search of real lolita by sarah weinman vanity fair

TWO NEW BOOKS GO IN SEARCH OF THE REAL LOLITA by Sarah Veinman VANITY FAIR magazine  August 2018

ДВЕ НОВЫХ КНИГИ В ПОИСКАХ НАСТОЯЩЕЙ ЛОЛИТЫ

два выходящих книжных издания проливают свет на участь Салли Хорнер, одиннадцатилетней девочки, которую похитили и над которой надругались в Нью Джерси в 1948 году – и которая повлияла на спорный литературный шедевр Владимира Набокова

“Странно,” записал однажды Владимир Набоков, “что мы имеем болезненное влечение извлекать радость из факта (в общем, неверного и всегда несущественного), что произведение искусства есть след ‘правдивой истории.’”

Эти слова взяты из его исследования 1944 года о русском мастере Николае Гоголе, но они были бы не лишними в собственной автобиографии Набокова Speak, Memory.

Занятие искусством было жизненной миссией автора, и те, кто задавал вопросы о связи вдохновения из реальной жизни и смыслах его беллетристики вскоре осознавали свою ошибку.

Так и в Набоковской Лолите – достославном и все еще спорном романе, где господин из Европы имеет незаконные отношения с американской девочкой двенадцати лет, и который в августе празднует 60-ую годовщину своей публикации в Америке – одна строчка микширует обертон из внешнего мира. 

Ближе к концу книги, когда Хумберт Хумберт возвращается в город, где его уродливая похоть первый раз вплелась в волю неподозревающей и равнодушной Долорес Хейз, его озаряет: “Неужели я сделал с Долли то, что Франк Лассаль, пятидесятилетний механик, сделал с одиннадцатилетней Салли Хорнер? ”

Набоков начал писать Лолиту перед тем, как он узнал о Флоренс “Салли” Хорнер, одиннадцатилетней девочке, которая была похищена летом 1948 года в Камдем, Нью Джерси. Он потратил десятилетия, работая над различными беллетристическими версиями греховных сексуальных желаний мужчины средних лет к юной девочке, от Laughter in the Dark (первая публикация в 1932 г.) и The Gift (1952).  До опубликованного посмертно романа The Enchanter, первоначально написан в 1939 году, широко рассматривается как предшественник Лолиты.

Но похоже, что известие о двадцати одном месяце кошмара Салли – в течение которого ее похитили, подвергали постоянным надругательствам, и возили по стране от Нью Джерси до Сан Хосе, Калифорния – обеспечило Набокову необходимую раму и стимул закончить книгу.

То, что мы знаем об одном из источников вдохновения для Лолиты, не снижает ее успеха: книга переполнена другими – историческими, литературными, мета – ссылками, и если так, ее бриллиант растет с каждым прочтением.

Но когда, в 2013 году, я осознала, что о похищении Салли Хорнер никогда не рассказывали полностью, я решила сделать это в параллель к беллетристическому упоминанию Набокова.

Когда кто-нибудь создает словесный портрет жизни реального человеческого существа, возникает необходимость перевода.
Салли Хорнер, жившая в моей голове последние четыре года, пока я работала над тем, что превратилось в книгу: Настоящая Лолита: Похищение Салли Хорнер и роман, который стал скандалом во всем мире (вышла в свет в сентябре в издательстве Ecco), совсем не та Салли Хорнер, дочь, сестра, тетя, подруга, жертва похищения.  Та Салли умерла почти 30 лет назад до того, как я родилась.

Снова вдыхая жизнь в объемистую, фрагментарную коллекцию документов, интервью, обширное исследование вызвало вопрос, с которым ведет сражение любой, инкорпорирующий жизнь в искусство: “Моя” Салли Хорнер является самой правдивой и честной версией?

За невольное усложнение надо поблагодарить Ржавчину и Звездную Пыль, роман Т.Гринвуд о испытаниях Салли (вышел в августе, издательство St.Martin’s.)
Гринвуд прочитала статью о Салли 2014 года, которую я написала для Hazlitt (cтатья сформировала сердцевину моей собственной книги) и перенесла ее и другие публикации в орбиту выдуманной вселенной Салли, создав персонажей, одновременно реальных и воображаемых.

Новеллисты вправе писать все, что они хотят, чтобы дать своей фантазии скитаться вблизи или далеко от реальности, в зависимости от того, как им удобно. Художники, теоретически, не обязаны ограничиваться своим личным опытом, культурой, идентичностью, взглядами на мир. Но они также должны допустить, что степень сложности фантазирования за их собственными пределами крута, и ставка провала высока. 

Что отличает Дану Шульц, белую художницу, которую жестоко осмеяли за ее изображение открытого гроба Эмметта Тилла, от франко-марроканского автора Лейлы Слимани, нарисовавшей недавно оглушительный роман “Хорошая няня” по событиям реального убийства двух детей из Нью Йорка их бэбиситтером?

Или от Набокова, писателя-мужчины, который изобразил множественные изнасилования ребенка? Как мы теперь знаем, в основе, хотя бы частично,  лежит личный ужас реальной девочки.

Кое-кто может возразить, что отличия между ними в идентичности художника, и вопрос просто в реализации замысла: художественная цель и результат должны соответствовать друг другу. В противном случае может случиться падение и провал.

Если роман основан на реальном преступлении, необходимо много больше, чем свободная беллетризация. Он обязан быть только произведением искусства, которое свидетельствует, что сюжетом воспользовались в его собственных целях.

Дебютный роман Эммы Клайн Девочки, вышедший в 2016 г, основан на убийствах Чарльза Мэнсона 1969 года. Но то, что делает книгу поющей, это разведка внутренней природы патриархальности, где молодые женщины боготворят старшего мужчину, играя в обаяние им.

Маленькие Cмерти Эммы Флинт, опубликованные через год, беллетризируют историю середины 1960-ых г. Элис Кримминс, осужденной за убийство двух ее маленьких детей. Сюжет так же выходит за пределы оригинальной истории.
Суть здесь в борьбе женщины, отстаивании ее независимости и свободы, тогда как общество, по большому счету,  позволяет себе осудить ее за нестандартную жизнь.

В сочинении Ржавчина и Звездная Пыль Гринвуд (автор 11 романов, в центре некоторых смерть ребенка) задалась монументальным вызовом. Она приглашена не только к сопоставлению с историческим преступлением, но и с тем, что рассматривается одним из величайших произведений американской литературы.

Читатели без обширного знания вопроса, или Набоковской Лолиты,   вряд ли познакомятся с вдумчиво сделанной версией Салли, чьи испытания показаны не с тем ужасом, каким он был, и использованы с целью развлечения.

В любом случае, авторитет – при уважении к искусству и повествовательному мастерству – никогда не исключителен. Конечная правда о Салли Хорнер – вне границ памяти, поиска и воображения. И в этом ее реальное бессмертие.


12/09/2018- от переводчика



Two New Books Go in Search of the Real Lolita by SARAH VEINMAN Vanity Fair magazine August 2018

A pair of upcoming releases shed light on the plight of Sally Horner, an 11-year-old who was kidnapped and assaulted in New Jersey in 1948—and who influenced Vladimir Nabokov’s controversial literary masterpiece.

 
‘It is strange,” Vladimir Nabokov once wrote, “the morbid inclination we have to derive satisfaction from the fact (generally false and always irrelevant) that a work of art is traceable to a ‘true story.’ ” These words are lifted from his 1944 study of Russian master Nikolai Gogol, but they would not be out of place in Nabokov’s own autobiography, Speak, Memory. The author’s lifelong mission was the pursuit of his art, and those who dared question him about the real-life inspirations and meanings of his fiction soon realized their mistake.

Yet in Nabokov’s Lolita—the much-vaunted and still-controversial novel of a European gentleman’s illicit relationship with a 12-year-old American girl, celebrating the 60th anniversary of its American publication this August—one line thrums with the overtones of corporeal inspiration. It’s toward the end of the book, when Humbert Humbert returns to the town where his ugly desires first intertwined with the unwitting and unwilling Dolores Haze, and muses: “Had I done to Dolly, perhaps, what Frank Lasalle, fifty-year-old mechanic, did to eleven-year-old Sally Horner?”

Nabokov began writing Lolita before he ever knew of Florence “Sally” Horner, an 11-year-old who was kidnapped from Camden, New Jersey, in the summer of 1948. He’d spent decades working through different fictive versions of a middle-aged man’s unholy sexual desire for a young girl, from Laughter in the Dark (first published in 1932) to The Gift (1952) to the posthumously published novella The Enchanter, originally written in 1939 and widely viewed as the precursor to Lolita. But it’s likely that learning of Sally’s 21-month nightmare—during which she was kidnapped, perpetually assaulted, and driven cross-country from New Jersey to San Jose, California—provided Nabokov with the necessary framework and impetus to finish the book.

Knowing one source of inspiration for Lolita does not diminish its success: the book is packed with countless other references—historical, literary, and meta—and if anything, its brilliance grows with each re-reading. But when, in 2013, I realized that the story of Sally Horner’s kidnapping had never been fully reported, I decided to do so in parallel to Nabokov’s fictionalization.

There is a necessary translation that occurs when one portrays, in writing, the life of a real human being. The Sally Horner who has lived in my head for the past four years, as I worked on what would become The Real Lolita: The Kidnapping of Sally Horner and the Novel That Scandalized the World (out in September from Ecco), is not the Sally Horner who was a daughter, a sister, an aunt, a friend, and a kidnapping victim. That Sally died almost 30 years before I was born. Breathing life back into a voluminous and fragmented collection of documents, interviews, and extensive research has prompted a question that anyone incorporating life into art must grapple with: Is “my” Sally Horner the most true and honest version?

An unwitting complication arrived thanks to Rust & Stardust (St. Martin’s), T. Greenwood’s novel about Sally’s ordeal, out in August. Greenwood read a 2014 article I had written for Hazlitt on Sally Horner (which formed the germ of my own book) and extrapolated a fictional universe for Sally, Frank, and others in their orbit, characters both real and imagined.

Novelists should be free to write whatever they want, to let their imaginations roam as close to or as removed from reality as they see fit. Artists, in theory, should not be limited to their personal experience, culture, identity, and worldview. But they must also accept that the degree of difficulty in imagining beyond their own borders is steep and the failure rate is high.

What differentiates Dana Schutz, the white artist who was largely derided for her 2016 painting of Emmett Till’s open casket, from the French-Moroccan author Leila Slimani, who drew inspiration for her much-lauded recent novel, The Perfect Nanny, from the 2012 murder of two New York children by their babysitter?

Or from Nabokov, a male author who depicted repeated rapes of a young girl—based, we now know, at least partially on a real girl’s personal horror?

Some may argue that the difference lies in the artist’s identity and others that it is simply a question of execution: the artistic aims and product have to validate what might otherwise fall flat as mere appropriation.

When a novel is based on an actual crime, it should do much more than loosely fictionalize it. The novel must stand alone as a work of art that justifies using the story for its own purposes.
Emma Cline’s 2016 debut novel, The Girls, is based on the 1969 Manson murders, but what makes the book sing is its exploration of the insidious nature of patriarchy, where hero worship among young women is played out against the orbit of impressing an older man.
Emma Flint’s Little Deaths,published the following year, fictionalizes the mid-1960s story of Alice Crimmins, a mother convicted of murdering her two small children, and likewise transcends its origin story: the focal point is a woman’s struggle to assert her independence and freedom when society at large dared to judge her for living an unconventional life.

In writing Rust & Stardust, Greenwood (the author of 11 previous novels, several of which center on the death of a child) has given herself a monumental challenge: she is inviting comparison not only to a historical crime but also to what is largely considered one of the greatest works of American literature.

Readers without extensive knowledge of the case, nor of Nabokov’s Lolita, will likely meet a thoughtfully rendered (if clunkily written) version of Sally, whose ordeal is shown for the proper horror that it was, rather than exploited for entertainment.

In the end, authority—with respect to art and storytelling—is never exclusive. The whole truth of Sally Horner is outside the bounds of memory and research and imagination; so, too, is her immortality.