Лилиенкрон. На Альдебаране. Пер. А. Добрынина

На Альдебаране

Две синих бабочки размером с галку
Вокруг шатра порхают моего –
Высокого парчового шатра;
Под сводом этого сооруженья
Рубин немыслимой величины
Вращается и нежно-алым светом
Порой все помещенье заливает.
Вокруг шатра по зелени газона
Павлин гуляет – он как сера желт.

Я князь, я правлю на Альдебаране,
И блажь моя сегодня такова,
Чтоб все меня покинули немедля –
Народ, вельможи, дворня и охрана.
Я остаюсь один. Моя рука
Вальяжно делает призывный знак,
И шествие является мгновенно:
Два безобразных негра-великана
И прочая разряженная свита
Сопровождают связанную деву:
Атласной лентой руки у нее
Так связаны, чтоб, упаси Господь,
Не причинить ей ни малейшей боли.
Ее как пленницу ко мне ведут,
Я на нее гляжу и умиляюсь:
Она подходит опустив глаза,
Смиренно, но с достоинством огромным.
Слезу непрошеную отерев,
Я с пленницы снимаю быстро путы –
Ведь это же бесчестье и позор.
И вот она стоит передо мной
И ждет – точь-в-точь Христос перед Пилатом
Или как грешница перед судом,
А я весь суд собою представляю.
Ее хитон, струящийся до стоп,
Порозовел в свечении рубина.
И молвил я, внезапно помрачнев:
«Ты королевой на Земле была,
А я – твоим рабом, но здесь, сейчас
Всё по-другому: ты – моя рабыня,
А я – король. Ты слышишь? Я – король!»

Ее глаза встречаются с моими,
И в них я удивление читаю,
Которое сменяется насмешкой.
Она спокойно произносит: «Да».

«А по ночам, когда на небо смотрим,
На те миры, что не видны с Земли,
В их потрясающем великолепье,
Мы видим точку Солнца в глубине,
Ну а Земли не разглядеть отсюда –
Земли, где ты жила как королева,
А я как нищий жил, как жалкий раб,
Но здесь, я повторяю, ты рабыня,
А я король и повелитель твой».

Ее глаза встречаются с моими,
И в них я удивление чимтаю,
Которое сменяется насмешкой.
Она спокойно произносит: «Да».

«На той планете я любил тебя –
Я, нищий, смел влюбиться в королеву,
А ты меня за это презирала,
Своим клевретам льстивым позволяя
Травить меня, глумиться надо мной.
Те сумерки, куда меня изгнали,
Та колыбель студеная туманов
Ко мне и то была добрей, чем ты.
Зачем ты так со мною поступала?
Ты вспоминаешь ли ту ночь зимой,
Когда мы в зале у окна стояли
И ты велела показать тебе
Альдебаран? А вспоминаешь ты,
Как суетливо я медвежьей шкурой
Окутал твои маленькие ножки,
Чтоб в туфельках не простудилась ты?
Я показал Альдебаран багровый;
Вопросы ты смешные задавала,
Так милостиво глядя на меня.
А мы с тобой наедине ведь были,
Так близко видел я твои уста,
И обнял я за талию тебя,
И ты моей руки не оттолкнула,
Наоборот – ко мне ты потянулась,
И мы поцеловались… А потом
Ты стала недоступной, как и прежде,
И эта неприступность сорвала
Меня с моих небес. И я увидел
Тебя в санях, в роскошных соболях,
Укрытую багряным покрывалом –
Под нежный колокольчиков трезвон
Ты так же нежно прижималась к принцу,
А он со смехом обнимал тебя,
И обезумел я, а позже умер –
Меня убил тот нежный перезвон.

Я здесь проснулся, на Альдебаране,
И долго ждал – до нынешнего дня –
Пока и ты не воплотишься здесь.
Как и тогда, мы молоды теперь,
Но мы теперь местами поменялись,
Так воле повелителя внемли:
Хочу, чтобы меня ты полюбила
Здесь, в новой жизни, в бытии ином».

Презрение ей губы искривило,
Она взглянула на меня в упор
И голосом, надтреснутым от гнева,
Произнесла: «О, как ничтожен ты,
Раз лучшего не можешь ты придумать,
Чем существу беспомощному мстить!
Припомни, как ты вел себя со мною
Той самой ночью? Да юнец зеленый –
И тот себя смелее бы повел.
Чего ты ждал – чтоб у тебя на шее
Повисла я и стала бы мурлыкать:
“Ах, милый Гансик, я тебя люблю”?
Но если бы ты сгреб меня в объятья –
Так, чтоб дыхание перехватило, –
И мне сказал бы, робкой, онемевшей,
Что никогда меня не бросишь ты;
Но если б ты по-волчьи прыгнул в сани
И в сердце нож сопернику всадил,
В его счастливо бьющееся сердце,
То я, испугана, потрясена,
На грудь твою упала бы в восторге:
Возьми меня и будь мне господином,
Возьми меня – тебя уже люблю я,
Моим единственным мужчиной будь».

«Освободить ее! Конвой, назад!
Ты видишь: мы одни друг против друга.
Скажи лишь слово – подхвачу тебя
И вознесу на трон как королеву.
Здесь люди лучше жителей Земли,
Присуще им взаимопониманье,
Здесь нет уже душевной глухоты,
Которая так портит жизнь земную…»

Но, голову прекрасную подняв,
Движеньем, полным гордости холодной, –
Как будто бы отшвыривая что-то, –
Она меня к молчанью принуждает
И, повернувшись, тихо прочь идет.
Над нею два огромных мотылька
Беззвучно машут синими крылами;
Как кавалер блестящий, рядом с ней
Павлин сернисто-желтый выступает,
И заливает нежно-алым светом
Всю эту сцену царственный рубин.