Дойду ль до неба...

              Эй, послушай, купец!
              Хочешь, продам тебе шляпу,
              эту шляпу в снегу?
                Басе

I
Дойду ль до неба,
в землю упаду,
звезду свою сквозь слезы не узнаю,
как говорится, плачу и рыдаю,
но сам к себе до смерти не приду.
Но сам себя до смерти не найду,
и только там,
в какой-то жизни новой,
качнусь, быть может, веткою лиловой.
Качнулся лист.
Все чисто на пруду.

II
Продрогшие кусты занемогли.
Все мгла да мгла.
Хотя б глоточек света!
Опять с утра на землю небо сверглось:
никак не оторвется от земли.
Касаясь взглядом отчужденных лиц,
я проклинаю пристальное зрение.
Сквозь тучи продирается прозрение,
пока в ознобшей почке зреет лист.
Еще ненастлив наст
и горожан
не обуяла тяга к гаражам
и к перемене мест не обуяла.
И лишь всю ночь, подобно двум ножам,
в разрыве туч
звезда моя дрожала.

III
Вы замечали, как прозрачны рощи
в начале марта, в снежной синеве?
Вам не казалось, будто осень ропщет
в еще не распустившейся листве?
Ответьте мне по сердцу, замечали,
как бедные березоньки молчали,
как ветки о листве своей скучали,
едва лишь март вступал в свои права?
А рядом с ним на мерзлых косогорах
уже цвела в снегу, полужива,
шепча полузабытые слова
минувших или будущих раздоров,
опальная осенняя листва?

IV
От юности своей не отрекусь.
Томление, восторг, потворство риску,
запретный плод, а проще - всякий искус
отважно юность пробует на вкус.
Прекрасен бег раскованных коней,
те мальчики, да будут не судимы!
А вы, самодовольные седины,
достойны ль так же вы тех хлестких дней,
качнувшихся у самой середины
столетия?
Достойны той любви?
Такой беспомощной, самозабвенной, чистой,
что представлялась мальчикам Отчизна
прекрасным храмом.
Храмом на крови.

V 
Мы думали, что атом неделим.
Мы думали, мы думали - Спинозы!
Сказать по правде, чуяли спиною,
что неделим полуокрепший дым
над старой деревенскою трубою,
и что неотделим плывущий клин
от чистого серебряного звука,
и что не властна дерзкая наука
над красным смехом стынущих калин.
И вот помечен атом, свет разложен,
нейтриновый поток пронзает птичий клин.
Я верю, верю физикам, но все же
есть некий атом.
Тот, что неделим.

VI
На белые березоньки гляжу.
Как говорили в старину, взираю.
Не то чтоб от восторга замираю,
но просто глаз от них не отвожу.
И в то же время по делам спешу,
звоню из телефона-автомата,
слова замысловатые вяжу...
И в то же время,
как бы виновато,
на белые березоньки гляжу.

VII
Под Старой Рузой с другом дорогим
мы слушали со смехом и печалью,
как вьюга гребни снежные срезала
и с труб срывала одичалый дым.
Уже давно позевывала печь,
хотелось то ли плакать, то ли петь,
то ли грустить о молодости звонкой,
но всю-то ночь в полях гремел поземкой
февраль, и оробелая лоза,
дрожа, остекленела у порога,
и утром по стеклу скатилась строго
холодная весенняя слеза.

VIII
Как ветренен, как переменчив март.
Вот снова снег упал,
и сразу стало тише,
машины глуше, отвлеченней мать
и хлопотливей голуби на крыше.
Ты счастлив ли, простуженный сизарь?
Ты, мама, знаешь, с кем тебя сличаю?
В Серебряном Бору к моим слезам
неравнодушен этот снег случайный.
Пусть он сойдет, и я не избегу
такой же участи и уплыву когда-то...
Но, мама, посмотри,
как сизари крылаты.
Как тишина бела
на мартовском снегу.

1974-1977 г.