Болтливое дерево и художник

Здравствуйте, господин художник, хилый да востроглазый!
Вы до нашего леса снова?
Продолжу свои рассказы!

… А еще у нас есть дерево-криворучка,
как сентябрь – так листьев своих удержать не может.
Шелестим ему: «Соберись! Неужели с нами не хочешь побыть осенним?»
А оно уж вовсю страдает, чернокожие ветки то эдак, то так заломит,
не пойми чего в воздухе пишет ими – то ль руны, то ль иероглиф,
и само себя не поймёт, само себе вавилончик.

… А ещё у нас есть дерево-отщепенец,
сторонится нас  –   рощи,  на отшибе стоит,  сухое.
От своих односмертниц щепочка лодочкой как ладонью на нём отстала,
всё ей хочется до земли доплыть да попасть в лесную сказку  перерождений,
поскорей забыться в душном тёмном месиве перегноя,
вот и просит всех громовержцев, чтоб от ствола уж как бы и неродного
отодрал бы её  милосердный  ливень, всё просит бури.

А художнику, видно,  рассказы мои ни в глаза, ни в уши,
к одному лишь дереву-древу душой своей  прилепился.      
«Ясен ясень, – взывает,  – где моя любимая?» – вопрошает,
называет его не по-нашему – Иггдрасилем.

…Не держись ты корней да песен, езжай-ка, художник, к морю,
и хлебни его красок вволю, и влаги его наберись как браги,
да залей глаза до краёв до самых златоконьячным солнцем.
Ты увидишь маяк в полосатом чулке великанши-девы. –
Нет! – скорей, в колпачке буратиновом. Мальчик-то был из наших!
Всё гадаем, возможно  –  пино- (сосновой) крови,
кто-то слышал, папаша к нему обратился: «Моя соснушка».

А ещё ты увидишь трёх личностей странноватых.
Одноглазый, в войлочной, типа киргизской, шляпе,
длинный плащ на нём ни к селу ни к городу. Вроде, слегка нетрезвый.
А второй в камзоле расшитом, смешных галифе, сапогах клювастых,
борода метлой, несолидно выглядит, не по-божьи.
Ну а третий сомнителен вовсе: то ль правда бог, то ли, я бы сказало,  трикстер.
Лохмы рыжие  – Дэвид Боуи, право. Глазами умён, как дьявол.

 На морском берегу склонились при виде двух деревяшек.
«Что за чёрт!» –  говорят, –  корявы, лежат не дышат,
ни судьбы у них, ни движения крови, цвета живого на них не видно.
Создадим друг для друга их, что ли...». И берутся за божью свою работу,
ну а ты за свою – при тебе  всегда карандаш из кедра.

И не стать тебе деревом-криворучкой, ты кистью своей удержишь
карандаш кедровый да кисточки черенок сосновый –
он привьётся к руке, и белка-щетинка на нём запляшет.
И не быть тебе деревом-отщепенцем –
без  игры, без цвета, мёртвым, остолбеневшим,
И вообще ты из ясеня сделан (знаю я эту Эдду!)
а подруга тебе из ивы, да имя вам – Аск-и-Эмбла.