Последний поход Арделяра Каршандарского

"Он
вгрызается
в тишь
лазурной глади,
вращается
слов его
центрифуга,
чтоб он и мир,
друг в друга
глядя,
никогда
не смогли
приручить
друг друга"
Юля Федорищева

"Знает любой, что волчонок
становится волком.
Маленький воин,
ждать осталось недолго"
Лиса Миланки

"Я ползу по всемирной свалке искорёженнейших идей –
Слабый мальчик в бунтарской майке,
Правнук истинных сверхлюдей"
Маша Костина

"Браво, парень, ты не грустен нисколько.
Завтра в дальний путь, а пока
Все по плану – ты становишься волком,
Ты знаешь все, что нужно в жизни волкам."
Олег Медведев

Ветры шалые
рвут шали,
Шкодливые штормы
шуршат шторами.
Шум,
шелест,
шорох.
Шаткие нервы,
дома обветшалые,
и зашуганный взгляд,
стиснутый в тесных шорах.
То не пуганый ПГТ,
не заклятый затворник ЗАТО.
Во всей наготе,
от младых ногтей,
вечное демисезонье в оперении золотом.
Взвихрена,
Разворошена
изжелта-изжёванная,
исписанная листва.

Здешние ваньки больше не встанут,
больше не вспомнят родства.
Мыкаться им в сопливой,
гноящейся слякоти,
в пыли и бутылочном крошеве шарить бычки и копейки,
тушу замызганную мять на шершавой скамейке
и замерзать,
голодать и
плакать, и
пить до зелёных чертей.

Мы теперь подошли к последней тревожной черте,
змеящийся ворох наших тонких кишок скоро пустят на колбасу,
продадут с молотка страну без двора,
без кола,
босую,
по миру пустят,
пустят её по рукам
и будут хватать и мацать,
осклабив пасти слюнявые.
Все пискари нанизаны на кукан,
все на крючке дешёвого китча и сладкой халявы.

Теперь не проходит ни дня без подобных дум:
что оставили нам,
какой указали путь нам,
непутёвые,
беспутные,
гонявшие в Денди и в Дум,
сгинув в тупой и сытой стабильности Путина?
Всё предательски прежнее,
всё разительно розно,
Затворы,
засовы,
замки по всему Замкадью.
Ни зги не видно.
Домом Советов,
дефолтом,
Грозным,
Бесланом,
Норд-Остом
самое чистое сердце и то загадили.

Зелёные стёкла ощерили дула винтовок,
в тихом шуршании чёток,
в звоне заутренном,
казалось бы, спи бесконечно и беспробудно,
под пристальным оком,
бдительным взором Старшего Брата-Гудвина
Но мой Изумрудный город чуток и тонок.
Прохлада покойных коек,
гул барахолок,
заманчивый дух помоек.
Сугробы и терриконы кажутся горными пиками.
Пронзён,
пронизан
антеннами и хвоинками,
продут бурливыми,
бродячими ветрами.
Еду домой,
трясусь в расхлябанном траме,
мимо роддомов,
дурдомов,
контор ритуальных услуг.
Клонит ко сну.
Надо мною застыли стрелы подъёмных кранов,
над городом нищих,
бездомных
и бродяг.
Вещают с экранов,
повсюду вещают с экранов,
повсюду вещают с экранов и ложь городят.

Просторы прошили азимуты и пеленги,
под небом –
ясно-лазоревым
или пегим,
забираясь в сосновые снежные выси,
мчатся вперёд лошадиные рыси,
мчатся вперёд лошадиные силы.
Что я такое –
мелочь!
Но завтра для всех занимается светоч,
для сильных и смелых,
для сирых и хилых.

Дымился кругом человечий халяль и лился душистый кагор.
С вырванным сердцем и выдернутой чекой
Бились друг с другом,
гремели громады гор.
Я жил тепличным цветочком,
изнеженным барчуком,
так похожий на тысячи наших с тобою сверстников,
но теперь,
когда пройдены вёрсты,
полосы свёрстаны,
воздух разорван воплями,
взрывами смертников,
не за горами весёлые грозные вёсны.
Идут чередой родники, надежды и лесенки,
образы и образа утопают в плесени,
гложет печаль,
но разбаррикадилась дорога из жёлтого кирпича,
но тайга расфлажена,
заряжена герильей.
Эту землю кровью своею предки мои обагрили,
бесценной,
чудовищно дорогой.
и за неё руками,
ногами,
зубами держусь я,
и пусть сегодня Россия исполнена ужаса,
для всех деревянных жандармов Урфина Джюса
стариной Прометеем уже уготован огонь!

Мы знаем – так не годится,
так не пойдёт!
и ищем,
и пробуем,
как бы устроить правильно.
Арделяр Каршандарский выступает сегодня в поход
до самой последней,
самой счастливой Краины.