Би-жутерия свободы 316

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 316
 
Узнав от редактора геологоразведочного печатного органа Полиграфа Канистры – автора фундаментальных эссе «Атональность тектонической музыки Земли» и «Неопубликованные теракты» о бесславной кончине действительного члена клуба «Багровые лица – доверенные» Даника Шницеля, Гастон влил в глотку рислинг «Wrestling» за упокой души своего мучителя, отличавшегося нечистоплотными высказываниями в его адрес, а надо отметить, что обычно он пил из бокалов с королевской эмблемой, тем самым очищая коронарную систему. Как считал Гастон Печенега, прохиндею Данику Шницелю досталось поделом.
Но если с пройдохой Даником произошла непревзойдённая беда, размышлял Гастон, то и я не вечен, и со мной в любой момент может приключиться обыкновенная история смерти, как это произошло на скачках с пегой лошадью в опавших яблоках и сливовыми глазами, которыми перед заездом она, проходя мимо зеркала, увидела в седле добродушную морду серийного убийцы-жокея, занимавшегося мокрухой в рейсовых микроавтобусах.
Наконец-то сегодня Печенеге принесли любопытную заметку без мозаичных стихов, присланную в редакцию каким-то сумасшедшим с японской родословной, передающей поклоны по цепочке. Помещать или не помещать? – вот в чём вопрос, мучался Гастон, но пожалуй стоит её прочесть, и он развернул листок, исписанный с обеих сторон «Природа не выбирает красок, и я, как фанатичный поклонник её, воспользуюсь той же непозволительной роскошью и буду мазать последующие пару страниц чёрно-белым.
В ограниченном шестиграннике крохотной комнатки, смахивающей на вполне пристойный хлев со всеми его прелестями, над продолговатым низким столом возвышался на несколько сантиметров выше положенного японец Комуто Икая, считавший, что самая невыносимая –  антикварная мебель времён псевдокитайского императора Людовика XIV. И только однажды он пожелал убраться в своей келье восвояси. Теперь же, разрывая руками живот пухлого почтового конверта, Комуто сидел прямо, как гриф инструмента, вытянувшегося перед фельдфебелем в струнку и самозабвенно напевал Элвиса  Пресли «Love me tender», пропуская прилагательные и окуная жидкие усики в мутный кофе. Тон его голоса смягчали обвисшие подушечки под узким разрезом глаз. Заунывный речитатив, вырывавшийся из его по-японски причмокивающих губ, напоминал бурчание разросшегося Чрева Парижа пятидесятых годов в 8 часов утра по Гринвичу.
О Комуто Невмоготу было известно, что его башковитый самурай-дед – преподаватель психики во внеурочное время, половую принадлежность которого определить было затруднительно, через подпольную организацию рабского труда вошёл в контакт с полькой Данутой Данутебя, но вовремя спохватился, поняв, что зря связался с варшавянкой – гордая полька самолюбиво почёсывала его ахиллово сухожилие, переходящее в ахиллесов пятак, поправляя пойманную стрелку на чулке, и это вызывало взаимонепонимание.
Дед смело шёл впереди толпы, утверждая: «Так снайперам целиться сподручней, надеюсь, кто-то из них осмелится проверить кучность попаданий дальнего прицела». После трагедии Хиросимы и Нагасаки, перед тем как выпустить на «заминированную» лужайку из мопса Невмоготу жидкость погулять и себе кишки наружу, дед, которого подкарауливала госпожа Смерть, успел передать большую часть своего состояния... беспокойства по поводу неопределённого будущего внука соседям.
В минуту откровения перед стариком предстало Видение, пронизывающего воздух жаберного дыхания послойных крыш буддийских храмов. Оно умудрилось продлить жизнь замедленными рефлексами и попросило Умирающего заполнить анкету до краёв, приложив её с фотографией к одному месту. Только после этого Видение рассыпалось... в похвалах.
Дед в последний раз вздохнул и в графе возраст безответственно поставил прочерк, возможно потому, что одевался он безукоризненно и старался вести себя так, чтобы в присутствии женщин элегантное кимоно валялось на полу (это он вычитал из «Асахи» в рубрике «Подборка с пола»). Мальчик не многое взял от деда – одновременно агностика и агнеца Божьего. Он никогда никого не унижал, за исключением того, что опускал письма в почтовый ящик, следуя наставлениям: «Разве можно склеить разбитый мною цветник или говорить о справедливости при обмене правозащитника на левого нападающего?».
В юности у Комуто Икая проявлялись гомосексуальные наклонности. Например, в присутствии плакальщиц-свечей он воспринимал женскую промежность как нечто средне арифметическое.
Это уже потом его охватила смута непредсказуемой тревоги, в результате чего неразборчивый с гейшами и в почерке Комуто Икая с помощью родителей несостоявшейся невесты и приёмов джиу-джицу наладил выпуск промокашек для потных ладоней и псориазных локтей. Странно то, что его не судили, как извращенца, когда он вопреки принятому на Островах обычаю нелегально воспользовался услугами подходящего момента (его попросили сделать приглушённый свет, и он стал искать рот у лампочки). Если в тот вечер, когда его видели в последний раз, он выглядел душой общества, то его спутницу, шлёпающую после гулянки по лужам в симпатичных батискафах стального цвета, вне всякого сомнения можно было определить как всеми желанное тело».
На этом автор письма по ни кому неизвестной причине решил закруглиться, расставшись с Комуто Икая  и его дедом.
Потрясённый прочитанным, Печенега с бронзовым лицом загоревшего ублюдка засел за незатейливое, но броское завещание, которое невозможно было бы наследникам дела всей его жизни обойти вниманием ни с той ни с другой стороны. Гастон наметил его как вступление к исторической монографии, выпущенной задолго до того, как его родина, не замечая воспаления верхних дыхательных путей к коммунизму, неслась к нему на всех парах.
«Считаю, что в связи с подорожанием золота на рынке, каждое слово обязано быть весомым, тем более, что мы живём в окружении нераскрытых талантов и проплаченных рекламой бездарей.
Я – азиат по происхождению, воспитанный в тевтонтском духе, являюсь специалистом по угловым ударам под дых и действительным членом тайной арийской ассоциации «Писсуарий» в натуральную ветчину с ограниченными обществом правами, призываю всех записываться в клуб «Отдыхающих мозгами», организованный после ждановской перочистки советских писателей 1948 года.
Я уверен, что каждый творческий альпинист, запутавшийся в голосовых связках и взывающий о помощи в сгущённом молоке лингвистического тумана, заволакивающего устремление к высшему достижению, достоин дружеского приёма в гильдию.
К счастью, жизнь моя – преподавательница предметов роскоши и закрепления бесплатного учебного материала – вывела меня из душной кабинетной обстановки, давая шанс избежать эпидемии клептомании «Воровство по десятипалой системе», столь распространённой среди руководителей и шулеров с иностранными спортивными клубами в прикупе.
Та же самая жизнь, подрабатывающая в универсаме «Пересортица» в отделе «Белокрылые майки», предоставила мне обломившуюся возможность разработать модель пишущего человека-кондиционера, вдыхающего влажный воздух свободы и выделяющего его с мочой и потом, не превращая индивидуум в водное больничное «растение» на судне-подсове. Интересно то, что такие люди, обычно толпившиеся у здания пошивочной мастерской пошива политических процессов, не поражены вирусом обогащения за чужой счёт и не признают «Ёрш» венцом пивоводчества».
В этом месте Печенега, размечтавшийся о своём мужском достоинстве, поднимавшемся в тираже у подружек, поставил необоснованно жирную точку. Потеряв нить мысли, он решил, что, если уж суждено, он допишет завещание в другой раз – как он не может жить без воздуха, то и какая-нибудь извращённая цивилизация в космосе нуждается в сероводороде. Витающий в собственной мутотени подсолнечного дня, Гастон Печенега почувствовал себя кубинским кастронавтом и последователем «Пассионарии» Долореc Ибарури, в страстном голосе которой, несмотря на интенсивность обсуждаемых предметов, проскальзывал холодец. Это автоматически освобождало его от напечатания предсмертной статьи Даника Шницеля «Пубертация Кубертена», приуроченной к возобновлению Олимпийских игр по отбрасыванию копыт. Печенега решил отметить забытие их не сложившихся с Даником отношений и попотчевать себя туристической поездкой по солнечной Испании, хотя однажды уже страдал от водянки в пустыне. На минуту его охватила вакуумная пустота шоколадного батончика без начинки  – ощущение полой беспомощности, будто его грабили по квартальному отчёту, а сводить счёты с бухгалтером костяшек не хватало.
Гастону не терпелось побывать на родине Христофора Колумба, родившегося пять веков назад в Генуе (как предполагают) в религиозной еврейской семье, о которой сам Колумб предпочитал     особо не распространяться. Христофор стал выхристом (пятый пункт в паспорте отсутствовал, поскольку тогда паспорта ещё не ввели), поэтому имя Христоф давало ему фору перед другими шустриками гонимого вероисповедания. В те времена, как и теперь, особенно модно было перебегать из веры в веру в одном направлении – из иудейской в католическую.

С вывертом заядлого ловца
я живу для дерзкого словца,
не сбежав от критики удела.
Ан глядишь, и слово покраснело.
И стекло в оконце Запатерро.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #317)