Посмертно

Провозгласил его гением народ,
Спаситель, срывающий с крестьян кнут.
Шелест свежей весенней травы,
Скошенной около часу назад.
Губами молочными манят забавы ребят…
Голубые, ясные, как небо очи,
А кудри ласковые!.. Шелку подобие…
Венок, печально всем известный,
Бредом, выманивший бесчестно. Он – сброд!
Он – вор и жулик! Убийца таланта и жизни счастливой.
Огонь и запал, нагло украденный из глаз,
Они теперь не те…
Пустые, серые; судьба жестка.
А глотка не горланит песни,
В ожидании очередного кабака,
Чтобы теперь уж наверняка убить тебя.
Приют последний скорбь отобрала,
Слишком долгой дорога была, поэт не выдержал себя.


Революционер, большие буквы,
Красен твой мундир.
Одним хлопком ты кончил муки,
Верно, может, поступил?
Свинцом теперь горит твоя грудная клетка.
Залил вдоль и поперек акрил.
Он умер с распростёртыми объятиями,
Любовью нетерпим, нежностью не остановим,
Но безнадёжно никому,
                никому,
                и никому не нужен был.
Ни нежность, ни любовь поганая!
Голос, словно пули выстрел –
Гром средь неба ясного.
Пустынно поле. Ты один. Среди книг и бумаг бесконечных.
Накарябай письмо – прощальный ответ,
Всем своим бывшим соблазнам.

О, человек, расчетлив ты, не спорю!
И дело ваше удалое
Финиш выдержало спешно.
План, задуманный коварно,
Тайной облаченный,
Придуманный в пещерах страшным человеком,
Кончился весьма, весьма успешно.
Все мертвы.
Один – застрелен, другой, другая –
                На трубе.
Зеркало разбито, плачут вдовы,
А ворон хохоча, клюет прямо в сердце толпе.
Я зла; быть может, даже слишком,
Однако рвать, метать – не стану!
И в клетке зверь имеет гордость,
Но, знаешь, милый, дорогой,
Молчать сейчас опять не стану,
Хочу спросить тебя:
                За что?!


К божественному лику ладонь протяну,
Чтобы спросить у него: да за что?!
Ты приучил всех нас к вину,
Облил талантом, не жалел ни злато,
Ни души своей.
Вознес ты нас к Богам Олимпа,
ТЫ сделал нас… Богами!
Но за что?!
Затем – вдруг – совесть оживилась,
Один, второй и третий разом,
Упали в пропасть –
                Стук копыт.
И склонность к суициду.


Цилиндр черный, темный галстук,
Пальто серее, мальбрук темнее,
Снаружи – тошно,
Снаружи – виселица,
А темный галстук все давит,
                Давит! Душит он меня!
Зажег огонь без спичек!
Но кислорода не хватает, плююсь я,
Точно рыба!
Глазницы блещут,
              Ноги трепещут!


Когда пришел он из тумана,
Ворвался прямо в дом, как варвар,
Застал меня врасплох, поймал на месте,
Тогда цветок во мне повял,
И заменилась роза колючим репейником.
Скрипя и корчась, он промолвил:
«Ты станешь для нас ошейником –
С мозгами и листом бумаги. Перо предоставляю я».
Задул холодный ветер, снежный,
Мурашки бросились в толпу, сбегали втихаря,
Но я стояла. В руке был нож-перо.
Он подошел, я отпрянула.
Готовясь к схватке, представляла шкуру тигра,
Его плоски, морду: душою воспрянула.
Иди сюда, подлец несчастный!
А он стоял, давя ухмылку,
В зубах остатки плоти и чей-то штанины,
Зияет в окошке рассвет.
«Ты поторопись, уж на улице свет»,
Мой друг развернулся, поправил сюртук,
Вдруг – направился к выходу.
Проник внутрь меня страшный недуг,
Наша профессия – такое убожество.
Все прошлое и будущее,
Все писари, поэты, литераторы
                В моей ладони!
Вот – несколько шагов – и в спину,
Кровь хлещет гейзером.
Товарищи, мы победили,
                людская месть свершилась!
Вдруг – нечто восстало – глаза повернулись,
Померк на улице свет.
Ни солнца, ни звезд не видать,
Как страшно смотреть на горящий скелет,
В горло попала ресничка:
То ль грусть, то ль печаль
Так внезапно и некогда вскрылась. 
Глаза округлились: пропало перо!
Чернила разлиты по полу.
Ты – вор! Ты – не поэт!
                Жалкое подобие.
Из горла вырывается сопливый крик,
По пальцам потек бархатный шелк,
И молнией пронзило сердце знание,
Куда угодило мое перо.
А он стоял, злобно щерясь.
«На этот раз ты проиграл, слезливое зеркало».