полине Викторовне лицом по мере её движений, как цветок подсолнечника за солнцем.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Вы вот здесь развлекаетесь все… А я? Мне чего? Радоваться, что ли, на это всё безобразие? Да молчать? Нет, в самом деле, как хорошо у вас это всё здесь получается! Я зачем Маринку-то сюда поселила, а? Не помнит никто уже? У-у-ух… Между прочим, за тем, чтобы она уколы моей матери делала, ухаживала за ней… Так-то вот, одну минуточку. А она чего? У неё на первом месте теперь ребёнок, на втором – личная жизнь… Мне, конечно, наплевать. Это, как говорится, её дело, но… Сколько я могу всё это содержать? Скажи мне по совести? Я сама-то могу передохну;ть когда-нибудь в этой жизни, или нет, а? (С искренними слезами на глазах.) Или я должна весь этот воз вечно на себе тащить? (Бьёт себя по шее ладонью сзади.) Мать сумасшедшая, и эта – туда же… Теперь ещё ребёнок… Вашу мать за ногу…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Пожимает плечами.) Не хочешь – не тащи… Ко мне-то чего привязалась?
Алексей Александрович разворачивается к Полине Викторовне спиной и выходит из кухни.
Сцена двадцать шестая
Анатолий Денисович абсолютно бесшумно выходит из комнаты Надежды Георгиевны (всё так же скрестив руки на груди) и скрывается в соседней комнате – комнате Марины.
Надежда Георгиевна спит. Спиной к ней привалился и похрапывает Борис Иванович. Рядом сидит, опершись на его согнутые в коленях ноги, Евгения Юрьевна. Она что-то высматривает в старом номере модного журнала.
Алексей Александрович появляется в коридоре, но он рассеян и машинально, бессмысленно заглядывает в комнату Надежды Георгиевны.
Потом он останавливается перед коридорным зеркалом и смотрит на своё отражение – почти с ужасом, во всяком случае, с нарастающим отчаянием. Он пытается «смыть» это выражение, проведя по лицу руками.
В то же самое время дверь в комнату Надежды Георгиевны приоткрывается, и в проём двери  видно как Борис Иванович уже не спит, а долго, страстно целует Женю и мнёт её грудь под кофточкой.
Из комнаты Марины слышны невнятные голоса, почти шипение Марины Андреевны. Появляется она сама с Ариной на руках – красная, встревоженная, она быстрыми шагами направляется на кухню. В тот момент, когда она поравнялась с дверью в комнату Надежды Георгиевны, видно, что Борис Иванович безмятежно дремлет, а Женя читает журнал, хотя и старается сдержать бурное дыхание. Но Марину Андреевну всё это мало интересует.
Алексей же Александрович, хоть и не оборачивается на шаги Марины Андреевны, как весь съёживается, а когда Марина проносится мимо него - понуро бредёт в комнату Марины Андреевны, вероятно, ошибочно думая, что там никого нет.
Сцена двадцать седьмая
Полина Викторовна, чуть приоткрыв окно, закуривает, включает маленький телевизор и возвращается к окну – курить.
За окном, напротив подъезда Павел Сергеевич продолжает возиться у машины. Он чистит снег особой щёточкой, раскрыв все дверцы настежь.
Полина Викторовна одним глазом глядит в телевизор, другим – за невозмутимыми действиями мужа.
По телевизору идёт новостная передача. На экране – фронтон счётной палаты.
ДИКТОР: - В Якутии начата эвакуация жителей.
Диктор чешет пальцем нос, меняет листочки и продолжает:
ДИКТОР: - Ой, извините. Счётная палата Российской Федерации по запросу из ЦИК приступила к поверке…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Диктору.) Проспись поди, батенька…
Марина Андреевна, уложив Арину к себе на колени и равномерно потряхивая её, режет хлеб – редко, вяло и некрасиво.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ой, Поль, ну зачем же всегда ругаться нужно?
 Полина Викторовна убирает звук телевизора и, вернувшись к окну, продолжает предвзято следить за действиями мужа…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Чего? Кто это ругается? Это что, я по-матерному, что ли, сказала?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Нет, ммм… Поль, тут же люди интеллигентные кругом…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да? Это ты про себя, что ли?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Зачем же передёргивать? Я считаю, когда человек говорит – то с какой-то целью. Нельзя же так засорять мозг…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ну, ты и не засоряла бы, кто тебе мешает? Марина, Марина… нудная ты… стала…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Хм… Может быть, не знаю. Мне тут мысль одна пришла…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Куда?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ну, если к моим словам так относятся, я больше тогда ничего вообще говорить не буду!
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Наконец-то! Отдохнём. Мне, например, в собственном доме ничего уже нельзя сказать! А мысли-то разные бывают… И почаще даже, чем у тебя…
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да, что ты, Поль? Я ж… Ты не понимаешь, что ли, что ребёнку нужны позитивные условия развития?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да? Условий тебе нет? Нечего было… рожать.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Почти плачет.) Поль, почему люди так не любят детей?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Рассеянно.) Да при чём тут дети? Всё лучшее – им, как водится.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Шмыгает носом.) Это потому происходит, что в их присутствии из души вырывается что-то такое… Неприятное нам, что ли… То, в общем-то, о чём мы предпочли бы забыть или вовсе не думать… Хотя именно эти люди часто бывают непричастны вовсе…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Явно не слушая, перебивает.) Да?
Павел Сергеевич доделал всё, что хотел, вытер руки снегом, подхватил ёлку и собрался уже идти к дому, как решил, что ёлка слишком велика. 
Но её внимание рассеивается истошным женским криком за окном:
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: - Где же ты, Витя? Ви-тя!!! Витя, пора домой? Витя, мерзавец, отзови-ись!!!
Сцена двадцать восьмая
Алексей Александрович стоит посередине комнаты Марины Андреевны с опустошённым видом. Он обводит взглядом комнату в надежде зацепиться взглядом за что-либо, так как старается не замечать сидящего на диване в позе хозяина дома Анатолия Денисовича: тот закинул ногу на ногу и широко расположил руку на спинке дивана.
Анатолий Денисович покашливает.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Та-ак… Да вот… Познакомились…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - А, собственно… (Соображая, в чём дело.) А, ну да… Была охота…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Охоты действительно – не было.
Алексей Александрович медленно и неловко начинает бродить по комнате, продолжая то и дело рассматривать что-то по сторонам.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да уж… Чего, чего, а… Чего это ты… здесь… Или… она пригласила?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Зов сердца. Сам пришёл. А на «ты» мы с вами не переходили, по-моему.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да, никогда не пили даже…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Вы – остряк, знаю… Но так себе - слабенький…
Пауза.
Алексей Александрович отшторил гардину и уставился в окно.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Да… Каспий замёрз почти до Персии, а у нас – оттепель… Или вон – в Америке чего творится?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Чего?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Да так. Замёрзли все: минус 29 градусов по нашему Цельсию. Это -20 целых и две десятых по Фарингейту ихнему. Наблюдение. В новостях было сегодня… Да… надо спасать женщину как-то.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Какую женщину? Это Маринка, что ли, у тебя женщиной стала?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хм. Матерью даже… Но – не у меня…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Передёргивает плечами.) Пошлость какая…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Э-э-э… Разве? Обывательское мнение.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да чего её спасать-то? Она сама кого хочешь спасёт.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Вы так думаете?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Хм… Она такая… Спасительница по натуре…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Это вы, полагаю, на меня намекаете?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Я прямо говорю, не намекаю. Намекают одни жиды.
Анатолий Денисович пристально и чуть развязно смотрит на Алексея Александровича. Тот чешет бровь и смотрит вниз, на прорванный ногтем носок.
Пауза.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Довольно тихо, отрицательно покачивая головой.) Хм… А вы жидов не уважаете?

АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Я евреев уважаю, а жидов – нет. Жид – вообще не национальность, это состояние души… Да я бы…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Что бы? Сами расстреливали бы, или другим доверили бы?
Алексей Александрович неожиданно и неприятно разгорячился, весь раскраснелся и повернулся к Анатолию Денисовичу. Видно, что он говорит что-то не своё, внушённое с детства, и потому уверенность заменяет горячностью.
Анатолий Денисович смотрит на него с жалостью и презрением.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Чего это ты? Обалдел, что ли? Или сам из таковских?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Серьёзно и просто.) Нет, к сожалению. А то мог бы гордиться – самая умная нация в мире…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ну и что? За чужой счёт любой умным будет…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А вы вот – так похожи внешне… Антисемитизм, вообще, сильно подчёркивает в человеке еврейское начало.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Я же сказал, что уважаю…Чего тебе надо-то?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Так, так, так… Вы москвич?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Причем здесь?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Ну, так… Коренной?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Нет, мля, пристяжной… В четвёртом поколении.
Анатолий Денисович молча, но тщетно ищет на лице Алексея Александровича признаки московской породы.
Но лицо Алексея Александровича удивительным образом стало похоже на лицо конокрада, век назад приехавшего в столицу коротать трудные годы.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А вы хуже даже, чем я о вас думал…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Задыхается от бессилия и злобы.) Ты… Ты… Сейчас авоську запоёшь у меня, да поздно будет.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хотите подраться, что ли?
Анатолий Денисович усмехается в лицо Алексею Александровичу. Тот как-то сникает, с лица его стекает нагловатость, оно становится растерянным и промозглым. Он возобновляет хождение по комнате, потом вновь заинтересовывается окном.
Анатолий Денисович, потеряв всякое уважение и интерес к фигуре Алексея Александровича, начинает говорить с явной издёвкой, но почти сразу сбивается на серьёзный тон.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А я драк не люблю. Вульгарно это, да и не решает ничего… А знаете лучше что? – Но нет, пожалуй, не буду я перед вами публично каяться – считаю бессмысленным декларировать тут свои ошибки. Раньше время такое было.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Причём здесь время? Время не значит ничего. Время одинаковое всегда. Это человек всегда разный.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Срывается.) Ну, с вами разговаривать… (Продолжает прежним, учительским скучным тоном.) Человек не может быть разным. Один и тот же всегда человек… То есть, какие-то детали варьируются, конечно… но сущность – одна, она едина. Одна и та же сущность…
Алексей Александрович отшторивает гардину и смотрит в окно.
За окном расположен маленький «садик» – небольшая площадочка в снегу с одним-единственным деревом и огороженная низко подстриженным и очень редким, вытоптанным за лето кустарником.
За кустарником – дорожка и глухой угол между домами с лавочками, песочницей, занесённой снегом и маленькой баскетбольной площадкой, где носятся и орут несколько футболистов. На лавочках пьёт пиво и дурачится остальная молодёжь – человек шесть-семь парней и две девчонки лет по 16-17.
Алексей Александрович смотрит.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да. Я теперь тебя понял – зачем ты пришёл сюда.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Да? Интересно…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ты пришёл себя самооправдать, да только всё впустую воду льёшь…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - …На мельницу империализма…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да. На мельницу… Издеваешься над людьми, главного из себя корчишь. Сложностей ищешь, за чужой счёт…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Ну, это-то всё понятно, набор стандартный… Только такие, как вы, всегда на философии спотыкаетесь – характер подменяете расстоянием, расстояние – временем… Ну, а время – время, опять характером.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - И пусть. Зато мы честно, от сердца…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Довольно едко.) Хм… Детей делаете?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Пожимает плечами.) А что? Нельзя, что ли?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Тихо.) Зачем? Людей и так много…
Анатолий Денисович пожимает плечами, тяжело вздыхает и обводит комнату взглядом – ему противен этот разговор, но он понимает, что теперь уж Алексей Александрович вцепился и не даст ему покоя.
Из-за стены, из комнаты Надежды Георгиевны, раздаются звуки характерных занятий: постанывание Евгении Юрьевны, сопение Бориса Ивановича и всё более громкие звуки страсти.
И Анатолий Денисович и Алексей Александрович обращают внимание на звуки, конфузятся, но продолжают разговор, который и отвлекает их от всё усиливающихся всхлипываний.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Настойчиво мотает головой, как бы отгоняя звуки.) Вот скажи мне, что в человеке сейчас является самым главным? Что ценится больше всего на сегодняшний день?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Э-э-э… Знания, возможно… Но, впрочем,  сложно сформулировать. Лучше вообще не знать.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Хм… Ну всё-таки?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Всё-таки – думаю, деньги… Да, деньги. Их количество, как эквивалент успеха, успешности, что ли…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Горько.) Я так и думал.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - А что здесь такого? Это вполне внятный и, по крайней мере для большинства, объективный эквивалент… По-вашему, что ж – мужчине деньги не нужны? Ему уже не надо содержать семью, де-те-й?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Вздрагивает, чуть оборачивается, краснеет.) Почему же… (Краснеет сильнее.) Мне кажется…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Перебивает.) А мне кажется, раз родил – корми… Нечего тут… Родить – ума много не надо! Ты вот прокорми сначала, вырасти – попробуй… А вообще – когда кажется, креститься надо… Я, собственно, за этим пришёл.
За стеной что-то негромко падает. Евгения Юрьевна и Борис Иванович на секунду затихают. Потом всё возобновляется с новой силой.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Начинает открыто злиться.) Креститься? Или крестить? Посажённым отцом заделался значит…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Кумом, точнее…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Грубо.) Чего тебе-то здесь искать?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Так, в общем, ничего. Я думаю, сейчас для тебя самое лучше будет уйти отсюда… Деликатно так, и незаметно, что ли… А то смотри, через голову воды бы не пришлось напиться.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Хм… А чего, собственно… Я вот, например, чаю хочу выпить – очень пить хочется…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Эй ты, теоретик. Если уйдёшь незаметно, никто и не заметит.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Да. Меня вообще редко кто замечает.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Тем более. И толков будет менее…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Менее или более?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Более или менее… Я вижу, ты понимать не хочешь ничего…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Оборачивается, почти дрожит от гнева. Перебивает.) А я другое вижу: вижу наглую… ммм… скучную рожу. Ты проходимца-то из себя не корчи…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Проходимца, предателя и… чёрствого скота в одном лице? Ты уж не мнись – договаривай, раз начал…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - А ты что это – как все? Выгодно сделалось каяться – каятесь…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хм. Наконец-то, на личности перешёл…
За стеной ещё что-то падает, но теперь уже с довольно-таки громким стуком. На звук падения никто уже не реагирует.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Где ж тут личности-то? Что-то ни одной не вижу…
Алексей Александрович обращает внимание, что в это окно решётки ещё не вставлены, а стоят за гардинами. Он внимательно изучает конструкцию новенького окна, отвернувшись спиной к Анатолию Денисовичу, и действует дальше, почти не слушая его речь.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Настроение, Алексей… Настроение… Сильная вещь, но она должна быть в наших руках. Тяжело, на душе камень, а ты стисни себя в кулак и живи. Вот как настоящий человек поступает… Вот путешественник по времени – у Герберт Уэллса в романе – так тот считал, что наша духовная, нематериальная жизнь движется с равномерной быстротой – от колыбели, естественно, к могиле по четвёртому измерению – то есть по времени… Что это вы там?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ничего, смотрю, как сделано. Интересное решение. Что же дальше?
Алексей Александрович уже внутренне всё решил для себя и теперь сморит в окно, спиной к Анатолию Денисовичу.
За окном, по дорожке очень медленно, тягуче бредёт древняя старуха в ботах – одета она смешно, почти экстравагантно. На верёвочке у неё – маленькая, пузатая, лысая, мерзкая собачонка на тоненьких ножках, ровесница хозяйки.
Алексей Александрович без интереса, машинально следит за старушкой.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Что дальше… Да ничего… Всё в этом определении хорошо, только равномерность мне эта не нравиться. В природе ж её ж нет же. Это – абстракция. У времени свой ход… Особый… Оно рывками двигаться любит, оно дёргается всё… Ему равномерно идти – скучно, как человеку равномерно дышать скучно. Вот что, например, по-вашему – вы же художником себя считаете, – какое качество с точностью определяет сегодняшнего художественного героя?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ну, какое? Ммм… Это… Брутальность, может быть…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хм… Это-то точно, конечно… Одна брутальность кругом – и женщины тоже… Брутальная женственность, я бы так сформулировал… Сплошная псевдофертильность… Все эти поклонники контемпорари-арта захлёстнуты сомнительной чувственностью так, что потеряли всякую чувствительность… Они мало интересуются о;бразной системой того «искусства», которым якобы «занимаются», так что говорить о драматической основе его не приходится, а об их авторстве – сложно… Слишком уж они боятся прослыть «не актуальными».
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ты чего это… жалобишься, что ли?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хм… Общечеловеческое – всегда жалоба.
Старушка теряет верёвочку. Собачка тут ж начинает носиться по дорожке, а потом забегает в «садик» и начинает «носится» по снегу что есть её старческой мочи.
Старушка пытается догнать собачку и кричит так громко, что слышно в комнате.
СТАРУШКА: - Ловите её, ловите. Ей нельзя бегать – она у меня сердечница!
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Ухмыляется на слова старушки.) Хм… (Анатолию Денисовичу.) Причём здесь всё это?
Молодёжь отвлекается от футболистов и пива и, заинтересовавшись старушкой и собачкой, подтягивается к окнам дома. Сначала все просто пересмеиваются, приманивают собачку или пугают её.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Так… Иногда бывает – так хочется поговорить о вечном. Я иногда так, для себя, всё это проговариваю. Чтобы не забыть… Так что, как у нас сегодня получается: герой в литературе, например, – не герой, это какой-то железный космонавт, прилетевший из неведомой галактики. И пока он «летел», с него слетела шелуха индивидуальности…
Алексей Александрович открыл окно, чтобы лучше следить и слышать происходящее за окном.
Кто-то из ребят за окном запускает в собачку снежком, некоторые его поддерживают.
СТАРУШКА: - (Носится за собачкой, попадает под снежки.) А-а-а! Прекратите, да прекратите же!
Анатолий Денисович меняет положение ног и как-то елозит по дивану – он продолжает.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - К тому же, никогда не знаешь, кто всё это написал, кто смотрит на тебя с фронтисписа сейчас… Соответствует ли подпись под изображаемым объектом самому объекту, когда кругом сплошь и рядом фальшивые биографии. Какой же «правды жизни» можно ожидать от «продукта», когда его «производитель» настоящей жизни не нюхал ни одного дня? Да и зачем ему сердце рвать? Гонорар идёт ведь…
Потом один парень наступает ногой на верёвочку пробегавшей мимо собачки. Та чуть не задохнулась, но старушка страшно довольна.
СТАРУШКА: - Спасибо, сынок, спасибо, милый. Она ж целый день носится, как угорелая, а ей нельзя ж. Она ж старенькая…сердечница.
За стеной – апофеоз, всё стихло.
Старушка сгребает собачку в охапку и медленно уходит, разговаривая с ней: «Что ж ты, хулиганка такая, делаешь? Умереть хочешь, да?»
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Вот герой и сидит себе в полупустом вагоне, мимо шуршащих куда-то станций в туманной ночи. У него нет родителей, нет детей… Вообще ничего нет. А рядом – только проводница, техническая обслуга в образе престарелой мамаши… Он горд и, как любой фанерный человек, похож на кого-то известного всем… ну, президента Америки хотя бы. Все для него – прохожие, сиречь читатели или зрители, все равно обязаны сфотографироваться с ним… Хотя, конечно, у него могут быть компаньоны – такая же как он фанерная жена или любовница… Леденящий душу секс и никакой тоски… Но вы посмотрите вокруг: разве мы, мы все, живём как-нибудь по-другому? Разве у нас есть личная история, есть прошлое? Вот скажите, у вас есть прошлое? Или будущее? Вы вот помните, чей вы ребёнок? Конкретно чей, а не по фамилии только? Или чем пахла ваша мама? Вот отец ваш – антисемит. А скажите, вы помните, чем пахли его руки в вашем детстве? Руки отца – помните? Как он хлопал вас по заднице? Или вообще что-нибудь… томящее душу, отвлечённое, ненужное? Может, вы кого-нибудь вообще-то любили? Сильно. До головокружения, с потерей всех сил? Я говорю в общечеловеческом смысле, вы… ты же понимаешь… Но всё же…
Алексей Александрович вновь начинает блуждать по комнате, но теперь он как бы сужает круги своего движения к дивану.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Грубовато переходя на «вы».) Чего это вы намекаете всё? Вы что, сегодня не работали, что ли? Мне не зачем… помнить. Родители мои живы пока, Слава Богу… Так что я ещё сам сын…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Чуть тише, чем прежде. Переходит на «ты».) Сын – вот точное определение. Ну, я так понял, ты – раз ты сын пока – вообще ни за кого не отвечаешь… (Прежним тоном.) Это они вот за нас не отвечают, они, родители: живые, больные, умершие уже, не дай Бог. А мы за них отвечаем. Всей жизнью своей за всю их жизнь отвечаем. Хочешь – не хочешь… Я лично вообще уверен, что пока мы, вся страна наша, не покаемся публично – ничего не будет. Сопьёмся, к чёртовой матери, все – и всё! Церковь в первую голову должна, органы все эти, граждане, президент – не знаю… Не знаю в каком виде, как, но должны, обязаны просто…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Ехидно, приостановившись, в пол-оборота.) Э-э-э.. Вон куда… В чём же покаяться?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - За всё. Ну, ты – за антисемитизм можешь… хоть сейчас. Другие – за другое, за доносы там, за бесконечные поборы, за взятки на дорогах, за предательства… за глупость, за смерть и мучения…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Отворачивается обратно к окну.) Так я и думал… Это вы что ль – взятки брали, или доносы писали?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Я – нет, конечно… Ну, а если бы тебя расстреляли? Или твоих родных?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: -  (Очень серьёзно.) Ну и правильно бы сделали – меня как раз есть за что расстреливать…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Хм…Это ты только так говоришь… А сейчас что – лучше стало жить, что ли? Вот ты вот, так уж уверен, что ты не родственник расстрельщика какого-нибудь?
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - У-у… расстрельщики у него кровавые в глазах… Всё понятно. Мне плевать на «расстрельщиков» твоих. Ну, были, ну и что? Где их не было? Везде свои такие наёдутся… Так что для меня «чёрные страницы истории» – звук пустой. Сложные времена – да, были. Но я – ватник, ватник я, не беспокойся, колорадский ватник. Да и в моей семье подонков не было…
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Замечательно! И типично. И что – никто за всю жизнь ни одного доноса не написал? Ну, пусть не добровольно, пусть заставили, но всё же? Никто не голосовал ни разу «единогласно» на «собраниях»? Специально или по темноте своей, по дремучему незнанию жизни, не обрёк никого на страдания, никому больно не сделал? Так вот: теперь мы отвечаем за всё это, все мы, сегодня… Завтра – наши дети отвечать будут. И так далее, и так далее… Не для отмашки, мол, смотрите – мы покаялись, 22 числа сего месяца… Вот справка из ДЭЗа… (Прикладывает руку к груди.) Здесь, только здесь, внутри, для себя… Ну, может быть, перед Богом ещё…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - За 22 мы все покаялись – каждая семья, за все поколения и вперёд, и назад. (Ехидно, в пол-оборота.) А ведь это церковное что-то уже.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Это – общечеловеческое…
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - А-а-а… (Насмешливо, нараспев.) Ну, и что ж ты, общечеловек, не каешься? Что ж ты не отвечаешь?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Тихо.) За этим пришёл.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - (Ухмыляется, но болезненно.) У-ух… Вот оно как… Не поздновато ли?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Цинично.) Не знаю. Может быть… Одно скажу: ты для неё точно был чем-то вроде сахарозаменителя, понял? Ей же всё равно уже с кем…  И ничем, ничем больше!
Алексей Александрович снимает свитер и кидает его на диван, рядом с Анатолием Денисовичем.
Тот машинально вздрагивает.
АЛЕКСЕЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ: - Ну, такой-то сахар вряд ли стоит трудиться и заменять…
Алексей Александрович очень медленно и спокойно открывает окно. И, неожиданно даже для себя самого, подходит вплотную к дивану, на котором продолжает развалившись сидеть к Анатолий Денисович.
Алексей Александрович молча, одним махом, обеими руками подхватывает Анатолия Денисовича и выбрасывает в окно.
За окном раздаётся испуганный женский визг, потом хохот молодёжи и возглас Анатолия Денисовича: «Оп-па!»
Слышен весёлый смех и крик молодёжи и чуть позже: «Что случилось?» - футболистов.
Алексей Александрович говорит себе: «Вот так вот», отряхивает руки, закрывает окно и зашторивает штору.
Он смятён собственным поступком. Стоит мгновение с остановившимся сердцем. Потом, видимо приняв решение, вылетает из комнаты, прихватив с дивана свитер.
Сцена двадцать девятая
Алексей Александрович, крадучись пробирается в коридор и ищет свои вещи – сумку, ботинки и куртку.
В комнату Надежды Георгиевны чуть приоткрывается дверь – это Евгения Юрьевна случайно дёрнула за ручку. Видно, как она устало целуется с Борисом Ивановичем.
Сама Надежда Георгиевна признаков жизни не подаёт.
Алексей Александрович с сумкой через плечо, курткой под мышкой и ботинками в руках весь съёживается в темноте какой-то коридорной впадины.
Из кухни доносится резкий голос Полины Викторовны: «Ну, что у вас ещё там?» - очевидно, как реакция на «полёт» Анатолия Денисовича.
Борис Иванович напрягается. Он решает, что кричат ему и Евгении Юрьевне, и отвечает, дурачась и окая:
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Да ничего. Это тебе мерещится.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Шёпотом.) Ты чего орёшь-то так!
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: - Ну, чего, мы пить-то будем сегодня? Или где?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Нараспев.) Будём, будём, сейчас при-и-дём. Наливай-ка пока.
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: - Ну, вот как придёте, так налью.
Борис Иванович тяжко вздыхает и жестом показывает Жене, что пора идти, а то всё равно припрутся.
Пока Евгения Юрьевна причёсывается  и оправляется, Борис Иванович присаживается на кровать и внимательно рассматривает кожу рук, а потом и лица спящей Надежды Георгиевны.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Вздыхает.) Да, смотри, кожа какая – чистая как у младенца, ни пятен родимых нет, ничего. (Очень внимательно рассматривает лицо.) Изумительно.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Шёпотом.) Ты чего,  перестань! Неудобно же.
Алексей Александрович в необъяснимой панике скрывается в ванной комнате – как был с ботинками в раках. По дороге он успевает схватить с вешалки куртку. На пол падает шуба Полины Викторовны.
Сцена тридцатая
Полина Викторовна открывает окно пошире и вдыхает холодный воздух всей грудью.
Павел Сергеевич невозмутимо продолжает работать: он допиливает ёлку. Потом аккуратно убирает пилу, устанавливает в сугроб отпиленный низ – почти ровно половину ствола – ёлки и направляется к дому.
Полина Викторовна вновь собралась что-то крикнуть мужу, как заметила, что сквозь оконную решётку просунулась рука. Это довольно грязная рука нашего знакомца – Кудеярова, но грязь – застаревшая, въевшаяся и, вероятно, её просто невозможно отмыть. Рука одета в рабочую куртку – такую, как теперь ходят московские слесаря и ДЭЗовские работники.
Рука эта с трудом просовывает между прутьев пакет – всё тот же «Перекрёсток». В пакете – памперсы.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - А-а-а! А! Господи, что это?
В окне появляется голова Валентина Леонидовича Кудеярова. Он виновато хлопает глазами.
Павел Сергеевич посмеивается и скрывается за углом дома – подъезд находится с другой стороны.
Полина Викторовна хлопает глазами в ответ, но потом узнаёт соседа:
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Уф, Кудеяров, это вы, что ли? Напугали. Невольно и заикаться начнёшь на старости лет.
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Ну, что Вы, Полиночка?  Какая у Вас может быть старость? Вы вечно молоды - душой. (Кивает на пакет.) Это – Мариночке. Передайте, пожалуйста.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Чего это? (Рассматривает содержимое пакета.) А-а-а… Передам… Ухаживаете, значит?
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Помогаю. По мере сил. Передайте, пожалуйста…
Марина Андреевна продолжает сидеть за столом, но она уже не режет хлеб, а меланхолично укачивает Арину на коленях – и коленями.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Поль… Ты бы… (Замечает Кудеярова, конфузится и уже не может сдержаться, резко.) Это ж не кухня, а Северный полюс какой-то.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Кудеярову.) Пожалуйста, пожалуйста. (Марине Андреевне.) Да ладно тебе. На улице не так, чтоб холодно. Проветрится зато. А то затхло как-то: вечно воняет здесь чем-то – неприятно так… Смотри, лучше: Валентин-то наш опять подарочек принёс тебе.
ВАЛЕНТИН ЛЕОНИДОВИЧ: - Здравствуйте. Окно-то всё-таки лучше закрыть. Мариночка, я тут… принёс… Что заказывали… Я лучше попозже… загляну, как договаривались, да? Если удобно будет, конечно… Ладно?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Ладно, ладно, закрывайте только, закрывайте, и заходите, попозже только. Раньше никак не получится.
Полина Викторовна закрывает окно, голова Валентина Леонидовича исчезает.
Полина Викторовна замечает «работу» Марины Андреевны.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Конфузится ещё больше.) Да… Я ж… Ты ж знаешь – я не умею. (Со слабым вызовом и слезами в голосе.) Ну, могу же я что-нибудь не уметь?
Полина Викторовна вздыхает и садится напротив.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Нет, не можешь… И что теперь с этим делать?
Полина Викторовна разворачивает к себе разделочную доску с безобразно толстыми кусками хлеба и, рассмотрев их хорошенько, режет поперёк.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Вот так вот…
Убийственное молчание.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Интересно… Ты что – и с этим встречаешься? (В шутку грозит сигаретой Марине Андреевне.) Смотри… Ну, чего с Георгиевной-то нашей последнее время-то? (Затягивается сигаретой.)
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Пропускает мимо ушей вопрос про Кудеярова, но краснеет.) Да что с ней… ничего. Каждый день что-нибудь… Так и ждёшь чего-нибудь, как на ножах вся…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да? Так, хорошо… (Тычет на окно.) Это, наверное, уколы плохо делаете, пропускаете, небось?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Дёргаясь.) Почему это? Регулярно делаем. По графику…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Точно? Жаль, поверить нельзя. (Опять затягивается, смотрит в окно с деланным равнодушием.) Ну, колись, давай, что у тебя с этим перцем разукрашенным-то? Он что – сантехник тут, что ли? (Кивает на окно.)
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Слесарь он…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Сидел, смотрю?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Сидел, конечно… Полин, ты что – в своём уме? Это ж сосед…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Перебивает, картинно обмахивается рукавом.) Уф! Это хорошо, что местный.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Да ты чего? Он просто обещал сфотографировать Аринку – он же фотомастером раньше был… Ну, вечером, после работы. Думали сначала на видео снять. Да что-то не получается – камера у него старенькая, барахлит, не знаю, что с ней – не работает, в общем. А на телефоне – вообще мыло одно…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да? (Почти обидевшись.) Вот оно что… А у меня – что, камеру нельзя взять? Западло, да?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Полин, ты чего? Я ж просила тебя…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Тебе ж некогда было…
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Вспылив, но не сильно.) Да, мне некогда. Потому, что я упахиваюсь с утра до ночи… Мне вас же, дармоедов, кормить чем-то надо. (Спохватившись, глупо кокетничает.) Ой, опять это я во всём виновата!
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Мрачно.) Почему, нет.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ладно, чужие всегда были ближе своих…
Марина Андреевна с безнадёжным ужасом смотрит на Полину Викторовну.
Сцена тридцать первая
Павел Сергеевич с трудом открывает дверь, которая была не заперта, и вталкивает за шкирку заснеженного, в одних носках, без обуви Анатолия Денисовича. Анатолий Денисович мало соображает и механически, так же, как раньше Надежда Георгиевна прижимала к груди цветы, прижимает одной рукой тапочки.
За Павлом Сергеевичем появляется Калина Валентиновна. Она улыбается детской бесцельной улыбкой, прижимает к себе малюсенькую собачку в вязаном костюмчике и ёлку.
Из комнаты Надежды Георгиевны выглядывают Евгения Юрьевна и из-за спины её Борис Иванович.
Они усмехаются от неожиданности. Борис Иванович ласково проводит ладонью по спине Евгении Юрьевны. Но та спохватывается и, сделав строгое лицо, отправляется на кухню – разбираться со всем этим.
Борис же Иванович видит Калину Валентиновну – он застывает весь превратившись во внимание.
Калина Валентиновна прислоняет ёлку к стене, снимает шапку. Волосы её свободно падают на плечи. Она по-детски, ладонью отводит их от лица. Она смеётся.
Павел Сергеевич продолжает держать ослабевшего Анатолия Денисовича за шкирку и снимает обувь без помощи рук.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Вот. Еле дотащил… (Калине Валентиновне.) Спасибо, спасибо, дорогая… Ставь сюда…
Павел Сергеевич кивает Калине Валентиновне на угол, куда можно было бы поставить ёлку, тут же видит шубу на полу. Он, не отпуская ворота Анатолия Денисовича, поднимает шубу, встряхнув, вешает.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Вечно у нас набросано…
Анатолий Денисович молча плачет от бессилия.
Павел Сергеевич подталкивает его в спину легонько в сторону кухни.
Калина Валентиновна ставит ёлку, озирается и, заметив Бориса Ивановича, обращается к нему.
КАЛИНА ВАЛЕНТИНОВНА: - Хм… Чего это он – случайно выпал, что ли?
Борис Иванович ничего не слышит – он вспыхнул, задохнулся весь и во все глаза смотрит на неё, она именно та, что могла бы составить его счастье.
Калина Валентиновна продолжает улыбаться и чешет носик своей собачке.
КАЛИНА ВАЛЕНТИНОВНА: - (Собачке.) Ммр… Ммр… Ммр…
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Кх… Кх… Я что-то вас не видел в одноклассниках…
КАЛИНА ВАЛЕНТИНОВНА: - (Одновременно с Борисом Ивановичем.) А папа не у вас? Что?
БОРИС ИВАНОВИЧ: - А я – не папа?
КАЛИНА ВАЛЕНТИНОВНА: - (Весело и отрицательно мотает головой.) Значит, не у вас… Ой, тут ёлка – надо куда-то поставить?
Борис Иванович спохватывается, что он без тапочек и в выбившейся рубашке, скрывается за дверью комнаты Надежды Георгиевны и закрывает дверь за собой. Кричит из-за двери – явно дурачится.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Сюда несите…
Калина Валентиновна смеётся тихим, ясным заливчатым смехом и, быстро взглянув на своё отражение в зеркале и обрадовавшись ему, уходит.
Сцена тридцать вторая
На кухню из темноты коридора выдвигается Анатолий Денисович. Он останавливается на пороге.
Все застывают и скорее с любопытством, чем с каким-либо другим чувством, рассматривают его.
С Анатолия Денисовича капает тающий снег. Он беззвучно плачет, изредка сильно вздрагивая всем телом.
Евгения Юрьевна невольно садится на свободный стул – как раз напротив Марины Андреевны и Арины.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Машинально.) Хлеб порезали, что ли? (Пауза, с ужасом, тихо.) Боже мой, Толя, что с тобой?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Хм… (Ухмыляется.) Блин, теперь и не выгонишь, насильно поить придётся, а то заболеет…
Ноги Анатолия Денисовича вздрагивают и подкашиваются, он прислоняется спиной к косяку двери.
Павел Сергеевич появляется на кухне – он принёс старый, но чистый халат Надежды Георгиевны – для Анатолия Денисовича.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Анатолию Денисовичу.) Накинь, Толя, замёрзнешь.
Павел Сергеевич видит, что Анатолий Денисович беспомощен, сам накидывает на его плечи халат и хочет посадить его за стол.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Евгении Юрьевне – чтобы та освободила место.) Жень, сыр порезать надо, колбасу…
Евгения Юрьевна встаёт, отходит к столу, что рядом с плитой, находит сыр, доску, нож потом режет сыр и колбасу.
Павел Сергеевич сажает Анатолия Денисовича за стол и, окунув хозяйским взглядом кухню, выходит, скорее всего, поставить ёлку и закрыть входную дверь.
У Анатолия Денисовича из рук валятся под стол тапочки.
Полина Викторовна закрывает фрамугу, передёргивает плечами, как от холода, поправляет накинутую на плечи кофту и подходит к столу. Она обращается к Марине Андреевне через голову Анатолия Денисовича – не тихо и не громко.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Хм… А чего это он… припёрся?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Женя позвала.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Женя? Хм… (Громче.) Марин, а что, кстати, деньги не нашлись – как всегда, да?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Отрицательно и печально качает головой.) Нет. Пойду, уложу. Народу много. Шумно.
Марина Андреевна с Ариной на руках уходит.
Полина Викторовна подходит к Евгении Юрьевне и становится у той за спиной. Евгения Юрьевна ёжится.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - О, народу ей много! А? А кто его развёл-то здесь? Хм… (Подходит к Евгении Юрьевне, заглядывает через плечо её – что та делает.) Жень, ты чего это – совсем уже?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (В пол-оборота, не прекращает резать.) Чего-чего – сыр режу… Чего…
В коридоре мелькает Борис Иванович. Он выглядывает за входную дверь, но понимает, что Калина Валентиновна исчезла.
Тогда он пытается попасть в ванную комнату. Но ему это не удаётся. Он отходит обратно, в глубину коридора.
Евгения Юрьевна машинально уголком глаза следит за его манёврами.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Ну, это понятно… Но зачем же всяких мудаков тащить в дом, вот чего! Ты ж знала, что это здесь никому не нужно! Тем более что мы Алёшку приведём с собой? Говори, знала?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Ну, знала, и чего? Ничего такого: они, к тому же, знакомы давно… Где тут тарелки? (Заглядывает в шкаф рядом с плитой.)
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Там посмотри. (Показывает на шкафчик над умывальником.) Лёшка-то будет получше этого начинающего москвича. К тому же, он отец… А этот-то что – женат ещё или разведённый?
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Не знаю. Говорит, что разведённый. А вилки?.. А, вот они. (Оборачивается.) Поль, да что ты взъелась-то?
Борис Иванович вновь появляется в коридоре – теперь он начинает стучать в дверь ванной комнаты: сначала тихо, потом всё более нервно и громко.
Полина Викторовна передёргивает плечами и, зло посмотрев на Евгению Юрьевну, начинает фланировать по кухне, придерживая развевающиеся свободные рукава кофты руками.
Евгения Юрьевна переносит тарелки, вилки и плетёнку с нарезанным хлебом на стол.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - (Громко, но не уверенно, так, чтобы слышно было в комнатах.) Где все? Давайте выпьем уже, что ли…
Евгения Юрьевна не выносит напряжения и демонстративно выходит из кухни. Она что-то выясняет у Бориса Ивановича, но конкретно что – не слышно.

ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Не слушает.) Да! Верьте ему. Опять по новой – всё это вот здесь у меня в доме начнётся! Как надоело, как надоело!
В дверном проёме появляется сумрачный Борис Иванович. За его спиной мелькает лицо начавшей расстраиваться Евгении Юрьевны.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Трагическим голосом, даже зло.) А что это у вас ванна не работает?
Анатолий Денисович падает на пол без сознания.
Полина Викторовна гасит окурок.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Как не работает? (Громко кричит.) Паш, Паш, поди сюда! Где ты там!
Сцена тридцать третья
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: - Паш, да поди ж сюда, скорее!
Павел Сергеевич старается не замечать крика жены – и это ему почти удаётся, так как он слишком занят установкой ёлки.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Себе под нос.) Надоели…
Надежда Георгиевна спит в прежней позе. Так что Павел Сергеевич обеспокоивается её неподвижностью, прекращает всякие действия и прислушивается к дыханию старушки.
Но та вздыхает во сне и потягивается. Павел Сергеевич возвращается к своим занятиям с ёлкой.
ГОЛОС ПОЛИНЫ ВИКТОРОВНЫ: - Паша, чёрт возьми! Где ты там запропастился?
Сцена тридцать четвёртая
Евгения Юрьевна пытается открыть дверь в ванну комнату, но та не поддаётся. Тогда она стучит.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Алло, кто там? Лёша, это ты? Откройте же!
Борис Иванович уже не интересуется процессом и стоит рядом, повесив голову.
Полина Викторовна в крайнем раздражении покидает кухню. Пока она доходит до двери ванной комнаты, успевает произнести небольшую речь.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Боже мой, когда нужно, никого под рукой нет! И когда только всё это кончится! Я так устала… Спасибо!
Она сначала проходит мимо, но потом возвращается и присоединяется к усилиям Евгении Юрьевны по открыванию дверей в ванную комнату. Полина Викторовна стучит в дверь строго и говорит даже сурово:
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Так, кто там? Откройте, я вам говорю! Что это за игрушки? Взрослые люди собрались – а? Тоже мне, называется…
Борис Иванович отправляется в кухню и вяло, без интереса занимается валяющимся на полу без присмотра Анатолием Денисовичем. Он щупает пульс у Анатолия Денисовича и хорошенько отхлопывает его по щекам.
Анатолий Денисович в ответ стонет и от стыда отворачивает голову в сторону.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Ultima Ratio*… С кем не бывает. (Щупает шею.) Sternocleidomastoideus** вялый, слабо развит… Сейчас… Нормально всё будет.
Борис Иванович пытается поднять Анатолия Денисовича, но тот ему в этом никак не помогает.
 На кухню возвращается Марина Андреевна – уже без дочери. Она всплескивает руками и бросается на колени рядом с распростёртым Анатолием Денисовичем.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Толя, Толечка!
В коридоре продолжается возня у двери ванной комнаты.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - (Вслед Марине Андреевне.) Эта ещё ходит тут, Немезида прям… (В ванную.) Кому я сказала? Открывай немедленно!
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - (Повернув голову к Марине Андреевне.) Добилась?
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - (Тихо-тихо, только для него.) Толечка, Толечка, родной мой, любимый… Мы чаю сейчас попьём… Всё пройдёт… Ты успокоишься… Сейчас – вечер. Всё это – сплошное воспоминание уже…
Анатолий Денисович во время речи Марины Андреевны пристально смотрит на неё. Потом произносит слово без выражения, скорбно и глухо, и тут же отворачивается от неё.
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Что, девушка? Замуж хочется? Я знаю – хочется…
Марина Андреевна, очнувшись, встаёт.
МАРИНА АНДРЕЕВНА: - Та-ак… (Отходит к нарезанным колбасе и сыру, ест кусочек.) Ясно. Где же Алексей ходит?
Борис Иванович наконец-то приподнимает Анатолия Денисовича, но тут из коридора доносится уже отчаянный стук и вопль Полины Викторовны.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Так, хватит паясничать, давай открывай, падла… Паша, Паша, пойди сюда…
Борис Иванович почти бросает Анатолия Денисовича на пол и выскакивает в коридор.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (По дороге.) Свет надо выключить…
Полина Викторовна выключает свет в ванной комнате.
Анатолий Денисович садится, ползком достаёт из-под стола свои тапочки и медленно их надевает.
Марина Андреевна выглядывает через кухонный проём в коридор.
Сцена тридцать пятая
Все, кроме Павла Сергеевича, и оставшегося на пороге кухни Анатолия Денисовича, столпились вокруг двери.
Медленно приоткрывается дверь и показывается часть головы Алексея Александровича.
Полина Викторовна вставляет ногу в дверной проём и пытается открыть её настежь, но Алексей Александрович не сдаётся так сразу.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Так. Хватит идиотничать уже. Не у себя в квартире. Вылезай давай, народный мститель.
Пауза. Всеобщее заинтересованное молчание.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - По двести грамм коньяку всем и в форме будут.
Мимо в кухню проходит Павел Сергеевич.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Коньяк весь выпили. Вино есть. Водка.
Борис Иванович тянется следом за Павлом Сергеевичем.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (На ходу.) Тогда я вообще не понимаю, в чём дело…
Все, рассосредотачиваются по кухне. Никто не знает, что бы такое сделать. Царит неловкое чопорное молчание.
Только Павел Сергеевич спокоен и хозяйничает.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Поль, а пакеты где у нас?
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - В прихожей. Ой, кошка же сожрала, наверное, всё. (Игриво, с намёком.) Интересно, а где это Борсунчик был наш? А, пупсик мой?
Павел Сергеевич выходит за пакетами. Никто ему не помогает. Никто даже с места не двигается.
БОРИС ИВАНОВИЧ: - (Чуть краснея.) Спал. (Евгении Юрьевне.) Жень, штопор дай-ка.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Да? Крепко же ты спал, смотрю…
БОРИС ИВАНОВИЧ: - Как все люди спят. На кровати. Да и не долго – всего-то полчасика.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Надо же! Вот человек. Днём спит!
Евгения Юрьевна лениво, одной рукой роется в ящике.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Что-то я штопора не вижу…
Павел Сергеевич возвращается в кухню нагруженный пакетами и тут же начинает разбирать их.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Жень, повнимательней посмотри. Молдавское без штопора фиг откроешь – пробка всегда крошится.
ЕВГЕНИЯ ЮРЬЕВНА: - Да не знаю я где у вас тут, Паш! Отстань от меня, пожалуйста!
Полина Викторовна возит ногой тряпку по полу в том месте, где до того сидел тающий Анатолий Денисович.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Подводное царство… Ив Кусто…
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - (Обрывает всеобщее замешательство.) Так,  мы кого ждём? Начнём, что ли?
Все рассаживаются, что-то выкладывают на стол из пакетов.
Павел Сергеевич пытается открыть вино без штопора.
ПАВЕЛ СЕРГЕЕВИЧ: - Кто умеет без штопора?
АНАТОЛИЙ ДЕНИСОВИЧ: - Я. Давайте бутылку сюда.
Анатолий Денисович аккуратно и эффектно открывает вино.
Появляется праздничная Надежда Георгиевна. Она в напряжённо-радужном состоянии. Голова у неё обвязана какой-то блестящей синтетической ленточкой (которую раньше достала из томика стихов Р. Бёрнса Полина Викторовна) от дешёвого подарка, на плечах – растянутая жилетка с бисерным панно, которых раньше не было.
Полина Викторовна с неудовольствием замечает изменения наряда матери.
ПОЛИНА ВИКТОРОВНА: - Мам, ну зачем ты так вырядилась? Ты что – балерина, что ли? (Указывает на голову матери.) Это вот! (Отрицательно качает головой. Очень тихо и с горечью.) Убила бы…
НАДЕЖДА ГЕОРГИЕВНА: - Полинька, как же зачем? У нас же гости. Надо же мне вращаться…
Все подтягиваются к столу.
Вечер начался…
К О Н Е Ц