Второе рождение сказка-быль

Второе рождение

(сказка-быль)

Часть первая

Настя

Во что мы верим, тем живем,
Что отберем – с лихвой вернем,
Что предадим, то понесем,
И что посеем, то пожнем.


 
Мы любим разную природу,               
Ища созвучье нашим душам,
А на закате шепчут годы:
Всего важнее сердце слушать.

Дитя степей свободу ищет,
И для него всего милей,
Когда веселый ветер свищет,
Играя гривами коней.

А гордый горец, звучным эхом
Любимой имя повторив,
Счастливым станет человеком,
Свою вершину покорив.

А мне же так в лесу отрадно
С шатром шумливым надо мною,
Где каждый лист тысячекратно
Своей кивает головою.

Куда-то вдаль, за мягким светом
Брести, утратив счет годам,
Отдавшись с радостью при этом,
Во власть и думам, и мечтам.

В лесу таинственная сила
Меня питает и живит,
Шепчу: «Спасибо, друг мой милый»,
А ручеек в ответ журчит.

Вот брызнет солнышко сквозь ветки,
Мне все покойней  и теплее,
Как будто, вырвавшись из клетки,
Любовь все выше и сильнее.


Такою благостью великой
Душа моя напоена,
И с бессловесною молитвой
Потом в наш мир летит она.

Однако же начну. Когда-то,
Прошло тому уже лет двести,
В таком лесу был хутор спрятан.
Вначале повесть о невесте.

Собой стройна, тиха, пуглива,
Лицом не то чтобы красива,
Но глубиной озерных глаз
Куда-то уносила вас.

Росла она полусироткой –
При родах матушка ушла,
Тепла в судьбе своей короткой
Почти изведать не смогла.

Но сколько нежности скрывалось
В ее стыдливости мимозы,
С цветами Настенька шепталась,
Им доверяя смех и слезы.

В замужестве по уговору,
Который сделан был давно,
Потом уже не место спору –
Принять иль нет, что суждено.

Все больше Настюшка молчала,
И хоть жених ей не был мил,
Отца любила, почитала,
Перечить было свыше сил.


Одна ее терзала тайна
Каким-то сладостным мученьем,
Подчас охватывала крайне
Сердечко девушки томленьем. 

Давно уже забыть бы надо,
Но вот как раз и не могла,
От одного лишь только взгляда
Вдруг вырастали два крыла.

Назад тому примерно с год
Впервые это испытала
Она на празднике Купала,
Когда водили хоровод.

Ходила жаром вся объята,
В тот миг был вид ее прекрасен.
И без вины, а виновата –
Всему причиной – Афанасий.

В судьбе случаются мгновенья,
Что ей вершит прикосновенье,
Какой-то взгляд без всяких слов,
А раствориться в нем готов…

Что ж, дело сделано. Ах, свадьба!
Под медовуху пироги.
Когда вот так еще сплясать бы?
Блестели смальцем сапоги…

Бежало время и вначале,
Как будто ладили неплохо.
Работой гнали все печали,
Ну, а потом, была бы кроха.

Но вот проблема – нет ребенка,
Хотя прошло уж года два.
Все неуютнее в избенке,
Все чаще бранные слова.

И раньше суженый не ласку,
А больше норов проявлял,
Теперь пошли за встряской встряска,
Стал побивать и осерчал.   
 
Замкнулась Настя, тихо плача,
Веретеном своим спасаясь,
А все могло бы быть иначе,
Оно жужжало ей, вращаясь…

Однажды давние подружки
Грибы позвали собирать,
И, повстречавшись на опушке,
Вошли в лесную благодать.

Лисичек время проходило,
Обабков , белых мало было,
Но чудно как под птичью трель
Собрать черники на кисель.

И молодуха  раскраснелась,
Исчезли страхи и обиды,
Легонько Настюшка распелась -
Есть в каждой что-то от Киприды .

Все дальше, дальше уходила
Она тихонько вдоль ручья,
Все выше солнышко всходило,
И сохла от росы земля.

Когда бы мы, что в жизни вдруг
Произойдет, узнали прежде,
Тогда лишились бы надежды,
Для нас врагом мог стать бы друг.

Да, да, конечно, Афанасий
Ей повстречался синеокий,
И взгляд его был нежно-страстен.
Секунда - вечность, вздох глубокий…

О, никогда таких рыданий
Не вырывалось из груди!
Огонь несбывшихся желаний
Сжег все преграды на пути.

Над ними сосны закружились,
Ковер душистый ложем стал,
И в наслаждении забылись –
Блажен, кто это испытал.

В любовном пламени сгорая
И ощутив блаженство рая,
Уж больше нечего желать,
Но счастья миг не удержать…

Меж ними в тайне все осталось,
А там и осень подошла.
О чем безудержно мечталось?
Две жизни Настя понесла.

Не передать ее метаний,
Совсем чужим казался дом.
Настюша друга на свиданье
Окольным вызвала путем.

Был лес охвачен буйством красок,
Свисали ожерелья-ветки,
У осени есть много масок,
Как у стареющей кокетки.

- Афося, милый,- лишь сказала,
И бросилась ему на грудь:
- Невмоготу совсем мне стало,
Давай бежим куда-нибудь.

Бежим скорее, прочь сомненья,
Твое же чадо ведь во мне.
Готова я на все лишенья,
Найдем мы счастье в стороне.

Стоял Афоний онемевший,
Смотрел в лицо, не видя взгляда.
Стоял, как вихрь отшумевший.
Сказал потом: “Подумать надо”.

Был из крестьян он небогатых,
В кафтане прятались заплаты,
Но по натуре незлобив,
Умел на дудочке мотив

Сыграть затейливый какой-то.
Но вот, куда-то, вдруг, бежать?!
Да, в нем пылала раньше страсть,
Но будто выгорело что-то

В душе его…Вначале холод,
А после страх, все больше, цепче
Охватывал…Еще так молод –
Крутились мысли. Может, легче

Придумать что-нибудь другое…
И ноги сами понесли…
Туда… А сколько зелье стоит?
Не больше холмика земли.

Для нас услуги на потребу –
Кому испить, кому поспать,
Кому же и не надо хлеба,
А только дай заколдовать.

Поросши мхом, ушедши в землю,
В глухом лесу изба стояла.
В ней над лоханью черной тенью
Заклятья ведьма восклицала,

В чащобу к ней Афон пробрался,
Дрожа, отраву получил,
Он тенью сам себе казался…
Ту склянку Насте он вручил.

Проговорил, потупив очи:
 - Ты знаешь, я ведь беден очень.
У каждого своя судьба,
И не посильна мне борьба

За счастье в стороне далекой.
Нам надо жить лишь с тем, кто сужен.
Прости, жене быть нужно кроткой,
Смирись и кайся перед мужем…

Домой дошла, себя не помня,
На сердце холод, мозг пылал,
Березку, вырванную с корнем,
Настюшин вид напоминал.

Потом пришло оцепененье
И безразличье ко всему:
К побоям мужа и прощенью,
Все были мысли к одному –

Вниманье к зелью все сводилось,
И даже стала гладить склянку –
Последнюю Афоси милость.
И, наконец, как на гулянке

Мы пьем излюбленный напиток,
Как поцелуй последний свой,
Все выпила… Нет больше пыток,
Пришел желанный к ней покой.

Свою работу ведьма знала,
Хоть Настя стала, словно тень,
Но выжила, и через день
Она ребенка потеряла.

Однако ж появилась странность,
Как будто в голове туманность, -
То вдруг не слышала вопрос,
Терялся гребень от волос,

То не могла разжечь лучину,
Так сильно всю ее трясло,
Тем паче что-то передвинуть,
Из рук валилось ремесло.

А позже стал какой-то голос
Ей что-то тихо напевать,
То ласку проявлять, то строгость,
И вдаль ее куда-то звать.

И вышло, что в житейском море
Лишь призрак Настеньки остался.
Пугал собою он, и вскоре,
Конечно, брак ее распался.

Но ничего не замечала
Уж наша Настюшка почти,
И никого не узнавала,
Все спрашивала, как пройти

В далекую страну, где в сказке
Она красивой будет жить,
И много нежности и ласки
Сыночку милому дарить.

Настюшу привечали люди,
Кто тюрю  даст, кто сердобольный
Ночлег в тепле, кулеш  и студень.
Безумный вид смягчал невольно,

И пробуждал во многих жалость.
Все от кого-то ей досталось –
Из лыка лапти дал Степан,
А Дуня старый сарафан…

Совсем одна осталась Настя –
Отец давно в лесу пропал,
Никто секрет ее несчастья
Так до конца и не узнал.

 
Часть вторая

Афанасий

Нет счастья - есть покой и воля?
Но к воле путь – через неволю,
И не дает никак покоя
Нам ощущенье чьей-то боли.

Когда-то время к нам приходит
В судьбе на место все поставить,
И каждый шаг оно рассмотрит –
С кого возьмет, кому подарит…

Что ж Афанас русоголовый?
Все было на его глазах.
В душе смятенье, как оковы.
Охватывал сначала страх,

Потом его сменила жалость,
Но подойти никак не смел.
За нею вслед пришла усталость,
Что ничего он не хотел.

Как будто жизненная сила
Ушла куда-то безвозвратно.
Нет, лес рубил, траву косил он,
Другое что-то непонятно

Внутри него переменилось.
Он, например, никак не мог
Сказать кому-то, что просилось,
Рвалось подчас; он изнемог,

Он ночью вскрикивал, метался,
Себя работой изводил,
Но все же, как он ни старался,
Никак покой не находил.

На Святках только, вот, бывало,
Хмельной, танцует, уж раскован,
И тут, как будто время стало,
Куда ни взглянет – снова, снова

Безумный взгляд лишь Настин видит,
Его он люто ненавидит,
Но больше нету ничего
Перед глазами у него…

Как зверь он раненый носился,
К тем соснам в лес он побежал,
Упал, кричал, рыдал и бился,
В конце умолк и застонал…

Ко всем покаяться взывая,
По речке вверх, неподалеку,
Белела церковь небольшая.
Туда, как к чистому истоку

Однажды занесло Афосю,
И он притих и оробел,
С надеждой и немым вопросом
На светлый лик Христа смотрел.

И Батюшка, уж лет преклонных,
Там исповедовал его,
И ниц упал перед иконой -
Пошла молитва из него.

Он стал ходить туда к Воскресне -
В душе настраивался лад
Среди теплящихся лампад,
И от Евангелийской песни.

Афон из знахарского рода,
Сказать здесь надо, исходил.
Любил он жизнь, любил природу,
И то, что Настю погубил

Сильнее все его терзало.
В молитве сердце вдруг сказало:
Казниться хватит, что не дюж,
Спасти ты должен сотни душ.

Взгляни – страдающих так много,
И чтобы заслужить прощенье
За тяжкий грех свой перед Богом,
Отдай себя траволеченью.

Лечи бессребренно, полушки
С крестьян не станешь даже брать,
И будешь в маленькой избушке
С молитвой хворых принимать.

Грехи есть в прошлом у Святого,
У грешника ж надежда есть –
Достигнуть Царства Неземного,
С любовью понеся свой крест…
   
Ох, время, чем его измерить?
Хотя с тех пор прошло лет двадцать,
Афося, можете поверить,
Моложе, словно, стал казаться.

Он как-то кротче стал, добрее,
Улыбкой мягкой озарен,
На помощь всем спешил скорее,
И поспевал повсюду он.

Не объяснить, какую радость
Всегда Афоний излучал,
Когда он видел благодарность,
Кого-то к жизни возвращал.

И все вокруг к нему тянулось,
В нем тайнознание проснулось,-
Надев сермяжный  архалук ,
Он по росе спешил на луг,

Где разговаривал с цветами,
Язык животных понимал,
Любвеобильными глазами,
Казалось, мир весь обнимал.

Конечно, давняя заноза
В его душе осталась жить,
Но знал, что не помогут слезы –
Вину лишь можно искупить.

Оставим мы его пока
Под сенью девственной природы,
Где очень мало значат годы,
Когда с ней добрая рука.

Одна история случилась
В краю благословенном том –
Крестьянка Маша полюбилась
Володе-баричу, причем

Влюбился с первого он взгляда.
Бывает в русской красоте
Смесь стати, мягкости и лада,
И глубина при простоте. 

Владимир барыней-вдовицей
Воспитывался в строгих нравах,
Его судьбой распорядиться,
Считающей себя по праву.

В его влюбленности сказалась
Тоска по ласке и казалась
Ему Мария детским сном –
Мечтой в тумане золотом.

Но вовсе не был он наивен,
И знал, что матушка никак,
Сколь Машин вид не будет дивен,
Не даст согласия на брак.

Все время в мыслях были рядом,
Но лишь украдкою встречались,
А вскоре, обманув преграды,
В церквушке тайно обвенчались.

Еще одно здесь любопытно –
Им дядька все сокрыть помог,
Гусар, известный волокита,
Драчун, кутила и игрок.

Когда же мать через дворовых
Узнала все – озлилась, страх!
Но дело быстрое влюбленных –
Была уж Маша на сносях.

И вот, дочурка появилась,
Светлее в доме словно стало,
А барыня все пуще злилась
И на прислуге зло срывала.

Никак ей не было покоя,
Что сына девка увела,
Их разлучить любой ценою,
Она лишь случая ждала.

Однажды летом, крепостная
Пропала на три дня, гуляя.
Ее за косы оттаскав,
И зуботычин надавав,

Сказала, со свету сживет,
Но будет все же ей прощенье
И даже с милым обрученье,
Когда ребенка украдет,

В глухом лесу в болото бросит.
Аж девку затрясло в тот миг.
Впилась в глаза ей: жить ли хочет?!
Одна лишь жизнь на двоих!

Представился удобный случай,
И девка выкрала дитя.
Об этом знали только тучи,
Печально по небу летя.

Дрожа, несла и в глушь попала,
Но в тину бросить не решилась –
Года кукушка засчитала,
Живое что-то в ней пробилось.

Девчушке было больше года,
Бежала, падая, за ней…
Стояла чудная погода
Богатых жизнью летних дней.

Сказали Маше, что цыгане
Украли дочь и увезли.
Вчера плясали в балагане,
Теперь пылят себе в дали.

Она от горя онемела,
Два дня проплакала, не ела,
На третий в церковь ту пошла,
Склонилась в ней, шепча слова:

“О, Матерь Божья, Пресвятая!
Молю Тебя, дитя спаси!
Как Ты когда-то, я страдаю…”
И Маша тут лишилась сил…

Влечет, как в сказку, на природу,
Целит гармонией она, -
Как чудно серебрятся воды,
Когда ласкает их луна,

Как щедро ландыш источает
В лесу весеннем аромат,
Зари вечерней в дымке тает
Последний жизнетворный взгляд,

Холмов пушистые вершины,
Как груди матери нежны,
И как цветущие долины
Благодарением полны.

Любовь нас всюду окружает,
Безмолвный хор поет вокруг,
Нас так лелеет и спасает
Природа – наш великий друг.

Но следуют так мало люди
Законам этой красоты,
И распинают на кресты,
Границы строят, мстят и судят.

Эх, всем жилось бы много лучше!
Так, намотав свои онучи ,
Подумал наш бобыль , вздохнул,
И ноги в сапоги втянул.

Привык он чем-то жить незримым,
Что для иного невдомек,
Прекрасным, но неуловимым,
Дающим для него урок.

И под иконкою в киоте ,
Когда молился на коленях,
И где бы ни был на природе,
Всегда в нем было ощущенье

Чего-то доброго, большого,
Повсюду и внутри него,
О чем никак не скажешь словом,
Но охранителя всего,

Что прорастало, расцветало,
И жаждало слиянья с ним…
Однако за окном светало.
Он также жил своим простым,

Но делом очень даже нужным,
И в нем незримое скрывалось.
Прохладой веяло снаружи.
Кряхтя, водой облился малость,

И в лес подался за далихой ,
Свое местечко знал одно.
Да, к счастью, есть не только лихо,
И исцеление дано.
А заодно хотел брусники,
Грибов набрать и земляники.
Вот в глушь забрался, и в тот миг,
Когда к березке он приник,

Внутри, как что-то оборвалось –
Какой-то странный всхлип услышал,
Иль, может, это показалось,
Потом еще один, потише.

Он обомлел, когда увидел.
Схватил, скорей к груди прижал,
И больше ничего не видел –
Назад с ребенком побежал.

Дитя выхаживал он долго,
Простуда сильная была.
Спасения просил у Бога,
Но удивлялся, как могла

Малютка в дорогой одеже
Попасть в сырой и дальний лес.
Видать, кого-то спутал бес.
“Но что мне дальше делать, все же?”,-

Давно он понял, что случайным
Нам мнится что-то потому,
Что слепы и не знаем тайны
Восхода к сердцу своему.

Спалил он платье дорогое,
А из понитка  накропал.
Оставил жить ее с собою
И Василисою назвал.
 
Часть третья

Василиса

Свободно Дух Святой летает –
Не схватишь, сразу исчезает,               
Не купишь, злато презирает,
И лишь любовь он привечает. 
 
Мы в малом познаем большое,
Когда, целуя детский пальчик,
В ребенке вдруг себя откроем,
И видим мир уже иначе.

Не ведал даже Афанасий,
Что столько есть в нем от дитя –
Он от души смеялся с Васей,
Ласкал, играя и шутя,

Гулял, рассказывая сказки,
За нею нянькою смотрел,
Когда же закрывала глазки,
То, убаюкивая, пел:

“Мое сердечко дорогое –
За лесом солнышко укрылось,
Зато вечернею порою
На синем небе появилась

Звезда, чье имя Василиса,
И свет ее хранит тебя.
И ночью деточке приснится,
Как унесет она, любя,   

В страну волшебных сновидений,
Где счастье Васеньки живет,
И легким взмахом добрый гений
Живую сказку создает…”

Бежало время год за годом,
Афоний с Васей трудно жили –
В крестьянстве все дается потом,
Питались скудно и постились.

Коренья в клети  сохли, травы.
Чтоб все больные стали здравы,
Кому ревень , кому насон ,
Крестя, вручал наш дед Афон.

В благодарение давали
Яичек, хлебца, молока.
Не знали бы они печали,
Но было странно, что пока

В избушке люди пребывали,
Васюша хмурилась сурово,
И как приветить ни старались,
Не говорила даже слова.

Когда же уходили, будто
В нее бесенок залезал –
Не умолкала ни минуты,
Бесенок весело скакал.

Мы сами для себя загадка:
Подчас от ерунды хандрим,
Смеемся же, когда все шатко,
И не поймем, чего хотим.

Но здесь Афон причину знал –
Душила Василису ревность,
Ко всем рождала в ней враждебность,
Кому он чем-то помогал.

Хотелось ей, чтобы всецело
Одну ее отец любил,
В ней что-то злилось и кипело,
Когда он всем себя дарил.

Афон страдал и разрывался,
Задобрить и ласкать пытался,
Но ласкою нельзя помочь,
Когда душою правит ночь.

Она росла и расцветала.
С влекущей, яркой красотою
Красавицею вскоре стала,
Какие не дают покоя,

В каких влюбляются мгновенно,
И, пребывая в полусне,
В объятьях сладостного плена,
Сгорают в жертвенном огне.

Высокий рост, густые брови,
Как смоль, горящие глаза
О страстной говорили крови,
В которой пряталась гроза.

Но суть ее маскировалась
В обилье шуток и веселья,
И иногда лишь раскрывалась
В оттенке легкого презренья

Ко всем, кто таял, размягчался,
Мечтал, томился и вздыхал,
И речь терял, когда влюблялся,
Ну, в общем, слабость проявлял.

Напротив, прибавлялось словно
Какой-то властной силы в ней,
Когда любовный взгляд покорно,
Страдая, следовал за ней.

Кому ж дарилось вдруг спасенье
Инстинктом самосохраненья,
Дивился после, как он мог
Легко так проглотить крючок.

К Афонию ж, подчас, кидалась,
Целуя в бороду его,
В смеющихся глазах купалась.
Казалось, больше ничего

Кроме тепла ей не хотелось –
К груди прижаться, замереть,
Впитать в себя Афонью нежность,
Любовь его, и умереть.

Но знала втайне, про себя,
Что ей в нем что-то неподвластно,
Чего она желала страстно
И ненавидела, любя.

Вот, как-то, есть за стол садится,
Но аппетит совсем пропал,
На что-то начинает злиться,
Афон же на печи лежал.

Как зверь внутри скребется, бродит,
И, кулаком разбив яйцо,
Вскочила, вдруг к печи подходит,
И плюнула ему в лицо.

Нежданно полюбив кого-то,
Иль ставши чьей-то, вдруг, мишенью,
Всегда встречаемся мы просто
Со светом со своим и с тенью.

И кротко посмотрел Афоний,
И понимал он все, и помнил,
Всю боль ее в себя вбирал,
Невидимое прозревал.

Искала силу Василиса,
Которой можно управлять,
Которой человек боится,
Которой можно подчинять.

Так к ведьме в лес она попала,
Жива была еще старуха.
Совсем избушка волглой  стала,
В ней жабы прыгали на брюхе.

Вокруг кокорины , колоды ,
Вначале тальник , дальше топь,
Немало гибло в ней народа,
Сошедшего с болотных троп.

Одолевая отвращенье,
Вошла в избу, зажавши нос:
- Хочу приняться за ученье. 
- Наследство примешь? В чем вопрос!

С тех пор она желанной силой
Все более овладевала,
Иль сила та ее водила
И ею хитро управляла.

К ней больше бабы обращались –
То приворот, то отворот,
А мужики ее боялись –
Глядишь, и душу отберет.

Наряд ее теперь был важен,
Карминной  вышивкой украшен.
Любила ездить на базар,
Покрасоваться, взять товар.

Заискивая перед нею,
Старались даром что-то дать.
Бывает слаще меда власть,
И ярко светит, да не греет.

Жила она уже отдельно,
Афон же сильно горевал:
“Ох, Вася, колдовство смертельно”.
Ее, как мог, увещевал:

“Сходи в церквушку ты, покайся”,-
Но рядом стать уж не могла.
Афоний высох, исстрадался,
Перед лампадкой дума шла:

Чего хотим, о чем мечтаем,
О чем, склонясь, в молитве просим,
Как часто мы не понимаем,
Что счастье только в сердце носим.

Спор пуст – что истинно, что ложно,
Что Бог живой не убедить.
Но убедиться в том возможно,
Начав лишь действенно любить…

В деревне кроме Афанаса
Лишь Федор так смотреть умел –
Ее не только не боялся,
Как малое дитя жалел.

В расшитой ситцевой рубашке,
И кудри – русые барашки.
Открытый добродушный взгляд
Располагал и всем был рад.

О, как ее к нему тянуло,
Притом, на части вся рвалась –
Та сила не пускала, гнула,
Другая ж сила поднялась,

Как будто что-то в ней рождалось
Неведомое до сих пор,
Какое-то томленье, радость.
Кусала губы – это вздор!

А взгляд его был мягок, нежен,
И, силой духа сострадая,
Был он пронзителен, безбрежен,
До дна ей в душу проникая.

К тем временам, сказать особо,
Пропало несколько парней.
Ходили слухи лишь, но злоба
Все больше проявлялась к ней.

И братья Федора, однажды,
В лесу ее подстерегли,
И многих ненависти жажду
Они здесь утолить смогли.

Наотмашь били батогами –
Не нужен больше разговор,
Пришел твой срок, окончен спор,
Поплачь кровавыми слезами.

Васюша не сопротивлялась,
И каждый ей удар, казалось,
Не убивал ее, не злил,
А облегченье приносил.

Афоний с Федей прибежали,
Она была еще жива,
В крови вся, на руки подняли,
И прошептала им слова:

- За все…за все меня простите…
За лесом солнышко садилось.
Куда ж вы, лебеди, летите?
За ними вслед душа просилась.

30.03.2003 г.   
 
Словарь редкоупотребимых слов:

 Обабки – подберезовики.
  Молодуха – молодая замужняя женщина.
  Киприда – одно из имен Афродиты.
  Тюря – крошеный хлеб в квасе.
  Кулеш – жидкая пшенная каша.
  Полушка – самая мелкая монета.
  Сермяга – грубое некрашеное волокно.
  Архалук – род короткого кафтана.
  Онучи – обмотки для ног под сапоги или лапти.
  Бобыль – безземельный крестьянский бедняк.
  Киот – остекленная рама для иконы.
  Далиха – грудная трава.
  Пониток – крестьянское полусукно.
  Клеть – чулан, сарай.
  Ревень – лекарственное растение, корень идет на слабительное.
  Насон – дикий мак. Применялся от сглаза, порчи, скорби.
  Волглая – сырая, влажная.
  Кокорина – коряга.
  Колода – павшее толстое дерево.
  Тальник – небольшая ива в виде кустарника на болотных местах.
  Карминный – ярко алый.