Би-жутерия свободы 322

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 322

Я сожалею о том, что всю свою дремучую жизнь был атеистом и верил только в Судьбу, – продолжил профессор Пиггинс свою речь. – Теперь, когда о жизни после смерти я отзываюсь, глядя сверху вниз и назад, как о заоблачно-пространственном витании, фатализм представляется мне потрескавшимся юмором, фривольной шуткой над заблудшими овцами, добровольно принявшими образ покорных людей. Во многих вопросах я занимал неустойчивую позицию болотного вальдшнепа, и нерегулярно следил за сахаром в крови, заменив глазированную воду на газированные сырки. Это ощущаешь ещё острее, когда душа весом в 20 граммов, что подтверждается последними исследованиями учёных с мировым именем, расстаётся с телом и оно облегчённо вздыхает на прощание. Там где я пребываю (слово «нахожусь» не может правильно отразить место моего расположения – расплывчатость его основная черта), не существует отторжения живых тканей, а значит, нет смерти. Поэтому никто меня не поздравит с Днём Смерти, а он ничем не уступает общепризнанному Дню Рождения. Но в итало-немецком шоу «Похождения Фангуло Кнабе» избежать условностей в передаче моего безимущественного состояния не удастся.
Я облекаю чавкающие мысли с их непролазной грязью в красочную одежду ничего не значащих слов. Высшее существо довлеет надо мной, вдыхая в мой дух опрокинутое видение, схожее с ощущениями космонавта в воображаемом отрезке пространства. Здесь, Наверху, невозможно:
медвежье вторжение извне с запусканием лапы в колоду карт;
вычеркнуть из необходимого оставшиеся зубные отложения в памяти, цитируя рудокопа – рыжего полицейского из Нью-Порка;
испытать земное наваждение первосданной стеклотары;
сидеть на больничном с трёхразовым пытанием и пересаживаться в кресло с обочинами подлокотников;
платить звонкой мелочностью, требуя сдачу;
заказать трио теноров «Бас-мачи» ;
предвидеть меркантильное чувство невосполнимой у-у-у-траты;
воспринять зыбучие песочные часы на сгибе времени;
правильно оценить волокнистую ткань относительных знаний и
Но здесь на душе не остаётся осадка и не пахнет илистым дном.
Передаю вам, что Верховный сервис неподражаем и не идёт ни в какое сравнение с Земным. В неподдающемся описанию и лечению безвременном пространстве на инстанции слежения за...  имеется столько Богов, сколько заблудшим душенькам угодно.
Не буду никого из Божеств выделять особо и рекомендовать, а также не сообщу, кого я выбрал, потому что Мой предупредил – не ставить его в неудобное положение, ибо к Нему бывший люд выстроится прямоугольником. Мой боится (над Ним ведь тоже имеется Верховный Суд), что не справится  с полирассадником  хамства – толпой желающих добиться аудиенции из моргов и  иных мест захоронений оболочек, где работа уже не в тягость.
На земле существует бесчисленное множество способов осуждения недоступного и непонятного избавлением от строптивых смертных, например, расстрел. А так как на клочковатое небо со всклоченной бородкой перистых облаков народишко попадает в мёртвом виде, то и пулями человеческому горю не поможешь.
О здешнем питании, которому я отдаю предпочтение, не требуя ничего взамен, трудно что-либо сказать, поэтому промолчу о выпечке коржей наполеона. Перечисление всего, предоставляемого в различных немыслимым людям видах, может вызвать зависть у тех, кто намеревается остаться с женщиной (желание в высшей степени похвальное, но неосуществимое – я не людоед, хотя с удовольствием позавтракал бы Ею и никто бы меня за это не осудил).
Я, не педаль газа, которую ничего не стоит утопить в полу, и не держащий свою языковую колбасу за зубами, существую для вас в памяти, не в пример земным и земноводным и питаюсь чистейшим безвоздушным пространством с добавками волн электромагнитных полей, несмотря на то, что кнопочная система по переключению внимания у нас в космосе сильно поистрепалась. Мне первому в Истории челоувечества удалось сойтись с дистанцией, выдохнувшись, не покрыв её, потому что дорожил дружбой, когда она падала в цене, облизывая ухоженные помадой губы.
Я не немой, объясняющий на пальцах несуществующие словосочетания. Кто-то назовёт их гимном слабоумию, ну и Бог с ними. Ведь эффект от сказанного зависит от умения пользоваться им.
Здесь я содрогаюсь от Одной лишь ослепительной мысли. Вторая возникает, но... На третью даже не надеюсь.
Признаться, вторая гложет больше первой и третьей. Почему я не успел запатентовать летний бюстгальтер-холодильник со шлейками для кормящих матерей и вместительными чашами на оба полушария? Ведь без меня никто до этого не додумается. Доложу вам, меня никогда не тянуло стать космонавтом, направленным на принудительные работы в гравитационном поле Земли. Не спорю, работа – лучшее лекарство, но главное не передозировать. Разве астроном любит астры меньше чем дама незабудки поклонников?
На душе промозгло и мерзко? За окном непогода и слякоть?
Подтвердить прогноз выгоды возможности не предоставлялось. Правда присутствовал момент, когда герметизм вокруг меня  накапливался наподобие сгущавшейся атмосферы партийных собраний. Поэтому ещё там, в смутном прошлом, я пытался, заблудившись в трёх соснах, соснуть на песке, и уж потом нащупать опухолевидные уплотнения в Неощутимом, тем что когда-то называлось кончиками пальцев. И всё для того, чтобы определить, содержат ли мысли законсервированные в черепной коробке канцерогены.
Потом густой туман соседней галактики Андромеды, оказавшейся, по последним подсчётам, меньше нашего Млечного Пути, рассеялся. Солнце полоснуло лучом № 254  по незащищённым глазам, и я произнёс замечательные слова моей давней подруги памфлейтистки Авроры Мартовны Раритет – старушки сошедшей с ума после того как ветер унёс её не в ту сторону и она перед зеркалом сама с собой перемигивалась: «Протри стекляшки глаз на окружающее, они у тебя запотели от непосильных мыслей».
Я почему-то вспомнил о  Кагановиче – ответственном за экстренные железнодорожные сообщения между городами и по радио, на которого Аврора Мартовна была безумно похожа от паха до мочек ушей, поэтому я здесь стараюсь не падать духом, а если такое случается, выбираю облачко помягче, потому что в обществе девушек – практиканток любви представляю себя котом в сметаннике.
Утихла пульсирующая зубная боль города. Остаются порывы витаминизированного солнечного ветра, не раз спасавшего вверенную мне свыше ситуацию, зиждущуюся  на интуиции и данную мне в успокоении в зарослях воображения.
Отмечу, что из всех домов свиданий с черепашками крыш и с приведениями ваш – самый терпимый, а не блекнущая профинансированная традиция «Фаберже» напоминает мне ход конём с яйцами, с забавными кадрами нашумевшего в камышах фильма «Пастушка и Свинар», где член правительства выставляется безоткатным орудием с закатывающимися рукавами и непримиримой крайней плотью.
Временами (не заметными на срезе эпох) меня, как Казанову, так и подмывает поделиться с какой-нибудь живой душой своими любовными приключениями, или перекинуться в бадминтоном слов, искусственно выращенных в питомнике идей с целью растиражирования себеподобных. Но, увы, здесь царство мёртвых и прозрачно-призрачных. Нет лидеров и аутсайдеров, и плотину истощённого долготерпения не прорывает. Им безразличен печальный факт, что у палок бывают передышки в виде перепалок (они их путают с перепёлками), учитывая, что пресловутый секс никого не интересует в нашем мире, где женщина не девушка, от которой исходит аромат свежемолотых кофейных зёрен требует, как и огнестрельное оружие, вежливого обращения. Её не надо подвергать первичной обработке на Земле, поспешно хватаясь за полушария, когда железный матрос-бесполезняк пытается определить её никем не тронутый магнитный полюс.
В таких экстремальных случаях на ум приходят суицидальные стихи «На грани с гранёным стаканом в руках!» А вступительное слово приравнивается к изложению Краткого курса КПСС с актёрами на роторной сцене, где смерть от выпитой политуры – представление после третьего предупредительного звонка-выстрела.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #324)